Текст книги "Мясо. Eating Animals"

Автор книги: Джонатан Сафран Фоер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Отчуждение от животных ведет к тому, что пропустить мимо ушей вопрос, как наши поступки влияют на жизнь животных, становится гораздо легче. Проблема появления на нашем столе мяса становится абстрактной: нет животного-личности, никто не знает, как выглядит его радость или страдание, ни тебе виляющих

хвостов, ни тебе криков. Философ Элейн Скарри заметила, что «красота всегда в конкретности». Жестокость же, напротив, предпочитает абстракцию.

Некоторые попытались преодолеть этот разрыв, лично занявшись охотой и разделкой туш, как будто это может как-то узаконить употребление животных в пищу. Сомнительно. Убийство кого-то доказывает лишь то, что вы способны убивать, но из этого никак не следует, почему вам стоит это делать или не стоит.

Убийство животного собственными руками вовсе не решение проблемы. Это, мне кажется, намного хуже, чем просто выбросить ее из головы. Всегда можно пробудить кого-то от сна, но никакой шум не разбудит того, кто лишь притворяется спящим.

Первые этические законы в отношении животных

С давних пор господствующим этическим принципом В отношении домашних животных, отвечающим требованиям сельского хозяйства и основополагающей проблеме питания, не был безусловный запрет: не ешь, однако из этого не следовало: не заботься. Скорее так: ешь, но заботься.

Забота о домашних животных, которую требовал этический принцип ешь, но заботься, не всегда предписывалась официальной моралью, да и не должна была, поскольку эта странная этика базировалась на экономической необходимости содержания домашних Животных. Сама природа отношений между человеком и домашним животным определенной заботы, например, обеспечения кормом и создания безопасной среды обитания для стада. Забота о сельскохозяйственных животных была в каком-то смысле выгодным делом. Но за эти гарантированные блага – охраняющих овчарок и, по возможности, чистую воду – животным приходилось дорого платить: кастрацией, изнуряющим трудом, выкачиванием крови или вырезанием плоти из живого животного, клеймением, отделением молодняка от матерей и, в конце концов, забоем, но ведь и это просто хороший бизнес. Животным обеспечивали полицейскую защиту в обмен на то, что их принесут в жертву этим же полицейским.

Принцип ешь, но заботься существовал и развивался тысячи лет. От него ответвлялись совершенно различные этические системы, поскольку культуры, где он существовал, были разными: в Индии он привел к запрету есть коров, в исламе и иудаизме – к законам о быстром забое, якуты из русской тундры заявляли, что животные сами хотят быть убитыми. Но вечно так продолжаться не могло.

Принцип ешь, но заботься не просто вышел со временем из употребления, он скоропостижно скончался. На самом деле его убили.

Первый рабочий на конвейере

Первые промышленные «перерабатывающие» фабрики (иначе называемые бойнями) возникли в Цинциннати и добрались до Чикаго в 20-30-х годах XIX века. Квалифицированных мясников заменили бригады рабочих, которые совершали комплекс скоординированных повторяющихся действий, от которых деревенеют мозг, мышцы и суставы. Забойщики, те, кто откачивает кровь, удаляет хвосты, отрубает ноги, кто занимается огузками и пашинами, снимает кожу с головы, удаляет внутренности и дробит позвоночник (и многие, многие другие). По признанию Генри форда, эффективность конвейерных линий вдохновила его использовать эту модель в автомобильной промышленности, что привело к революции в промышленности. (Сборка машины – это то же самое разъятие коровы на части – только в обратном порядке.)

Повышение эффективности забоя и переработки мяса подтолкнуло к прогрессу и железнодорожный транспорт, например, в 1879 году изобрели рефрижераторы на колесах, что позволило значительно увеличить объемы перевозок мяса крупного рогатого скота на более дальние расстояния. Сегодня никого не удивишь тем, что мясо прибывает в супермаркет с другого конца света. Среднее расстояние, на которое перемещается мясо, где-то около полутора тысяч миль. Примерно столько же нужно проехать на машине от Бруклина до штата Техас, чтобы пообедать.

К 1908 году конвейер усовершенствовали таким образом, что уже не сами рабочие, а контролер регулировал скорость его движения. Эта скорость росла более восьмидесяти лет – зачастую увеличившись вдвое, а то и втрое – с предсказуемым увеличением неумелого забоя и травм на рабочих местах.

Несмотря на изменения в переработке мяса на заре Двадцатого века, животных продолжали выращивать На фермах и ранчо практически так же, как это делали всегда – и многие думают, что так остается и по сей День. Фермерам еще не пришло в голову обращаться с живыми животными как с мертвыми.

Первый промышленный фермер

В 1923 году на полуострове Делмарва (территория штатов Делавэр, Мэриленд, Виргиния) произошел незначительный, почти смешной инцидент с домохозяйкой Селией Стил, которая жила на берегу океана. Это происшествие послужило началом современного птицеводства и способствовало глобальному прорыву промышленного фермерства. Стил, у которой был маленький курятник, говорят, заказала пятьдесят цыплят, а по ошибке получила пятьсот. Она решила оставить их всех у себя в виде эксперимента попробовать зимой держать птиц в доме. Благодаря только что открытым кормовым добавкам они выжили, и цепь ее экспериментов продолжилась. К 1926 году у Стил было 10 000 птиц, а к 1935 – уже 250 000. (Средняя куриная стая в Америке в 1930 году составляла лишь 23 птицы.)

Всего через десять лет после впечатляющего достижения Стил полуостров Делмарва стал птичьей столицей мира. Делавэрский округ Сассекс ныне производит более 250 миллионов бройлеров в год, почти вдвое больше, чем в любом районе или округе страны. Производство птицы – основа экономики региона и главный источник его загрязнения. (Нитраты оказывают пагубное влияние на треть грунтовых вод сельскохозяйственных земель Делмарвы.)

Птицы Стил, сидевшие в тесноте и на много месяцев лишенные возможности свободно двигаться и солнечного света, никогда бы не выжили, если бы не только что открытые преимущества добавок витаминов А и D к куриному корму. Стил также не смогла бы заказывать кур, если бы до этого не появились инкубаторные станции. Разнообразные силы – поколения накопленных технологий – сходились в одну точку и развивали одна другую самым неожиданным образом.

В 1928 году Герберт Гувер пообещал «курицу в каждой кастрюле». Обещание было реализовано и превзошло само себя, однако совсем не так, как предполагалось. К началу 30-х годов XX века в птицеводство пришли такие флагманы возникающего промышленного фермерства, как Артур Пердью и Джон Тайсон. Они помогли застраховать поднимающую голову науку современного промышленного сельского хозяйства, Породив к началу Второй мировой войны множество «инноваций» в производстве птицы. Гибридная кукуруза, выращенная благодаря правительственным субсидиям, обеспечивала дешевый корм, который вскоре стали подавать в кормушках на цепном приводе. Было изобретено удаление клювов – сперва клювы цыплятам прижигали раскаленным ножом, затем это стали делать автоматы. Автоматическое освещение и вентиляция позволили еще плотнее набить птиц в клетки, а К сегодняшнему дню добились регуляции роста птицы при помощи контроля над освещением.

Каждый этап куриной жизни теперь механизирован, чтобы производить больше продукта по более низкой цене. Пришло время для следующего шага вперед.

Первая Курица завтрашнего дня

В 1946 году птицеводство обратило взоры на генетику и с помощью Министерства сельского хозяйства США организовало конкурс под названием «Курица завтрашнего дня», чтобы создать птицу, которая могла бы наращивать больше мяса на грудке при одновременной экономии корма. Всех удивило, что победителем стал Чарльз Вантресс из Мэрисвилля, штат Калифорния. (До сих пор рекордсменом по производству сельскохозяйственных животных была Новая Англия.) Вантресс представил курицу с рыжим оперением, это был гибрид корниша и нью-гемпшира, к которому он добавил корнуэльскую кровь, давшую курице, как гласила специально изданная по этому случаю брошюра, «широкую грудь, которая стала особенно востребована после войны, чему придавалось особое значение в маркетинге».

40-е годы стали свидетелями введения в рацион кур сульфамидов и антибиотиков, которые стимулировали рост и предупреждали болезни, вызванные стесненными условиями содержания. Для нововыведенных «кур завтрашнего дня» спешно разрабатывались специальные диеты и лекарства в соответствии, и к 50-м годам XX века уже не существовало единой «курицы», стало две разные – одна для яиц, другая для мяса.

Для производства все большего количества яиц (несушки) или мяса, особенно грудок (бройлеры), помимо питания и условий содержания теперь активно взялись за генетику кур. С 1935 по 1995 год средний вес бройлера увеличился на 65 процентов, а время вывода продукции на рынок сократилось на 60 процентов, при этом расход кормов упал на 57 процентов. Чтобы ощутить, насколько радикальны эти изменения, вообразите детей, которые в десять лет весят три сотни фунтов, питаясь при этом только батончиками с гранолой* и витаминами «Флинстоун».

* Шоколадный батончик с начинкой из давленого овса, коричневого сахара, изюма и орехов.

Изменения в генетике курицы были не просто еще одним рядовым изменением: они диктовали, как следует выращивать птиц. Все эти перемены в условиях содержания, все эти лекарства были обусловлены не только гонкой за барышами, но и тем, что без них птицы уже не могли быть «здоровыми», а зачастую – вообще выжить.

Еще хуже, что эти генетически ущербные птицы создавались не только для какого-то отдельного сегмента промышленности, теперь это практически единственный вид кур, который выращивают на мясо. Когда-то в Америке было множество различных пород (джерсийский гигант, нью-гемпшир, плимутрок), все они были приспособлены к природным условиям Своего региона. Теперь у нас только одна порода: промышленная курица.

В 50-60-е годы XX века птицеводческие хозяйства подошли к тотальной вертикальной интеграции. Они владели генетическим пулом (сегодня две компании владеют тремя четвертями генофонда всех бройлеров на планете), самими птицами (фермеры только ухаживают за ними, как советники в лагере вечных снов), необходимыми лекарствами, кормами, забоем, переработкой и рыночными брендами. Изменились не только техники: университетские факультеты животноводства превратились в центры фундаментальной науки, бизнес, в котором когда-то доминировали женщины, теперь прибрали к рукам мужчины, а умелых фермеров заменили наемные рабочие. Никто не стрелял из стартового пистолета, чтобы обозначить начало гонки ко дну. Земля просто наклонилась, и все покатились в пропасть.

Первая промышленная ферма

Промышленная ферма – это скорее итог, а вовсе не новшество. Теперь над пастбищами господствуют бесплодные буферные зоны безопасности, там, где когда-то стояли амбары, выросли многоярусные корпуса интенсивного животноводства, а некогда известное всем сообщество обитателей скотного двора заменили генетически сконструированные монстры – птицы, которые не могут летать, свиньи, которые не могут выжить вне фермы, индейки, которые не могут естественным образом размножаться…

Что означали – и означают – эти изменения? Деррида – один из горстки современных философов, которые поднимают этот неудобный вопрос. «И все-таки человек как-то истолковывает изменения, – доказывает он, – и какой бы практический, технический, научный, юридический, этический или политический вывод он бы из этого ни делал, больше невозможно отрицать этого факта, невозможно отрицать беспрецедентных масштабов порабощения животных». И продолжает:

«Подобное порабощение… можно назвать насилием в самом этически нейтральном смысле этого слова… Никто не может серьезно или достаточно обоснованно отрицать, что люди сделали все возможное, чтобы утаить эту жестокость или скрыть ее от самих себя, чтобы в глобальном масштабе организовать забывание или ложную интерпретацию этого насилия».

Американские бизнесмены двадцатого века сами по себе и в союзе с правительством и научным сообществом спланировали и осуществили серию революций в фермерстве. Они превратили философскую посылку Новой истории (которую отстаивал Декарт), что животных следует рассматривать как механизмы, в реальность – сначала для тысяч, затем для миллионов, а теперь и для миллиардов сельскохозяйственных животных.

Как утверждают отраслевые журналы, начиная с 1960-х годов, кур-несушек следует считать «всего лишь очень эффективными преобразующими механизмами» (Farmer and Stockbreeder), свиньи должны быть «похожи на фабричные станки» (Farm Management), а в двадцать первом веке следует ждать новую «компьютерную поваренную книгу с рецептами для приготовления мяса тех существ, которых смоделируют для потребителя» (Agricultural Research).

Такое научное колдовство с успехом производит дешевое мясо, молоко и яйца. За последние пятьдесят лет, когда индустриализация перешагнула границы птицеводства и затронула мясо-молочную отрасль и свиноводство, средняя цена нового дома выросла примерно на 1500 процентов; новой машины – более чем на 1400 процентов, тогда как стоимость молока повысилась всего на 350 процентов, а цена на яйца и куриное мясо даже не удвоилась. Взяв в расчет инфляцию, можно убедиться, что животные белки стоят сегодня Меньше, чем в любой другой период истории. (Это так, если сбросить со счетов внешние факторы – субсидии фермам, влияние на окружающую среду, человеческие болезни и так далее – что делает цену исторически высокой.)

Животноводство, то есть разведение определенных Пород каждого животного, идущего в пищу, теперь по большей части организовано по принципу промышленной фермы – в таких условиях содержится 99,9 % кур, выращиваемых на мясо, 96 % кур-несушек, 99 % индеек, 95 % свиней и 78 % крупного рогатого скота. И все же до сих пор остаются некоторые альтернативные методы. Начали объединяться, чтобы выжить, мелкие фермеры-свиноводы. И требование контроля над рыболовецкими предприятиями и крупными скотоводческими хозяйствами типа ранчо, широко поддержанное прессой, уже оказывает значительное влияние на рынок. Но что касается птицеводства – самой крупной и наиболее значительной отрасли животноводства (99 процентов всех забиваемых сухопутных животных – это птицы, выращенные на промышленных фермах) – тут трансформация завершена. На земле остался всего лишь один по-настоящему независимый фермер-птицевод…

5. Я последний фермер, разводящий птицу

Меня зовут Фрэнк Риз, и я развожу птицу. Этому делу я посвятил всю жизнь. Не знаю, откуда это у меня. Я ходил в маленькую деревенскую школу, в которой была всего одна комната. Мама говорила, что мое первое в жизни сочинение называлось «Я и мои индюшки».

Мне просто нравилась их красота, их достоинство. Мне нравится, как они ходят с важным видом. Не знаю. Не знаю, как это объяснить. Мне просто нравится узор на их перьях. Я всегда любил каждую из них. Они такие любопытные, такие игривые, такие дружелюбные и жизнерадостные.

Ночью я сижу в доме и слышу их – и всегда могу сказать, грозит им какая-то опасность или нет. Проведя рядом С индюшками почти шестьдесят лет, я понимаю их язык. Я знаю звуки, которые они издают, могу различить, просто дерутся две птицы или же в амбар забрался опоссум. Есть звуки, которые они издают, когда поражены, и звуки, которые они издают, когда взволнованы чем-нибудь новым. Потрясающе слушать мать-индюшку. У нее огромный голосовой диапазон, когда она разговаривает с птенчиками. И малютки ее понимают. Она может им сказать: «Бегите, Прыгайте и прячьтесь подо мной» или «Перебегайте оттуда сюда». Индюшки прекрасно знают, что происходит, и имеют сообщать о происшествиях – в своем мире, на своем языке. Я не стараюсь придать им человеческие свойства, они не люди, они индюшки. Я просто рассказываю вам, какие они.

Проходя мимо моей фермы, многие замедляют шаги. Среди них много детей – из школ, из церквей, из клуба «4-Н»* Некоторые из них спрашивают, как индюшка могла попасть на дерево или на крышу. «Она туда залетела». И мне не верят! В Америке индюшек выращивали на воле – подобно моим – миллионы людей. Этот вид индюшки был на всех фермах сотни лет, и именно ее все ели. А теперь мои – единственные из оставшихся, а я – единственный, кто разводит их подобным образом.

* Молодежная организация, руководимая Национальным институтом продовольствия и сельского хозяйства при Министерстве сельского хозяйства США.

Ни одна индейка, которую вы купили в супермаркете, не могла нормально ходить, не говоря уже о том, чтобы прыгать или летать. Вы знали об этом? Они даже не могут самостоятельно размножаться. Ни одной индейки без антибиотиков, ни одной – органической, гулявшей на свободе. У всех одна и та же идиотская генетика, их организмы больше ни на что не способны, кроме того, что она им диктует. Любая индейка, проданная в любом магазине и поданная в любом ресторане – это продукт искусственного оплодотворения. Если бы все это делалось только ради эффективности, ну ладно, еще можно как-то понять, но эти птицы буквально не могут естественно беременеть. Скажите мне, что в этом от естественной жизни?

Моим подопечным все нипочем – холод, снег, лед. А у современной промышленной индюшки возникла бы куча проблем. Они не умеют выживать. Мои птички могут разгуливать по снегу без вреда для себя. И у моих индюшек все когти целы; у всех у них есть крылья и клювы – ничего не подрезано; ничего не удалено. Мы их не вакцинируем, не пичкаем антибиотиками. Нет необходимости. Наши птицы целый день на открытом воздухе. А поскольку их гены ничем не испорчены, у них от природы крепкая иммунная система. Мы никогда не теряем птиц. Если вы найдете более здоровую в мире стаю, отведите меня к ней, только тогда поверю. Что промышленность открыла – и это была настоящая революция, – так это то, что, чтобы получать доход, здоровые животные вовсе не требуются. Больные гораздо выгоднее. Животные должны платить цену за наше желание иметь все и все время за очень маленькие деньги.

Раньше ни о какой биобезопасности никто и слыхом не слыхивал. Возьмем мою ферму. Любой, кто захочет, может нанести мне визит, и я без колебаний вожу своих индюшек на шоу и ярмарки. Я всегда предлагаю людям поехать и посмотреть промышленную ферму, где разводят индюшек. Не надо даже заходить в здание. Вы почуете его запах до того, как подойдете. Но люди не хотят слышать о таких вещах. Они не хотят слышать, что на этих больших индюшачьих фабриках есть крематории, чтобы сжигать птиц, умирающих каждый день. Они не волнуются, услышав, что, когда промышленность отправляет индюшек на переработку, та заранее знает, что потеряет от 10 до 15 процентов но время транспортировки – на бойню они прибудут уже мертвыми. Вы знаете, сколько мертвых птиц я доставляю на День благодарения? Ноль. Но это всего лишь цифры, это почему-то никого не волнует. Все завернуто на деньгах. Ну что ж, 15 процентов индеек задохнулись. Бросьте их в мусоросжигатель.

Почему целые стаи промышленных птиц внезапно умирают? А что можно сказать насчет людей, которые едят этих птиц? Вчера один из местных педиатров рассказал мне, что сталкивается с болезнями, о которых никогда раньше и слуху не было. Это не только юношеский диабет, но и воспаления и аутоиммунные заболевания, многие доктора <и названий-то таких не знают. И девочки гораздо раньше вступают в пубертатный период, и аллергия у детей практически на все, и астма вышла из-под контроля. Все знают, что это из-за еды. Мы влезли в гены этих животных, а затем кормили их гормонами роста и всякими лекарствами, о которых толком ничего не знаем. А потом мы их едим. Сегодняшние дети – первое поколение, выросшее на этой дряни, мы проводим на них научный эксперимент. Разве не странно, что люди бывают разочарованы, узнав, что сколько-то там дюжин бейсболистов принимают стероиды, в то время Как мы делаем то же с животными, предназначенными нам пищу, и кормим их мясом наших детей?

Люди сегодня абсолютно отделены от животных, которых едят. Когда я был маленьким, первым делом заботились о животных. Работа по хозяйству начиналась еще до завтрака. Нас учили, что, если мы не будем заботиться о животных, нам нечего будет есть. Мы никогда не уезжали на каникулы все вместе. Кто-то обязательно должен был остаться дома. Я помню, что у нас были поездки на день, но мы всегда их ненавидели, потому что, если не вернешься домой засветло, придется идти на пастбище собирать коров и доить их в темноте. Работу нужно было сделать, несмотря ни на что. Если вам не хотелось подобной ответственности, не стоило становиться фермером. Именно такую цену приходится платить, чтобы сделать работу как следует. А если не можешь как следует, не делай вообще. Все очень просто. И я скажу вам еще одну вещь: если потребитель не хочет платить фермеру за то, чтобы он как следует выполнял свою работу, ему не стоит есть мясо.

Люди обращают внимание на подобные вещи. Я не имею в виду богатых горожан. Большая часть тех, которая покупает моих индеек, – небогаты; они в поте лица трудятся за свою копейку. Но они с готовностью платят больше ради того, во что они верят. Они готовы платить реальную цену. А тем, кто считает, что это слишком высокая цена за индейку, я всегда говорю: «Не ешьте индейку». Вполне возможно, ты можешь позволить себе не заботиться ни о чем, но ты, без сомнений, не можешь заплатить за то, чтобы не волноваться.

Все говорят, покупайте свежее, покупайте местное. Это ложь. Все равно это те же птицы, и страдание у них уже в генах. Когда создавали современную индейку массового производства, в процессе экспериментов убили тысячи индюшек. Что должно у нее быть короче – ноги или килевая кость? Какой она должна быть – такой или эдакой? Иногда и человеческие детеныши рождаются с дефектами. Но никто не стремится закрепить этот дефект в следующих поколениях. Но ведь именно это делают с индюшками. В книге «Дилемма всеядного» Майкл Поллан написал, что ферма «Полифейс» – это нечто потрясающее, но это ужасная ферма. Шучу. Джоэл Салатин разводит промышленных птиц. Позвоните ему и сами спросите. Ну и что из того, что их держат на подножном корму. Разницы никакой. Все равно что поставить на шоссе разбитую «Хонду» и утверждать, что это «Порше». Кур для KFC всегда забивают в возрасте тридцати девяти дней. Это младенцы. Вот как быстро они растут. Органических кур Салатина, Которых держат на свободном выгуле, забивают на сорок Шторой день от рождения. И это все тот же цыпленок. Ему просто нельзя позволить жить дольше, потому что у него генетика попорчена. Задумайтесь об этом: птица, которой просто нельзя позволить расти и пережить юность. Вероятно, он просто хочет сказать, что делает все как следует, насколько возможно, но держать нормальных здоровых птиц слишком дорого. Извините, но я не могу похлопать его по Плечу и сказать, какой он хороший парень. Это не вещи, это Животные, поэтому недопустимо говорить об относительно хорошем. Либо делай как следует, либо не делай вообще. Я все делаю как следует от самого начала до самого Конца. Самое главное, я держу птиц со старой генетикой, таких, которых держали сотню лет назад. Они медленнее растут? Да. Требуется ли им больше корма? Да. Но вы смотрите на них и понимаете, что они здоровы.

Я не разрешаю отправлять маленьких индюшат по почте. Множеству людей наплевать, что половина их индюшек умрет от стресса при пересылке, а те, кто выживет, к Концу пути похудеет на пять фунтов, – этого не произойдет, если вы сами кормите и поите их. Но мне не наплевать. Все мои птицы получают столько подножного корма, сколько хотят, я никогда не увечу их и не пичкаю лекарствами. Я не манипулирую освещением и не морю их голодом по противоестественной циклической системе. Я не позволяю перевозить своих индюшек, если на улице слишком холодно или слишком жарко. И транспортирую их ночью, чтобы им. было спокойнее. Я загружаю в грузовик не очень много птиц, хотя мог бы набить их гораздо, гораздо плотнее. Я всегда ношу своих индеек вертикально, никогда не тащу их за ноги, даже если на это уходит больше времени. Нашему перерабатывающему заводу пришлось замедлить процесс. Я плачу в два раза больше, чтобы они делали все вдвое медленнее. Они должны бережно снимать индюшек с трейлеров. Никаких переломов и стресса без необходимости. Все делается только вручную и осторожно. Все всегда делается как следует. Индеек оглушают, перед тем как приковать. Обычно их подвешивают живыми и протаскивают через ванну с током, но у нас так не заведено. У нас занимаются только одной птицей за раз. Это делает человек, руками. Нужно забивать одну птицу строго после другой, тогда все будет правильно. Больше всего я боюсь, что их живьем бросят в кипяток. Моя сестра как-то работала на большой птицефабрике. Нужны были деньги. Две недели, вот сколько она смогла выдержать. Это было много лет назад, а она до сих пор вспоминает об ужасах, которых там насмотрелась.

Людям не наплевать на животных. Я в это верю. Они просто не хотят знать или платить. У четверти всех кур имеются стрессовые переломы. Это недопустимо. Их набивают вплотную друг к другу, они не могут избежать травм и никогда не видят солнца. Их когти обрастают вокруг прутьев их клеток. Это недопустимо. Они предчувствуют, что вот-вот начнется забой. Это недопустимо, и люди знают, что это недопустимо. Это не вопрос убеждений. Они просто обязаны действовать по-другому. Я не лучше других и вовсе не пытаюсь убедить других жить по моим правилам. Я пытаюсь убедить их жить по собственным правилам.

У моей матери была частичка индейской крови. Поэтому знаю, за что извиняются индейцы. Осенью, когда другие в праздник благодарят, я прошу прощения. Мне нестерпимо видеть их в грузовике, в ожидании, когда их будут забивать. ни смотрят на меня так, словно говорят: «Возьми меня отсюда». Убивать их… это слишком… Иногда – в голове, не в сердце – я нахожу себе оправдание, что по крайней мере делал все, что мог, для животных, находящихся под моей опекой. Как будто… они смотрят на меня, а я им говорю: «Пожалуйста, простите меня». Ничего не могу с собой поделать. Они для меня личности. Животные требуют напряжения. Сегодня вечером я выйду и заставлю всех, кто прыгнул на забор, вернуться назад. Эти индюшки привыкли ко мне, они знают меня, и когда я прихожу к ним, они бегyт ко мне, я открываю ворота, и они заходят. Но в то же время я сажаю тысячи индюшек в грузовики и отправляю их на смерть.

Люди сосредоточены на последнем предсмертном миге. А мне бы хотелось, чтобы они подумали обо всей жизни животного. Если бы я знал, что в конце жизни мне перережут горло и это будет длиться три минуты, но до того я проведу все шесть недель жизни в боли, я бы, скорее всего, попросил, чтобы мне перерезали горло на шесть недель раньше. Людей волнует только, как убивают животных. Они говорят: «Какая разница, может ли оно ходить или двигаться, если его все равно убьют?» Если бы это был ребенок, хотели бы вы, чтобы он страдал три года, три месяца, три недели, три Часа, три минуты«? Индюшонок – не человеческий ребенок, но он тоже страдает. Я ни разу не встречал никого из отрасли – ни менеджера, ни ветеринара, ни рабочего, ни кого угодно, – кто сомневался бы, что они чувствуют боль. Так вот, сколько страдания допустимо? Вот в чем суть, вот о чем человек должен себя спросить. Сколько страдания вы согласны допустить за вашу еду?

У моего племянника и его жены родилась девочка, и им сразу же сказали, что она не выживет. Они очень религиозны. Они могли подержать ее на руках только двадцать минут. Двадцать минут она была жива, не испытывала боли и была частью их жизни. И они говорили, что никогда ни на что не променяли бы эти двадцать минут. Они просто благодарили Господа и восхваляли Его за то, что она жила хотя бы эти двадцать минут. Что вы на это скажете?

Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность / Влияние / Бессловесность /