Текст книги "Как мы принимаем решения"

Автор книги: Джона Лерер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Конечно, недостаточно просто подумать о проблеме; Хейнсу нужно было решить стоявшую перед ним проблему, изобрести совершенно новый способ управления полетом. И здесь префронтальная кора действительно проявила уникальность своих сильных сторон. Это единственный участок мозга, способный использовать абстрактный принцип – в данном случае, физику тяги двигателя – и применить его в незнакомой обстановке, чтобы в результате придумать совершенно новое решение. Вот что позволило Хейнсу логически проанализировать ситуацию и представить себе, как моторы выводят самолет из глубокого крена. Он мог смоделировать аэродинамику у себя в голове.

Лишь недавно ученые выяснили, как префронтальная кора делает это. Ключевой элемент – особый вид памяти, известный как оперативная память. Название очень точное: помещая информацию в специальный буфер, где ею можно воспользоваться и анализировать, мозг в то же время может оперировать всей информацией, поступающей из других участков коры. Он способен определять, какая информация, если таковая имеется, существенна для проблемы, которую он пытается решить. К примеру, исследования показывают, что нейроны в префронтальных областях будут возбуждаться в ответ на стимул – такой как вид некоторых приборов в кабине пилота, – и они будут находиться в возбужденном состоянии еще несколько секунд после исчезновения стимула. Эта остаточная активность позволяет мозгу устанавливать творческие ассоциации, когда, казалось бы, несвязанные ощущения и идеи накладываются друг на друга. (Ученые называют это фазой перестройки решения проблемы, так как важная информация смешивается по-новому.) Вот почему Хейнс смог подумать об упорных рычагах, в то же время думая о том, как повернуть самолет. Как только это наложение идей произошло, клетки коры начали образовывать связи, которые до этого никогда не существовали, формируя совершенно новые сети. А затем, после того как догадка сформировалась, префронтальная кора может ее опознать: вы немедленно понимаете, что именно этот ответ вы искали. «Я не знаю, как появилась идея о разнице тяг, – говорит Хейнс. – Она просто возникла у меня в голове, совершенно неожиданно, на пустом месте». С точки зрения мозга новые идеи – это просто несколько старых мыслей, появляющихся в одно и то же время.

Способности к решению проблем, заложенные в оперативной памяти и префронтальной коре, – важнейшая характеристика человеческого интеллекта. Многочисленные исследования обнаружили сильные корреляции между баллами, набранными за тесты на оперативную память, и тестами на общий уровень интеллектуального развития. Умение удерживать больше информации в префронтальной коре и дольше удерживать эту информацию означает, что клетки мозга способны лучше образовывать полезные связи. В то же время рациональный мозг должен в свою очередь строго отсеивать все посторонние мысли, так как они могут привести к образованию бесполезных связей. Если вы не обладаете достаточной дисциплиной для того, чтобы самостоятельно решать, о чем думать, – а пилоты рейса 232 были необычайно дисциплинированы, – вы не сможете хорошо проанализировать стоящую перед вами проблему. Вас будет распирать от всевозможных идей, среди которых вы попросту не сумеете распознать правильную догадку.

Возьмем, к примеру, фугоиды. Когда самолет начал качаться вверх и вниз, первым порывом Хейнса было прибавить газу, когда самолет поднимался, чтобы сохранить воздушную скорость. Но затем Хейнс заставил себя на несколько дополнительных секунд задуматься о последствиях такого подхода. Он отмахнулся от всех остальных вещей, вызывавших его тревогу (напомним, он, в частности, до сих пор не знал, как посадить самолет), и вместо этого сосредоточился на связи между упорными рычагами и углом наклона самолета. Тогда-то Хейнс и понял, что пойти в этой ситуации на поводу у своих инстинктов – смертельная ошибка. Проведенный им тщательный анализ ситуации, ставший возможным благодаря оперативной памяти, позволил ему найти новое решение. Если самолет летел вверх, скорость нужно было сбрасывать.

Подобный метод принятия решений – апофеоз рациональности. На протяжении нескольких месяцев после происшествия с рейсом 232 тренировочный центр авиакомпании «Юнайтед» в Денвере предлагал многим своим пилотам, включая летчика-испытателя из компании «Макдонелл Дуглас», проверить, сможет ли кто-нибудь из них посадить ДС10 в отсутствие гидравлики. Тренировочный центр использовал летный тренажер, который был запрограммирован на точно те же условия, с которыми столкнулся экипаж авиакомпании «Юнайтед» в тот июльский день. «Все эти пилоты пытались посадить самолет в Су-Сити, действуя точно так же, как мы», – говорит Хейнс. – Но у них каждый раз что-то случалось, и они разбивались, не достигнув аэропорта. Более того, пилоты, пытавшиеся посадить ДС-10 на летном тренажере, в среднем начинали достигать посадочной после 57 бесплодных попыток.

Хейнс – скромный человек, он утверждает, что большинство пассажиров остались в живых благодаря «удаче и слаженной командной работе». Однако посадка рейса 232 на посадочную полосу Су-Сити – несомненно, тот самый случай, когда Хейнс сам стал творцом собственной удачи. Задействовав префронтальную кору и положившись на ее нейроны, отличающиеся уникальной приспособляемостью, он смог предотвратить практически неминуемую катастрофу. Ему удалось сохранить хладнокровие и так тщательно проанализировать ситуацию, что он смог вызвать у себя столь необходимое в этой ситуации озарение. «Я не гений, – говорит Хейнс. – Но такая кризисная ситуация определенно заставляет мозг работать на полную катушку».

Хотя рациональные способности префронтальной коры не дали самолету рейса 232 разбиться о кукурузное поле, важно понимать, что рациональность не является панацеей. В следующей главе мы увидим, что происходит, когда люди неправильно используют свою префронтальную кору. Оказывается, думать можно и больше, чем нужно.

Глава 5

Мысленное удушье

Урок Вэга Доджа, телевизионных фокус-групп и рейса 232 состоит в том, что рациональная мысль может спасти положение. Префронтальная кора предназначена специально для того, чтобы в подобных ситуациях придумывать оригинальные ответы и порождать те догадки, которые приводят человека к правильному решению. Такие истории отлично соответствуют распространенному представлению, согласно которому всегда лучше еще немного подумать. Как правило, мы уверены, что тщательное изучение чего-либо приводит к лучшему результату, потому что так мы сможем избежать ошибок, совершенных по невнимательности. Покупатели всегда должны сравнивать магазины между собой, чтобы найти лучшие продукты. Перед тем как вложить деньги в акции, мы должны узнать о компании все, что можно. Мы ожидаем, что врачи назначат множество диагностических процедур, сколь бы дорогими и инвазивными они ни были. Другими словами, люди уверены, что решение, являющееся результатом длительных раздумий, всегда лучше импульсивного решения. Вот почему не стоит встречать по одежке и предлагать руку и сердце на первом же свидании. Сомневаясь, мы тщательно анализируем происходящее и задействуем рациональные участки префронтальной коры.

Веру в силу рассудка легко понять. Со времен Платона нас убеждали, что рациональный мир – это идеальный мир, своего рода Шангрила, управляемая статистическими уравнениями и эмпирическими доказательствами. В таком мире люди не влезали бы в долги по кредитным картам и не брали бы субстандартных займов. Не существовало бы предубеждений и предрассудков – только неопровержимые факты. Об этой утопии грезили философы и экономисты.

Однако новая наука о принятии решений (наука, в основе которой лежит анатомия мозга) тем интереснее, чем сильнее ее данные противоречат здравому смыслу. Древние предположения оказались всего лишь предположениями. Непроверенными теориями. Неподтвержденными домыслами. В конце концов, Платон не проводил экспериментов. Он не мог знать, что рациональный мозг не в состоянии решить все проблемы или что префронтальная кора имеет серьезные ограничения. Реальность мозга такова, что иногда рациональность может сбить нас с пути.

Первые признаки грядущих неприятностей оперная дива Рене Флеминг заметила во время очередного спектакля моцартовской «Свадьбы Фигаро» в Лирической Опере в Чикаго. Флеминг пела Dove Sono из третьего акта, одну из самых популярных арий всех времен. Сначала Флеминг выводила печальную мелодию Моцарта с типичной для нее безупречностью. Она брала высокие ноты без видимого напряжения, ее голос передавал глубину чувств, оставаясь при этом идеально чистым. Для многих сопрано склонность Моцарта кpassaggio, то есть к неудобной части голосового диапазона между регистрами, представляет известную сложность. Но только не для Флеминг. Накануне вечером ее выступление удостоилось бурной овации.

Однако, когда она приближалась к наиболее сложной части арии – крещендо трепещущих высоких нот, в котором ее голос должен повторять мелодию скрипок, – Флеминг испытала неожиданный приступ неуверенности в себе. Она не могла избавиться от мысли, что сейчас совершит ошибку. «Это было для меня полнейшей неожиданностью, – писала она позднее в своих мемуарах. – Эта ария никогда не казалась мне простой, но у меня был огромный опыт ее исполнения». Флеминг в самом деле исполняла эту арию сотни раз. Ее первым большим оперным прорывом была партия Графини в хьюстонской опере десятью с лишним годами ранее. Трагическая ария Dove Sono, в которой Графиня подвергает сомнению собственное счастье, была представлена на первом альбоме Флеминг и вошла в ее постоянный репертуар. По словам Флеминг, это была ее «визитная карточка».

И тем не менее сейчас она с трудом могла дышать. Она чувствовала, как сжимается диафрагма, лишая ее голос силы. В горле образовался комок, пульс участился. Хотя Флеминг смогла допеть арию до конца, делая украдкой вдохи во всех возможных местах – и ей все равно аплодировали стоя, – она была глубоко потрясена случившимся. Что произошло с ее уверенностью в себе? Почему любимая ария неожиданно заставила ее так нервничать?

Вскоре проблемы с исполнением стали для Флеминг хроническими. Композиции, которые раньше были ее второй натурой, внезапно перестали ей удаваться. Каждое выступление превращалось в борьбу со страхом – с не умолкавшим у нее в голове монологом о недопустимости ошибок. «Меня сбивал негативный внутренний голос, – писала она, – тихо шепчущий мне на ухо: «Не делай этого… Так неправильно… Тебе не хватает воздуха… У тебя язык ушел назад… Небо слишком низко… Кончик языка распластан… Расслабь плечи!» В конце концов это стало настолько мучительно, что Флеминг решила вообще бросить оперу. Она была одной из самых талантливых исполнительниц в мире, и тем не менее она больше не могла выступать.

Исполнители называют такие неудачи «удушьем», потому что состояние человека в этот момент действительно напоминает ситуацию нехватки кислорода. Самое зловещее и поразительное в этом феномене – то, что из строя человека выводят исключительно его собственные мысли. Например, Флеминг так волновалась из-за необходимости взять высокие ноты в опере Моцарта, что в результате не могла этого сделать. Внутренний спор о правильной технике ослаблял ее голос, и она не могла петь с необходимой скоростью и мастерством. Ее мозг вредил самому себе.

Что же вызывает такое удушье? Может показаться, что это случайная неудача или даже следствие избытка чувств, однако на самом деле удушье вызывается определенной ментальной ошибкой – избыточной рефлексией. Обычно последовательность событий следующая: когда человек волнуется перед выступлением, он, конечно, испытывает сильное напряжение. Он начинает сильнее контролировать себя, пытаясь удостовериться в том, что не совершает никаких ошибок. Он начинает тщательно анализировать действия, которые лучше всего выполняются на автопилоте. Флеминг стала думать о тех аспектах пения, о которых не задумывалась со времен своего ученичества, – как расположить язык и какую форму придать губам при разных по высоте нотах. Такие размышления могут оказаться для исполнителя фатальными. Оперный певец забывает, как петь. Питчер слишком сосредотачивается на своих движениях и теряет контроль над подачей. Актер начинает волноваться из-за своих реплик, и его заклинивает на сцене. В каждом из этих случаев теряется естественная плавность исполнения. Исчезает изящество таланта.

Рассмотрим один из самых знаменитых случаев удушья в истории спорта – провал Жана Ван де Вельде на последней лунке на Открытом чемпионате Великобритании по гольфу 1999 года. До этого момента в турнире Ван де Вельде демонстрировал практически безупречный гольф. Он подошел к 18-й лунке с преимуществом в три удара, что означало, что он может сделать двойной боги (на два удара больше пара^[23]) и все равно выиграть. В предыдущих двух раундах он провел мяч в каждую лунку, на один удар не дойдя до пара.

И теперь Ван де Вельде остался единственным игроком на поле. Он знал, что следующие несколько ударов могут навсегда изменить его жизнь, превратив посредственного члена Профессиональной ассоциации игроков в гольф в элитного игрока. Ему нужно было лишь избегать рискованных действий. Во время тренировочных замахов по 18-й лунке Ван де Вельде заметно нервничал. Это был типичный для Шотландии ветреный день, однако его лицо покрывали капельки пота. Несколько раз промакнув лицо платком, он подошел к мячу, встал в стойку и вскинул клюшку. Его размах выглядел странно. Бедра развернулись раньше остального туловища, так что головка его клюшки попала не по центру мяча. Ван де Вельде посмотрел, как белая точка удаляется по дуге, а затем опустил голову. Своим ударом он послал мяч слишком далеко вправо, так что тот приземлился в го ярдах от фарвея, оказавшись в рафе. Во время следующего удара он совершил ту же ошибку, только на этот раз отправил мяч так сильно вправо, что тот отскочил рикошетом от трибун и оказался в высокой траве. Его третий удар был еще хуже. На сей раз замах был настолько раскоординирован, что Ван де Вельде чуть было вовсе не промазал по мячу – тот взлетел в воздух вместе с толстым пучком травы. В результате он пролетел совсем мало и упал в водную преграду прямо перед грином. Ван де Вельде скорчил гримасу и отвернулся, как будто не желая быть свидетелем собственного провала. После штрафного удара ему все еще оставалось 60 ярдов до лунки. И снова его замах был слишком слаб, и мяч оказался в самом неудобном для Ван де Вельде месте – в бункере с песком. Ему удалось перевести мяч оттуда на грин и после семи беспорядочных ударов закончить раунд. Но было уже слишком поздно. Ван де Вельде проиграл Открытый чемпионат Великобритании.

Напряжение на 18-й лунке стало причиной проигрыша Ван де Вельде. Когда он начал обдумывать детали своего замаха, его замах ухудшился. Во время последних семи ударов Ван де Вельде был совершенно не похож на самого себя. Он утратил уверенность в собственных силах. Вместо того чтобы играть как профессионал на турнире Профессиональной ассоциации игроков в гольф, он стал замахиваться с осторожной рассудительностью, как новичок, играющий с высоким гандикапом. Он неожиданно принялся анализировать технику удара, пытаясь удостовериться в том, что не выкручивает запястье и не разводит бедра. Он начал в буквальном смысле сдавать прямо на глазах у публики, снова пытаясь мысленно проконтролировать происходящее, подобно ребенку, только-только осваивающему азы техники.

Шайен Бейлок, профессор психологии из Чикагского университета, помогла пролить свет на анатомию мысленного удушья. В качестве экспериментальной парадигмы она использовала попытку забить мяч в лунку на поле для гольфа. Когда люди только учатся загонять мяч в лунку, это кажется ужасно сложным занятием. Нужно успеть подумать об огромном количестве вещей. Игрок должен определить направление роста травы, высчитать траекторию полета мяча и почувствовать поверхность дерна под ногами. Кроме того, он должен контролировать свой замах и обеспечить плавный и прямой удар по мячу. Для неопытного игрока забить мяч в лунку так же сложно, как для новичка в математике – решить трудную тригонометрическую задачу.

Но мыслительные усилия окупаются, по крайней мере на первых порах. Бейлок показала, что новички лучше бьют по мячу, когда они сознательно обдумывают свои действия. Чем больше времени новичок потратит на обдумывание того, как он забьет мяч в лунку, тем выше вероятность того, что ему это действительно удастся. Концентрируясь на игре, обращая внимание на технику удара, новичок может избежать характерных для начинающего ошибок.

Однако опыт меняет все. После того как игрок научился загонять мяч в лунку – как только он запомнил необходимые движения, – анализ удара становится бесполезным. Мозг уже знает, что делать. Он автоматически вычисляет наклон поля, выбирает лучший угол и решает, с какой силой ударить по мячу. Более того, Бейлок обнаружила, что когда опытные игроки вынуждены думать о своих ударах, они бьют значительно хуже. «Мы позвали в нашу лабораторию опытных игроков в гольф и попросили их обратить внимание на определенный аспект их замаха – в результате они просто промахивались, – рассказывает Бейлок. – Когда высокий уровень мастерства достигнут, навыки становятся до некоторой степени автоматическими. Нам уже не нужно продумывать то, что мы делаем, в мельчайших подробностях».

Бейлок уверена, что именно это и происходит во время приступов «удушья». Часть мозга, которая следит за поведением, – сеть, центр которой находится в префронтальной коре – начинает вмешиваться в решения, которые человек обычно принимает не задумываясь. Она начинает сомневаться в навыках, отточенных годами упорных тренировок. Самое неприятное в удушье – то, что со временем оно только ухудшается. Неудачи накладываются одна на другую, и стрессовая ситуация становится еще более стрессовой. После того как Ван де Вельде проиграл Открытый чемпионат Великобритании, его карьера пошла на спад. С 1999 года он ни разу не попадал в десятку лучших на главных чемпионатах^[24].

Удушье – всего лишь яркий пример разрушений, к которым может привести избыток рефлексии. Это иллюстрация того, что происходит, когда рациональность сбивается с пути, когда мы полагаемся не на те участки мозга, на которые нужно. У оперных певцов и игроков в гольф подобные сознательные мыслительные процессы мешают отточенным движениям мышц, так что их собственные тела перестают их слушаться.

Но проблема излишней рефлексии затрагивает не только тех людей, основным инструментом для которых служит их тело. Клод Стил, профессор психологии из Стэнфорда, изучает влияние страха перед возможной неудачей на результаты стандартизованного теста. Когда Стил задал большой группе второкурсников Стэнфорда ряд вопросов из Теста для поступающих в аспирантуру (Graduate Record Examination, GRE) и сказал студентам, что этот тест сможет измерить их врожденные интеллектуальные способности, он обнаружил, что белые студенты справились с заданиями значительно лучше, чем чернокожие. Это расхождение – обычно называемое разрывом в уровне успеваемости – было подтверждено большим объемом данных, показывающих, что студенты, представляющие меньшинства, обычно показывают более низкие результаты на множестве стандартизированных тестов – от SAT до тестов на определение уровня IQ.

Однако, когда Стил дал другой группе студентов тот же тест, подчеркнув при этом, что он не является способом измерения их интеллектуальных способностей – он сказал им, что это просто тренировочный вариант, – результаты белых и черных студентов были практически идентичными. Разрыв в уровне успеваемости был преодолен. По словам Стила, расхождения в результатах теста обусловлены тем, что он называет угрозой подтверждения стереотипа. Когда черным студентам говорят, что они сейчас будут проходить тест, который измерит их интеллектуальные способности, это весьма живо воскрешает в их памяти уродливый и ложный стереотип, согласно которому черные глупее белых. (Стил провел свои эксперименты вскоре после опубликования «колоколообразной кривой», но такой же эффект наблюдается, когда женщины проходят математический тест, который, по всеобщему мнению, измеряет «когнитивные различия между полами», или когда белые мужчины сталкиваются со стереотипом, который гласит, что жители Азии превосходят их в научных областях). Стэнфордские второкурсники так опасались, что их будут рассматривать сквозь призму негативного стереотипа, что справились с тестом гораздо хуже, чем могли бы. «Когда имеешь дело с людьми, ощущающими давление угрозы подтверждения стереотипа, обычно наблюдаешь мелочность и домысливание, – рассказывает Стил. – Кажется, они говорят сами себе: «Так, главное тут – быть осторожным и ничего не напортить». Избрав такую стратегию, они успокаиваются и начинают выполнять задания. Однако это не тот способ, с помощью которого можно добиться успеха в стандартизованном тесте. Чем больше вы следуете этой стратегии, тем дальше уходите от благодетельных интуитивных подсказок и от быстрой обработки информации. Вам кажется, что вы все сделали правильно и вы пытаетесь продолжать в том же духе. Но у вас это не получается».

Вывод, который можно сделать на основании примеров с Рене Флеминг, Жаном Ван де Вельде и стэнфордскими второкурсниками, состоит в том, что рациональное мышление может привести к обратным результатам. Хотя рассудок – мощное когнитивное орудие, опасно опираться только на заключения префронтальной коры головного мозга. Когда рациональный мозг берет верх, люди начинают совершать всевозможные ошибки в процессе принятии решений. Они плохо бьют по мячу, играя в гольф, или выбирают неправильные ответы на стандартизированных тестах. Они игнорируют мудрость своих эмоций – знания, хранящиеся в их дофаминовых нейронах – и начинают тянуться к вещам, которые могут объяснить. (Одна из проблем с чувствами состоит в том, что, даже когда они верны, их все равно сложно ясно изложить.) Вместо того варианта, который ощущается как лучший, человек начинает выбирать тот вариант, который звучит лучше всего, даже если он совершенно не подходит.

1

Когда журнал Consumer Reports («Потребительские отчеты») тестирует какой-то продукт, он следует строгому протоколу. Сначала сотрудники магазина собирают экспертов в данной области. Если они тестируют седаны для всей семьи, они прислушиваются к автомобильным экспертам; если исследуются аудиоколонки – приглашаются люди, разбирающиеся в акустике. Затем сотрудники журнала собирают все релевантные продукты в данной категории и заклеивают название фирмы-производителя. (Для этого часто требуется много изоленты.) Журнал стремится к объективности.

В середине 1980-х годов Consumer Repots решил провести вкусовое исследование клубничного джема. Как обычно, редакторы пригласили несколько кулинарных экспертов, которые все были «опытными дегустаторами». Эти эксперты вслепую попробовали 45 различных джемов, выставляя каждому очки в 16 различных категориях, таких как сладость, фруктовость, текстура и растекаемость. Затем очки были посчитаны, и джемам присвоили соответствующие места.

Несколько лет спустя Тимоти Уилсон, психолог из Университета Вирджинии, решил повторить этот вкусовой тест со своими студентами. Его интересовало, совпадут ли мнения студентов с вердиктом экспертов. Смогут ли они договориться о том, какие клубничные джемы самые вкусные?

Эксперимент Уилсона был прост: он выбрал первый, 11-й, 24-й, 32-й и 44-й номера из списка самых вкусных джемов журнала Consumer Reports и попросил студентов ранжировать их по вкусу. В целом предпочтения студентов практически совпали с предпочтениями экспертов. Обе группы решили, что двумя самыми вкусными марками могут считаться Knott's Berry Farm и Alpha Beta, а третье место занял почти такой же вкусный Featherweight. Также они сошлись в том, что самыми невкусными клубничными джемами были Acme и Sorrel Ridge. Когда Уилсон сравнил предпочтения студентов и экспертов из Consumer Reports, он обнаружил, что их статистическая корреляция составляет 0,55, что является довольно впечатляющим результатом. Когда речь идет об оценке джема, мы все прирожденные эксперты. Наш мозг может автоматически выбрать продукты, доставляющие нам наибольшее удовольствие.

Но это было только первой частью эксперимента Уилсона. Он повторил вкусовой тест джема с другой группой студентов, однако на этот раз он попросил их объяснить, почему они выбрали ту или иную марку. Попробовав джемы, студенты заполняли анкеты, которые заставляли их анализировать свои первые впечатления, сознательно объясняя собственное импульсивное решение. На этот раз студенты предпочли джем Sorrel Ridge – согласно Consumer Reports, самый невкусный – полюбившемуся экспертам джему Knott's Berry Farm. Корреляция упала до 0,11, что означает, что между расстановкой баллов экспертами и мнениями этих интроспективных студентов не было практически никакой связи.

Уилсон считает, что «избыток размышлений» о клубничном джеме заставляет нас сосредоточиваться на всевозможных переменных, которые на самом деле не имеют значения. Вместо того чтобы просто прислушиваться к нашим инстинктивным предпочтениям – лучший джем ассоциируется с наиболее позитивным ощущением, – наш рациональный мозг ищет причины предпочесть один джем другому. К примеру, кто-то может заметить, что джем марки Acme особенно легко размазывается, так что он даст этому джему высокий балл, даже если на самом деле его совершенно не волнует растекаемость джема. Или кто-то может заметить, что у джема Knott's Berry Farm плотная текстура, что может показаться недостатком, даже если этот человек никогда раньше по-настоящему не задумывался о текстуре джема. Но наличие плотной текстуры производит впечатление вполне убедительной причины для того, чтобы не любить джем, так что человек пересматривает свои предпочтения с целью отразить эту запутанную логику. Люди сами уговаривают себя, что им больше нравится джем Acme, чем продукт марки Knott's Berry Farm.

Этот эксперимент демонстрирует опасность постоянной зависимости от рационального мозга. Существует такое явление, как избыточный анализ. Когда вы слишком много думаете в неподходящий момент, вы отрезаете себе доступ к мудрости своих эмоций, которые способны гораздо лучше оценивать реальные предпочтения. Вы теряете способность понимать, чего вы на самом деле хотите. И в результате выбираете самый невкусный клубничный джем.

Эксперимент с клубничным джемом заинтриговал Уилсона. Казалось, что он противоречит одному из основополагающих принципов западной мысли – тому, что тщательный анализ ведет к мудрости. Как отлично выразился Сократ, «неисследованная жизнь не стоит того, чтобы ее прожили». Сократ, очевидно, не знал о клубничном джеме.

Но, возможно, случай с продуктами питания уникален – ведь люди печально известны тем, что не умеют объяснять собственные предпочтения. Так что Уилсон придумал другой эксперимент. На этот раз он попросил студенток колледжа выбрать плакат, который им больше нравится. Он предоставил им на выбор пять вариантов: пейзаж Моне, рисунок Ван Гога, изображающий фиолетовые лилии, и три юмористических плаката с кошками. Прежде чем сделать выбор, испытуемые были разделены на две группы. Перва группа была «нерефлексивной»: девушек просто попросили оценить каждый из плакатов по шкале от i до 9. Второй группе досталась более сложная задача: перед тем как оценить плакаты, им нужно было заполнить анкету, в которых спрашивали, почему им нравится или не нравится каждый из них. В конце эксперимента каждая девушка забирала понравившийся ей плакат домой.

Две группы выбрали совершенно разные плакаты. 95 % «нерефлексивных» девушек выбирали или Моне, или Ван Гога. Они инстинктивно выбирали изобразительное искусство. Однако те, кому пришлось сначала задуматься над совершаемым выбором, разделились между картинами и юмористическими плакатами практически поровну. Что же послужило причиной такого различия? «Глядя на картину Моне, – пишет Уилсон, – большинство людей обычно испытывают позитивную реакцию. Однако когда они задумываются над тем, почему они испытывают такие чувства, первой мыслью, которая приходит им в голову и которую легче всего выразить словами, может быть то, что некоторые цвета не слишком приятные и что изображенный предмет, стог сена, довольно скучен». В результате девушки выбирали смешные плакаты с кошками, хотя бы потому, что это предпочтение было проще объяснить.

Через несколько недель Уилсон снова встретился с девушками, чтобы узнать, какая группа приняла лучшее решение. Разумеется, члены «нерефлексивной» группы были гораздо больше довольны своим выбором. В то время как 75 % девушек, выбравших кошачьи плакаты, жалели о своем выборе, о выборе художественного плаката не жалел никто. Те девушки, которые прислушались к своим эмоциям, в результате приняли гораздо лучшее решение, чем те девушки, которые положились на свои способности к рассуждению. Чем больше люди думали о том, какой плакат они хотят, тем больше их сбивали с толку собственные мысли. Самоанализ стал причиной худшего понимания собственных желаний.

Эта проблема касается не только таких пустячных решений, как выбор джема для бутерброда или дешевого плаката. Люди могут слишком много думать и принимая более важные решения – например, при покупке дома. Как отмечает Ап Дейкстерхус, психолог из голландского университета Радбауда, покупая недвижимость, люди часто становятся жертвами ошибки, родственной проблеме клубничного джема, или, как он ее называет, «ошибки взвешивания». Рассмотрим два варианта жилища: квартира с тремя спальнями в центре города, расположенная в ю минутах от работы, или большой дом с пятью спальнями в пригороде, от которого на работу придется добираться 45 минут. «Такой выбор люди будут обдумывать очень долго, – говорит Дейкстерхус, – и большинство в результате выберет большой дом. В конце концов, третья ванная комната или лишняя спальня очень важны, когда дедушка с бабушкой приезжают на Рождество, тогда как тратить два часа каждый день на дорогу на самом деле не уж так и страшно». Интересно, что чем больше люди об этом думают, тем более важными становятся дополнительные комнаты. Они начинают представлять себе всевозможные ситуации (большой прием по случаю юбилея, обед на День благодарения, рождение еще одного ребенка), которые делают дом в пригороде просто необходимым. Тем временем очень длинный путь до работы начинает казаться все менее и менее существенным – по крайней мере при сравнении с привлекательностью лишней ванной комнаты. Однако, как отмечает Дейкстерхус, такие рассуждения в корне неверны. «Дополнительная ванная комната остается совершенно ненужной на протяжении как минимум 362 или 363 дней в году, тогда как долгий путь на работу обязательно станет тяжким бременем спустя какое-то время». Например, недавнее исследование показало, что когда человек едет на работу более часа в одну сторону, он должен зарабатывать на 40 % больше денег, чтобы испытывать от жизни такое же удовольствие, как человек, тратящий на дорогу мало времени. В рамках другого исследования, проведенного Дэниелом Канеманом и экономистом Аланом Крюгером, были опрошены 900 работающих женщин из Техаса, и выяснилось, что путь на работу был наиболее неприятной частью их дня. И тем не менее, несмотря на эту мрачную статистику, почти 20 % американских трудящихся тратят на дорогу до работы больше 45 минут в одну сторону. (Более 3,5 миллионов американцев тратят более трех часов в день на дорогу на работу и обратно, и их количество быстро растет.) Согласно Дейкстерхусу, все эти люди сами заставили себя страдать, не сумев правильно взвесить все значимые переменные, когда решали, где им жить. Так же как дегустаторы клубничного джема, сознательно анализировавшие свои предпочтения, пошли на поводу у нерелевантных факторов – таких, как текучесть джема и его текстура, – долго раздумывающие домовладельцы сосредотачиваются на менее важных деталях – таких как площадь или количество ванных комнат. (Легче взвешивать эти поддающиеся количественному измерению факты, чем будущие эмоции – например, те ощущения, которые вы испытаете, оказавшись в пробке в час пик.) Будущие домовладельцы предполагали, что большой дом в пригороде сделает их счастливыми, даже если придется каждый день тратить лишний час на дорогу. Но они ошибались.