355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Мастерс » Ночные гоцы » Текст книги (страница 23)
Ночные гоцы
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:03

Текст книги "Ночные гоцы"


Автор книги: Джон Мастерс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Он осторожно прикрыл дверь, взял левую руку Кэролайн и прижал к щеке. Он сказал:

– После битвы, родная.

– После битвы? – она медленно покачала головой. – Нет, сейчас. Мы вместе прошли длинный путь. Мы не понимали друг друга, в большом и малом. Мы были ничуть не лучше, чем бедный мистер Делламэн, который считал себя лисицей, а был кроликом, предназначенным на съедение. Или полковник Булстрод, который знал так много, что не мог поверить в правду. Со мной такого больше не случится. Я знаю, что твою жену убили у тебя на глазах всего несколько недель назад, и ты думаешь, что не имеешь права говорить, но – скоро будет битва. Я люблю тебя. Я полюбила тебя с первого взгляда. И я должна это сказать, потому что… я это я. Должна из-за того, что с нами случилось. Я никогда не придавала большого значения женской скромности, но когда-то у меня была гордость. Должна, потому что будет битва.

– Когда-то я думал, что ты – бесчувственная эгоистка, – сказал он. – Потом решил, что ты не совсем настоящая – больше озабочена идеями и вещами, чем людьми.

– Я ревновала, и была в ярости, что не могу держаться от тебя подальше. Я не хочу ничего знать про Рани, но я ее ненавижу. Майор де Форрест не смог меня понять; я его не виню.

– Потом я вообразил, что ты – святая.

– Это было ужасно. Я видела, как ты мысленно встаешь передо мной на колени. Знаешь, как безумно я была счастлива, когда выпала из этого шкафа! Разве не смешно? – она нежно рассмеялась. – Потому что ты увидел во мне женщину. До этого тебя что-то удерживало, что-то страшное – но все равно, я этого хотела.

– У меня были греховные мысли – представления, мечты – о тебе, Кэролайн.

Она провела рукой по его волосам.

– Я – женщина. Ты знаешь, что я мечтала о тебе по ночам, и ни один мужчина никогда не касался меня? За последние полгода я узнала о любви все – кроме этого. Я не верила, что между мужчиной и женщиной может существовать любовь, только господство и подчинение. А теперь я изучила каждый ее уголок – кроме этого. Мне не стыдно. Коснись меня, прежде чем уйдешь.

Он положил руки ей на талию и поцеловал каждую грудь по очереди. Под испачканным ситцем ее сари набухли соски и он пригладил их губами. Она вздрогнула, втянула воздух и плотнее прижала к себе его голову. Через минуту она наклонилась и прошептала ему в ухо:

– Так это и есть тайна?

Он скакал вверх по Хребту по направлению к реке, пока не добрался до улицы Раванов, и свернул прямо на нее. Узкая дорога была переполнена солдатами. Все подразделения двигались в одном и том же направлении, то быстро проталкиваясь вперед, то замирая на месте, когда впереди образовывалась давка. Над дорогой стояла пыль. Бряцала амуниция. Снова наступало раннее утро десятого мая. И если бы над домами поднялись языки пламени, он бы обезумел и принялся прорубать себе дорогу к Робину и Кэролайн. Солдаты не смотрели по сторонам и не видели, кто толкает их вперед, и, сидя в седле, он слышал, как они переговариваются на разных языках:

– В чем дело, Том?

– Наш Наполеончик вроде как решил подогреть нас очередной проповедью. Только пусть не уговаривает нас быть паиньками!

– А с чего мы при полном снаряжении? Это чертовски опасно, скажу я тебе.

– Ты бы лучше заткнул пасть!

– Куда мы идем, брат?

– На рыночную площадь. Генерал-сахиб будет наставлять нас перед битвой. Таков обычай.

– Да, таков обычай. Генерал-сахиб рычит, подобно льву. Я не понимаю ни слова из того, что он говорит.

Он внимательно вслушивался в интонации сипаев. Слова сами по себе ничего не значили. Но он знал, что надо искать, и находил – скрытое напряжение, тревогу, ожидание. Им не было известно, когда прозвучит сигнал, но были готовы и не могли этого скрыть.

Западным концом улица вливалась в мощеную площадь, и снова начиналась на другой ее стороне. Еще одна, более узкая улочка вела на площадь с юга – сейчас она оказалась справа от него. По левую руку стоял сплошной ряд домов, а сразу за ними, как ему было известно, текла река. Генерал, восседая на огромном жеребце, расположился там, где площадь снова переходила в улицу Раванов. Он разговаривал с двумя офицерами. Один – смуглый подполковник в гренадерском мундире – стоял по стойке «смирно»; это мог быть только подполковник королевской службы Демпси. Второй был верхом на лошади; через седло была перекинута тигровая шкура, а сам он носил высокий медный шлем с черным бунчуком из конского волоса. Капитан Кэйбл из Бенгальской легкой артиллерии. В закатном свете солнца лицо Демпси выглядело окаменевшим, а губы Кэйбла были сжаты в жесткую линию. Родни услышал, как генерал сказал:

– Только этого. Для тщательного расследования нет времени. По местам, джентльмены.

Офицеры отдали честь и разошлись, и Родни доложил о прибытии. Подъехал еще один всадник, и, не говоря ни слова, занял место у него за спиной, прямо за его лошадью. Он заметил, что это риссалдар, облаченный с синий с золотом мундир бомбейских улан – худой, седеющий старик, с глубоко запавшими глазами, белыми усами и плотно сжатыми губами.

Пехотинцы заполнили площадь и заняли отведенные им места. Крыши стали растворяться в наступающем сумраке. На небе замерцали первые звезды. В сгущающейся мгле фасады домов слепо смотрели на площадь закрытыми ставнями окон. Ни раздавалось ни звука, кроме топота и бряцанья солдатских шагов, и хриплого дыханья генеральского жеребца, шумно втягивавшего ноздрями воздух. Родни еще мог различить белую линию форменных брюк и тусклую массу красных мундиров; впереди, футах в тридцати[132]132
  В девяти метрах.


[Закрыть]
от генерала, стоял строй гренадеров. За ними – еще гренадеры, потом – ряды туземной пехоты. Ни бомбейских улан, ни английских артеллеристов Кэйбла он не заметил. Гренадеров было заметно меньше, чем стоявших за ними сипаев, и он решил, что их них составили все внешние сторожевые посты, следившие за рекой и подходами к броду. Штыки примкнуты не были; он глядел на тусклое красное море, белое снизу и черное сверху.

Передний ряд гранедеров неподвижно стоял прямо перед ним, четко соблюдая крохотную дистанцию. Это были низкорослые выходцы из лондонских трущоб, с плохими зубами и острыми подозрительными лицами. Они переговаривались между собой, передавая друг другу какое-то сообщение. Он глянул поверх них на сипаев – и он снова был на Хребте в Бховани, перед пылающим зданием суда. У него перехватило дыхание и он покачнулся в седле. Их глаза бегали из стороны в сторону; они все время подергивались; и каждый ждал знака или сигнала. В руках они сжимали винтовки, в подсумках у них было полно патронов и пороха, а британские солдаты стояли к ним спиной. С беззвучным стоном он подал лошадь вперед.

Сэр Гектор Пирс приподнялся в стременах:

– Парад! Смирно!

Родни остановился; три тысячи человек разом замерли по стойке «смирно». Эхо еще отдавалось от стен домов, когда на улице Раванов загремели колеса и застучали копыта. Генерал отъехал в сторону, коротким кивком велев Родни сделать то же самое. Одно из другим из узкого прохода вырвались восемь орудий, растянулись в цепь и, подскакивая на брусчатке, развернулись на пустом пространстве перед гренадерами.

Родни смотрел на лица стоявших сзади сипаев. Они отчаянно ждали сигнала, но никакого сигнала не было. Из-за стоявших плотными рядами гренадеров они не могли разобрать, что происходит, но видели, как скачут ездовые, и слышали, как бренчат зарядные ящики. Позади и слева появились взводы гренадеров. Они перекрыли остальные выходы с площади и стали «вольно». Справа сплошной стеной высились дома. Только что в строю не было не единой искры – только красное, черное и белое. Теперь у выходов с площади сверкали острия штыков, и мрачным блеском отсвечивали дула пушек, орудийные колеса и медные шлемы.

Кэйбл, понукая лошадь, приблизился к генералу и стал рядом. Внезапно луч закатного солнца упал на полосы тигровой шкуры, украшавшей его седло. В сипайских полках зашевелились и закачались кивера. На мгновение Родни увидел потрясенное лицо полковника Хэндфорта.

Артиллеристы навалились всем весом на колеса и лафеты орудий. Лафетные станины обрушились на брусчатку. Заложили порох, потом картечь. Но ближайшее к нему орудие снарядом не зарядили. Прибойники взлетели в воздух, подающие подхватили их. Артиллеристы выстроились вокруг орудий в боевом распорядке. У казенника каждой пушки стоял наводчик и держал в руке горящий фитильный пальник.[133]133
  Деревянное древко, имеющее на одном конце железные щипцы с винтом, в которые вставляется тлеющий конец фитиля, остальная часть которого обматывается вокруг древка.


[Закрыть]

Кэйбл пробормотал:

– Все готово, сэр.

Генерал откинул назад голову и скомандовал:

– Парад! На… караул!

В двух сипайских полках рванулись вверх взятые на караул винтовки. Британские офицеры подняли сабли, прижали рукояти к губам, и взмахнули клинками вверх и вперед, салютуя генералу. Полки вытянулись в беспомощном молчании.

Потому что гренадеры и не подумали выполнять команду. Вместо этого каждый рядовой развернулся кругом и взял на прицел стоявших позади туземных солдат. В нескольких местах гренадеры расходились вперед и в стороны, открывая проходы в солдатских рядах. В конце каждого прохода стояла пушка; сипаи смотрели в дула заряженных винтовок, а там, где гренадеры расступились, – в черные жерла пушек; в вечернем сумраке ярко горели фитили, от них поднимались клочья дыма.

Передние ряды сипаев заколебались. В подступившей темноте Родни не мог различить выражения их лиц. Генерал распорядился по-английски:

– Полковники Хэндфорт и Морэй! Будьте любезны, велите своим людям сложить оружие. И штыки тоже. Скажите им, что при малейшем сопротивлении оба полка будут расстреляны в упор. В противном случае никто не пострадает. И будьте любезны, велите британским офицерам отойти на фланги.

В первом ряду Восемьдесят второго полка Хэндфорт поднял голову и посмотрел поверх рядов гренадеров прямо в глаза генералу.

– Выполняйте приказ – и немедленно!

Хэндфорт, запинаясь, повторил слова генерала на хинди. Позади него Морэй, тоже с запинками, отдал приказ Девяносто седьмому полку. По черным киверам прошла рябь. Сипаи складывали винтовки на землю и вновь распрямлялись. Британские офицеры стояли неподвижно. Родни слышал, как Хэндфорт велел им оставаться на местах, и, после паузы, Морэй повторил его команду.

Хэндфорт поцеловал рукоять сабли и внезапно переломил клинок о колено. Он отстегнул портупею и уронил ее на брусчатку; нащупав висевшие на мундире медали, он оборвал их и швырнул себе под ноги рядом с обломками сабли. Все британские офицеры в обоих полках последовали его примеру.

Одни сипаи продолжали стоять по стойке «смирно», другие плакали и срывали с себя медали и мундирные пуговицы, подражая своим офицерам. Они не знали, что им предстояло совершить; некоторые не догадывались об этом даже сейчас. Но что бы им не предстояло, время для этого ушло; и на его место пришло бесчестье. Гренадеры смотрели на них сквозь прицел винтовок; фитили медленно тлели у пушечных запалов. Они были сипаями Бенгальской армии, а теперь и они, и их офицеры стояли обесчещенными перед английскими рядовыми. Жерло заряженной вхолостую пушки глядело прямо в живот полковника Хэндфорта.

Родни неуклюже слез с лошади. Пытка закончилась, мили пыльных дорог были позади. Он сделал свою работу и выполнил свой долг. Он должен пойти к сипаям, к земледельцам, к друзьям, и помочь им поставить на место эту белую шваль. Он двинулся вперед. Его левая шека дергалась.

Риссалдар нагнулся в седле и придержал его за плечо:

– Это еще не конец, сахиб-бахадур.

Губы старика были обведены белой каймой, в глазах светилось мрачное сострадание. Родни остановился на ходу и замер. Рука риссалдара вцепилась в его плечо мертвой хваткой. В спину уткнулась лошадиная морда, и он схватился за уздечку. Генерал выкрикнул приказ. Гренадеры, держа винтовки на прицеле, шаг за шагом отступали назад; отхлынув, как река, они влились в пространство между пушками, и в конце концов уперлись в стены домов, заслонив фасады темной алой линией. Теперь на брусчатке во всей своей наготе стоял ряд пушек, каждая – как удар хлыстом по лицу, как копье, направленное в гордое сердце. Бенгальские туземные полки разом вздохнули, и Родни застонал. Вздох, переходящий в раздирающий рев толпы – тот самый вздох, который он слышал ночью в Бховани.

Со стороны улицы Раванов появился взвод гренадеров и промаршировал между пушками. В их рядах шел сипай из коридора, человек из Кишанпура. Позади него полковой сержант гренадеров, облаченный в традиционный фартук, нес топор и молоток. Колонна остановилась.

Генерал сказал:

– Полковник Хэндфорт, будьте любезны, переведите мои слова как можно точнее. Сипай Гирдхари Лал Панди из Восемьдесят второго полка Бенгальской туземной пехоты признан виновным в измене…

– Сипахи Гирдхари Лал Панди, бе-арси Бенгали ка палтан, сирхад ки гасур гунегар хони ки сабаб си…

– … приговаривается к смерти через расстрел из пушки…

– … топ пхутни си маут ка сазья хокум хогья…

– … старинное и общепринятое наказание за это преступление…

– … йо исси гасур ка ам саза хай…

– … приговор будет приведен в исполнение без отлагательств.

– … е саза ек дум карна кай хай.

Полковой сержант сорвал пуговицы с груди Гирдхари Лала. Штыком он подцепил мундир на спине и рванул с такой силой, что мощное тело покачнулось. Потом он взял молоток и стал заклепывать ножные кандалы, но Гирдхари Лал вырвался из его рук и в одиночестве промаршивал к заряженной пушке. Он встал и выгнулся так, что дуло уперлось прямо в центр спины.

Генерал распорядился:

– Еще раз прошу британских офицеров отойти на фланги.

Полковник Хэндфорт передернулся, но не двинулся с места. Никто не двигался с места, и риссалдар еще сильнее вцепился в плечо Родни.

Гирдхари Лал закричал громким голосом:

– Помни Мангала Панди! Теперь и всегда! Вставайте, братья! Еще не поздно! Вставайте!

Генерал поднял руку, замер и уронил ее. Наводчик поднес фитиль к запалу.

Воздух раскололся, раздался хлопок. Задребезжали ставни на окнах. Голова Гирдхари Лалла взмыла вверх и завертелась как черный футбольный мяч на оранжевом зареве неба. Образовавшийся при выстреле вакуум засосал внутрь куски плоти и обрызгал артиллеристов кровью и внутренностями. Тело разлетелось на части как треснувший кувшин с водой, и на лица сипаев и британских офицеров обрушился ливень крови, осколков кости и ошметков мяса. Полковник Хэндфорт, чье лицо превратилось в кровавую маску, прижал ладони к ушам и опустился на землю.

Один из гренадеров потерял сознание, и вместе с винтовкой с клацаньем рухнул на брусчатку. Родни и сам бы упал, если бы не рука, с такой силой вцепившаяся ему в плечо, что причиняла боль. Артиллеристы мрачно и неподвижно смотрели вперед залитыми кровью глазами. Дома слились в темную массу, и только фитили продолжали гореть в наступившей мгле. На небе одна за другой гасли звезды, на которые наползали низкие облака. Гром грохотал все ближе, спускаясь с нагорья Махадео в долину Нербудды.

Он долго стоял, погрузившись во тьму беспамятства. К воспоминаниям о мертвецах – мертвецах в комнатах, садах и на улицах – добавилось еще одно воспоминание, с которым ему предстояло жить. Воспоминание не о Гирдхари Лале, а о лицах английских артиллеристов. Они были правы, когда казнили мятежника; но им это понравилось. Истории были рассказаны, рассказаны и выслушаны. И теперь они как бешеные звери были готовы убивать всей индийцев, которые попадутся им на пути. Они выжгут страну из конца в конец и сделают это с удовольствием. «Разрушение и неутолимая ненависть…»

Откуда-то издалека до него донесся тихий голос генерала:

– Восемьдесят второй и Девяносто седьмой полки Бенгальской туземной пехоты отправятся к себе в казармы, соблюдая полный порядок. Я рассчитываю, что британские офицеры останутся со своими людьми и будут поддерживать дисциплину, пока не получат дальнейших указаний.

Он надолго замолчал, а потом мягко добавил:

– Джентльмены, это для их же блага.

И внезапно резко скомандовал:

– Шагом марш!

Наступила тишина. Потом, одна за другой, раздались тихие запинающиеся команды. Ритмично застучали башмаки, но привычному топоту и шуму профессиональной пехоты на марше чего-то не хватало – в руках сипаев не было винтовок, с боков офицеров не свисали сабли; и ритм звучал глухо и безжизненно.

Когда Родни поднял голову, площадь почти полностью опустела. Несколько гренадеров подбирали лежащие рядами винтовки и складывали их в две запряженные буйволами повозки. Рядом стоял саис[134]134
  Грум, слуга, следящий за лошадьми – хинд.


[Закрыть]
с факелом, и красные языки пламени бросали отблески на лицо генерала. Генерал не умел плакать; и во всем полагался на веление Господне, поэтому вряд ли ему были понятны страдания обычных людей. Но когда он повернулся к риссалдару и медленно заговорил по-английски, лицо его смягчилось:

– Риссалдар-сахиб, по Божьей воле, судьба Индии теперь в ваших руках. Пусть Он ведет вас.

Старик в поношенном синем с золотом мундире посмотрел на генерала. Он не понимал по-английски, но он понял, что ему было сказано. Родни внезапно осознал, что бомбейских улан не разоружили. На мрачном старом лице риссалдара не выражалось ровно ничего. Он отдал честь, развернул коня и потрусил к своему эскадрону. Родни впился взглядом в генерала. Сердце билось так, что готово было вырваться из груди. После всего, что произошло – после резни, погромов, казней и ненависти – генерал был готов возложить на улан невыносимую тяжесть этого креста. Он не просил их сохранить верность англичанам или врагам англичан – он просил их остаться верными себе: простым людям, которые приняли присягу Компании и взяли ее оружие. Это говорил не Всевышний, которому генерал поклонялся, и не призрак Наполеона – это говорила любовь.

Стемнело. Сэр Гектор пошарил в кармане и извлек маленькую книгу. Саис поднес факел так, что свет падал на страницы. И на опустевшей площади сэр Гектор принялся читать вслух христианскую поминальную службу по усопшим. Его благоговейный, полный серьезности голос поднимался все выше, он почти пел. Гренадеры продолжали с шумом кидать винтовки в повозки, не обращая внимания и не интересуясь, чем занят коротышка-генерал. Родни, опустошенный множеством событий и потрясений дня, слушал его слова, и слушал, как между словами, винтовки и штыки со звоном и грохотом падают в повозки.

В конце концов сэр Гектор захлопнул книгу и сказал обыденным тоном:

– Пойдемте, капитан, пора на позиции. Враг атакует через два часа после рассвета.

Гл. 25

Всю ночь гремел гром, воздух был насыщен электричеством, но дождя не было, и напряжение постепенно сходило на нет. Безжалостная гонка предыдущих недель достигла своего предела на закате, с грохотом пушки, казнившей человека. Теперь будущее зависело от исхода битвы, которая будет выиграна или проиграна здесь и сейчас без всякой спешки. Вот-вот должны были начаться дожди, но они уже не могли ни на что повлиять. Они могли только задернуть занавес над местом трагедии, провозгласить, что она закончилась, и навеки запечетлеть ее финал на страницах истории.

Когда наступило утро, он увидел, что ширина реки едва достигает семи сотен футов, и увидел, что на противоположном берегу сверкают штыки, острия копий, клинки сабель и дула орудий. Рассвет придавил истосковавшуюся по дождю землю свинцовой тяжестью, так что даже дым от вражеских кухонных костров не плыл по воздуху, а стоял неровной дымкой над густыми зарослями кустарника, окаймлявшего берег. Низкие облака волочились по крышам городских домов у него за спиной, и глушили ослепительное сияние штандарта Рани, свисавшего со стены разрушенной крепости за рекой. Вода, взбурлив на неровных камнях брода, растекалась гладким и ровным потоком. Здания не отбрасывали тени, потому что солнце, поднявшись над горизонтом, затаилось в облаках, и оттуда пронизывало жаром и светом давящий невыносимой тяжестью воздух.

Он смотрел на другой берег, изо всех сил напрягая зрение, чтобы разобрать хоть что-то в резком, исходящем ниоткуда свете. Прямо напротив него на буром фоне листвы ритмично двигались цветные точки, пятна и мазки – это вражеская пехота строилась в колонны. То тут, то там в кустарнике вспыхивали белые пятнышки штанов, и он видел, что штыки уже примкнуты. Обходной маневр по берегу реки им вряд ли бы удался – это было слишком рискованно из-за стоявших наготове британских пушек; поэтому они будут вынуждены атаковать в лоб там, где река мельче всего. А это значит – через переправу, идущую вдоль Деканского хребта. Прямо перед Родни, готовые ответить на удар, шеренгой стояли гренадеры. Это был излюбленный британский строй – тонкая красная линия,[135]135
  «Тонкая красная линия» – стандартное описание британской стрелковой шеренги. Техника была отработана во время наполеоновских войн, когда колоннам французов, напиравших массой и числом, было противопоставлено умение британских солдат, стрелявших быстрее и точнее всех в мире. Шеренга расстреливала колонны еще на подходе. Как будет видно из описания битвы, сэр Гектор Пирс применил тот же классический прием.


[Закрыть]
прижимающаяся к низкой глинобитной стене, отмечавшей высшую границу подъема воды. В центре шеренги красный провал был плотно заполнен синими мундирами и орудиями артиллеристов Кэйбла. Солдаты сделали пробоины в глинобитной стене для того, чтобы можно было опускать дула орудий, поэтому весь растрескавшийся от жара крутой берег реки полностью простреливался.

Все эти приготовления сосредоточились вниз по течению, у западного края переправы. Но она была такой широкой, что всадники легко могли пересечь реку в любом месте на протяжении четверти мили вверх по течению. Справа от цепи гренадеров городские стены отступали на несколько ярдов от вершины берегового склона, и на этой длинной узкой полоске земли не было ни одного человека; палки и камни, дохлые собаки и кучки мусора – и ни одного солдата. В четырехстах ярдах выше по течению городские стены уходили прочь от речи. Здесь заканчивалась переправа, и на берегу одинокой горсткой сгрудилось пятнадцать манговых деревьев. В их темно-зеленой листве затаился эскадрон бомбейских улан, но Родни они были не видны. Он отвернулся, напуганный собственными мыслями, но не думать об этом не мог. Сэр Гектор расположил эскадрон в рощице, чтобы прикрыть свой фланг – а они не были святыми или героями. Они были индийцами, маратхами, бенгальцами, людьми из плоти и крови, с сердцем, душой и разумом.

За рекой заблестели сабли вражеской кавалерии… Шестидесятый полк – вражеская кавалерия! – он коротко рассмеялся и закусил губу… Сабли блестели алмазной россыпью позади центра пехотного строя. Деван еще может догадаться отправить их через брод выше по течению, там, где стоят уланы. Даже не переходя на полный галоп, они будут двигаться слишком быстро, чтобы пушки успели причинить им много вреда, а как только войдут в воду, станет поздно. А если уланы не смогут их сдержать? Или не захотят? Почему они должны захотеть, когда на улицах валяются разорванные, распухшие и покрытые мухами тела смуглых девушек, а глаза солдат полны убийственной ярости? И тогда поток сабель – и копий – обрушится на зловонную полоску речного берега и ударит гренадерам во фланг.

Трр-рра! Трр-рра! Он изумленно вскинул голову. После двойного удара барабанов полковые оркестры заиграли тягучую мелодию «Лиллибурлеро»;[136]136
  Песня времен «Славной революции» 1689 года и Войны за испанское наследство. Получила свое название из-за припева: «Леро, леро, лилли бурлеро// Лилли бурлеро, буллен а ла». Является неофициальным гимном английских протестантов.


[Закрыть]
он помнил, сколько усилий пришлось приложить старшине оркестра, чтобы музыканты Восемьдесят восьмого полка ее выучили. Трр-рра! Трр-рра! И пронзительный свист дудок. Деван, похоже, совсем сошел с ума; или это и был сигнал к мятежу, только трагически сбившийся с пути? За рекой закачались и посыпались листья с кустов, и внезапно берег покрылся яркими красками. Враг двинулся к урезу воды сразу девятью колоннами: три темно-зеленые колонны Тринадцатого полка, три лимонные кишанпурские, и три алые колонны Восемьдесят восьмого. Штыки сверкали в сероватом утреннем свете стальным ковром. Справа и слева белые штаны сипаев отбивали четкий ритм; босые ноги кишанпурских солдат были почти не видны на фоне земли, а их лимонные мундиры плыли по воздуху как цветы. Перед колоннами Восемьдесят восьмого полка несли обвисшие знамена: справа – британский флаг, слева – полковое знамя Достопочтенной Ост-Индской компании. Это были те самые знамена, что обычно стояли в офицерском собрании, забранные в чехлы и составленные крест-накрест под портретом королевы Виктории. Кишанпурская пехота окружала два лимонных штандарта; за ними скакал одинокий всадник. Родни узнал девана и перестал слышать звуки соединенных оркестров. Он отбросил чируту и попробовал пальцем острие штыка. Колонны стали заходить в воду. Он медленно растер окурок чируты каблуком, и вытер влажные ладони о рваные брюки.

За его спиной сэр Гектор с благодушным и беспечным видом вглядывался с плоской крыши дома в развертывающуюся перед ним сцену. Он перекатывал все пять футов и один дюйм своего тела с пятки на носок, заложив руки за полы сюртука. Гренадеры расстегнули мундиры и повязали кивера носовыми платками, в тщетной попытки защитить шею от всепроникающих солнечных лучей. На алых мундирах проступали темные пятна пота; дешевая и линючая черная краска обшлагов оставляла следы на лицах, когда они стирали пот со лба. Под этой раскраской их лица оставались бледными и напряженными, а ожидание делало их уродливыми. Пиру удобно устроился на корточках в ногах у Родни, заткнув пальцами уши. Пушки Кэйбла, выстроенные колесо к колесу, молча выглядывали из-за разбитой стены; фитили горели, как ряд уличных фонарей. Вверх по течению все было спокойно; вниз по течению в глубокой воде мелькала рыба, и крокодил оставлял за собой легкую рябь. Музыка оркестров не могла заглушить плеска шлепающих по воде ног. Генерал кивнул.

Сцена вздрогнула, распалась на горизонтальные полосы и с грохотом соединилась воедино. На голову обрушилась воздушная волна. Все восемь пушек Кэйбла выстрелили разом. От удара по воде пошли буруны, и, прежде чем они успели улечься, пушки выстрелили опять, и к ним добавились новые водовороты.

Первую шеренгу, форсировавшую брод, словно смело. Люди метались туда и сюда, бросались назад, скользили и падали. Знамена покачнулись и беспомощно зашатались. Мелодия резко оборвалась и перешла в дикую неразбериху звуков. Артеллеристы Кэйбла стреляли быстро и с яростной меткостью; во время четко отмеренных промежутков между залпами Родни слышал стоны и вопли расстреливаемых в упор солдат. Один глаз Девана прикрывала черная повязка.

Размеренный артиллерийский огонь, застывшие как на плацу гренадеры, изгиб реки – все придавало сражению вид нарисованной на холсте панорамы. Она и выглядела как картина, эта кровавая бойня в воде, эти волочащиеся куски и обрывки того, что только что было людьми, киверами, заплечными мешками, чьими-то оторванными ногами, и эти пестрые точки, мечущиеся по дальнему берегу.

Он увидел, как из кустарника, росшего рядом с разрушенной крепостью, вырвался клуб дыма. Над головой просвистел снаряд и разорвался над храмом, прямо за пушками Кэйбла. Пыль повисла серой пеленой, и немного погодя раздался гулкий удар падающей глыбы. Одна за другой пушки открывали огонь. Он торопливо посчитал: не меньше четырнадцати или пятнадцати, включая двенадцатифунтовые. Хотя артиллеристы плохо знали свое ремесло и не имели времени попрактиковаться с новыми орудиями, огонь был очень плотным. Сначала разрывы вздымали фонтаны грязной воды, а снаряды завывали высоко над головой; но постепенно они начали пристреливаться.

Под британским огнем кишанпурские солдаты полностью сбили строй. Родни мрачно наблюдал; конечно, они никогда не сталкивались ни с чем подобным, и их не обучили выдержке и дисциплине, необходимым, чтобы устоять. Несколько минут сипайские полки выглядели ничуть не лучше; но туземные офицеры тут же навели порядок, и они продолжили движение. На какое-то мгновение – мгновение, в котором смешались ужас и восторг – он поверил, что Деван позволит им довести до конца безнадежную атаку. Потом через дымовую завесу и бурлящую воду он увидел, что вдоль колонн, что-то выкрикивая и размахивая руками, бредут люди. Сипаи разом повернулись, строго соблюдая равнение, и двинулись обратно так же спокойно, как наступали, хотя пушки продолжали вырывать из задних рядов кусок за куском, разбрасывая ошметки по реке. Кишанпурская пехота превратилась в обезумевшее стадо; их лимонные мундиры были повсюду, и выше, и ниже по течению. Они врывались в зеленые и алые шеренги, и кучками метались у дальнего берега. Один, потеряв рассудок от ужаса, бросился к ближнему берегу и невредимым достиг отлогого склона; какой-то гренадер, повинуясь короткому приказу, выступил из строя, прислонился к стене и прострелил ему голову.

Вражеские снаряды взрывались среди английских пушек со все учащающейся частотой. Пара артеллеристов уже лежала рядом со своим орудием; еще один упал на четвереньки и пополз кругами по земле. Пыльная завеса становилась все гуще. Ее медленно относило через реку на восток. За рекой вызывающе громко, но нестройно играли полковые оркестры. Вода снова стала спокойной, и теперь ничто не напоминала о бойне: все трупы уволокло течением, за исключением одного, зацепившегося за корягу, и дергавшегося и раскачивающегося, когда течение тянуло его за плечи.

Артиллерийская дуэль продолжалась. Родни медленно выдохнул воздух, зажег новую чируту, чтобы унять дрожь в руках, и огляделся по сторонам. Ставки были сделаны, и любовь не значила ничего: исход спора зависел от грубой силы пушек. Раз за дело взялась святая Варвара, покровительница артиллерии, пехоте оставалось только стоять и ждать. «Ultima ratio regis» – «Последний довод королей».[137]137
  Надпись на французских пушках времен Людовика XIV.


[Закрыть]
Он глянул направо. Сегодня последний довод может остаться за простым человеком, за почти беззубым всадником с Деканского нагорья.

Вражеский огонь сосредоточился на батарее Кэйбла. Прицельное попадание размазало стоявшего рядом с сэром Гектором Джорджа Гарриса в кровавое месиво; над стеной с гудением проносились осколки, и люди молча валились в грязь. Стена крошилась; гренадеры нервно переступали с ноги на ногу, когда случайный снаряд разрывался среди рядов, и, стоило офицерам отвернуться, начинали тайком поглядывать на чопорного коротышку-генерала. За рекой строилась ощетинившаяся сталью цветная линия. По ней то и дело пробегала рябь, показывая, куда попадали английские снаряды.

Родни чувствовал, что вот-вот утратит рассудок: жара, шум и пыль подталкивали его за грань безумия. Чтобы сохранить ясность ума, он старался как можно дольше удерживать горку пепла на чируте. Так удавалось не дергаться и не отшатываться, когда мимо пролетал снаряд. Видит Бог, это не может продолжаться долго! Конечно, не может…

Но орудия по-прежнему оглушали барабанные перепонки. Гренадеры, ссутулившись, и то и дело вытирая пот со лба, смотрели, как умирают артиллеристы; и каждый благодарил Бога, что в этот раз смерть пришла не по его душу. Прямо над головой нависали низкие облака. Родни стиснул зубы; «стой до конца!» – это правило они целое столетие вбивали в сипаев, которые сейчас строились за рекой. Его мысли скакнули на одиннадцать лет назад. Он вспомнил поле битвы при Чиллинвалла, и как он и его люди часами стояли под смертельным огнем невидимых пушек. Он вспомнил свой ужас, и суровое сострадание джемадара Нараяна, поддерживавшее его лучше всяких слов.[138]138
  См. примечание 98 к главе 16. Тогда Родни Сэвиджу едва исполнилось двадцать, и скорее всего он был прапорщиком. Но прапорщик за одиннадцать лет успел стать капитаном, а джемадар поднялся только на одну ступеньку и превратился в субадара. Крайне медленное продвижение по службе и существовавший для туземных офицеров непреодолимый потолок были одной из причин Мятежа.


[Закрыть]
Тогда они вместе выстояли до конца. Он застонал. Это не может продолжаться долго… Не должно…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю