Текст книги "Королевский гамбит"

Автор книги: Джон Мэддокс Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Ты, часом, не знаешь, – прервал я словоохотливого цирюльника, – как давно построили эту инсулу?

При этом я указал на дом, в котором находилась квартира Клавдии. Только теперь я разглядел, что тот состоял из четырех этажей и, следовательно, был построен сравнительно недавно.

– Какую, эту? Да всего год назад.

С этими словами он принялся скрести бритвой по моей щеке.

Не знаю, от остроты ли бритвы или от чудодейственного состава, который применил цирюльник, но мое лицо стало необычайно гладким, будто над ним потрудился специально обученный раб-сириец моего отца, чьи профессиональные способности уже давно обросли легендами.

– Тот дом, что прежде был на этом месте, сгорел. Помнится, такой страшный был пожар, что переполошил всех, кто жил в округе. Хорошо еще, что вовремя подоспела ночная стража. Обычно от них не бывает никакого толку. Мы вскрыли уличный водопровод и, к счастью, погасили пламя прежде, чем оно успело распространиться. Но дом спасти все же не удалось.

– А ты не знаешь, кто построил на его месте новый? – осведомился я, когда цирюльник начал скоблить мне шею.

– Какой-то вольноотпущенник. Говорят, большой человек. Из богачей. Как же его зовут? Погоди-ка… – Он переместился к задней стороне шеи. – По слухам, этот пройдоха богат, как сам консул Красс. И его собственность составляет чуть не половину города.

Я не желал наводить его на мысль, тем не менее мне необходимо было убедиться в правильности своих подозрений.

– Кажется, я догадываюсь, о ком ты говоришь. Его зовут так же, как прежнего консула, верно? Того самого, с которым Варрон сражался с войсками Ганнибала в Каннах?

– Как же я мог его позабыть! – Цирюльник смачно плюнул на мостовую. – Ты совершенно прав. Павел. Сергий Павел. Именно так его зовут. Самый богатый из всех вольноотпущенников Рима. Во всяком случае, так говорят. А люди зря болтать не станут. Он завладел доброй половиной города и этой инсулой в том числе. Позор, какой позор, что у каких-то вольноотпущенников денег куры не клюют. А честным гражданам за кусок хлеба приходится вкалывать не покладая рук.

– В каких ты сражался легионах? – рассеянно спросил я.

Этот тип людей был мне хорошо известен.

– Пятнадцать лет в войсках Суллы, – с гордостью отрапортовал он. – А что остается делать, если сначала обещают землю, а потом ничего не дают? Да, славные были времена. Вижу, тебе тоже довелось повоевать. Я имею в виду твою отметину на лице, господин. Прости, если я ляпнул что-то невпопад.

Я провел рукой по щеке, которая была искусно выбрита вокруг шрама.

– Это Испания. Армия Метелла, – ответил я. – Но не то крупное сражение с Серторием, а небольшие бои в горах с каталонскими партизанами.

Цирюльник присвистнул.

– Жестокие были схватки. Нечто подобное происходило с нами в Нумидии. Ну-ка, взгляни, господин. Что скажешь?

Он поднес к моему лицу зеркало в бронзовой оправе, и я был приятно поражен, увидев в нем свое отражение. Работа была воистину достойна всяческих похвал, особенно если учесть тот дурно пахнущий состав, которым пользовался брадобрей.

– Прекрасно, – заверил я его. – Послушай, а что ты можешь сказать о тех, кто живет в этой инсуле?

Цирюльник уже догадался, что я питаю особый интерес к находившемуся по соседству с ним строению.

– Ну, даже не знаю…

– Меня зовут Деций Цецилий Метелл Младший, – был вынужден представиться я. – Я из Комиссии двадцати шести. К нам поступили жалобы на нарушения, имевшие место во время строительства и аренды этого дома. Мне бы хотелось знать, что думают на этот счет соседи.

– Об этом, господин, нам почти ничего не известно. Нижний этаж Сергий Павел сдает в аренду весьма состоятельным людям. Остальные – ремесленникам и прочему сброду. Недурные гнездышки, верно? Но ты же знаешь, что у этих современных строений недолгий век. Через несколько лет они превратятся в такой же хлам, как большинство подобных им домов.

– Возможно. А ты, случайно, ничего не знаешь о той даме, что снимает здесь первый этаж? Говорят, она приезжает сюда в паланкине, который несут рабы-нумидийцы.

Цирюльник пожал плечами.

– Ты, должно быть, имеешь в виду ту, что наняла зодчих несколько месяцев назад. Лично мне никогда не доводилось ее видеть. Но некоторые утверждают, что появляется она здесь обычно затемно. Что же до нумидийцев, то о них я ничего не слыхал. Одни говорят, что ее паланкин несли египтяне. Другие – что чернокожие нубийцы.

Скорее всего, Клавдия пользовалась не своими рабами, а чужими. В городе существовали специальные службы по найму невольников. Однако я счел бесполезным их проверять, тем более что Клавдия могла одолжить носильщиков у кого-нибудь из своих друзей. К тому же какой смысл было разыскивать этих рабов? Разве что затем, чтобы расспросить их, куда они доставляли госпожу. Но они вряд ли об этом вспомнили бы, потому что от этого им не было никакого проку. Впрочем, так же, как и мне. К тому же рабов можно было заставить давать показания в суде только под пыткой, и все равно им никто не верил.

– Благодарю за услугу. Я заплатил брадобрею ас.

Моя щедрость, должно быть, его сразила. Четверть аса за такую работу было бы более чем достаточно.

– Премного благодарен тебе, господин. Захочешь узнать что-нибудь об этой части города, цирюльник Кватра Проба всегда к твоим услугам.

Заверив его, что непременно воспользуюсь этим предложением, я поплелся домой. В самом деле, этот старый вояка в будущем стал одним из моих лучших осведомителей, при этом он всегда руководствовался чувством долга, но не личной выгодой.

Когда я вошел в дом, мои клиенты изо всех сил старались не подавать виду, что заметили мою шаткую походку.

– Молчи, – предупредил я словоизлияния Катона, бросившегося мне навстречу. – Сейчас же все идем к претору. У нас мало времени.

И мы все потрусили к дому моего отца. Завидев нас, Деций Безносый Старший отозвал меня в сторону и сквозь зубы процедил:

– Ты где был?

Странно было видеть отца столь возбужденным.

– Я вел себя как последний кретин, – честно признался я.

– В этом я не сомневаюсь. А между тем ночь не обошлась без происшествий. Однако ты, видать, ничего еще не знаешь.

– А в чем, собственно, дело?

– Прошлой ночью было совершено убийство. В твоем районе!

У меня по спине побежали мурашки. Так зачастую со мной бывало в детстве, когда на уроке латыни мне нужно было отвечать домашнее задание, а меня вдруг осеняла мысль, что я его не подготовил.

– Мало того что ты прокутил с друзьями всю ночь, – продолжал отец, – ты даже не изволил явиться домой к докладу капитана ночного дозора.

– И что же такое важное он не сумел мне сообщить? – в запальчивости осведомился я. – Надеюсь, у него еще не раз представится такая возможность.

– Только то, что этой ночью был убит самый богатый человек Рима.

Мне показалось, что на моем недавно выбритом затылке волосы встали дыбом.

– Правда, он был не высокого происхождения. Тем не менее это убийство может иметь самые печальные для нас последствия.

– И кто же это? – спросил я, хотя уже почти знал, какой будет ответ.

– Сергий Павел. Самый богатый вольноотпущенник нашего поколения. Ты даже представить себе не можешь, какими неприятностями это грозит моей деятельности.

– Но почему, отец? – удивился я. – Чем смерть этого человека так уж может осложнить твою работу?

– Все дело в Геркулануме, – недовольно проворчал старик. – Его родном городе. Подобно большинству разбогатевших вольноотпущенников, он стал покровителем своего города, дабы восполнить пробел в скромном происхождении. Ну а дальше ты сам знаешь, как это делается. Затеял соорудить громадный амфитеатр якобы в память несуществующих предков, а также театр, храм Юноны и тому подобное. Теперь представители местной власти ринутся ко мне в суд, чтобы узнать, как предполагается завершить эти строения после смерти бедняги Сергия Павла.

– Кстати говоря, о самом бедняге, – перебил его я. – Как он был убит?

– Откуда мне знать? – У отца от удивления поднялись брови. – Ведь ночная стража должна была доложить об этом тебе, а не мне. Пойди поищи начальника. Он был где-то здесь.

Я стал торопливо протискиваться сквозь толпу клиентов отца, пытаясь отыскать начальника ночной стражи, и когда наконец его нашел, он с сонным видом жевал лепешки, запивая их выдержанным, хотя и сильно разбавленным вином. Схватив за руку, я резко развернул его к себе лицом.

– Что произошло? – потребовал я ответа.

– Понимаешь, господин, когда я не нашел тебя дома, то явился сюда. В дом претора, твоего отца. Ты сам велел мне так поступать на случай, если не сможешь…

– Вот здорово! – произнес я на достаточно высокой ноте, чем тотчас привлек к себе подозрительные взгляды отцовских клиентов. – Однако ты прекрасно помнишь о своих обязанностях. Итак, что же все-таки случилось?

Он принялся излагать мне события прошедшей ночи. Вместе со своими стражниками он шел по одной из улиц города, когда к ним подбежал насмерть перепуганный раб. И, задыхаясь от ужаса, начал умолять следовать за ним. От него капитан узнал, что произошло убийство какого-то важного человека.

– Так как же все-таки он был убит?

– Его задушили тетивой лука, господин. Во всяком случае, так это выглядело на первый взгляд. Кстати говоря, я только сейчас кое-что вспомнил. Таким же образом был убит и бывший гладиатор, труп которого мы обнаружили несколько дней назад.

– В самом деле? Что ты еще можешь сказать? Например, о состоянии его дома?

– Его я не успел осмотреть. Я оставил дозорного у дверей дома и приказал никого из него не выпускать. Сам же поспешил сначала к тебе домой, а потом сюда. Еще не прошло и часа с тех пор, как мне повстречался на пути раб Павла.

Я пытался собраться с мыслями, однако это давалось мне с трудом, ибо последствия прошедшей бурной ночи сказывались до сих пор. Интересно, что же все-таки Клавдия подсыпала мне в вино? Только теперь я понял, что оно неспроста отдавало горечью. Подмешивать какую-нибудь дрянь в лучшее из вин было вполне в духе Клавдиев. Как ни странно, когда эта мысль пришла мне в голову, мне стало гораздо легче на душе. По крайней мере, я перестал себя казнить за то, что так сильно напился и вел себя как обезумевший сатир.

Я вновь подошел к отцу.

– Отец, я должен немедленно приступить к расследованию. Не одолжишь ли ты мне своих ликторов? Мне нужно прибыть на место преступления прежде, чем там появятся другие чиновники. Рабов придется заточить в тюрьму до тех пор, пока не будет найден убийца. Боюсь, вокруг состояния Павла начнется большая возня. Вряд ли у него найдется наследник.

– Ладно.

Он сделал жест рукой, и к нам подошли два ликтора.

– Долг городского претора обязывает меня появиться на месте преступления сегодня, но немного погодя. У меня есть серьезные опасения, что это будет очень непростое и запутанное дело. Так всегда бывает, когда умирает богатый вольноотпущенник, у которого нет семьи, способной предъявить права на его имущество. Не знаешь, была ли у него жена?

– Это я постараюсь выяснить, – пообещал я.

– Хорошо, а теперь идите. Подготовь отчет к тому времени, как я приду.

После этого в сопровождении своих клиентов и двух ликторов я покинул дом отца.

– Отправляйся в школу Статилия Тавра, – попросил я одного из ликторов. – Спроси там врача Асклепиода. И приведи его в дом Сергия Павла.

Тот неторопливо удалился. Заставить ликтора бежать было невозможно: слишком уж он был преисполнен сознания собственной значимости.

По крайней мере, теперь у меня появился повод отвлечься от головной боли и неприятных ощущений внутри живота. В скором времени весть об убийстве облетит весь город. Правда, такими событиями ныне римлян не удивишь. Но если жертвой становится известная личность, вокруг нее обычно разворачивается большая шумиха. Бывали времена, причем не столь давние, когда подобные происшествия не привлекли бы к себе никакого внимания. Так, к примеру, в период проскрипций убийства сенаторов и всадников стали делом привычным. Доносчикам причиталась часть собственности того человека, которого они оговаривали, обвиняя в измене. Поэтому неудивительно, что жизнь всякого состоятельного человека могла подвергнуться этой опасности. Однако людская память весьма коротка, тем более что последние несколько лет прошли в мире и благополучии. И ныне слухам об убийстве богатейшего вольноотпущенника надлежало стать основной темой разговоров городских сплетников на много дней.

Когда мы подошли к дому Павла, полусонный ночной стражник стоял возле него, прислонившись к двери. Усиленно борясь с одолевавшей его дремотой, он сообщил, что, с тех пор как капитан отправился искать меня, никто в охраняемое им здание не входил и из него не выходил. После чего отошел в сторону, пропуская меня с клиентами и ликторами внутрь. Обернувшись к Бурру, старому вояке, я сказал:

– Проверь все комнаты. Выясни, нет ли запасного выхода из дома. И можно ли сюда проникнуть через окно.

Кивнув в ответ, тот поспешно отправился исполнять приказание.

Едва он удалился, как ко мне бросился какой-то толстяк. Выражение его лица было преисполнено глубокой скорби, а сам он был покрыт обильной испариной.

– О, господин, как я рад, что ты пришел! – отвесив мне поклон, начал он. – Как это ужасно! Моего господина Сергия больше нет в живых.

– Да-да, я знаю. А кем, собственно…

– Меня зовут Постум. Мажордом. Проходи, будь так любезен…

Я дал ему жестом знать, чтобы он замолчал.

– Собери всех домашних рабов в перистиле. Немедленно! – приказал ему я. – Скажи, отлучался кто-нибудь из дому с тех пор, как было обнаружено тело?

– Ни одна живая душа, господин. Все рабы уже созваны. Иди за мной, я тебя провожу.

– Хорошо. Скажи, у Павла была жена?

– Да, была. Рабыня. Но она умерла прежде, чем он успел обрести свободу.

Рабы, разумеется, не имеют права заключать законные браки, однако лишь самые суровые хозяева не признают союзов между ними.

– А не было ли у него детей, рожденных тогда, когда он стал свободным гражданином?

– Нет, господин.

Нетрудно было представить, с какой жадностью стервятники слетятся на эту добычу. Мы вошли в перистиль, который представлял собой окруженный колоннами внутренний дворик, но посреди него находился не пруд, а солнечные часы. По размерам он не уступал двору любого загородного дома, но для городского строения был слишком велик. Однако это обстоятельство оказалось как нельзя кстати, потому что в перистиле собралось не менее двух сотен рабов.

Здесь царило столь необъятное море слез, сопровождаемое такой бурей стенаний, что вкупе они могли составить честь целому хору профессиональных плакальщиков. Возможно, объяснялось это тем, что Павел был добрым хозяином. Но скорее всего, причиной тому стал охвативший рабов страх, для которого имелись веские основания. Весь ужас их положения заключался в том, что после кошмара минувшей ночи жизнь каждого из них висела на волоске. Если окажется, что хозяина убил один из них и убийца не признается в совершенном преступлении или не будет разоблачен, всех рабов распнут. Таков был один из самых жестоких, самых отвратительных, но по-прежнему действующих римских законов. Если мне не удастся отыскать убийцу, Катон (не мой раб, а сенатор, один из самых омерзительных представителей власти) настоит на том, чтобы я привел его в исполнение. Уж он наверняка не станет принимать в расчет, что жертвой преступления стал вольноотпущенник, а не рожденный свободным гражданин. Для Катона главное заключалось в том, что покойный был господином. А сенатор никогда не упускал случая приблизиться в своей примитивности и грубости к столь почитаемым им предкам.

– Кто из вас последним видел хозяина живым? – произнес я достаточно громко, чтобы меня слышали все.

Толстый, невысокого роста евнух нерешительно вышел вперед.

– Я, господин, – произнес он тонким голосом. – Меня зовут Пепи. Я всегда спал у двери покоев хозяина. Как говорится, оберегал его сон и был всегда наготове, чтобы прийти на зов, коль скоро ему посреди ночи что-нибудь понадобится.

– Немного же от тебя было толку в эту ночь, если кто-то умудрился проскользнуть мимо.

– Этого не может быть! – продолжал настаивать он со свойственным евнухам детским негодованием. – Я просыпаюсь от малейшего шороха. Именно поэтому хозяин поручил мне охранять его покои. А еще потому, что я сильный. И без труда могу поднять его с кровати и донести до ночной вазы, если он сам не в состоянии сделать это.

– Что ж, хорошо. Все это, вместе взятое, делает тебя первым подозреваемым.

Евнух мертвенно побледнел, очевидно представив себе, как гвозди входят в его плоть.

– Не произошло ли чего-нибудь необычного перед тем, как твой хозяин отправился спать?

– Н-нет, ничего особенного, господин. Накануне он слишком много выпил. Но это случалось почти каждый вечер. Как всегда, я раздел его, уложил в постель и укрыл. Он захрапел прежде, чем я покинул комнату. Я закрыл за собой дверь и улегся на свою койку, как делаю каждую ночь.

– Так-таки ничего необычного? Ни малейшего шороха, который разбудил тебя? Вспомни хорошенько, раб, если тебе дорога жизнь.

Видно, он крепко призадумался, потому что на его побледневшем лбу выступили капельки пота. Вдруг глаза у него округлились, словно дремлющий ум осенила неожиданная мысль.

– Да, я вспомнил. Рано утром меня как будто что-то разбудило. Сначала я подумал, что это хозяин зовет к себе. Но из его покоев не доносилось ни звука. И тогда я понял, что проснулся оттого, что он перестал храпеть. Поскольку это иногда случается, я тут же снова забылся сном.

– Это уж точно, – резонно заметил я. – Мертвые вряд ли храпят. Ты, случайно, не знаешь, в котором часу это было?

– Помню, что в перистиле уже слегка посветлело. Должно быть, оставался час до восхода солнца.

Обращаясь к остальным рабам, я сказал:

– Всем оставаться в доме и сохранять спокойствие. Если кто-нибудь попытается сбежать, это будет расценено как соучастие в преступлении и вас приговорят к распятию. Поэтому призываю вас к благоразумию. Я сделаю все, чтобы в ближайшем будущем найти убийцу. Лично я не считаю, что это сделал кто-то из вас.

Хотя в этом я был далеко не уверен, но мне пришлось так сказать, чтобы предотвратить всеобщую панику. Рабы смотрели на меня с такой благодарностью и надеждой, что я невольно почувствовал себя низким обманщиком.

В перистиль вошел Бурр.

– В доме нет другого выхода. Кроме того, что ведет на улицу, господин, – доложил он, после чего, усмехнувшись, добавил: – А мы еще удивляемся, почему столько народу гибнет при пожаре. Окна во всех домах настолько малы, что выбраться через них может только ребенок. Хотя в это отверстие, – он указал на открытое небо над внутренним двориком, – может пройти даже слон.

Пальцем я подозвал к себе мажордома и, когда тот подошел, сказал ему:

– Принеси-ка сюда лестницу. Я хочу осмотреть крышу.

Он щелкнул пальцами, и один из рабов поспешил исполнить приказание.

– А теперь мне бы хотелось взглянуть на Сергия Павла.

Вслед за мажордомом я направился к покоям хозяина. Подушка евнуха, отброшенная в сторону и забытая, до сих пор валялась на полу. Прежде чем войти, я осмотрел дверь. Она открывалась наружу. Поэтому всякий желающий войти или выйти через нее должен была сначала отодвинуть в сторону спящего евнуха. Кроме того, когда дверь отворялась, несмазанные петли издавали громкий скрип.

Спальня Сергия Павла выглядела весьма скромно и была лишена всяких излишеств и украшений, что для такого богатого человека было несколько странным. Ничего, кроме небольшого столика и низкого, но достаточно широкого спального ложа, на котором могло поместиться довольно внушительных размеров тело, в покоях Павла не было. Впрочем, я уже не раз замечал, что бывшие рабы не придают спальне большого значения. Она для них представляет собой лишь место для крепкого сна, и ничего более. Что же до наслаждений, то их Павел получал за столом и в банях.

Покойный лежал на кровати с искаженным лицом, тонкая багровая полоса обвивала его шею. Если не считать жуткой гримасы, никаких других признаков борьбы не было. Казалось, он просто лег в постель, накануне крепко выпив, и больше не проснулся. Орудия преступления поблизости тоже не было.

Высоко на противоположной стене находилось небольшое окно, каждая из сторон которого не превышала фута. Пролезть в него мог только мальчишка. Впрочем, один такой у меня уже был на примете. Я вышел из комнаты, предварительно отдав приказание никого больше не впускать.

Взобравшись по приставной лестнице, я исследовал крышу, когда услышал, что кто-то окликнул меня по имени. Взглянув вниз, я увидел отца, прибывшего в сопровождении прочих чиновников.

– Ты чего залез на лестницу? И торчишь там, будто какой-то мастеровой. Вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями.

– Именно своими прямыми обязанностями я и занимаюсь, – возразила. – Осматриваю крышу. Кстати сказать, она в жутком состоянии. Черепица окончательно пришла в негодность. Вся поросла мхом и прочей дрянью. Зачем быть таким богатым, как Павел, если даже не можешь иметь приличной крыши над головой?

– Будешь следить за соблюдением строительных правил, когда станешь квестором, а не сейчас.

Сняв одну крайнюю плитку черепицы, я потряс ее, и от нее отвалилось несколько кусочков, которые упали в сточную канавку, выводящую дождевые воды из внутреннего двора. Других обломков на земле не было. Я начал спускаться по лестнице.

– Кем бы ни был преступник, на крышу он не забирался. Об этом убедительно свидетельствуют мох с черепицей.

– Откуда подобный философский интерес ко всякого рода мелочам? – услышал я чей-то вопрос.

Обернувшись, я увидел, что его задал мой коллега Рутилий. Кстати, Опимий тоже прибыл на место преступления.

– Я имею твердое намерение отыскать убийцу.

– Но разве это не очевидно? – вмешался в разговор Опимий. – Его убил этот толстяк – евнух. Окна слишком малы. Значит, в дом не мог проникнуть никто чужой. К тому же раб спал у двери. У него были для этого все возможности.

Я посмотрел на него с отвращением.

– Что за чушь ты несешь?

– Что ты хочешь этим сказать? – ощетинился он.

– Даже такой болван, как евнух, придумал бы что-нибудь получше, чем душить свою жертву тетивой лука. Воспользовался бы кинжалом или каким-нибудь другим оружием. Такой громила, как он, смог бы справиться с Павлом без особого труда. А поскольку тот напился чуть ли не до потери сознания, для этой цели евнуху было бы достаточно и подушки. И тогда наутро никто бы к нему не подкопался. Потому что все выглядело бы как естественная смерть, которая нередко настигает злоупотребляющих алкоголем толстяков. Держу пари, что такой конец нередко бывает у тех хозяев, которые чересчур вольно обращаются с кнутом.

– Что ты такое несешь? – изумился потрясенный моим заявлением Рутилий.

– А что? Мы все живем в постоянном страхе быть убитыми собственными рабами у себя в постели. Только не говори, что тебе это никогда не приходило в голову. Иначе зачем нам за одно убийство приговаривать к смерти всех домашних рабов? Или зачем Красс год назад распял шесть тысяч восставших рабов?

Мои слова глубоко потрясли, если не сказать что оскорбили, всех присутствующих. Я коснулся темы, которая для них оказалась даже более щепетильной, чем вопрос целомудрия их жен. Я посмел во всеуслышание разоблачить тайный страх, с которым мы все жили и в котором боялись признаться даже самим себе. В любой другой раз я вряд ли позволил бы себе столь вольное заявление, но тогда был далеко не лучший день в моей жизни.

– Но если не евнух, тогда кто? – спросил отец, возвращая нас к сути дела.

– Пока не знаю, но… – Я осекся, ибо обстановка не располагала меня к откровенности, и поспешил исправить положение. – Впрочем, у меня есть довольно серьезные подозрения. – Я огляделся и, понизив голос, добавил: – Я бы даже сказал, почти уверенность, однако сейчас не время и не место говорить об этом.

Что бы ни было у них на уме, они все дружно кивнули в знак согласия. И вообще, римляне обожают создавать вокруг каждого дела атмосферу секретности.

– Хорошо, продолжай расследование, – согласился отец. – Но только не затягивай его слишком долго. Секретарь! – позвал он своего подчиненного таким тоном, который некогда вселял ужас целому легиону солдат.

К нему тотчас подскочил грек с перепачканными чернилами пальцами.

– Павел оставил завещание? – осведомился у него отец.

– Да, претор. Его копии хранятся в архиве, а также в храмах Весты и Сатурна. Он каждый год в начале января составлял новое завещание.

– Каждый год писал его заново? – удивился отец. – Должно быть, ему было трудно на что-то решиться. Что ж, полагаю, завещание существенно упростит нашу задачу.

– Прошу прощения, претор, – фыркнув, заметил Рутилий, – боюсь, ты глубоко заблуждаешься. Будь покойный из знатной семьи и имей он много влиятельных родственников, обеспечивающих ее поддержку, никто бы не посмел оспорить его завещание. Но в данном случае речь идет о простом вольноотпущеннике, после которого осталось огромное состояние… Уверяю тебя, в нашем случае борьба будет жестокой и продлится не один месяц.

– Пожалуй, ты прав, – согласился отец. – Думаю, мы сможем отложить разбирательство этого дела на следующий год. В таком случае решение придется выносить уже не нам. Тогда я уже буду далеко отсюда – в Ближней Испании.

В те времена в начале каждого года, когда на службу заступали новые преторы, Сенат определял им ту или иную провинцию, в которую им надлежало отправиться в качестве пропреторов после освобождения занимаемой должности. Им полагалось руководить указанной провинцией в течение года, а иногда даже двух или трех лет. На протяжении этого срока даже самый честный чиновник имеет в своем распоряжении множество законных возможностей значительно улучшить свое благосостояние. Отца посылали в Ближнюю Испанию. Не скажу, чтобы это был такой уж лакомый кусок, но все же далеко не плохой.

Отец дал понять, что не прочь побыть один, причем сделал это тем ненавязчивым образом, который присущ лишь людям большой силы духа. Рутилий, Опимий и все прочие его сопровождающие удалились, притворившись, что занялись расследованием.

– Сынок, – обратился Деций Цецилий Метелл Старший к Децию Цецилию Метеллу Младшему, – пожалуй, тебе следовало бы поехать со мной в Испанию. Поработаешь немного в моем окружении. Это не так уж плохо. Я имею в виду, пожить вдали от Рима. Кроме того, опыт управления провинцией тебе не повредит. Лучше ознакомиться с подобной работой на низшей ступени. До того как Сенат взвалит на твои плечи всю провинцию целиком.

Разумеется, подобным образом старик проявлял свою заботу обо мне. Он хотел оградить меня от последствий моего безрассудства, но представил это несколько под другим соусом.

– Я подумаю о твоем предложении, отец, – ответил я, – но прежде я должен поймать убийцу. Или убийц, если таковых было несколько.

– Ладно, но только знай чувство меры. В твоем районе было совершено несколько убийств. Кто стал их жертвами? Какой-то бывший раб-гладиатор, мразь с самого дна общества. Некий греко-азиатский купец, тоже довольно темная личность. А теперь еще этот вольноотпущенник. Бесспорно, он был несметно богат, однако в прошлом все равно раб. Не ставь под удар свою карьеру, сынок. Такие, как они, не стоят того, чтобы рисковать своим будущим и даже жизнью.

Взглянув на него, я впервые увидел перед собой не важного чиновника, а испуганного старого человека, чрезвычайно взволнованного судьбой собственного сына.

– Отец, в Субуре были совершены убийства свободных граждан. А Субура – это мой район. И я добьюсь торжества правосудия.

Он ничего не мог мне возразить. Высшие римские чиновники не позволяли себе отступать от долга в большей степени, чем отступали от богов. Разумеется, я был не вполне справедлив. У меня не было ни жены, ни детей, ни высокого поста, я имел довольно шаткое положение в римском обществе. Подобно прочим выходцам из хороших семей, я принадлежал к самой распространенной группе горожан, из которой традиционно состоял младший командный состав римской армии. Однако тогда я ощущал себя столь добродетельным и несчастным, что вопрос жизни и смерти меня совершенно не заботил. Не знаю, было ли это следствием моего юношеского легкомыслия, или я попросту следовал духу времени. Но большинство молодых людей моего поколения ценили свою жизнь столь же мало, сколь и любую другую. Даже богатые и знатные без колебаний решались на самые отчаянные поступки, прекрасно понимая, что всякая ошибка может дорого им обойтись. И я в своем безрассудстве ничем не отличался от остальных моих соотечественников.

Минуту спустя в дом Павла прибыл Асклепиод. Постепенно особняк наполнялся новыми людьми, подобно тому, как разрастался Сенат в период обсуждения военных действий. Два квестора, явившиеся со своими секретарями, при помощи мажордома принялись описывать имущество покойного. Два ликтора пришли за беднягой евнухом, чтобы отправить его в тюрьму, расположенную у подножия Капитолийского холма, где ему предстояло ожидать решения своей участи.

– Очередное убийство? – полюбопытствовал Асклепиод.

– Причем весьма странное. Пойдемте.

Мы вошли в покои Павла – единственную комнату в доме, в которой, кроме покойника, никого не было. Врачеватель, встав на колени, обследовал взглядом шею жертвы.

– Мне необходимо осмотреть его с другой стороны. Однако боюсь, самому его перевернуть мне будет не под силу.

Обернувшись к клиентам, столпившимся у дверного проема, я крикнул:

– Помогите ему поднять тело.

Те замотали головами и отшатнулись назад. Римляне могут что угодно делать с телом живого человека, но до смерти боятся прикоснуться к мертвецу, очевидно, из страха чем-нибудь от него заразиться.

– Тогда хотя бы позовите сюда рабов, – приказал им я.

В конце концов тело перевернули на бок, и Асклепиод с радостным возгласом указал на вмятину на опоясывавшем шею багровом кольце.

– Что это? – спросил я.

– Узелок. Это характерно для сирийских жгутов.

Внезапно какая-то тень перегородила дверной проем, и я чуть было не собрался выставить незваного гостя вон, но благоразумно воздержался. А когда обернулся, порадовался тому, что этого не сделал. На пороге в окружении всей своей многочисленной свиты стоял консул Помпей Великий. Дом теперь был так переполнен, что я подумал: он вот-вот извергнется подобно вулкану, выплеснется лавой прямо на улицы города.

– Приветствую тебя, Метелл Младший, – произнес он.

Это был красивый мужчина с квадратным лицом и великолепной осанкой. Правда, в тоге он всегда чувствовал себя неуютно. Гораздо больше ему шли воинские доспехи.

– Консул, – отозвался я, выпрямившись у кровати Павла. – Не ожидал увидеть тебя здесь, на месте преступления.