Текст книги "Заговор в Древнем Риме"

Автор книги: Джон Мэддокс Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Деций, – сказал он, когда мы спускались с холма Джаникулум, – давно ищу случая с тобой поговорить.

– Найти меня легко. Моя дверь всегда открыта как для официальных, так и для частных лиц.

Мы проходили мимо египетского посольства. Джаникулум был излюбленным местом обитания обеспеченных людей, которые желали иметь свое жилище неподалеку от города, но вдали от грязных трущоб и толп народа.

– Не хотелось беспокоить тебя дома. А поговорить с тобой мне надо наедине, в приватной обстановке, поэтому я счел за благо воспользоваться сегодняшним семейным собранием.

– И что же, интересно знать, потребовало столь большой секретности? – осведомился я. – Едва ли твой патрон Помпей нуждается в моих услугах для покорения оставшейся части мира.

Его красивое лицо вспыхнуло, и я тотчас пожалел, что был с ним так резок. У меня не было причин питать неприязнь к Непосу.

– Прости, – поспешил извиниться я. – Это все оттого, что я терпеть не могу Помпея. Об этом все знают. Будь любезен, продолжай.

Он остановился, мы молча смотрели друг на друга. Стоял тихий день, спокойствие которого нарушали лишь крики каких-то диковинных зверей, доносящиеся с территории египетского посольства.

– Деций, я все знаю. Теперь уже неважно откуда. Знаю, что ты вовлечен в дело, которое не только постыдное и позорное, оно просто гибельное. Умоляю тебя, брось это! В противном случае тебя протащат на крюке и бросят в Тибр. Бесчестье запятнает всю нашу семью. Как твой родственник, настоятельно прошу: остановись!

Я был потрясен. Если сведения о моей причастности к заговору дошли до Непоса, то тогда кто был посвящен в них еще? В течение ближайших дней о них мог узнать и Помпей. Не исключено, что он уже собрал армию и флот и ныне ждет вестей из Капитолия о начале восстания. Если это так, ему не нужно будет тратить несколько драгоценных недель в неблагоприятное для передвижений время года, чтобы подтянуть свои войска к Риму.

– Не буду спрашивать тебя, откуда ты это узнал, и принимаю твое предупреждение как жест семейной преданности. Теперь послушай меня: не вмешивайся в мои дела. Надеюсь, ты знаешь, что я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить вред Риму или нашей конституции.

– Тогда какую игру ты ведешь, Деций?

Я на минуту призадумался.

– Игру в кости.

– Что?

– Видишь ли, Квинт… Разве каждый из нас не ведет какую-нибудь игру? Заседания Сената и народные собрания стали своего рода ширмой, за которой мы играем в свои игры. Создается впечатление, что призом, который достанется лучшему игроку, станет сам Рим.

Он посмотрел на меня невозмутимым, достойным истинного воина взглядом.

– Мне кажется, что ты, Деций, сошел с ума.

– Что ж, тогда я стал жертвой всеобщего римского бедствия. Не подходи ко мне близко, Квинт, еще заразишься.

– Желаю тебе всего доброго, – произнес он холодно и пошел прочь.

Голова моя разрывалась на части, пытаясь осмыслить сказанное Квинтом. Похоже, секретность заговора Катилины хранится столь же надежно, как вода в корзине. Интересно, кто выдал меня Непосу? Я вспомнил, что недавно видел его в компании только что избранного трибуна Бестии. Открытие было столь ошеломляющим, что я остановился как вкопанный: Бестия – шпион Помпея, вот в чем заключается его истинная миссия в деле Катилины.

Значит, Помпей был с самого начала осведомлен о тайном заговоре. Очевидно, когда Катилина начнет мятеж, Бестия и Непос должны будут склонить Сенат к решению отозвать Помпея из Азии и наделить его чрезвычайными полномочиями. Это даст Помпею проконсульский империй в пределах Италийского полуострова, что фактически равносильно диктатуре.

Меня бросило в жар, когда я понял, чем это мне грозит: вряд ли можно представить себе что-то более страшное, чем стать врагом Гнея Помпея Великого.

ГЛАВА 11

Я решил, что во всем виновата Аврелия. Если бы она не околдовала меня своими женскими чарами, мой мозг был бы способен нормально соображать. Разве может мужчина трезво рассуждать и строить планы, когда все свои способности и поступки он принес в жертву страсти к женщине? Испокон веков молодые люди подобным образом ублажают свою гордость, и я среди них отнюдь не был исключением. Однако что бы я себе ни говорил, ничто не могло ни на йоту ослабить моих чувств к этой женщине. Я постоянно думал о ней и упрямо питал надежду на ее невиновность.

В подобном состоянии духа я провел два последующих дня. От Катилины не было никаких вестей, и я не имел понятия, что мне делать. Когда, покинув храм, я направлялся в бани, ко мне подошел Вальгий, старательно делая вид, что наша встреча произошла случайно, словно кому-то могло быть до этого дело.

– Сегодня встречаемся в доме Леки, – шепотом произнес он. – Как только сгустятся сумерки. Наш час настает. Кстати, насчет Асклепиода. Отличная работа, – сказал он с видом знатока.

Если заговор не был пустой болтовней, Катилине надлежало приступить к решительным действиям в ближайшем будущем. Впрочем, одними только разглагольствованиями эти люди не могли ограничиться: уж слишком много человеческой крови было на их совести. Я отправился в бани как ни в чем не бывало и на сей раз позволил себе роскошь предаться всем возможным удовольствиям, начиная с холодных, слегка теплых и горячих ванн, которые чередовал с парилкой, и кончая массажным столом. Кто знает, когда доведется испытать такое безмятежное блаженство в следующий раз?

Вернувшись домой, я написал завещание, что часто делал во времена беспорядков, волнений и смут. Изложив последнюю волю относительно своей незначительной собственности, я прихватил с собой оружие и, когда уже начало смеркаться, вышел на улицу. Одно из самых неприятных обстоятельств, сопутствующих всякому тайному заговору, – необходимость бродить по улицам в темноте. Дом Леки удалось отыскать не сразу: для этого мне несколько раз пришлось стучать в чьи-то двери и спрашивать, в каком направлении следует идти.

Лишь спустя час после заката я нашел нужный дом. Дверь открыл Торий. Очевидно, рабы на время собрания были заперты в каком-то дальнем помещении. Похоже, то была единственная мера предосторожности, до которой снизошли эти люди. К моему приходу в атрии уже собралось человек пятнадцать. Выражение лиц у всех было озабоченное, словно они наконец осознали всю серьезность своей затеи. Говорили невнятно, вполголоса, словно у каждого на горле была чья-то сдавливающая его рука. Когда из дальней комнаты вышел Катилина, все замолчали.

– Друзья! – начал он. – Патриоты! Настало время действовать.

Он пребывал в состоянии едва сдерживаемой веселости и, когда говорил, с трудом подавлял усмешку, которая то и дело, как острый клинок, разрезала его лицо. От возбуждения его голос дрожал, и я, испытывая ужас, ясно видел, как много времени, ненависти, разочарования и горечи нужно было вложить в этот замысел, чтобы он мог наконец принести плод. Казалось, что Катилина вот-вот пустится в пляс, и от этого ощущения становилось еще больше не по себе.

– Сегодня, – продолжал Катилина, – я направил посыльного к Гаю Манилию в Фиесоле. Он должен быстро собрать своих людей и сразу же начать восстание.

Заговорщики встретили это сообщение громким ликованием.

– С таким же поручением, – едва он заговорил, как вновь наступила тишина, – был направлен другой мой человек в Бруттий к Нобилиору.

Эта весть тоже была встречена возгласами одобрения, но гораздо более сдержанными. Очевидно, большинство людей разделяли мои сомнения относительно бруттиев.

– Когда гонец вернется в Рим, в Бруттии и Этрурии уже начнется восстание. Сенат охватит паника. Это, – не сказал, а выкрикнул он, – будет наше время! Настанет пора начинать бунт здесь, в городе. Мы примемся убивать и жечь дома. Поднимать людей на борьбу с угнетателями, ростовщиками и выродившимися аристократами, прибравшими к рукам высшие государственные должности. Мы пройдем по Риму очистительным огнем и восстановим исконную чистоту Республики!

Трудно было поверить, что эти слова исходили из уст человека, предлагавшего полностью уничтожить Республику.

Однако в шумной тираде Катилины сквозила некая фальшь. Его полуистерическая эйфория была исполнена излишней, отчаянной я бы сказал, веселости. Его прежняя уверенность, хотя ничем и не оправданная, была неподдельной. Теперь же, казалось, она стала натужной. Что могло произойти за последнее время? Неужели он внезапно прозрел, ощутив дыхание реальности? Вряд ли.

– Как только мы скажем свое слово здесь, в городе, – продолжал Катилина, – я выеду за его пределы, чтобы примкнуть к войскам, ибо, только сражаясь за городскими стенами, можно завоевать Рим. Возьму с собой тех, кто пожелает разделить со мной славу на поле боя. Остальные останутся здесь, чтобы удержать власть в городе. Это не менее почетная обязанность.

Оглядевшись, я обнаружил, что все испытали облегчение. Если уличные бои были делом привычным, то рисковать своей жизнью на поле битвы у них, как говорится, была кишка тонка.

Казалось, Катилина понемногу обретает уверенность, как будто впитывая ее от исполненных благоговейной преданности сторонников. Называя каждого из присутствующих по имени, он стал распределять обязанности.

– Вальгий и Торий. Ваши банды поджигателей должны быть в полной боевой готовности. Цетег, тебе необходимо проверить исправность оружия, которое будет роздано нашим сторонникам в городе. Юний, твои уличные шпионы должны быть начеку. – Тут он повернулся ко мне. – Метелл…

– Да, консул. – Я ощутил, как внутри у меня все задрожало.

– Задержись ненадолго, когда все уйдут. У меня для тебя особое поручение.

– Как прикажет мой консул! – покорно отчеканил я.

У меня немного отлегло от сердца. В самом деле, если бы он обнаружил мою измену, то должен был воспользоваться случаем, приказав убить меня.

– Настал исключительно важный день в судьбе Республики! – провозгласил Катилина. – Такой же значительный, как тот, что был семьсот лет назад, когда мы изгнали из Рима Тарквиниев – этих иноземцев, возомнивших себя царями римлян!

Вновь раздались возгласы одобрения.

– В скором будущем учителя в школе будут задавать ученикам вопрос: «Когда была восстановлена Республика?» И те будут отвечать: «В ту ночь, когда в доме Леки собрались сторонники Катилины».

При этих словах ликование и аплодисменты превратились в оглушительный рев. Мне никогда было не постичь природу людей, упивающихся лестью будущих поколений, хотя это было вполне в духе собравшихся в тот вечер заговорщиков.

– Итак, мы начинаем! – на еще более высокой ноте продолжал Катилина. – Отправляйтесь все на свои места. Прошло время речей. Настало время действовать. Да прославит ваши доблестные имена исполненный вами долг под руководством истинного консула! На Форуме будут воздвигнуты памятники в честь ныне присутствующих здесь. Вами все будут восхищаться. Ваши имена будут вписаны в историю Республики наравне с именами ее основателей.

Эти обещания были встречены довольно жидкими возгласами одобрения. Казалось, что они вызвали большое сомнение у присутствующих, ибо даже им было трудно поверить в то, что они некогда обретут подобную славу.

Когда все разошлись и я остался один в неожиданно ставшей большой комнате, то первым делом нащупал рукой кинжал и бойцовскую перчатку.

Спустя несколько минут вернулся Катилина со свитком папируса в руке. Он развернул его на столе, прижав грузом по уголкам. Потом обмакнул тростниковое перо в чернила и обернулся, обращаясь ко мне:

– Деций, я хочу, чтобы ты это подписал. Это послание галлам, которое явится свидетельством нашего участия в восстании, а также залогом наших обещаний удовлетворить их требования – вернуть им свободы и отменить долги.

Я взглянул на папирус. Они в самом деле клюнули на наживку.

– Луций, не кажется ли тебе неразумным заверять нечто вроде этого своими подписями?

Я быстро пробежал глазами документ, который оказался по содержанию таким, как его описал Катилина. Сразу бросилось в глаза имя претора Публия Лентула Суры, но никого больше из людей высокого ранга, на которых с такой легкостью ссылались заговорщики, я не обнаружил. Красс, Гортал, Лукулл и Цезарь в этом списке не значились.

– Война началась, Деций, – сказал Катилина. – Считай, что теперь мы объявлены врагами общества, поэтому наши имена на бумаге ничего не значат. Если, конечно, у тебя нет какой-то особой причины, чтобы не ставить свою подпись.

– Нет, вовсе нет.

Я взял перо и аккуратно вывел на папирусе свой титул и официальное имя: квестор Деций Цецилий, сын Деция, внук Луция, правнук Луция Метелла. Я хотел быть уверен, что мое имя никто не спутает с именем отца. Взглянув на подпись, Катилина издал довольный возглас, после чего посыпал непросохшие чернила песком и, смахнув его, вновь свернул свиток.

– Луций, – произнес я, – ты должен отправить Орестиллу с Аврелией в какое-нибудь безопасное место, пока это все не кончится.

Он посмотрел на меня отсутствующим взором, словно решал в этот миг какие-то гораздо более важные задачи.

– Орестиллу? – переспросил он, постепенно возвращаясь из своих мысленных странствий. – Я их обеих отправил в наш загородный дом. Они в полной безопасности. Будут находиться там, пока я за ними не пошлю.

– Что ты намерен делать сейчас? – слегка успокоившись, спросил я.

– Предвкушаю волнующие минуты моей жизни.

Он расплылся в широкой улыбке.

Теперь он говорил, как прежний Катилина. Что бы ни беспокоило его прежде, он сумел с этим справиться.

– Буду выступать с публичными речами. Скажу о том, что необходимо воспользоваться удачно сложившимися обстоятельствами и взять власть в свои руки. Не бойся. Когда скрестятся мечи, многие будут на моей стороне.

Впервые в его речах прозвучало, что он рассчитывает на большую поддержку со стороны народа.

Я думал об этом, возвращаясь домой той ночью. На улице было не только темно, но дождливо и зябко, и я чувствовал себя глубоко несчастным. Бредя по грязным лужам и распугивая недовольных собак, я размышлял над переменчивостью римского электората. Хотя Рим и империя в целом стали как никогда богаты, количество бедняков выросло до невероятных размеров. Многих довели до полного разорения долги, выплатить которые они не могли. Рынок труда был наводнен дешевой рабской рабочей силой, и даже искусные ремесленники с трудом зарабатывали себе на жизнь. В сельских районах обстановка была еще хуже: здешнее население не получало зернового пособия, а основанные на рабском труде латифундии вытеснили и довели до обнищания свободных крестьян.

При таких обстоятельствах многие могли ухватиться за призрачный шанс улучшить свое положение. Демагоги и авантюристы были способны без труда увлечь за собой толпу, которая никогда не задумывается, куда ее ведут.

Кроме того, нужно было учитывать и столь банальное обстоятельство, как скука. Последние годы были спокойными: повсеместные победы Римской империи, серые трудовые будни, игры, публичные торжества, религиозные праздники и жертвоприношения. Одним словом, скучные были времена. Вот почему многие, и отнюдь не только городские бедняки, истосковались по тем далеким дням, когда на улицах сражались уличные банды и личные армии Мария, Цинны, Суллы и других. Они мечтали о том, чтобы самый обыкновенный житель вновь мог безнаказанно убивать сенаторов, грабить и поджигать жилища богатых людей, прикрываясь именем того или иного военного диктатора. То была пьянящая эпоха, но когда она закончилась, людям пришлось пожинать огромный урожай несчастья, что все-таки привело их в чувство.

Однако у толпы всегда оставалось искушение развлечь себя грубым и жестоким насилием, так, чтобы кровь текла рекой и была возможность пограбить. После всех этих безобразий неотвратимо наступало тяжелое похмелье, но это мало кого волновало. Участие общества в управлении страной к тому времени фактически свелось к нулю. Профессиональная армия выигрывала сражения, большинство государственных деятелей были выходцами из нескольких дюжин влиятельных семейств, почти всю работу выполняли рабы. Словом, людям не было никакого дела до того, кто ими будет управлять – Цицерон или Катилина. Однако бедняки были рады любой возможности хотя бы на время забыть о своей нищете, немного потешить себя.

Дверь мне открыл Катон. На его лице, как всегда, было недовольное выражение.

– Опять поздно. Но это еще полбеды. К тебе тут вечером заявилась одна молодая особа и велела ее впустить. Сказала, что будет ждать, пока ты не вернешься. Она в атрии.

Теряясь в догадках, кто бы это мог быть, я вошел в дом. При моем появлении закутанная в покрывало женщина встала. Но как бы она ни закрывала лицо, я узнал ее сразу.

– Аврелия!

Откинув покрывало, она открыла лицо. Я тут же бросился бы к ней и заключил в объятия, если бы меня не остановил возмущенный возглас Катона.

– Иди спать, Катон, – приказал я.

Ворча что-то себе под нос, он побрел прочь. Потом кликнул жену, и та вышла из своей комнаты ему навстречу.

– Деций, – сказала Аврелия, – тебе необходимо срочно сменить одежду.

Я окинул себя взглядом и обнаружил, что на мне нет сухого места, – промок настолько, что с меня просто текла вода, причем более всего с волос. Мне пришло в голову, что так, пожалуй, и кинжал может заржаветь.

– Кажется, в спальне есть полотенца, – сказал я. – Подожди меня здесь.

Войдя в свои покои, я содрал с себя одежду, потом схватил полотенце и принялся с силой растирать тело. Когда взялся за волосы, неожиданно обнаружил, что полотенцем орудует еще одна пара рук.

– Не возражаешь, если помогу? – проворковала Аврелия.

– Мне льстит твое нетерпение.

Обернувшись, я обнаружил, что она почти освободилась от своего облачения, и мне потребовалось совсем немного времени, чтобы довершить начатое, оставив на ее теле лишь нитку жемчуга. Появление Аврелии в моем доме этой ночью привело меня в состояние крайнего замешательства, в голове роилась уйма вопросов, но я так желал ее, что позабыл обо всем на свете. Она прижала свои губы к моим, и мы оказались на моей узкой холостяцкой кровати. Мы все же сумели совладать с этим неудобством, и когда масло в лампе закончилось, я наконец сумел перевести дыхание и задать мучивший меня вопрос:

– Разве Катилина не отправил тебя вместе с матерью в безопасное место за пределами Рима?

Я лежал на спине, а она – на боку, тесно прижавшись и положив мне на грудь щеку и руки.

– Я вернулась. Не могу больше оставаться вдали от тебя.

Сколь сильно я ни желал этому поверить, но все же не мог забыть, что Аврелия успешно обходилась без меня достаточно долгое время. Не подослали ли ее следить за мной? Хотя бы для того, чтобы проверить, не собираюсь ли я отправиться к кому-нибудь с доносом? Впрочем, Катилина со своими сторонниками действовали с таким безрассудством, что им вряд ли пришло бы в голову принять подобную меру предосторожности.

– Тебе опасно оставаться сейчас в городе, – настаивал я. – Насколько ты осведомлена о планах отчима?

Она насторожилась.

– Достаточно, чтобы знать, что в скором времени он станем правителем Рима. А что?

– Через несколько дней Сенат объявит его врагом народа Рима, – ответил я. – Когда это случится, все члены его семьи окажутся в опасности. На улицах города снова начнет литься кровь.

Аврелия с трудом подавила зевок.

– На улицах всегда льется кровь, – ответила она. – Но, как правило, это кровь простолюдинов. Не думаю, что прольется много благородной крови, поэтому не вижу особого повода для беспокойства.

– А если это будет твоя или моя кровь?

– Хочешь сказать, что ты не рвешься в бой, чтобы отдать свою жизнь за нового консула?

Она прижалась еще крепче, перекинув ногу через мое бедро.

– Весь смысл государственного переворота заключается в том, чтобы найти человека, который во имя твоих интересов пожертвовал бы собственной жизнью. Ради этого мы все в конечном счете и участвуем в этом заговоре. Я мог бы умереть героем в какой-нибудь войне с иноземцами, не подвергая себя риску испытать бесчестье. Однако примкнул к твоему отчиму, ибо вознамерился добиться высокой должности, не дожидаясь, когда вымрут пять десятков Метеллов, которые старше меня по возрасту.

– Вот теперь я узнаю своего Деция. Все остальные – глупцы, стадо жертвенных животных. Только ты понимаешь истинную причину этого бунта. Ты единственный по-настоящему умный человек из всех сообщников отчима.

– Сообщники существуют для того, чтобы их использовать. А кто, по-твоему, стоит за Катилиной?

Даже в столь пикантных обстоятельствах я продолжал выуживать нужные мне сведения. Поглаживая ее по спине левой рукой, я не только ласкал Аврелию, но и стремился ощутить ее невольное напряжение, сопутствующее лжи.

– Что ты имеешь в виду? – сонным голосом пробормотала она.

– Он сказал мне, что его поддерживает Красс.

Это был опасный ход, но мне не терпелось подтвердить свои подозрения.

– Сам тебе сказал? – Сон вмиг слетел с нее. – Тогда он и впрямь высоко тебя ценит. Мне казалось, он скрывает это даже от близких сообщников.

Значит, я был прав. Наконец-то я узнал об этом, хотя письменных доказательств, которые требовались Цицерону, у меня не было. В голосе Аврелии прозвучало откровенное восхищение. Я оказался даже более важным человеком, чем она себе представляла. Мне была доверена правда о Крассе.

Она в очередной раз зевнула.

– Он рассказал тебе о встрече с Крассом прошлой ночью? – спросила Аврелия.

– Нет. – Я ощутил, как мурашки пробежали у меня по голове. – Мы были не одни.

– Вчера вечером, как только стемнело, Красс пришел к нам в дом, и они с отчимом уединились в комнате. Хотя дверь была закрыта, я слышала, как они о чем-то громко спорили. – Ее голос неожиданно оборвался.

Итак, на игровой доске еще одна кость сделала неожиданный скачок. Не решил ли Красс выйти из игры после того, как завлек в нее Катилину? Во всяком случае, это могло бы служить причиной пошатнувшейся уверенности Катилины. Но если так, то почему Красс это сделал? Не потому ли, что имел о заговоре иное представление или был о нем недостаточно осведомлен? Или потому, что никогда серьезно не относился к своему участию в нем? Поразмыслив, я решил, что последнее объяснение более всего походило на правду.

Учитывая, что Помпей находился на Востоке, Лукулл отошел от дел и по крайней мере один из преторов был вовлечен в заговор, Красс был самым выдающимся полководцем среди тех, что пребывали в окрестностях Капитолия. Поскольку у него имелась многочисленная армия воинов-ветеранов, готовых по первому зову встать под его знамена, он, очевидно, полагал, что охваченный паникой Сенат будет вынужден обратиться к нему для подавления бунта. И возможно, в связи с возникшими чрезвычайными обстоятельствами провозгласит его диктатором.

Но Цицерон уже позаботился о том, чтобы предотвратить подобную возможность. Хотя никаких прямых действий против Красса он, скорее всего, предпринимать не станет, зато сделает все возможное, чтобы командование воинскими подразделениями, которые выступят против Катилины, разделило бы между собой как можно больше людей. Это будет проявлением его мудрости и благоразумия. Нашим врагом на этот раз был не Пирр, не Ганнибал, не Югурта или Митридат и даже не Спартак. А для того чтобы разбить несколько банд, поднявших мятеж в различных частях Италии, никакого объединенного командования не потребуется.

Все это представляло собой замысловатую головоломку, которую предстояло разгадать. Однако меня она уже не слишком интересовала. Все, что происходило в Риме, по всей Италии и в отдаленных уголках нашей империи, являло собой яркий пример крючкотворства, предательства, двурушничества и тайного сговора – словом, всего того, что составляет источник жизненной силы римских политиков. Но с тех пор как я известил Цицерона о результатах своего расследования, это почти перестало меня заботить.

Единственное, что беспокоило меня с самого начала, – так это убийства. Ненавижу, когда в моем городе убивают людей, в особенности мирных граждан. Мне удалось раскрыть все убийства, кроме одного. В каждом случае жертвами были кредиторы сообщников Катилины, и совершенные преступления являлись своего рода обрядом посвящения.

Не вписывалась в эту канву только внезапная смерть Децима Флавия, случившаяся в цирке. Он не был ростовщиком и погиб в странном месте, к тому же был убит каким-то необычным оружием. Я хотел задать Аврелии вопрос, которого старательно избегал с того дня, как повстречал ее в цирке в то утро. Продолжая держать пальцы у нее на спине, я слегка ее встряхнул, пытаясь разбудить.

– Аврелия, проснись.

Она заморгала.

– Что?

– Мне нужно кое-что узнать. Ты была с Вальгием и Торием, когда они убивали Децима Флавия?

Мои пальцы ощутили, как мышцы на ее спине напряглись.

– Нет. А почему ты спрашиваешь? Ведь он был всего лишь всадником. – От негодования сон слетел с нее в один миг. – Чем его смерть хуже смерти лекаря-грека, которого убил ты?

– Когда я повстречал вас троих в то утро, вы не просто прогуливались. Вы входили в ту самую галерею, где я чуть не столкнулся с бородатыми близнецами.

– И что из этого следует? – осведомилась она, слегка насупившись.

Я посмотрел на потолок, едва различимый в полумраке мерцающей лампы.

– Поначалу я не видел в том никакого смысла. Но потом, когда больше узнал о планах Катилины, кое-что стало проясняться. Тебе было поручено надзирать за бородатой парочкой?

Она вновь зевнула.

– Да, они не внушали доверия. Отчиму с самого начала досаждала некомпетентность его сообщников. Мне приходилось проверять каждый их шаг, чтобы убедиться, что они ничего не перепутали.

– Но почему это поручили тебе?

– Потому что мне доверяют. К тому же эти двое почти мои ровесники. А какие подозрения могла вызвать молодая патрицианка, сопровождаемая двумя кавалерами? Кто мог обратить на них внимание?

– Никто, кроме меня, – ответил я. – На Вальгия возложена ответственность за поджоги в городе. Ему известны все закоулки Большого цирка, а все знают, что более опасного места в случае пожара в городе нет. Как я выяснил позже, они с Торием нашли там большую кучу мусора и решили, что она послужит хорошим исходным материалом для поджога. Они шли, обсуждая эту тему, как обычно, сумбурно и громко, так что их голоса разносились по всей галерее. Мимо по дороге домой проходил Флавий, и его привлек их разговор. Он решил подойти поближе, чтобы расслышать его получше. Тут они его и схватили.

– Выходит, все это время ты только и делал, что пытался составить картину происшедшего из того, что тебе удалось разнюхать? – недовольно произнесла она. – Странные у тебя пристрастия.

– Я бы давно все понял, если бы не потерял от тебя голову.

– О Деций!

Польщенная моим признанием, она погладила меня.

– Тем не менее бородатые молодчики оказались в растерянности, не зная, что им делать. Поскольку они пришли искать подходящее место для поджога, то не прихватили с собой оружия для убийства. Но подобно многим другим суеверным фанатикам скачек, Вальгий всегда носит при себе в качестве талисмана нож возницы. По форме он не совсем подходил для такого дела, но мог пригодиться в случае чрезвычайных обстоятельств. Словом, они воспользовались им и перерезали Флавию глотку.

– Мне кажется, ты зря тратишь время на глупые выдумки, – сказала она. – Это не имеет никакого значения.

– Для меня имеет. Это ты заставила их схватить Флавия, прежде чем он успеет скрыться, а потом убить его?

– Зачем тебе это знать?

– Не волнуйся. Это ничуть не умалит тебя в моих глазах. Я знаю, что ты была к этому причастна. Но почему ты не желаешь этого признать?

От смущения она беспокойно задвигалась и вспыхнула огнем, так что я ощутил жар, словно от полыхающего вдали костра.

– Видишь ли, мне бы не хотелось… не хотелось, чтобы меня упоминали в связи с этим делом.

Я понял, что она имеет в виду. Причина заключалась отнюдь не в убийстве – ими никого теперь не удивишь. За подобные злодеяния римских граждан редко приговаривали к смерти, если в ход не был пущен яд. В данном случае речь шла о поджоге – единственном не подлежащем прощению преступлении в римском законодательстве. Поджигатель навлекал на себя жестокую месть всего населения. Если бы стало известно о причастности Аврелии к поджогу, ее могли привязать к столбу, пропитать дегтем и оставить дожидаться факела палача.

Я погладил ее по спине.

– Это не имеет значения. Спи дальше.

Спустя несколько минут она уже тихо посапывала.

И впрямь, какое это теперь имеет значение? Ситуация вышла далеко за пределы нескольких убийств. Так или иначе, но справедливость непременно должна восторжествовать. В течение ближайших дней или недель Катилина и его сообщники будут преданы смерти или отправлены в ссылку. Призраки убитых всадников больше не будут преследовать город. И возможно, перестанут преследовать меня.

На следующее утро, когда на горизонте показались первые лучи солнца, я сопровождал Аврелию по улицам пробуждающегося города. Она была закутана в покрывало, хотя никто не проявлял внимания к ее особе. Я глядел по сторонам, пытаясь уловить хоть какие-то признаки перемен, но все оставалось по-старому. Война уже началась, а Рим, точно наивный ребенок, упорно отказывался в это верить. Но вскоре все сдвинется с мертвой точки, и к тому времени, как это случится, я хотел бы вытащить Аврелию из этой истории.

Она оставила паланкин с рабами возле дома подруги, коим оказался величественный особняк неподалеку от Коллинских ворот. Я проводил ее до дверей, где мы простились.

– Уезжай из города, Аврелия. Как можно дальше и как можно быстрей.

Она улыбнулась, прежде чем ответить:

– Деций, какой же ты беспокойный! Через несколько дней мой отчим станет консулом, и я смогу вернуться.

– Все не так быстро и не так просто, как ты думаешь. В течение некоторого времени всем членам семьи Катилины будет грозить опасность, в каком бы месте поблизости от Рима они ни находились.

– Что ж, тогда давай простимся до лучших времен.

Она слегка подалась вперед и поцеловала меня с таким видом, будто мы расставались всего на день, а потом развернулась и скрылась за дверьми особняка.

С унылым видом я направился к Форуму. Я знал, что мы с ней простились навсегда. Если мне и доведется увидеть Аврелию вновь, то только закованную в цепи, когда ее поволокут на казнь. Я молил богов, чтобы ей, по крайней мере, удалось спасти жизнь. Меня больше не тревожила ее причастность к преступлениям, ибо я перестал видеть невинность в окружающем меня мире.

В следующие два дня Рим охватило зловещее затишье. Город постепенно погружался в зимнюю спячку. Жители лениво коротали дни, ожидая возвращения весны, флоралий и прочих ритуальных подтверждений тому, что Прозерпина покинула ложе Плутона и вернулась в мир смертных. Поэтому вести, которые потрясли город на утро третьего дня, были вдвойне ошеломляющими.