Текст книги "Тигр. История мести и спасения"

Автор книги: Джон Вэйллант

В природе мы видим только тех, кто сумел выжить.

Стивен Будянски, Если бы лев мог говорить[117]117
  Budiansky, с. 33.


[Закрыть]

Баланс взаимоотношений в системе «крупная кошка – примат» не менялся на протяжении веков, и не важно, идет ли речь о вооруженных ружьями таежниках, охотниках племени къхонг, еще не освоивших речь австралопитеках или павианах. В контексте нашего врожденного ужаса перед хищником за пять миллионов лет не изменилось почти ничего, разве что технологии, благодаря которым мы преодолеваем свой страх. По этой причине существует поразительное сходство между поведением спутников Труша возле хижины Маркова и семейством павианов в африканской саванне: объединяясь для безопасности в группы, и люди, и обезьяны открыто гуляют при свете дня, но и те и другие прячутся в надежное место, стоит опуститься сумраку, и не выходят до рассвета.

Чтобы лучше понять, как человек противостоял крупным кошкам и другим хищникам до того, как овладел орудиями труда и подчинил себе огонь, некоторые палеоантропологи наблюдали за жизнью павианов в саванне. В частности, этим занимался один из наиболее одаренных и уважаемых исследователей, южноафриканский палеонтолог Чарльз К. Брейн. В ходе раскопок человеческих и животных останков в пещерах долины Стеркфонтейн в 1960–1970 гг. Брейн много наблюдал за племенем павианов, жившим на скалах неподалеку от места проведения работ. В особенно холодные ночи около тридцати павианов прятались в глубоких пещерах. Однажды Брейн совершил беспрецедентный поступок, на который не решался ни один из наших современников. «Я спрятался в расщелине[118]118
  «Я спрятался в расщелине»: Brain, С. К. The Hunters or the Hunted? С. 271.


[Закрыть], – писал он, – и обнаружил свое присутствие только после того, как все павианы улеглись спать. В пещере началась паника, но ни один павиан не решился в темноте покинуть ее пределы».

Брейн не описывал эту сумасшедшую ночь подробно – возможно, потому, что ощущения человека, запертого в темноте с парой-тройкой десятков обезумевших от страха обезьян, не очень-то поддаются описанию, это можно себе только представить. Но из той пещеры он вынес ценную информацию. Брейна поразило, что чернота ночи и скрытые в ней опасности пугали несчастных павианов гораздо больше, чем крупное существо, вторгшееся в их среду. Что так пугало их снаружи? – спросите вы. В середине XX века, когда Брейн нанес свой неожиданный визит, это могли быть леопарды, львы или гиены. Однако три миллиона лет назад список хищников, ожидавших их – и наших предков – за пределами пещеры, был куда длиннее. Эти хищники охотились и днем, и ночью. Среди них встречались виды волков и гиен, по размерам не уступавших львам. Снаружи поджидали крупные кошки и другие родственные им хищники – саблезубые в том числе, – причем были они куда многочисленнее и разнообразнее существующих сегодня. И вдобавок ко всему в небе кружили орлы, высматривая детенышей, желательно возрастом до трех-четырех лет (этих они могли унести, а тех, что постарше, – только убить).

Кроме того, Брейн отметил, что павианы обитали только в тех областях саванны, где имелись укромные места для ночлега. Если в округе не было ни скал, ни пещер, там не было и павианов. Стремление павианов к безопасности кажется до странности знакомым, стоит только подумать об индейской деревне, средневековом замке или многоквартирном доме. Куда бы мы ни отправились, в какой бы среде ни оказались, каков бы ни был окружающий ландшафт, наши представления о безопасности остаются неизменными. Если мы не можем забраться повыше, мы забиваемся поглубже. В этом смысле, независимо от эпохи и местонахождения, пещера, вигвам, землянка или огромный армейский грузовик преследуют одну и ту же цель.

Достижения Брейна исключительно важны не только в плане наблюдения за павианами или поиска ископаемых останков. Дело в том, что в процессе работы он опроверг теорию об обезьяне-убийце. В своем фундаментальном труде «Охотники или добыча: введение в тафономию[119]119
  Тафономия занимается изучением процессов разложения организмов и образования окаменелостей. – Примеч. автора.


[Закрыть] африканской пещеры» (1981) Брейн оспаривает утверждения Ардри и его сторонников. Он приводит подробные описания окаменелых останков животных, найденных в долине Стеркфонтейн – теперь это место получило название «Колыбель человечества». Выводы Брейна весьма радикальны: по его мнению, наши предки не питали пристрастия ни к охоте, ни к необоснованному убийству себе подобных; если они и вступали в сражения, то лишь для того, чтобы защититься от хищников, гораздо более опасных, чем человек в те времена.

Для палеоантрополога в пещерах Стеркфонтейна и соседнего Сварткранса скрывается ключ к обширному пласту знаний. Уже около века палеонтологи ведут раскопки в пещерах, разбросанных в пустыне к западу от Йоханнесбурга. За это время здесь были найдены сотни окаменелых останков обезьян и первых гоминид, в том числе и хорошо сохранившиеся скелеты, возраст которых, возможно, превышает три миллиона лет. В регионе, ныне включенном в список объектов Всемирного наследия, были обнаружены наиболее древние из известных свидетельств использования огня (около миллиона лет до н. э.). Брейна особенно заинтересовал тот факт, что многие из найденных окаменелостей (кости гоминид и других животных) свидетельствовали о нападениях хищников. Как и сегодня, в те далекие времена большие кошки и гиены часто появлялись в этих пещерах. Найденные останки позволяют более или менее точно представить себе, как складывались наши взаимоотношения с крупными опасными животными.

Вне всяких сомнений, мир, населенный нашими далекими предками, был полон опасностей: человек был гораздо мельче, а все остальное – куда крупнее, чем теперь. Наши хищные соседи, в чьих глазах мы были довольно скромной добычей, превосходили нас по всем статьям. Эта долгая и опасная эпоха нашего раннего развития еще до того, как мы начали пользоваться орудиями труда и огнем, вполне могла нанести ту самую рану, о которой пишет Робинсон Джефферс в своем безымянном стихотворении, задаваясь тем же непростым вопросом:

 
Когда же наступила эра человека? Попробую угадать.
Со сменой климата погибли великие северные леса,
Вынудив человекообразных обезьян спуститься
                                                                    с деревьев…
И ступить на зеленый ковер, укрывавший землю.
Они охотились на мелкую дичь. Но крупные плотоядные,
Тигр и пантера, а также страшный неуклюжий медведь
И бесконечные волчьи стаи
Превратили их жизнь в сон смерти.
Человек видит этот сон и убивает от ужаса.[120]120
  «Когда же наступила эра человека»: Jeffers, с. 432–33.


[Закрыть]
 

Эти строки были написаны более полувека назад человеком, далеким от науки, однако вся рассказанная им история, сопоставляющая изгнание из рая и болезненный спуск с относительно безопасных деревьев, не противоречит тому, во что сегодня свято верует большинство палеонтологов и палеоботаников. Если судить по свидетельствам, найденным в Трансваале, в ущелье Олдувай и в других местах, спустившись с ветвей, мы весьма ощутимо ударились о землю, но назад пути уже не было. До того как два с половиной миллиона лет назад Homo habilis, человек умелый, пришедший на смену австралопитеку, начал использовать орудия труда, у нас практически не было способов защитить себя. Все, что мы имели, это бинокулярное зрение, хороший слух, неплохо развитое обоняние и мозг – всего на треть меньше того, каким мы обладаем сегодня. Другими словами, тогда мы не так уж далеко ушли от павианов и шимпанзе.

Естественно, на протяжении многих – возможно, тысяч – поколений кошки учили своих детенышей охотиться на приматов. Львы, встреченные Элизабет Маршалл Томас в пустыне Калахари, вроде бы были «приучены» не есть человечину, но иной раз бывает и наоборот. Один из наиболее страшных периодов львиного людоедства в районе Нджомбе на территории современной Танзании пришелся на 1932–1947 годы. За это время один-единственный прайд, состоявший из пятнадцати львов, убил около полутора тысяч человек. Кошмар закончился, когда Джордж Рашби, легендарный британец, начинавший как охотник на слонов, а потом ставший инспектором по охране животных, истребил весь прайд – одного льва за другим. На это у него ушел целый год. «Если людоед в течение длительного времени убивает и пожирает людей[121]121
  «Если людоед в течение длительного времени»: Rushby G. G. No More the Tusker, с. 183.


[Закрыть], – писал Рашби в своих воспоминаниях „Нет больше слонов“ (No More the Tusker), – он становится просто сверхъестественно хитрым. Для того чтобы выследить и уничтожить такого льва, требуется очень много сил и времени».

Хищникам, как крупным, так и мелким, присуща манера, которую принято деликатно называть «избыточной охотой», хотя на самом деле это выглядит как внезапная бессистемная бойня. Львы Нджомбе убивали иначе, но в принципе подобное поведение свойственно львам, а также леопардам, тиграм, волкам, гиенам, белым медведям, китам-убийцам и ряду других хищников. Вскоре после истребления прайда людоедов в Нджомбе один из коллег Рашби стал свидетелем подобной бойни в национальном парке Крюгер, в четырехстах километрах к востоку от Стеркфонтейна. Выполняя егерский рейд, полковник Джеймс Стивенсон-Гамильтон натолкнулся на сцену кровавой резни – прайд львов уничтожил целую группу павианов. По всей видимости, обезьяны направлялись к роднику и не заметили отдыхавших неподалеку львов. «Павианы были так напуганы[122]122
  «Павианы были так напуганы»: Stevenson-Hamilton, J. Wild Life in South Africa, c. 262.


[Закрыть], что даже не пытались спастись бегством на деревья, которые росли вокруг, – писал Стивенсон-Гамильтон, – они попросту закрыли лица ладонями, а львы сбивали их с ног направо и налево мощными ударами лап».

Полковник мог бы употребить те же выражения, случись ему описывать ужас крестьян при нападении разбойников. Особенно болезненно воспринимается реакция павианов: вместо того чтобы попытаться спастись, они искали последнего прибежища в темноте – закрыв глаза ладонями. И тем более настораживает эта картина, когда думаешь, что люди поступили бы точно так же. Вероятно, именно потенциальная опасность такого нападения удержала павианов Стеркфонтейна от бегства в ночь, когда их напугал Брейн: лучше пусть погибнет пара животных, чем вся группа.

Даже спустя миллионы лет становится страшно, когда представляешь себе семью австралопитеков, оказавшуюся посреди вельда, в отдалении от дерева, на которое можно было бы вскарабкаться и спастись. И вряд ли таких случаев требовалось много, чтобы заставить всех вокруг дрожать от страха. Даже сегодня присутствие одного-единственного хищника-людоеда может парализовать целый район до такой степени, что люди не выходят из домов, хотя в поле остается гнить несобранный урожай. Такого рода паралич охватил и поселок Соболиный, несмотря на то что у большинства его жителей имелись ружья. При встрече с опасностью подобного масштаба боевой дух подчас безнадежно угасает. Закрытое руками лицо – это символическая попытка спрятаться; ночлег в укрытии был для наших предков примерно такой же, пусть и менее иллюзорной, надеждой отгородиться от повседневных кошмаров наяву, прикинуться, будто они исчезли – хотя бы до рассвета.

В этом сценарии человек предстает не в лучшем свете. С другой стороны, существа, которым удалось выжить и размножиться в столь враждебной среде, способны, надо полагать, на что угодно. Со временем с них сталось бы заполонить всю планету – что мы и сделали. С этой точки зрения Южную Африку следует считать не столько колыбелью человечества, сколько его горнилом. Если саванна была такой, какой ее представляют Брейн и ряд других ученых, то она являлась прекрасным тренировочным полигоном для людей – неповоротливых, слабых, тонкокожих, но на редкость сообразительных существ. По мнению эволюционистов, непростая среда обитания обеспечила необходимый отбор, обусловивший наше развитие, то есть стала «оптимальным вызовом», если пользоваться терминологией Арнольда Тойнби.

Брейн нашел окаменелости, подтверждающие эту точку зрения, в пещерах Трансвааля, и может приблизительно назвать момент, когда те же самые пещеры, в которые хищники затаскивали нас, чтобы сожрать, превратились в убежища, из которых мы сумели этих хищников выкурить. Должен был появиться новый вид, который смог сместить расстановку сил в свою пользу, и практически не возникает сомнений, что это дело рук нашего прямого предка, человека умелого. Наблюдать это превращение было бы исключительно интересно. Вооруженный более развитым мозгом, орудиями труда, а впоследствии и подчинивший себе огонь, он окончательно изменил характер взаимоотношений между человеком и хищниками, которые все еще время от времени на него охотились.

Все мы – и хищники, и жертвы – оппортунисты и рабы своих привычек. Иными словами, если леопард или горстка гиен, пытаясь нападать на людей, неоднократно терпели поражение, если им давали решительный отпор, их пищевые предпочтения должны были измениться и склониться, например, в сторону павианов, что мы и наблюдаем сегодня. Когда эта новая система устоялась, последующие поколения хищников «с измененным сознанием», вероятно, наследовали и новые вкусы. Есть веские основания полагать, что, как къхонги среди львов и удэгейцы среди тигров, первые люди из постоянных жертв доисторических хищников в какой-то момент превратились в активных, хотя и осторожных, соседей.

Как бы то ни было, эта победа (или даже череда побед) была одержана с минимальным преимуществом. Потребовалось около пяти миллионов лет на то, чтобы гоминиды – предположительно в эпоху Ното erectus, человека прямоходящего, – обрели развитый мозг, орудия труда и возможность выбраться живыми за пределы Африки. На пути у них стояли и крупные кошки, и гиены, и волки – вполне вероятно, хищники отчасти повинны в том, что прочим гоминидам исход с континента так и не удался. Поразительно, но, в отличие от многих других видов – например, кошачьих, – из всех гоминид только наша ветвь сумела совершить это путешествие. В каком-то смысле мы являемся сиротами эволюции – осколками некогда обширной, но вымершей семьи. В плане генетического одиночества у нас довольно странные соседи: мы оказались в одной лодке с утконосами, гавиалами и латимериями.

Сегодня дух предков живет в нас, проявляясь в ряде семейных черт, которые мы пронесли через века и которые продолжают влиять на наше поведение, определяя характер наших реакций и отношения к окружающему миру. Чтобы сопоставить инстинктивные реакции современного человека и его примитивных предков, Ричард Косс, психолог из Калифорнийского университета в Дэвисе, провел исследование, в рамках которого создал виртуальную модель саванны с ее характерными чертами: колючим кустарником, валунами, расщелинами скал. Он продемонстрировал этот древний пейзаж группе американских дошкольников, а затем добавил виртуального льва и поинтересовался у детей, что в этих условиях обеспечило бы им безопасность. Большинство выбрали кустарник или расщелину, и только шестеро предпочли камень. Не имея никакого опыта жизни в саванне и встреч с хищниками, но обладая рудиментарными или же отчасти основанными на детских мультфильмах знаниями о львах, более 80 % опрошенных детей осознали риск и выбрали правильный способ защитить себя. Те немногие из них, кто выбрал камень, не сумели бы спастись от льва. То есть и по сей день, несмотря на миллионы лет естественного отбора, остается небольшой процент людей, рискующих поплатиться жизнью за неверный выбор.

Кларк Барретт, антрополог Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, рассматривал эту проблему под другим углом, но, как и Косс, прибегнул к помощи детей, пытаясь найти ответы на ряд вопросов. Известно, что к девяти месяцам младенцы уже понимают концепцию погони и различают преследователя и преследуемого. Барретту стало интересно, в каком возрасте дети способны понять мотивы животных в гипотетической ситуации, которая не касается их лично, как это было в случае эксперимента Косса. Иными словами, он хотел выяснить, в каком возрасте у человека развивается «теория животного разума» – тот самый механизм, который позволяет охотникам вроде къхонгов или удэгейцев предвосхищать поведение дичи и избегать хищников. Чтобы добиться как можно большей объективности, Барретт взял две группы детей в возрасте от трех до пяти лет. В одну группу вошли дошкольники из Германии, а в другую дети индейцев шуар – племени охотников и земледельцев, живущего в амазонской сельве Эквадора. Стоит ли говорить, что система культурных ценностей и опыт общения с животными у двух групп радикально отличались? Эксперимент был гениальным в своей простоте. Взяв в руки игрушечного льва и игрушечную зебру, Барретт задал каждому из детей вопрос: что хочет сделать лев при виде зебры?[123]123
  «что хочет сделать лев»: Barrett, С. How Do We Understand the Behavior of Others, слайд 28.


[Закрыть]

Результаты опроса оказались поразительными: 75 процентов трехлеток в обеих группах с различными вариациями формулировок ответили, что лев хочет погнаться за зеброй[124]124
  «лев хочет погнаться за зеброй, съесть ее или убить»: Barrett, слайд 28.


[Закрыть], съесть ее или убить. (Следует помнить, что эти дети только что научились говорить и имели неодинаковый уровень доступа к источникам информации об окружающем мире.) Когда Барретт задал тот же самый вопрос четырехлеткам, все до единого заявили о хищнических намерениях льва. Тогда Барретт решил сделать еще один шаг и спросил, что случится, когда лев догонит зебру[125]125
  «когда лев догонит зебру»: Barrett, слайд 28.


[Закрыть]. Абсолютно все трехлетние шуары сказали, что лев сделает зебре больно, убьет ее или съест[126]126
  «лев сделает зебре больно, убьет ее или съест»: Barrett, слайд 29.


[Закрыть]. Лишь две трети трехлетних немцев, более тщательно опекаемых родителями и окруженных комфортом, дали такой же ответ. Однако когда вопрос был задан детям четырех и пяти лет, каждый ребенок понял, что зебре угрожает серьезная опасность.

В этом эксперименте интересно то, что маленькие дети независимо от уровня культуры, обучения или условий жизни понимают фундаментальные принципы поведения хищников, даже несмотря на то, что никогда не видели живого льва или зебру и ничего не знают о законах жизни в Африке. Барретт считает, что врожденное понимание этих издревле сложившихся взаимоотношений является генетическим наследием, основанным на миллионах лет тяжелого жизненного опыта, – вот почему маленькие дети до сих пор восхищаются динозаврами и другими чудовищами. Он назвал это явление «синдромом парка Юрского периода»[127]127
  «синдром парка Юрского периода»: Barrett in Grimes; также см.: Barrett, Cognitive Development and the Understanding of Animal Behavior.


[Закрыть], подразумевая, что в минувшие века эта информация была важна каждому человеку, иначе он попросту не достиг бы половой зрелости и способности размножаться.

По мере взросления наша способность к пониманию намерений других существ совершенствуется, и ряд исследований доказал, что мы можем определить характер поведения животного, даже когда нам показывают только отдельные фрагменты частей его тела, скрывая основную картинку. Эта способность важна для того, чтобы отличить друга от врага, хищника от жертвы, когда информация поступает к нам в ограниченном объеме: например, в высокой траве, густом лесу, черноте ночи. В современном мире она позволяет пилотам военных самолетов за доли секунды распознать самолет союзника или противника, благодаря ей мы ориентируемся в плотном потоке машин. Она же помогает нам в шумном баре среди толпы находить потенциального партнера, как бы он ни был одет.

Исследователи из Центра эволюционной психологии Калифорнийского университета в Санта-Барбаре решили проверить эту теорию и выяснить, на что люди обращают больше всего внимания, оценивая различные категории субъектов или явлений – например, животных. Они показали студентам несколько пар фотографий, на которых одни и те же сцены были изображены с небольшим отличием в какой-то конкретной детали. Студентов попросили сказать, если они заметили изменения, и уточнить, что именно изменилось. Изменяемые детали делились на категории: одушевленные или неодушевленные предметы. Таким образом, на второй картинке могли появиться пингвин, автомобиль или дерево, которых не было на первой. Очень быстро выяснилось, что легче всего заметить животных: студенты успешно сделали это в 90 % случаев. Когда же добавлялась больничная каталка или какая-то крупная емкость, это замечали только две трети респондентов. И наконец, абсолютно все замечали, когда добавлялся человек или слон. Эта относительная статистика успешной диагностики изменений сохранилась даже тогда, когда дело дошло до едва заметного слона на заднем плане или красного автомобиля, едущего по африканской саванне: автомобиль заметили меньше трех четвертей опрошенных.

Джошуа Нью и его коллеги опубликовали результаты своих исследований в Proceedings of the National Academy of Sciences[128]128
  Официальный журнал Национальной академии наук США. – Примеч. автора.


[Закрыть], сделав вывод, что «данные результаты свидетельствуют о системе визуального контроля, использующей генетически унаследованную способность выделять животных»[129]129
  «данные результаты свидетельствуют»: New J. Category-Specific Attention for Animals Reflects Ancestral Priorities, Not Expertise, c. 16603.


[Закрыть]. Иными словами, мы настроены на то, чтобы замечать животных. «Объектами человеческих фобий[130]130
  «Объектами человеческих фобий»: Bryner J. Modern Humans Retain Caveman’s Survival Instincts.


[Закрыть] часто являются змеи, пауки и ряд других вещей, представлявших опасность для наших предков, – объяснял доктор Нью в интервью в 2007 году. – Однако крайне редко встречается патологическая боязнь автомобилей или электроприборов. А ведь, по статистике, они представляют куда более существенную опасность для человека, чем тигр. Это повод серьезно задуматься, почему же тигр до сих пор вызывает такую реакцию».

Очевидно, причина, по которой тигры и другие звери продолжают привлекать наше внимание, состоит в том, что на протяжении веков это было нужно человеку, чтобы не подвергнуться нападению. Возможно, именно поэтому нам трудно не задаваться вопросом: что Марков и Хоменко видели и чувствовали в последние секунды жизни? Их чувства, абсолютно неведомые и чуждые, нам странным образом все-таки знакомы на каком-то глубинном уровне. Что-то в нас отзывается на них и ищет причастности и понимания.

В контексте спора о происхождении и природе человека постоянно поднимается вопрос: как случилось, что некоторые хищные монстры вызывают в нас восхищение и трепет? Существование данной книги – как раз наглядный пример. Кто стал бы читать ее, если бы речь в ней шла о свинье или лосе – или даже человеке, который нападал на оставшихся без работы лесозаготовщиков? Зато тигры завладевают нашим вниманием сразу же и целиком. Они затрагивают какую-то глубокую и крайне чувствительную струну, и причина, как бы противоречиво это ни звучало, в том, что людоедство свойственно тиграм и мы об этом знаем. Если бы подобное совершили свинья или лось, это сочли бы, конечно, неприятным и абсурдным происшествием, но никто бы не реагировал так эмоционально.

Облик монстра не важен, главное – чтобы это был хищный зверь и/или гуманоид. Будь то тираннозавр реке, саблезубый тигр, медведь гризли, оборотень, привидение, вампир, вурдалак, Рангда, Грендель, Моби Дик, Иосиф Сталин, дьявол или любой другой образ монстра, для нас он обладает определенной притягательностью – преимущественно из-за своей способности сознательно и целенаправленно желать нашей гибели. Всех их: давно вымерших и живущих сегодня, выдуманных и реально существующих, прекрасных и отвратительных на вид, зверей, людей, богов – объединяет наличие сверхъестественной силы, коварства и, самое главное, злобного интереса к нам. По сути, именно этого мы и ждем от них; это правила игры, которые мы приняли. В этом смысле непобедимая сила обаяния хищников – их способность захватывать наше внимание – не просто щекочет нам нервы. У нее есть практическое применение. И для павианов саванны оно актуально и сегодня – так же, как когда-то для человека. Впрочем, в южной Танзании, Сундарбане и в зонах боевых действий по всему миру оно и людям жизненно важно до сих пор.

Со временем монстры – или, скорее, олицетворяемые ими опасности – проникли в наше сознание и прочно обосновались в нем. Мы же, со своей стороны, проявляем исключительную лояльность: при любых условиях, во все времена и эпохи стараемся воссоздать пугающие образы, чуть видоизменяя их в зависимости от обстановки и новых потребностей. Создается впечатление, что именно они являются основным объединяющим фактором для человеческого общества в целом. Не будь у нас системы социальных связей и хрупкой защиты в виде современных технологий, каждый мог бы разделить судьбу Маркова или Хоменко. И ни наша психика, ни передаваемые из уст в уста истории не позволят нам забыть об этом.