Текст книги "Чудовища и критики и другие статьи"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

(Когда мать Гренделя описывается отдельно от него, к ней, разумеется, применяются те же эпитеты: она – wif, ides [женщина, жена], aglæc wif [ужасная жена]; и с выходом за пределы человеческого: merewif [морская женщина], brimwylf [морская волчица], grundwyrgen [проклятое чудище со дна моря]. Наименование Гренделя Godes andsaca обсуждалось в тексте статьи. Некоторые эпитеты опущены, среди них – те, что имеют отношение к его положению изгоя и естественным образом приложимы к нему самому, но также подходят как потомку Каина, так и дьяволу: heorowearh [проклятый враг/изгой], dædhata [враждебный деяниями], mearcstapa [обитатель пограничья], angengea [одиночка]).

(b) ‘Lof ’ и ‘Dom’; ‘Hell’ и ‘Heofon’ [Слава и Суждение, Ад и Небеса]

Следов языческих «верований» в английской традиции практически не осталось. Но дух их выжил. Так, автор «Беовульфа» прекрасно понимал идею lof или dom, желание благородного язычника заслужить себе славу среди героев. Хотя такое ограниченное славное «бессмертие» естественным образом сосуществует в качестве мощного побуждающего фактора с настоящей языческой практикой и верой, оно может и пережить язычество. Это естественный осадок, остающийся после уничтожения богов, откуда бы ни пришло неверие, изнутри или снаружи. Важность мотива lof в «Беовульфе», как давным–давно заметил Эрль, можно истолковать как знак того, что поэт еще недалеко ушел от язычества и что эта эпоха в Англии (по крайне мере, среди знати, для которой и усилиями которой и сохранялись подобные традиции) закончилась периодом сумерек, как позже в Скандинавии. Боги постепенно угасли или отступили, и человеку пришлось продолжать войну без их помощи. Доверять он мог только собственной силе и воле, и воздаянием ему была прижизненная и посмертная слава среди себе подобных.

Тон задается в самом начале поэмы, в конце первого раздела пролога: lofdædum sceal in mægþa gehwære man geþeon [славными делами должен процветать человек в каждом племени]. Последнее слово в поэме – lofgeornost [более всех жаждавший славы], апофеоз прославления павшего героя, воистину lastworda betst [лучшее завершение]. Беовульф жил в соответствии с собственной философией, которую он выразил совершенно недвусмысленно: ure æghwylc sceal ende gebidan worolde lifes; wyrce se ðe mote domes ær deaþe: þæt bið dryhtguman æfter selest [каждый из нас дождется конца мирской жизни; да добьется тот, кто может, славы до смерти: для воина это впоследствии лучше всего], 1386 и далее. К этому же возвращается поэтв своем комментарии: swa sceal man don, þonne he æt guðe gegan þenceð longsumne lof: na ymb his lif cearað [так должно человеку поступать, если он в битве заслужить хочет долгую славу: пусть не печется о своей жизни], 1534 и далее. [77]

Lof этимологически в конечном итоге значит «цена, оценка», соответственно, «похвала» (а мы используем слово praise, производное от pretium [цена, плата – лат.]). Dom – это «суждение, оценка», в одном из смыслов «справедливый почет», «заслуженная слава». В большинстве случаев разница между этими двумя словами значения не имеет. Так, они совмещаются в конце «Видсида», где речь идет о роли сказителя, обеспечивающего героям и их деяниям долгую жизнь в славе. О щедром покровителе говорится следующее: lof se gewyrceð, hafað under heofonum heahfæstne dom [тот, кто славы достигает, имеет под небом вечный почет]. Но разница междуними все же важна. Эти слова – не синонимы и не вполне сопоставимы. В христианский период первое слово, lof, стало связываться скорее с раем и небесными хорами, а второе, dom – с идеей Божьего суда, конкретного или общего приговора мертвым.

В «Морестраннике» [78] эта смена значения очевидна, особенно если строки 66 – 80 этого стихотворения сравнить с giedd (проповедью) Хродгара в «Беовульфе»(строки 1755 и далее). Эти два отрывка, строки 66 – 71 «Морестранника» и речь Хродгара в строках 1761–1768 очень схожи между собой – какому бы расширению или переработке ни подверглась впоследствии эта часть «Беовульфа», данный отрывок со всей очевидностью принадлежит изначальному автору. [79] Морестранникговорит следующее:

 
ic gelyfe no
þæt him eorðwelan ece stondað.
Simle þreora sum þinga gehwylce
ær his tid[d]ege to tweon weorþeð:
adl oþþe yldo oþþe ecghete
fægum fromweardum feorh oðþringeð. [80]
 

Хродгар говорит:

 
eft sona bið
þæt þec adl oððe ecg eafoþes getwæfeð,
oððe fyres feng, oððe flodes wylm,
oððe gripe meces, oððe gares fliht,
oððe atol yldo; oððe eagena bearhtm
forsiteð ond forsworceð. Semninga bið
þæt þec, dryhtguma, deað oferswyðeð. [81]
 

Хродгар объясняет выражение þreora sum [одно из трех] с помощью строк, имеющих аналоги в других поэмах: в «Судьбах человеков» [82] эта популярная тема раскрывается во всех подробностях, а в «Скитальце» [83] (строка 80 и далее) на нее дается краткая отсылка. Но Морестранник не ограничивается утверждением, что все люди смертны. Он продолжает: «Потому для всех благородных людей вот lastworda betst (лучший памятник) и слава (lof) среди живущих, чествующих его после смерти, – если до того, как он покинет этот мир, он заслужит и добьется на земле героическими подвигами против злобы недругов (feonda) и борясь сдьяволом, чтобы дети человеков впоследствии восхвалили его, и чтобы его lof во веки веков жил средь ангелов, слава вечной жизни, ликование в воинствах».

Даже синтаксис этого отрывка можно на редкость уверенно считать свидетельством позднейшей переработки. Его было бы легко упростить. В любом случае, он показывает сдвиг значения языческого lof в двух направлениях: во–первых, заслужить lof можно сопротивлением духовным противникам – именно так интерпретируется в поэме в том виде, в каком она сохранилась, неоднозначное слово feonda [врагов] в свете следующего за ним deofle togeanes [супротив дьявола]. Во–вторых, lof теперь подразумевает также ангелов и райское блаженство. Слова lofsong, loftsong в среднеанглийском употребляются, в частности, по отношению к райским хорам.

Но в «Беовульфе» мы не найдем ничего похожего на такой однозначный сдвиг. Там lof – все еще языческая слава, почет среди равных, в лучшем случае сохраняющийся среди потомков awa to ealdre [во веки веков]. (О выражении soðfæstra dom, 2820, см. ниже). В «Беовульфе» существует ад: поэт справедливо говорит об изображаемом им народе helle gemundon on modsefan [ад помнили в душе]. Но в поэме почти нет явных отсылок к раю, небесам как противоположности ада, то есть к месту или состоянию вознаграждения, вечного блаженства в присутствии Бога. Конечно, слово heofon [небо] в единственном или множественном числе, а также его синонимы (например, rodor) встречаются достаточно часто; но они, как правило, обозначают либо определенный ландшафт, либо небо, под которым живут все люди. Даже когда эти слова используются в сочетании с эпитетами Бога, Владыки небес, такие выражения обычно соответствуют описаниям Его власти над природой (см. 1609 и далее) и Его царства, включающего всебя землю, море и небо.

Я, конечно, не утверждаю (напротив, утверждаю обратное), что поэт не знал ничего о теологическом рае или христианском использовании слова heofon в качестве эквивалента библейского caelum, а только говорю, что такое использование сознательно (хотя на практике и не всегда последовательно) отсутствует в поэме, повествующей о языческом прошлом. В строке 186 и далее встречается одно явное исключение: wel bið þæm þe mot æfter deaðdæge Drihten secean, ond to Fæder fæþmumfreoðo wilnian [хорошо тому, кто может после смерти отыскать Господа и просить мира в обьятьях Отца]. Если эта фраза и весь отрывок – подлинные, то есть восходят без дополнений и изменений к поэту, написавшему «Беовульфа» в целом, а не являются (как мне кажется) позднейшей вставкой, моего тезиса это не отменяет. Ведь этот отрывок все равно остается отступлением, восклицанием христианского автора, который знал о рае, но явно не приписывал такого знания данам. Герои поэмы рая не понимают и не надеются на него. Но изначально языческое слово hell [ад] они используют[35]35
  Насколько мы знаем, конкретное географическое положение тут не подразумевается. Возможно, иногда в описаниях христианского ада угадываются отголоски ранней концепции северного местоположения ада, приравненные к библейским описаниям и перемешанные с ними. Известный пример – описание смерти Олоферна в «Юдифи» [97], поразительно напоминающий некоторыми своими чертами «Прорицание вёльвы». Ср. 115: wyrmum bewunden [обвитый змеями]; 119: of ðam wyrmsele [из змеиного зала] и «Прорицание вёльвы» 36 sá’s undinn salr orma hryggjum: на древнеанглийский эта строчка переводится так: se is wunden sele wyrma hrycgum [зал этот увит хребтами змеев].


[Закрыть]. Беовульф предрекает ад Унферту и Гренделю. Даже благородный монотеист Хродгар – а он описан именно таким, даже если не затрагивать вопроса о подлинности его проповеди в строках 1724 – 1760, – о райском блаженстве не упоминает. Воздаяние, которое он сулит Беовульфу, состоит в том, что его dom будет жить awa to ealdre [во веки веков]: такова же судьба скандинавского Сигурда (его имя æ mun uppi [будет жить вечно – др. исл.]). Идея неувядающего dom, как мы видели, вполне поддается христианизации, но в «Беовульфе» она, вероятно сознательно, не христианизирована в прямой речи героев и при передаче их собственных мыслей.

Автор действительно говорит о Беовульфе, что him of hreðre gewat sawol secean soðfæstra dom [из его груди душа отправилась искать приговора праведных]. Нетнужды выяснять, какими именно были теологические воззрения поэта на судьбу душ праведных язычников. Он нам этого не сообщает, ограничиваясь утверждением, что дух Беовульфа отправился на суд, ожидающий подобных ему достойных людей. Но мы можем предположить, что он не был обречен на огненные муки ада, а был причислен к праведникам. Во всяком случае, не приходится сомневаться в том, что здесь перед нами видоизмененные слова, по происхождению языческие: soðfæstra dom может само по себе означать «уважение в глазах справедливых судей», именно тот dom, который Беовульф еще в юности объявил главным мотивом благородных поступков; но в сочетании с gewat secean [отправился искать] эти словадолжны означать либо (вечную) славу, причитающуюся достойным, либо Господеньсуд над праведными. Но когда сам Беовульф высказывает собственное мнение, хоть и находясь под гнетом мрачных дум, а впоследствии говорит, что его совесть чиста, то думает он только о своем кургане и памятнике среди людей, о своей бездетности и о Виглафе – его единственном выжившем родиче, которому он завещает свои доспехи. Его погребают не по–христиански, а воздаянием ему становится признание заслуг его правления и лишенная надежды скорбь его народа.

Соотношение христианского и языческого мышления и поэтического языка в «Беовульфе» часто оценивают неверно. Автор поэмы не только не путал христианство с германским язычеством по простоте душевной, он, скорее всего, проводил или пытался проводить различия и изображать характеры и настроения персонажей, которые согласно его замыслу были помещены в благородное, но дохристианское прошлое. Хотя в вопросе о традиции «Беовульфа» существует несколько специфических проблем – возможно, ее кое–где слегка подретушировали в более позднее время[36]36
  Например, в строках 168–169, которые, скорее всего, представляют собой довольно неуклюжую вставку. Об этих строках наверняка можно сказать только, что (даже если бы ихсмысл был ясен) они прерывают естественную связь между строками 165–167 и 170; сюдаже относится вопрос о расширении (в данном случае вполне талантливом и не то чтобынеуместном) хродгаровской giedd [песни], 1724–1760; а в особенности строки 175–188.


[Закрыть], – в целом мы не вправе говорить ни о путанице (царящей в голове поэта или в мышлении всей эпохи), ни о беспорядочном редактировании, внесшем неразбериху. Мы поймем поэму лучше, если будем исходить из вполне разумного предположения, что поэт попытался создать нечто определенное и сложное, осмысленное и задуманное им, хотя исполнение замысла, возможно, и не удалось ему целиком.

Важнейший аргумент в пользу того, что язык поэмы – не следствие глупости или прихоти случая, состоит в том, что мы наблюдаем вариацию. Так, говоря о философии и религиозном чувстве, можно выделить: (а) поэта как рассказчика и комментатора; (b) Беовульфа; и (c) Хродгара. Такое разделение не удалось бы человеку, не обладающему ясным взглядом, и тем более случайному редактору. К чему приводят случайные исправления, хорошо видно на примере выражения drihten wereda ‘господь воинств’, хорошо известного христианам, которое в строке 2186 очевидно представляет собой искаженное drihten Wedera ‘владыка геатов’. Эту правку, скорее всего, внес либо сам писец, либо его предшественник, которому Dominus Deus Sabaoth [Господь Бог Саваоф – лат.] был явно знаком лучше, чем Хредель и дом ведеров–геатов. Но я думаю, никто не рискнет приписать подобную путаницу автору поэмы.

Я не буду пытаться доказать существование такой вариативности на примере всех случаев ее проявления в поэме. Это задача для тех, кто возьмет на себя труд внимательно прочитать текст. Тем не менее, я настаиваю, что необходимо уделять гораздо больше внимания контексту, в котором упоминается религия, Рок или мифологические материи, и разграничивать то, что говорится персонажами в прямой речи, и слова или мысли, приписываемые им. Тогда станет очевидно, что поэт–рассказчик не тождественен поэту–комментатору. Но и два героя, произносящих самые длинные речи (Беовульф и Хродгар), также отличаются друг от друга. Хродгар последовательно изображается как мудрый и благородный монотеист, во многом напоминающий, как уже говорилось ранее, ветхозаветных патриархов и царей; он все приписывает милости Божией и не упускает случая высказать благодарность за нее. Беовульф упоминает Бога редко, только как судию в важнейших свершениях, и называет его главным образом Metod – словом, в котором идея Бога ближе всего к древней Судьбе. В языке Беовульфа Бог и Судьба почти не разделены. Так, он говорит, что gæð a wyrd swa hio scel [судьба свершается, как должно] и тутже утверждает, что чаши весов в его битве – в руке dryhten [Господа], 441; а впоследствии даже прямо уравнивает wyrd и metod (2526 и далее)[37]37
  Использование слов, примерно означающих «судьбу», безусловно, продолжалось веками. Самые что ни на есть христианские поэты упоминают о wyrd, как правило, в связи с несчастьями, но необязательно – например, в «Елене» (1047) обращение Иуды [98] приписываетсяwyrd. Пути Провидения (Metod) по большей части остаются неисповедимыми, так что дляпрактических целей они изображаются как «судьба» или «удача». Metod – древнеанглийское слово, наиболее близкое к «судьбе, року», хотя оно часто употребляется как синоним слова god [Бог]. Такое употребление, скорее всего, связано с тем, что в древности оно имело в английском языке не только абстрактное, но и агентивное значение – как и в древнеисландском, где слово mjötuðr означает «дарителя, правителя» и «рок, судьбу, смерть». В древнеанглийском значение «рока» или «смерти» имеет слово metodsceaft. Ср. строки 2814 и далее, где слово wyrd имеет более активное значение, чем metodsceaft. Таким же образом слово metod используется в древнесаксонском, где в нем тоже ощущается оттенок значения неисповедимых (идаже враждебных) аспектов мироздания. В «Спасителе» [99] Гавриил говорит, что ИоаннКреститель не притрагивается к вину: so habed im uurdgiscapu, metod gimarcod endi maht godes [так ему определили судьбы, Господь и сила Божия – др. сакс.] (128); об Анне после смерти ее мужа говорится: that sie thiu mikila maht metodes todelda, uured uurdigiscapu [что их великая сила Господа разделила, жестокая судьба – др. сакс.] (511). Древнесаксонские слова metod(o)giscapu и metodigisceft означают Судьбу, как и др. англ. metodsceaft.


[Закрыть]. Именно Беовульф говорит: «wyrd oft nereð unfægne eorl, þonne his ellen deah» [судьба часто спасает необреченного воина, если его мужество не слабеет] (сразу после того, как онназвал солнце beacen Godes [знаком Божиим]). Эти слова противоречат тому, чтоговорит сам поэт о человеке, спасшемся от дракона: (2291): «swa mæg unfæge eaðe gedige an wean ond wræcsið, se ðe Wealdendes hyldo gehealdeþ» [так может необреченный легко вынести горе и лихо, тот, кто сохраняет милость Владыки]. Беовульфлишь дважды прямо благодарит Бога или признает Его помощь: в строках 16581661, где он упоминает защиту и благоволение ylda Waldend [Владыки людей] вовремя своей подводной схватки; и в своей последней речи, когда он благодарит Frean Wuldurcyninge … ecum Dryhtne [Царя славы … вечного Господа] за все сокровища и за помощь, позволившую ему добыть их для своего народа. Обычно он от таких упоминаний воздерживается. Победу над морскими чудищами [84] онприписывает удаче – hwæþre me gesælde [но мне повезло], 570 и далее. (Похожимисловами автор говорит о Сигемунде в строке 890.) Рассказывая о своих деянияхХигелаку, Беовульф объясняет свое избавление из подводного логова только таким образом: næs ic fæge þa gyt [не был я пока обречен] (2141). Во всем его рассказе Бог не упоминается ни разу.

Беовульфу, конечно, известно об аде и Судном Дне: он говорит о них Унферту; он объявляет, что Грендель должен дожидаться miclan domes [великого суда] и суда scir metod [светлого Господа]; а в последнем покаянии он говорит, что Waldend fira [Владыка людей] не может обвинить его в morðorbealo maga [убийстве родичей].Но те преступления, которых Беовульф, по его словам, не совершал, фигурируют в языческом «Прорицании вёльвы» [85] где в мрачном зале Náströndu á [на Бреге Мертвых – др. исл.] томятся именно menn meinsvara ok morðvarga (клятвопреступники и убийцы).

Все остальные его отсылки к Богу являются эпизодическими и формальными, например, когда солнце именуется beorht beacen Godes [яркий знак Божий] (571). Исключение – фраза Godes leoht geceas [Божий свет избрал] (2469), описывающая смерть Хределя, деда Беовульфа, и подразумевающая, казалось бы, рай. Оба эти выражения, можно сказать, случайно попали сюда из христианской поэзии. Первое из них, beacen Godes, еще кое–как позволительно даже нехристианину в данной конкретной поэме, подразумевающей, что добрые язычники знали о едином Боге, когда их не вводил в заблуждение и во искушение дьявол. Но второе – пример неправильного употребления поэтической лексики (особенно учитывая то, что формально произносит его Беовульф), но истолковать его как позднее исправление нельзя. Дидактически настроенный редактор вряд ли добавил бы такой штрих к описанию смерти короля–язычника. Он скорее убрал бы языческий элемент или отправил бы Хределя в ад. Вся история, к которой отсылает нас автор «Беовульфа», – история языческая и безысходная; ее основной мотив – кровная вражда и ситуация братоубийства, усугубляющая скорбь отца невозможностью осуществления мести. Объяснение таким редким нарушениям стоит искать не в христианской правке, а в том, что к моменту написания «Беовульфа» уже существовала традиция христианской поэзии, с которой был знаком его автор. Стилю «Беовульфа» заново придан отчасти языческий характер в соответствии с замыслом автора, что гораздо вероятнее, чем бесцельная христианизация (неважно, авторская или нет). Язык поэмы делается гораздо яснее, если предположить, что поэтическая лексика уже стала христианской, обогатилась ветхозаветными и новозаветными темами и мотивами. Между Кэдмоном и автором «Беовульфа» существует разрыв, важный и значимый в поэтическом отношении, какова бы ни была его протяженность во времени. Таким образом, мы находим в древнеанглийской поэзии не только частые натяжки и искажения старинного поэтического языка, прилагаемого к христианским легендам (как в «Андрее» или «Елене» [86]), но и непроизвольное (хоть и редкое) вкладывание формально христианских высказываний в уста персонажа–язычника. Не все в «Беовульфе» совершенно до последней черточки. Но в отношении основного нарушения такого рода, фразы Godes leoht geceas, можно отметить, что длинная речь Беовульфа в строках 2425 – 2515 почти не подается от его лица. Только в самом конце поэт напоминает нам и себе самому, что повествование ведется здесь от лица Беовульфа, повтором фразы Beowulf maðelode [Беовульф сказал] (2510). В строках 2444 – 2489 перед нами вряд ли монолог от лица персонажа, и слова Godes leoht geceas гораздо лучше сочетаются с фразой gewat secean soðfæstra domкак примеры авторского представления о судьбе праведного язычника.

Если учесть некоторые шероховатости исполнения и даже сознательную метаморфозу персонажа в старости (когда Беовульф естественным образом начинает больше походить на Хродгара), становится очевидно, что характер и мировоззрение двух основных персонажей поэмы задуманы и описаны по–разному. Когда поэт открывает нам помыслы Беовульфа, мы отмечаем, что он по–настоящему рассчитывал только на собственную силу. О том, что обладает он этой силой по «милости Божией», сообщает нам поэт, подобно скандинавским христианам, высказывающим мнения о своих языческих героях. Так, в строке 669 говорится georne truwode modgan mægenes, metodes hyldo [вполне доверился могучей силе, Господней милости]. Союз and [и] метрикой оригинала не допускается, и в переводе его быть не должно: обладание силой было милостью Божьей. Ср. строки 1272–1273: gemunde mægenes strenge, gimfæste gife ðe him God sealde [вспомнил силу мощи, великий дар, что Бог ему послал][38]38
  Ср. например, вставку комментария в «Саге о названных братьях», где об описании мрачного языческого ритуала говорится следующее: ekki var hjarta hans sem fóarn í fugli, ekki varþat blóðfult, svá at þat skylfi af hræðslu, heldr var þat hert af enum hæsta höfuðsmið í öllum hvatleik (гл. 2) [ибо сердце его не было подобно зобу птицы: оно не обливалось кровью, чтобы дрожать от страха, но было закалено вышним кузнецом мира до наивысшей храбрости – здесь и далее пер. А. Циммерлинга]; и далее Almáttigr er sá sem svá snart hjarta ok óhrætt lét í brjóstÞorgeiri; ok ekki var hans hugpryði af mönnum ger né honum í brjóst borin, heldr af enum hæstahöfuðsmið [Всемогущ вложивший в грудь Торгейра столь твердое и бесстрашное сердце; игордость его тоже была не людской, и вложена в грудь не людьми, но верховным кузнецом мира] (там же). Здесь эта мысль высказывается напрямую (хотя и нелепо и невпопад).


[Закрыть]. Знали они об этом или нет, cuþon (или ne cuþon) heofena Helm herian [умели (или не умели) славить небесного Владыку],высшая заслуга древних героев – их мужество было их особым Божьим даром, достойным восхищения и хвалы.

Поэт сообщает нам, что, когда до Беовульфа дошли известия о разрушительном нападении дракона, его охватили сомнения и смятение, и что wende se wisa þæt he Wealdende ofer ealde riht ecean Dryhtne bitre gebulge [знал мудрый, что он Владыкувопреки старинному праву, вечного Господа, сильно прогневил]. Утверждалось, что выражению ofer ealde riht, «вопреки старинному закону», здесь дается христианское истолкование, но в это трудно поверить. Страх этот не христианский, а языческий, боязнь непостижимой силы, Metod, которую можно оскорбить нечаянно: перед нами скорбь человека, который, зная о Боге и стремясь к правосудию, был, тем не менее, еще отчужден от Бога и «нес в сердце ад».

(c) Строки 175 – 188 [87]

Эти строки очень важны и непросты. Мы можем с уверенностью признать подлинность слов, предшествующих фразе helle gemundon on modsefan [ад помнили в душе], – она в каком–то смысле поразительно справедлива по отношению ко всем персонажам, изображенным или упомянутым в поэме, хотя здесь и прилагается только к тем, кто сознательно отвращается от Бога и обращается к дьяволу. Остальные строки требуют пристального внимания, объектом которого они нередко и становились. Если перед нами подлинный текст, это означает, что поэт сознательно проводит различие между мудрым Хродгаром, знавшим о Боге и часто благодарившим Его, и определенной группой данов–язычников: например, жрецов и тех, кто обращался к жрецам, искушаемый бедами, кого вводил в заблуждение gastbona, губитель душ[39]39
  Строго говоря, неправда, что он «отождествляется» с их языческим богом (как считает, среди прочих, Хопс). Согласно христианской теории, такие боги в действительности не существовали, а являлись измышлениями дьявола, и могущество идолов объяснялось тем, что в них вселялся сам дьявол или его приспешники, которые представали во всем своем уродстве, как только развеивалась иллюзия. Ср. проповеди Эльфрика о св. Варфоломее и св. Матвее, в которых сила ангела или святого разоблачает вселившегося в идолов дьявола – черного silhearwa [100].


[Закрыть]. Про этих людей, особенно про тех, кто служил идолам постоянно (swylce wæs þeaw hyra [таков был обычай их]) – а поклонение идолам необязательно распространялось на всю общину ни в христианской теории, ни в реальности, – можно сказать, что они не знали единого Бога (ne cuþon) и даже не знали о Нем (ne wiston) и о том, как Ему поклоняться. Как бы то ни было, (огненный) ад предрекается только тем, кто проявляет злобу (sliðne nið), и совершенно не очевидно, что ни один из этих людей древности не может удостоиться freoðo [мира, защиты] Отца. Контраст между строками 92 – 98 и 175 – 188, вероятно, намеренный: песнь менестреля во времена безмятежной радости, до набегов Гренделя, повествующая о Всемогущем Боге и Его прекрасном Творении, и утрата знания и славословий, а также огонь, уготованный злобе – в час искушения и отчаяния.

Но подлинность строк 181 – 188, или, по крайней мере, отсутствие в них исправлений, внушает сомнения. Конечно, не из–за кажущегося диссонанса – хотя вопрос этот важен для всей поэмы в целом: мы не можем отбрасывать строчки только потому, что они ставят перед нами такую проблему. Истинная причина в том, что, если меня не обманывают слух и чутье, их звучание и размер не похожи на контекст, да и на поэму в целом. Именно в этом месте возникает наибольшее искушение что–нибудь добавить или переправить, усугубляющееся тем, что и то и другое можно сделать без грубых искажений текста[40]40
  Кроме того, именно в силу особенностей характера, которым поэт наделил Хродгара, гипотетические исправления и дополнения не нанесли его проповеди особого вреда. Весь отрывок написан очень хорошо, но он только выиграл бы от удаления строчек 1740–1760, которые по другим причинам также считаются поздними интерполяциями. Если все было именно так, то связки написаны не менее искусно, чем отрывок, который я считаю более ранним.


[Закрыть]. Я подозреваю, что вторая половина строки 180 была изменена, а последующие строки перелицованы или вставлены вместо отрывка, скорее всего, более короткого, в котором содержалась мысль, (просто–таки подсказанная всей поэмой в целом), что даны оставили Бога под гнетом бед, чем и обрекли себя на адское пламя. Этот комментарий наверняка принадлежит автору «Беовульфа», который, возможно, узнал из своих источников о том, что на этом этапе истории в священном Хеороте совершалось wigweorþung [идолопоклонство].

Как бы то ни было, unleugbare Inkonsequenz [бесспорную непоследовательность – нем.] этого отрывка (Хопс [88]) ощущают в основном те, кто полагает, будто упоминания Всемогущего Бога означают, что легендарные даны двора Скильдингов описаны как «христиане». Если дело обстоит так, то упоминание языческого þeaw [обычая], конечно, выглядит странно; но этот единственный (хоть и яркий) пример путаницы, относящейся к важнейшей для поэмы теме, незаслуживает долгого обсуждения. Из всех попыток объяснить эту Inkonsequenz самая недавняя попытка Хопса[41]41
  Kommentar zum Beowulf [Hoops Johannes. Kommentar zum Beowulf, Heidelberg, 1932, S. 39].


[Закрыть] – также и самая неубедительная. Хопс предполагает, что поэт делает дьявола адресатом молитв данов, чтобы спасти честь Christengott [христианского Бога – нем.] – ведь молитвы не были услышаны. Нотаким образом поэту приписывается заблуждение (и неискренность), слишкомсовременные и прогрессивные для англосакса. Трудно представить себе, что он так плохо понимал смысл христианской молитвы. А сделав вид, что на все молитвы, обращенные к Christengott, дается быстрый ответ, он не обманул бы даже самого тупого слушателя. Такая дурная теология создала бы ему много новых проблем: пришлось бы объяснять и долгий период бедствий, предшествовавший тому моменту, когда Бог послал Скильда в утешение христианам–данам (строка13); и даже тот факт, что Он попустил набеги Гренделя на христианский народ, не совершивший, согласно поэме, никакого преступления, заслужившего бы ему такую напасть. Но на деле Бог посылает избавление от Гренделя – Беовульфа, и поэт признает это устами Хродгара (строки 381 и далее). Так что подобный мотивавтору приписывать не стоит, как бы мы ни трактовали сию Inkonsequenz. Он не хуже нас отдавал себе отчет в том, что в истории (Англии и других земель), как и вСвятом Писании, люди в тяжелые времена часто отрекаются от единого Бога ради иной службы – именно потому, что Бог никогда не давал Своим слугам гарантии от временных невзгод, до молитвы или после нее. За быстрыми и однозначными ответами люди обращались (и обращаются) к идолам.