355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Майерс » Серебряный Вихор » Текст книги (страница 21)
Серебряный Вихор
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 10:26

Текст книги "Серебряный Вихор"


Автор книги: Джон Майерс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

25. Сомнительный провожатый

Не прошло и часа, как дорога круто взяла вверх.

Теперь, когда долина осталась позади, ветер пронизывал меня до костей. Я поплотнее закутался в вонючее одеяло, которым чалый укрывал меня на ночь. К рассвету я уже одолел первый перевал и оказался на изрезанной оврагами плоской возвышенности, заросшей чахлой травой и колючим кустарником.

Я подумал, что цивилизованные лошади, которые держали меня в плену, вряд ли поселились бы здесь из-за явной нехватки корма. Однако, завидев на горизонте дымок, приблизился к нему не без опаски.

Вскоре я увидел перед собой широкую лощину, по которой протекал довольно полноводный ручей. Истинное сокровище среди пустынной, засушливой местности: воды в нем хватило бы и для самого большого стада. Впрочем, коровы на бережке уже давным-давно забыли о жажде. Как рассевшиеся вокруг грифы – о голоде…

От процветавшего некогда здешнего ранчо тоже остался один скелет. Крыши не сохранилось почти ни одной. Глинобитный жилой дом дышал на ладан. Стены его обвалились – и только из неприглядной на вид боковой пристройки курился дымок. Не будь мой желудок так пуст – я бы довольствовался глотком воды из ручья. Однако ноги у меня подкашивались, и я свернул на заросшую сорняками тропинку, которая вела к покосившемуся крыльцу.

На мой стук отозвались не сразу. Переступив порог, я очутился в просторной, скудно обставленной комнате. У очага возился сгорбленный бородатый старик в набедренной повязке. За отсутствием камина дым уходил прямо через отверстие в потолке. Сумрачный свет просачивался внутрь только через окна, смотревшие во внутренний дворик.

Хозяин с явным усилием повернул голову в мою сторону. Как только глаза мои немного свыклись с темнотой жилища, я едва удержался от изумленного возгласа. Лицо старика сплошь покрывали кровавые чирьи. И не только лицо – но, насколько я мог разглядеть, и все тело…

– Доброе утро, – сказал я, так и не дождавшись приветствия.

– Для кого доброе, для кого нет, – угрюмо пробурчал хозяин.

Имело ли смысл втолковывать ему, что я к этим счастливчикам не отношусь?

– Я иду со стороны долины, – начал я. – Всю ночь без привала, и хоть бы одна живая душа навстречу, Вы не подскажете, где тут можно перекусить?

Раздумывая над моим вопросом, старик медленно, словно сомнамбула, раскачивался взад-вперед, потом горестно заговорил:

– Да, мы все еще не чураемся здесь пищи, хотя чего ради – вряд ли кто объяснит. Мне вот-вот принесут поесть, и тогда вам представится случай продлить свое существование, коли вы сочтете это нужным.

– Отлично, – я потер руки, хотя тон хозяина делал неуместным наличие аппетита.

Увидев в углу табуретку, я придвинул ее поближе к огню.

– Утречко-то выдалось прохладное. Хозяин, выдержав по своему обычаю паузу, в ответ заметил:

– А пальто у вас не ахти какое.

– Что поделаешь: лучшего не нашлось. Разговор, казалось, готов был на этом прерваться, однако минуту-другую спустя хозяин указал на плащ с капюшоном, свисавший с гвоздя в стене.

– Вот накидка одного из моих сыновей: хотите – забирайте себе.

– Спасибо большущее! Охотно возьму. Предложение, естественно, меня обрадовало, но из вежливости я добавил:

– Надеюсь, ваш сын не будет против?

– Вряд ли он что-нибудь возразит, – продолжал старик тем же бесцветным, монотонным голосом. – Он уже умер – да и все другие мои сыновья тоже умерли.

Мне не оставалось иного способа замять неловкость, как только снять с гвоздя и примерить подарок. Это была длинная, мне чуть не до пят, хламида из верблюжьей шерсти, легкая и теплая.

– Красотища! – воскликнул я с наигранной беспечностью, которой тут же устыдился. – Кстати, я еще не представился: Шендон.

Слова мои повисли в воздухе. Старику понадобилась целая вечность, чтобы повернуться ко мне лицом. Наконец он распрямился и впился в меня огненным взглядом. Гнев старика застал меня врасплох, однако инстинктивно я чувствовал, что вовсе не я тому причина.

– Иов, – отрекомендовался он.

Чирьи вылетели у меня из головы – и я протянул было руку, но он смотрел куда-то мимо меня. По-видимому, он не слишком нуждался в моем обществе, но не мог же я уйти, не дождавшись обещанного завтрака.

– Очень рад, – проговорил я. – Еще раз большое вам спасибо, мистер Иов.

– Просто Иов. Вез мистера. Имя – это единственное, что у меня еще есть. Все остальное отобрано.

Мою благодарность он, казалось, пропустил мимо ушей, но тут же выяснилось, что я ошибался.

– Перед уходом я дам вам еще сандалии, они вам пригодятся, – торжественно заявил он, подбрасывая в огонь полено.

Кочергой ему служил обломок обгоревшей наполовину доски. Приглядевшись, я различил на ней какие-то буквы. Разобрать их вверх ногами было не так-то просто, однако я умудрился прочесть уцелевший от огня один-единственный слог «Тем…».

Меня подбросило как от удара током.

– А что там дальше было написано? Случайно, не «Тёмная Башня»?

– Да-да, именно так.

– Где же этот указатель находился? – не отставал я.

– Когда я приобрел это поместье, он был прибит к старому тополю, который стоял вон там. – Старик ткнул в сторону дороги раздувшимся от волдырей пальцем. – Потом началась вся эта кутерьма, коровы все до единой передохли от чумы, и кочерга из дома тоже куда-то пропала. Пришлось заменить ее вот этой самой доской. Она хороша тем, что древесина в ней уж больно прочная – не сравнить со здешними тощими палками.

– Но куда именно эта надпись указывала? – упорствовал я.

Иов, пытаясь припомнить нужное направление, принялся озираться по сторонам.

– Вон туда, за дом: там начинается тропка, которая ведет в горы.

В эту минуту на пороге появилась убитая горем женщина с котелком похлебки в руках. По распоряжению Иова она принесла для меня тарелку, а чуть позже – и пару сандалий.

– А вы сами когда-нибудь туда заглядывали? – поинтересовался я, когда мы вновь остались вдвоем.

– Дальше границы моих владений не бывал – это в полумиле от края леса. – Иов облизал ложку и с горечью покачал головой. – Я обычно объезжал свои пастбища верхом, когда еще мог держаться в седле.

У меня у самого от забот голова шла крутом, тем не менее я почитал себя обязанным отплатить Иову за гостеприимство сочувствием к его невзгодам.

– Да, что и говорить, трудненько вам пришлось, – участливо сказал я. – Хлебнули лиха вдоволь, верно, старина?

Глаза его вновь сверкнули плохо скрываемым негодованием.

– Я несу на себе худшее бремя, какое суждено всем нам, – бремя существования.

У меня было точно такое же чувство, но что толку? Чаще всего нас подстрекает дурацкое стремление побудить собеседника легкомысленно относиться к своим тяготам, но зато собственные неприятности мы охотно изображаем как настоящие бедствия.

– Выходит, по-вашему, жить на свете – тошнее всего?

Мой вопрос окончательно вывел его из равновесия. Не спуская с меня неистово пылающих глаз, он с пеной у рта принялся декламировать яростной скороговоркой:

 
Мы родимся на свет, чтоб страдать до кончины,
А зачем жили мы – не узнаем причины.
Не узнаем вовек, кто себе на забаву
Сотворил нас и кто учиняет расправу.
Нас позвали за стол – так накрытый, что чудо,
Но повар, свихнувшись, перепортил все блюда.
Мы с расчетом свои замышляем поступки,
Но итоги ничтожней трухлявой скорлупки.
Наше тело и ум совершенны на диво,
Но они меж собою грызутся сварливо
И за первенство спорят весь век неустанно,
Досаждая друг другу в войне постоянной.
Оба пола в соитье не ведают счастья:
Плоть враждует с душой, раздирая на части
Наслаждения наши, – ведь радостям тела
До сердечных забот ни малейшего дела
Нет в союзе погибельном. Страстью томимы,
Себе же на горе потомство плодим мы.
Наши дети отцов ненавидят сыздетства,
Ибо наше ничтожество – вот их наследство.
Для несчастных сынов мы – козлы отпущенья:
Мы привязаны к ним, но не знать нам прощенья.
Как и нам, суждена им одна безнадега —
И мозгов в голове у них тоже немного.
Жизнь отнимет у них все, что юность сулила,
А в конце, как и нас, поджидает могила.
Но упорно – хоть тресни – бубним и талдычим,
И жестокую силу трусливо величим,
Продолжая обман из колена в колено
Жалкой басней: все сущее, мол, непременно
Вышней волей продумано в каждой детали.
Возносите хвалы – и забудьте печали!
Вот бессмысленный треп туполобой оравы —
Глас народа бредовый, нелепый, гугнявый.
Прочь бегите вы, прочь, дурни с писаной торбой,
От того, кто вкусил умудренности скорбной!
 

Вспышка длилась недолго. Иов замолчал, сник и вновь принялся за еду с таким видом, словно в доме лежал покойник.

Возразить мне было нечего. Кое-что из того, что он сказал, вполне отвечало сумятице у меня в голове – мыслям и чувствам, угнетавшим меня с тех пор, как я покинул Замок Ниграмус. Иов прояснил мне многое: его страстная обвинительная тирада открыла мне глаза на мое собственное положение. Я и так с горечью сознавал, что похож на перекати-поле, в изобилии попадавшиеся мне на каждом шагу близ дома Иова, – ни свежих побегов, ни прочных корней у меня нет. Со времен юности я не встретил еще ни единого человека, который дорожил бы моим обществом. Теперь действительность предстала мне в еще более ужасном свете. Дело было не только во мне самом – и не в том, что судьбе угодно было обделить меня счастьем. Мне вдруг сделалось понятно, что на достижение в нашем бренном мире хоть чего-либо мало-мальски стоящего незачем и надеяться.

Поначалу я собирался попросить у Иова разрешения немного передохнуть под его кровом, однако сон с меня как рукой сняло. Меня подгонял вперед неодолимый зуд, подобный тому, какой побуждает иного растравлять свои едва зажившие раны. Мне предстояло убедиться в истинных размерах зла, и я роковым образом был уверен, где именно смогу бросить лот в грозную пучину.

Хозяин дома, казалось, перестал меня замечать, однако едва я пошевелился, он поднял голову.

– Вы все еще намерены туда отправиться? – глухо спросил он, показывая на обгоревшую доску. – Добра не ждите. Вам оттуда не выбраться.

– Знаю, – ответил я твердо, стараясь сохранить спокойствие. – Иду навстречу тому, что меня ждет. Не хочу дожидаться, пока оно само нагрянет.

Я пересек расположенное на косогоре пастбище, миновал густой ельник и не без труда взобрался по каменистым уступам на крутой перевал, всходивший едва ли не под самые облака. Там я сбился с пути, но, одолев горный хребет, напал на новую тропку, по которой через жидкий кустарник и заросли болиголова выбрался на дорогу.

Местность выглядела безотрадно. Над головой нависали тяжелые тучи, через свинцовую толщу которых, казалось, сроду не пробивался луч солнца. Однако суровый этот край некогда был, по всем признакам, обитаем. Кое-где, среди куч можжевельника и обнажившихся горных пород, поросших грязно-серым лишайником, желтела нескошенная луговая трава. Растерявшие листву деревья были в незапамятные времена явно посажены рукой хозяина, заботившегося о густой тени у входа в дом. Теперь вместо домов чернели одни только ямы, над которыми свисали скрюченные от дряхлости ветви. Изредка попадались полуразрушенные заборы из грубо обтесанного камня. Что они ограждали теперь, кроме пустоты и заброшенности?

Шел я долго, силы мои были на исходе. Близился уже закат, однако окрестности становились все менее и менее привлекательными. Одолев еще один мощный кряж на подступах к Титанам, я увидел, что дальше дорога разветвляется. Сказать, что я обольщался иллюзиями, было бы пустой тратой слов, но все же, надо сознаться, думал найти на перепутье хоть какой-нибудь ориентир. Надежда меня обманула – и я застыл у развилки столбом, тупо глядя в пространство перед собой.

Не знаю, долго ли я так простоял, но через какое-то время почувствовал, что я не один. За спиной послышалось странное постукиванье, сопровождаемое ширканьем о дорогу. Собравшись с духом, я обернулся и увидел незнакомца, который как нельзя лучше вписывался в пейзаж. Настороживший меня стук производил проворно переставляемый им костыль: делая шаг вперед, незнакомец всякий раз волочил свою опору за собой по дорожной пыли.

Зная по прежнему опыту, что все оборванные калеки – обычно попрошайки, я по привычке обратился к нему довольно резко, как если бы он пристал ко мне на станции окружной железной дороги:

– Ну, чего надо?

Бродяга, ничуть не смутившись, усмехнулся с откровенной наглостью.

– А может, лучше тебя самого об этом спросить? – скрипучим голосом осведомился он. – Вид у тебя такой, будто ты заблудился.

Трудно передать, насколько он меня разозлил, однако другой помощи ждать было неоткуда, и я постарался сдержать раздражение.

– Что-то не вижу здесь дорожного указателя. Бродяга сплюнул и, тряхнув костылем, поинтересовался:

– А куда топать изволили?

Желание поскорее от него отделаться боролось во мне со стремлением разузнать поточнее, где мы находимся.

– Сразу и не скажешь. Я решил уклониться от прямого ответа. Бродяга подтащился ближе и вплотную придвинул ко мне свою грязную физиономию.

– Но куда тебе охота попасть, сказать-то можешь, верно?

Открывать свои карты мне, признаться, не очень улыбалось, и я промямлил:

– Да так, в разные места планировал заглянуть. – Но потом вдруг решился и выпалил: – Сгодится, к примеру, и Темная Башня.

Бродяга иронически фыркнул.

– Мозгляк мозгляком, а тоже повыше норовит метнуть… Ты хоть соображаешь, что там тебя ждет?

Я стиснул кулаки, но усилием воли подавил гнев, вспомнив об его увечье.

– Не твое собачье дело! Если знаешь, как туда добраться, – выкладывай!

– Еще бы не знать! Кому как не мне… Нимало не сконфуженный моим бешенством, он продолжал ухмыляться, явно забавляясь безвыходностью моего положения.

– Темная Башня? Не та ли, что на берегу карового озера Эшеров?

Сначала я решил было, что он задумал втереть мне очки, но при этих словах сомнения мои развеялись, и досада в душе улеглась.

– Та самая.

Минуту-другую он усердно скреб концом костыля по щебню, явно задавшись целью подольше меня помучить. Потом с дьявольски лукавым видом прищурив глаз, повернул голову в сторону, словно обращался к кому-то третьему:

– Я его спрашивал-спрашивал, чего ему там надо, а он уперся – и ни в какую. Ни слова из него не вытянешь.

– Ну хорошо. – Уверившись, что предо мной человек сведущий, я счел бессмысленным увиливать от прямого ответа.

– Что меня ждет в башне, понятия не имею. Догадываюсь, но смутно. Там еще есть какая-то Пещера Гнипахеллир – не слыхивал о такой?

Бродяга пристально всматривался в кончик своего костыля, которым больше уже не размахивал. Потом вдруг вскинул на меня засверкавший нехорошим блеском взгляд.

– Ты что, в самом деле собираешься проникнуть внутрь?

Головоломность предстоящей мне задачи поглощала меня целиком, и сил для того, чтобы возмущаться, уже не было.

– Как получится. Может быть, только сделаю там привал. Вообще-то, конечный пункт моего маршрута – Иппокрена.

– В таком случае пещеры тебе не миновать, – проговорил он с неожиданной жесткостью. – Но одному тебе туда не попасть… живым, по крайней мере.

Безапелляционный тон бродяги заставлял прислушиваться к его словам. Я только беспомощно развел руками.

– Так или иначе, выбора у меня нет. Надо – значит надо.

– Вот это другой разговор, – вскричал он. – Надо – значит будет. Гляди!

С этим восклицанием бродяга отшвырнул костыль и выпрямился во весь рост. Теперь он оказался выше и гораздо стройнее меня, грязь с замурзанного лица исчезла бесследно, и взгляд приобрел твердое, решительное выражение. Одним рывком он сдернул с себя изодранную накидку и очутился в кожаном жакете с пряжкой на поясе и туго облегающем черном трико.

– Фаустофель, – представился он, наслаждаясь моим изумлением. – Готов указать дорогу и сопроводить дальше. За определенную плату.

– Разумеется, не бесплатно, – поддакнул я, растерянно озираясь вокруг себя. Преобразившийся встречный в новом обличий нравился мне еще меньше, но без провожатого, я чувствовал, было не обойтись.

Уже сгущались сумерки, а ночью, я знал, при такой облачности опустится темнота – хоть глаз выколи.

Я обернулся к Фаустофелю, не сводившему с меня цепкого взгляда.

– Твои условия? Денег у меня кот наплакал.

– Деньги мне ни к чему. Заруби это на носу с самого начала. И помни: на всякие штучки-дрючки я с тобой времени терять не собираюсь. Дело прежде всего. А запрос у меня нешуточный. Боюсь; дрогнешь.

Мне в тот момент было не до страха, но профессиональный навык требовал держать ухо востро. Не хватало только, чтобы тебя околпачили… Я испытующе прищурился:

– Давай выкладывай, посмотрим.

– Ладно. Дай мне слово – а если дашь, уж я позабочусь о том, чтобы ты его сдержал, – дай мне слово, что последуешь за мной всюду, куда бы я тебя ни повел, – хоть в самое пекло.

Он дружески похлопал меня по плечу, и по всему моему телу прошла судорога.

– Уговор наш останется между нами, Предложение необходимо было обмозговать.

– А это по пути к месту моего назначения – или как? – припер я собеседника к стенке.

– По пути моего следования, – уточнил он. – Короче, если я уклонюсь в сторону, наш контракт немедленно аннулируется.

Склоняясь к соглашению, я все еще не мог вполне избавиться от сомнений и боязни. Пересилило ясное понимание того, что, отвергнув его помощь, я рискую остаться вообще на бобах.

– Так и быть, по рукам! – решился я и попытался разрядить напряжение шуткой: – Может, нужно расписаться?

– Кровью! – прогремел он. – А ну, давай сюда! Прежде чем я успел что-либо сообразить и отдернуть левую руку, Фаустофель выхватил из-за пояса кинжал и полоснул по моему запястью. Окунув палец в брызнувшую кровь, он что-то написал им по воздуху.

– А теперь пошли! – бросил он мне, сворачивая налево. Я заторопился вслед, стараясь не отставать ни на шаг.

Если местность и раньше не внушала особого веселья, то теперь нас окружало беспросветное отчаяние. Убитые горем деревья застыли в безвыходной муке, воздев к небу узловатые ветви; отверстия от выпавших сучьев казались пустыми, выплаканными глазницами. Картина, представшая впереди, на верхушке холма, удручала еще более. Сколько я ни убеждал себя, что это всего-навсего скрещенные стволы двух согнутых берез, взгляд упорно видел перед собой страдальчески распростертое тело, обнаженное для наказания кнутом.

Как раз у этих берез тропа резко уводила вбок. Не озаботившись предупредить меня об этом, Фаустофель нырнул в чащу.

– Полегче, Серебряный Вихор! Смотри не наступи на скелет.

Я не стал у него выпытывать, откуда он узнал о прозвище, которое мне дал Голиас. Однако последовать его совету было затруднительно. Вся эта страна, в которой я оказался, виделась мне полуразложившимся трупом – костяком с уцелевшими на нем клочьями кожи и пучком волос на оголившемся черепе.

Стояла редкая для осенних вечеров духота. Я обливался потом, однако (думаю, без Фаустофеля тут не обошлось) не испытывал ни голода, ни усталости. Он шагал широкими шагами, и я едва поспевал за ним. Споткнулся только однажды, замешкавшись у отвратительного на вид ручья, который мне очень не хотелось переходить вброд. Мой спутник меня подбодрил: я ступил в вязкую жижу – и с омерзением ощутил под ногами встревоженное шевеление кишащих в ней неведомых тварей.

– Ручей впадает в озеро Эшеров, – пояснил Фаустофель. – Еще немного, и мы у цели.

Вскоре мы в самом деле приблизились к озеру вплотную, но даже у самой кромки я ровным счетом ничего не видел.

Поверхность зловонного пруда совершенно не отражала света, и береговая линия угадывалась только по отсутствию деревьев. Мы остановились под раскидистым вязом, сплошь увитым лианами: в полутьме он нависал над нами диковинным грозным чудищем.

– Вон твоя башня, – отрывисто бросил Фаустофель. Выяснилось, что я давно уже смотрю на нее, но не вижу в упор.

Я ожидал увидеть нечто вроде монумента Вашингтону. Передо мной же смутно вырисовывалось приземистое сооружение с продавленной крышей, едва возвышавшееся над тесно обступившими его деревьями. Для чего предназначалась эта неказистая постройка – оставалось только гадать. Одно можно было сказать наверняка: находиться внутри нее могли только те, кто навсегда распрощался с радостями жизни.

На душе у меня было препаршиво, но, не желая ударить лицом в грязь перед Фаустофелем, я беспечно полюбопытствовал:

– Есть хоть одна живая душа в этой будке?

– Это нам еще предстоит выяснить, – послышалось в ответ.

Издалека донеслись раскаты неурочного в это время года грома. Пока мы огибали озеро, гроза разразилась над нашими головами. Все вокруг окончательно заволокло мраком.

– Мы не заплутаем? – прокричал я моему спутнику в самое ухо. – Не лучше ли переждать, пока прекратится ливень?

Фаустофель презрительно повел плечом:

– Какое заплутаем! Я здесь свой. – Его двусмысленный тон вполне соответствовал загадочности фразы. – Держи меня за полу, если не разбираешь дороги.

Как он сам исхитрялся не оступиться – ума не приложу. Не видно было ни зги. Непроницаемую тьму прорезали зубчатые молнии: их ослепительные вспышки выхватывали из мрака недвижное озеро и так называемую башню, к которой мы приближались медленно, но верно.

Башня, как выяснилось, стояла на островке у противоположного берега озера. Между островком и сушей был перекинут небольшой мост. Это меня несколько обнадежило, так как плюхнуться в тошнотворную пучину я не согласился бы ни за какие блага в мире. Даже ради того, чтобы найти укрытие от проливного дождя. Признаюсь, стремление к заветной башне отступило на второй план перед желанием поскорее спрятаться под крышей. Страха перед грозой я никогда раньше не испытывал, но на сей раз молнии ударяли прицельно, с невиданной меткостью. На моих глазах вековой дуб разлетелся в щепы; то и дело в лесу раздавался сокрушительный треск и грохот падающих стволов.

Мост был уже шагах в десяти от нас. Сверкнувшая молния парализовала нас на месте. Но вслед за рыбой-лоцманом не замедлила явиться и настоящая акула. Слепящий зигзаг распорол небо надвое и жахнул точно в самую макушку башни. От ужасающего грохота мои барабанные перепонки едва не лопнули, однако я с тревогой различил, как из темноты донесся отчаянный вопль. Едва ко мне вернулась способность воспринимать окружающую действительность, я сразу же впился глазами в черноту. На помощь мне пришла третья вспышка. Я отчетливо увидел, что башня рухнула. А через мост, спасаясь от града камней, бежит сломя голову охваченный паникой человек, с лицом, искаженным от безумного страха.

Второй раз мне уже не пришлось его увидеть. Нас он, по-видимому, не заметил. Окликать его было бесполезно: оглушительный раскат грома заставил землю под нашими ногами содрогнуться. При свете новой вспышки я напрасно искал его глазами: он бесследно исчез.

Я никак не мог решить, что лучше: претерпевать бедствие в одиночестве, как этот несчастный, или же делить компанию с моим проводником. Фаустофель либо без труда следил в кромешной тьме за выражением моего лица, либо свободно читал мои мысли. Небо сотряслось от очередного удара. Едва рокот затих, послышался саркастический голос Фаустофеля:

– Тебя как будто занимал вопрос, обитает ли кто в этой башне? Так вот, теперь я склоняюсь к тому мнению, что, скорее всего, нет, не обитает.

– Что же нам теперь делать? – потрясенно спросил я, пропустив его иронию мимо ушей.

– Перебраться через мост.

Прежние обстоятельства, побуждавшие меня стремиться к названной цели, утратили теперь значение. Но это мало меня трогало: мыслить логически я был не в силах. Исковерканное ужасом лицо бегущего человека – вот что стояло у меня перед глазами. Угроза гибели под обломками не могла быть единственной причиной обуревавшей его паники. Бывают разрушения пострашней падающей башни: судя по всему, беглецу пришлось столкнуться с более жутким зрелищем – обнаружить признаки неминуемой гибели в ком-то из близких или в себе самом… Мысль о том, чтобы приблизиться к месту адского испытания, заставила меня отшатнуться.

– Перебраться через мост? Лучше не надо.

– Думаешь, я позволю тебе увильнуть? Молния высветила лицо Фаустофеля, залитое дождем. Оно выражало не раздражение, а скорее озабоченность.

– Предположим, я освобожу тебя от данной клятвы. Но разве ты отыщешь дорогу назад один, без меня? Не без оснований скажу, что нет.

Раздавленный сознанием полной неотвратимости, я не мог ничего ему возразить.

– Хорошо, идем вперед. Указывай путь. Не найдется ли поблизости хоть какого-нибудь закутка – защититься от непогоды?

– Единственное, от чего ты будешь защищен – так это от непогоды, – сообщил мне Фаустофель не без ехидства. – Это уж точно.

Мы вступили на мост и успели пройти несколько шагов, прежде чем вновь сверкнула молния. Впереди виднелась груда обломков: это все, что еще оставалось от башни. Кирпичи валялись всюду, однако похоже было на то, что башня обрушилась в какую-то громадную яму.

– Стоило мне протянуть руку – и это отняли, – пробормотал я.

Фаустофель промолчал. Мы продолжали идти, но через минуту он остановил меня словами:

– Взгляни-ка вон туда! Чуточку левее. И посмотри внимательней, что у тебя под ногами.

Очередная вспышка озарила развороченный подвал башни. Каменная стена обвалилась, обнажив скальное основание, в котором зиял пролом высотой в человеческий рост. Над ним были высечены две надписи: прочитать их я не успел, однако начал постепенно догадываться.

– Что там такое написано?

– На самом верху, – пустился в объяснения Фаустофель, – читаем: «Пещера Гнипахеллир. Осторожно – злая собака!» Пониже, над самым входом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Колени у меня подогнулись, но я постарался возразить как можно более твердо:

– Мне оставлять нечего. Надежд у меня давным-давно нет.

То, что неопровержимо имеет место в действительности, отрицать трудно: ко всякому убеждению следует подходить с деликатностью. Фаустофель же в ответ разразился безжалостно-язвительным смехом:

– Лжец! – вскричал он. – Отъявленный лжец! Все смертные и все нечистые питают надежды, хотя бы только одну-единственную: перестать быть. Существование надежда красноречивей всего иллюстрирует изощренную жестокость небес, а жестокость – самое главное их отличительное свойство. Представь себе злонамеренную силу, которая при жизни подвергает нас утонченнейшим пыткам и в то же время потчует дурманным зельем, заставляющим верить, что полоса бедствий должна когда-нибудь кончиться. Бодрствуя, никто из наделенных разумом не в состоянии избавиться от этого безумства. Взять хотя бы тебя самого. Тебе прекрасно известно, что в жизни твоей нет ничего стоящего, однако в эту минуту ты больше всего надеешься на то, что тебе не придется лезть в эту дыру.

Вход в пещеру я мог видеть теперь и с закрытыми глазами. Мысль о нем буравила мне голову насквозь.

– По-твоему, придется? – Я промок до нитки, но во рту у меня было сухо. – Обхода нет?

– Придется, приятель, придется… И обхода нет.

– Но куда эта пещера ведет, что там внутри?

– Она ведет в прогнившую сердцевину мироздания, – провозгласил Фаустофель. – И что может оказаться внутри хода, проделанного червяком?

Потеряв голову от ужаса, я рванулся было в сторону, но Фаустофель стиснул мне локоть железной хваткой. В тот же миг меня подбросило вверх и понесло по воздуху. Когда я вновь оказался на ногах, от непогоды и в самом деле осталось одно воспоминание. Дождя не было и в помине. Я стоял внутри пещеры.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю