Текст книги "Сиротский Бруклин"

Автор книги: Джонатан Летем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

– Не раздражай меня, Лайонел. Я могу тебя застрелить.

– У нас с тобой одна проблема, Джулия. – На самом деле мой синдром только что осознал, какие перспективы кроются за игрой с предохранителем, и я стал потихоньку на него надавливать. Мне пришло в голову, что если я выстрелю в небо, как только что крикнул в него, то мне не пережить этого эксперимента. Но я не хотел убивать Джулию и вновь поставил пистолет на предохранитель, надеясь, что она ничего не заметила.

– Куда нам теперь идти? – спросила она.

– Домой, Джулия, куда же еще, – пожимая плечами, ответил я. – Мне жаль Фрэнка и Тони, но эта история кончена. Ты и я… Мы с тобой пережили ее.

Это было всего лишь легкое преувеличение. Историю можно будет счесть завершенной в то мгновение, когда в следующие несколько часов или дней Джерарда Минну найдет пуля или нож, искавшие его почти двенадцать лет.

Я тем временем двигал предохранитель то в одну, то в другую сторону и при этом считал. При счете «пять» я остановился, на время удовлетворенный. Предохранитель был снят, пистолет мог стрелять. Мои пальцы были необычайно заинтересованы спусковым крючком, его тугим, упругим сопротивлением.

– И где же твой дом, Лайонел? – насмешливо спросила Джулия. – Над офисом «Л amp;Л»?

–  Дом святой мести для Бейли, – сказал мой тик.

Не успел мой палец нажать на курок, как я, размахнувшись, что было сил бросил пистолет в океан. Он перелетел через скалы, но мы так и не услышали всплеска волн, потому что его заглушил шум ветра и вселенский гул прибоя.

Раз, сосчитал я.

Вероятно, Джулия даже не успела понять, что я делаю, когда я прыгнул вперед, схватился за дуло пистолета, вырвал его у нее из рук и, развернувшись, бросил второй пистолет вслед за первым. Пистолет Джулии отлетел дальше пистолета Тони, туда, где волны, лижущие скалы, только обретали свою форму, а море, кипя, обследовало берег.

Два.

– Не трогай меня, Лайонел. – Джулия попятилась назад, ее испуганные глаза под короткой стрижкой в ужасе смотрели на меня, рот скривился от страха и ярости.

– Все кончено, Джулия, – сказал я. – Никто не сделает тебе ничего плохого. – Я не мог сосредоточиться: мне было необходимо бросить в море еще что-нибудь. Вспомнив про пейджер Минны, я вынул его из кармана. Это был поводок, на котором Клиенты крепко держали Фрэнка, а потому он заслуживал того, чтобы отправиться вслед за пистолетами. Я бросил его в море, но, недостаточно тяжелый, он не смог преодолеть сопротивление ветра и упал между двумя влажными, поросшими мхом валунами.

Три!

Следующим был сотовый телефон. Как только я сжал его в руке, номер Киммери взмолился: набери меня, набери! Я заставил себя остаться глухим к его мольбам и забросил трубку в море, представляя при этом лицо того швейцара, из чьей машины я забрал телефон. Мобильник улетел подальше пейджера, во всяком случае он достиг воды.

Четыре!

– Дай мне что-нибудь бросить, – попросил я у Джулии.

– Что? – изумилась она.

– Мне нужно еще что-нибудь бросить.

– Ты обезумел!

Я подумал было о часах Фрэнка. Нет, они дороги мне как память. И никак не связаны с Клиентами или швейцарами.

– Дай мне что-нибудь, – еще раз попросил я. – Поищи у себя в сумочке.

– Иди к черту, Лайонел!

Джулия всегда была чрезмерно суровой и жестокой по сравнению с нами – вот какая мысль неожиданно мелькнула у меня в голове. Мы-то все были из Бруклина, а может, и ниоткуда или откуда-то – если говорить о Фрэнке и Джерарде. Мы не могли постичь характер девушки из Нантакета, и теперь я, кажется, понял почему. Джулия была самой суровой и жесткой из всех нас, потому что она была еще и самой несчастной. Возможно, она была самым несчастным человеком, какого я когда-либо встречал.

Мне казалось, что потерять Фрэнка Минну (как бы тяжело это ни было) было легче тому, кто был с ним близок, кто чувствовал его любовь. Джулия никогда не ставила на первое место то, что потеряла.

Однако меня больше не интересовала ее боль.

Ты сам выбрал себе битву, говаривал Фрэнк Минна, хотя такое выражение было не в его духе.

Ты также стараешься удержаться от жестокости, если у тебя есть голова на плечах, развивал я эту мысль.

Я снял правый башмак, пощупал натертую до блеска кожу, которая так хорошо послужила мне, отличные швы и шнурки, поцеловал его на прощание, а потом бросил далеко в море. Я видел, как он молча шлепнулся в волны.

Пять, подумал я.

А кто, собственно, считал?

– До свидания, Джулия, – попрощался я.

– Вали отсюда, маньяк! – Опустившись на колени, она подобрала свою зажигалку, и на этот раз ей удалось зажечь сигарету с первого щелчка.

Барнабейливалиотсюдаджулияминна!

Я оставил последнее слово за собой – хотя и произнес его про себя.

Возвращаясь в Бруклин, я нажимал на педаль газа и тормоза ногой, одетой в один носок.

Хорошие сэндвичи

А потом где-то, когда-то круг замкнулся. От меня это держали в большой тайне, но я знал о ее существовании. Мужчина – двое мужчин? – нашли еще одного мужчину. Использовали оружие – пистолет, нож? Скажем, пистолет. Сделали дело. И сделали его хорошо. Заставили заплатить долг – жизнь за жизнь. Окончилась история отношений между двумя братьями, история братской любви-ненависти, оборвалась мелодия – сумбурная и разухабистая. Нотами в этой мелодии были другие люди, мальчишки, ставшие парнями Минны, бандиты, монахи, швейцары. И еще женщины, особенно одна женщина. Важна была каждая нота, но основной мотив вели братья, и вот разыгран заключительный аккорд – был ли это вопль? кровавая драка? прерванный стон? – или все происходило в тишине? Я, испытывая некоторую вину, придерживаюсь именно этой точки зрения. Пусть все закончится тишиной. Пусть Рама-лама-динг-донг умрет во сне.

Было два часа утра. Мы сидели в офисе «Л amp;Л» и играли в покер за стойкой, слушая «Бойз Ту Мен», которых обожал Дэнни. Теперь, когда Фрэнка не стало, Дэнни мог слушать ту музыку, какая ему нравилась. Это была первая из многочисленных перемен в нашей жизни.

– Сбрасываю одну, – сказал Гилберт. Я сдавал, поэтому убрал сброшенную карту и протянул ему колоду.

– Господи, Гил, – возмутился мусорный экс-коп. Он теперь стал водителем и работал в «Л amp;Л». – Вечно у тебя то «одна карта», то «нет карт»! Почему мне-то приходится возиться с этим дерьмом?

– Это потому, что ты все еще чувствуешь себя ответственным за чистоту города, Лумис, – радостно отозвался Гилберт. – Хоть ты и ушел из полиции, но по привычке возишься с дерьмом и мусором!

–  Мусор возить – дерьмо месить!– крикнул я, выкладывая на стол три новые карты.

Гилберта выпустили из тюрьмы две недели назад, продержав в камере пять ночей как свидетеля убийства Ульмана. Детектив Семинол заходил к нам принести извинения, но мне его извинения показались какими-то неубедительными, словно он все еще нас побаивался. В тюрьме Гилберта выручали внушительные размеры и свойские повадки, но все же он вышел из застенков без наручных часов и истомленный никотиновым голоданием – сокамерники забрали у него все сигареты. Так что теперь он постоянно курил, пил кофе и пиво, пожирал «снежные шары» и бургеры из «Белого замка», а также угощения от Зеода. Мы всему этому потакали, однако это не останавливало потока жалоб Гилберта на то, что мы его покинули. Сейчас он, слава богу, выигрывал.

Дэнни сидел в стороне от нас. Он молчал и держал карту где-то между чуть приподнятыми бровями и своей новой шляпой. Теперь он всегда сохранял дистанцию, да и одеваться стал иначе, хотя, может, мне это только показалось. Ему легко далось лидерство в «Л amp;Л», ему даже не пришлось прыгать за ним в то время, как остальные парни дрались, потели и отталкивали друг друга, возясь на полу. Дэнни никогда не говорил о том, что ему было известно – или неизвестно – о «Фудзисаки» или Джерарде. Он выслушал мой отчет о событиях в Мэне, кивнул всего один раз за время моего повествования, и больше мы об этом не говорили. Все оказалось так просто. Хочешь быть новым Фрэнком Минной? Оденься соответственно, заткнись и жди. Корт-стрит признает тебя, когда тебя увидит. Зеод поставит на стол табличку с твоим именем. Гилберт, Лумис и я мешать Дэнни не собирались.

Детективное агентство «Л amp;Л» наконец-то завязало с темными делишками и стало настолько чистеньким, что растеряло всех клиентов. Так что роль агентства автомобильного мы также исполняли, настойчиво разыскивая желающих нанять машину, покуда хоть один автомобиль есть на стоянке. Дэнни даже заказал рекламные листовки и визитные карточки. Он повсюду хвастался нашими низкими ценами и отличной работой. «Кадиллак», в котором Минна истекал кровью, тоже был теперь чистеньким, так что у нас образовался небольшой парк машин, совершавших регулярные рейсы между «Коббл-Хилл Нерсинг Хоум» на Генри-стрит и столовой на Променаде в конце Монтегю-стрит, между «Бэрум-Хилл-Инн» и стильными многоквартирными домами, стоявшими вдоль проспекта Парк-Вест.

Судя по всему, «Бэрум-Хилл-Инн» только что закрылась на ночь: Сайобейн стояла у дверей, под глазами у нее темнели круги, а ее поза говорила о том, что она уже устала отбиваться от осаждавшей ее толпы флиртующих мужчин. Гилберт поднял палец, предупреждая, что отвезет сейчас Сайобейн домой, но сначала он выложил на стол джокера, которым явно гордился. Заметив, что больно уж он печется о Сайобейн, я заподозрил, что Гилберт положил на нее глаз. Возможно, это случилось уже давно, только он умело скрывал эти свои чувства. Теперь можно было больше не скрытничать, ведь рядом не было Фрэнка, который поддевал бы Гилберта за то, что тот охаживает не своего поля ягоду.

– Давайте же, молокососы, я вызываю вас на бой, – сказал Гилберт.

– У меня ничего нет, – признался Лумис, оторопело поглядев в свои карты и пытаясь скрыть их. – Ничего, кроме кучи дерьма!

Дэнни всего лишь нахмурился и покачал головой, выложив карты на стол. Он не стремился к покерным триумфам – у него были дела поважнее. Насколько мы знали, иногда он даже нарочно подыгрывал Гилберту.

–  Ложки и вилки, – пробормотал я и взмахнул рукой, показывая карты.

Гилберт бросил на них мимолетный взгляд.

– Нет, шут, так не пойдет. – Он выложил передо мной восьмерки и тузы. – На, посмотри и завой, маньяк ты несчастный!

Вероятно, я склонен к безапелляционным утверждениям. Но ведь на то я и детектив! Вспомните Филипа Марлоу – что ни скажет, как гвоздь вобьет. В детективных романах сыщики к тому же всегда поражают своей проницательностью: бросят умный, чуть усталый взгляд на каких-нибудь коррумпированных негодяев – и готово, тут же выдают глубочайшие обобщения. Вы с этим, конечно, встречались не раз и в будущем непременно встретитесь. Можете мне поверить.

Разумеется, и утверждения, и обобщения – это все проявления синдрома Туретта. Способ прикоснуться к миру, справиться с ним, назвать присущие ему явления словами собственного языка.

На закуску получите еще одно утверждение, правда не мне принадлежащее: чем сильнее меняются вещи, тем меньше вероятность того, что они когда-нибудь вновь станут такими, как были.

Через несколько дней после исчезновения Джерарда большая часть его учеников ушла из «Йорквилл-Дзендо». Кстати, в Аппер-Ист-Сайде, в двадцати кварталах к югу, был настоящий буддистский храм, и все вакансии в нем тут же оказались заняты дезертирами из «Дзендо», явившимися в поисках истины. Мне это казалось странным, хотя, как говорила Киммери, любой, кто учит дзен-буддизму, и есть учитель дзен-буддизма. Те неловкие швейцары, которые поймали меня, как выяснилось позднее, на самом деле были учениками Джерарда. Не достигшие просветления, они были не более чем человеческой глиной, из которой можно лепить все что угодно. Джерард подчинил их себе полностью и безбожно эксплуатировал – сначала в здании на Парк-авеню, потом заставив сыграть роль банды головорезов и напомнить мне о гиганте-убийце. У Фрэнка Минны были парни Минны, а у Джерарда – только его последователи, дзен-буддисты-марионетки. Сравните тех и других – разве не ясно, кто должен был выиграть в этой игре? Пусть это смешно, но я чувствовал себя победителем – и радовался своей победе.

Однако школа «Дзендо» не закрылась. Уоллес, сумевший пересидеть всех прочих, взялся за остатки того, что от нее осталось, но «роси» называть себя не стал. Он предложил называть его сэнсэем – что было рангом чуть пониже.

Вместе с Джерадром из «Дзендо» исчез и дух коррупции, в которой, как выяснилось, оказались замешаны обе команды – и Фрэнка, и его брата. Ну, разумеется, «Фудзисаки корпорейшн» и Клиенты – самые крупные птицы – не пострадали, им лишь едва потрепали крылья. Смерть братьев Минна или там судорожные поиски Лайонела Эссрога – этого слишком мало, чтобы произвести на них должное впечатление.

О судьбе «Йорквилл-Дзендо» я узнал от Киммери через две недели, в тот единственный раз, что мы с нею встретились. Я оставлял ей сообщения на автоответчике, но она долго не откликалась. Наконец мы назначили свидание в кафе на Семьдесят второй улице, причем телефонный разговор получился коротким и очень неловким. Прежде чем отправиться на свидание, я принял такой мощный душ, какого не принимал никогда в жизни, потом раз десять переоделся и крутился перед зеркалом, пытаясь рассмотреть в отражении то, чего там не было, пытаясь не замечать большого издерганного Эссрога. Полагаю, у меня еще теплилась надежда на какое-то развитие отношений.

Мы довольно долго говорили о «Дзендо», прежде чем Киммери намекнула, что не забыла проведенную вместе ночь. А потом она спросила:

– Мои ключи у тебя?

Я встретился с ней взглядом и понял, что она меня отчаянно боится. Я старался не дергаться и не кривляться, несмотря на то, что напротив нас, через дорогу, был «Царь папайи». Мне безумно нравились «царские» хот-доги, и я едва сдерживался, чтобы не вертеть головой.

– Да, конечно, – ответил я, бросая связку ключей на стол и радуясь про себя, что не выбросил их в Атлантику. Вместо этого я грел их у себя в кармане – как серебряную вилку Клиентов в свое время. Мне уже больше не вернуться в те места, где я раздобыл эти талисманы. Итак, я прошептал ключам «до свидания».

– Я должна тебе кое-что сказать, Лайонел. – Она говорила со своей особенной полуулыбкой, которая не выходила у меня из памяти последние две недели.

–  Скажимнебейли!– пробормотал я.

– Я возвращаюсь к Стивену, – сообщила она. – Давай будем считать то, что было между нами, всего лишь… эпизодом.

Что ж, торговец «ореосами» все-таки оказался ковбоем, сидевшим на лошади на фоне закатного неба.

Я открыл рот, но не смог произнести ни слова.

– Ты понимаешь, Лайонел?

– Да. – Пойми меня, Бейли!

– О'кей?

– О'кей, – кивнул я. Ей не стоило знать, что это был не ответ, а всего лишь тик; моя эхолалия заставила меня повторить это слово. Наклонившись через стол, я разгладил кончики ее воротничка, топорщившегося на узеньких, хрупких плечах. – Окейокейокейокейокей, – прошептал я едва слышно.

Мне приснился сон о Минне. Мы сидели с ним в машине, он – на водительском месте.

– Я был в Попкин-тресте? – спросил я.

Минна улыбнулся: ему нравилось, что я его процитировал.

– Нет, поверь, я не причислил бы тебя к членам Попкин-треста, – ответил он. – Ты для этого немного странноват.

– Так кто же я тогда? – поинтересовался я.

– Не знаю, малыш, – ответил Минна. – Думаю, я мог бы называть тебя Королем Буксиров.

Должно быть, я засмеялся или хотя бы улыбнулся.

– Но гордиться тут нечем, ты, редиска.

Так как же насчет мщения?

Я отвел ему как-то раз пять или десять минут своего времени. Это много, можно сказать, целая жизнь, если речь идет о мести. Мне хотелось думать, что мщение не в моем духе, во всяком случае, не в духе Эссрога или Туретта. Так же, как и подземка, например.

Но я могу себя заставить сесть в поезд «Месть». Я смог себя заставить набрать по мобильному тот телефонный номер в Джерси; я смог заставить себя, стоя на смотровой площадке маяка в Мэне, перебрать кучу имен и других слов, стремясь связать их в нечто более существенное, чем обычный тик. Это был я, Лайонел, пробиравшийся по подземным тоннелям, наведывавшийся в лабиринт, который тянется под миром, хотя все и притворяются, что его там нет.

Вы тоже можете притворяться и дальше, если вам так нравится. Я знаю, что так и поступлю, хотя братья Минна – это часть меня, проникшая в самую глубь моего организма; глубже, чем Туретт, глубже, чем сожаление. И все потому, что Фрэнк дал мне мою жизнь, а жизнь Джерарда, хоть я его едва знал, забрал я сам.

Я буду притворяться, что никогда не ездил на этом поезде, хотя на самом деле ездил, конечно.

Раздался звонок. Просили прислать пикап на Хойт-стрит, чтобы ехать в аэропорт Кеннеди. Трубку снял Лумис, и он тут же принялся отчаянно гримасничать, строя рожи нам троим, потому что знал: в «Л amp;Л» не любят таких дальних поездок. Я поднял руку и сказал, что поеду на Хойт-стрит – просто для того, чтобы его глумливая рожа вытянулась от удивления.

Впрочем, была еще одна причина. Любил я там перекусить. В Международном терминале аэропорта Кеннеди, наверху, у ворот Е1 и А1, есть кошерная закусочная, которую держит семья израильтян. На сверкающих металлических блюдах они подают дымящуюся кашу, соус и маленькие булочки. Это место совсем не походит на шикарные рестораны аэропорта Кеннеди. Каждый раз, привозя сюда пассажиров – днем или ночью, – я ставлю машину на стоянку и иду перекусить. Пита с цыпленком, поджаренным перцем, луком и соусом – это один из самых вкусных сэндвичей в Нью-Йорке. Возьму на себя смелость порекомендовать вам это заведение, если вы когда-нибудь наведаетесь в аэропорт Кеннеди.

Киммери и сорго лимонное не уничтожили моей привычки вкусно поесть.

Призраки моей вины продолжали преследовать меня. Я не смог защитить Фрэнка и Тони, но они и не нуждались в моей защите. Теперь-то я это понял.

Вот от образа Джулии нелегко было избавиться, несмотря на то, что она почти не имела ко мне отношения, несмотря на то, что она едва признавала во мне человека. И все же мой туреттовский комплекс вины обрел ее форму; он стоял на ветру у смотровой площадки маяка, стоял спокойно в вихре пуль, туфель, соленого воздуха и моей слюны, напоминая проклятый портрет с черно-белой киноафиши, который когда-то привиделся мне при знакомстве с Джулией, или дзен-буддиста, занимавшегося в «Дзендо» самосозерцанием, или чернильную пометку на свитке пергамента. Но я не пытался найти Джулию, как бы просто это ни было. Я понимал, что этого лучше не делать. Вместо того я позволил своему комплексу обрести формы ее фигуры и стал дожидаться, пока она превратится в абстракцию или вообще исчезнет. Рано или поздно это непременно произойдет.

Кто же остается? Только Ульман. Знаю, что он незримо присутствует во всей этой истории, но мы его так ни разу не увидели, ведь верно? Мир (мой мозг) просто переполнен людьми, мертвыми людьми, ульманами. Некоторые привидения так никогда и не входят в ваш дом, а всего лишь бродят за окнами. Или, как сказал бы Минна, вы сами выбираете себе битву. Так оно и есть, согласны вы с этим утверждением или нет. Я не могу испытывать чувство вины из-за каждого трупа. Ульман? Никогда не был знаком с этим парнем. Как и с Бейли. Мне никогда не доводилось знакомиться с этими двумя ребятами. Так что им обоим, да и вам тоже, я говорю: «Положи в башмак яйцо и разбей его. Потом вытряхни скорлупу и уходи. А историю свою рассказывай на ходу!»