Текст книги "Ночные гоцы"

Автор книги: Джон Мастерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Родни молчал. Хриплый шепот продолжал:

– И, сахиб, мы не верим в то, что они сказали. Не забудьте про нас, когда это безумие кончится. Мы сбросим мундиры, как только сможем, и отправимся домой, в деревню. Но пока мы будем вести себя как все, иначе нас убьют. Не выдайте нас. И на забудьте про нас.

Они соскользнули с его спины, и Рамдасс помог ему заползти в густую тень пипала, росшего на углу у стены. Харисингх за руки подтянул труп Рамбира, так что волочащиеся по земле башмаки стукнулись друг о друга. Потом он вернулся за Робином. Рамдасс стащил с денщика черный кожаный ремень и темный мундир. Харисингх, укачивая искусанную руку, бродил среди цветов, пока не разыскал кивер. Потом они закатили тело под стену и закидали его цветами и листьями.

Рамдасс прошептал:

– У него с собой больше ничего не было. Он успел только схватить ваш пистолет. И в кармане штанов я нашел немного пороха. Может, возьмете мою винтовку?

Родни молча потряс головой – ему и так придется много нести. Птицы уже давно чирикали и заливались вовсю, взбудораженные ложным рассветом пожара. Часов у него не было, он он знал, что скоро станет совсем светло.

Двое сипаев, скрываясь в тени, отползли ярдов на тридцать, потом распрямились и, не торопясь, пошли к дому. Когда они приблизились к остальным, он услышал, как кто-то выкрикнул приветствие, и до его ушей с необычайной четкостью донеслось:

– Что, Сэвидж-сахиб убит?

В первый раз раздался звучный бас Харисингха:

– Думаю, что да. Еще на площади перед судом.

– Ну а мы разобрались с сукой и пащенком, верно, ребята?

Говоривший сипло расхохотался. Сипаи на несколько минут обступили Рамдасса и Харисингха, расспрашивая их о том, что было площади. Родни не понял, как те сумели от них избавиться, но вскоре они отстали, и два зеленых мундира перемахнули через ограду и скрылись в саду де Форреста. Он отметил, что бунгало де Форреста уцелело.

Он стал втискиваться в мундир Рамбира. Мокрые пятна на воротнике и груди холодили кожу. К тому же денщик был ниже ростом и толще, так что мундир в одних местах свисал, а в других натягивался. Одевшись, он сплюнул на ладонь и размазал слюну по лицу, поверх грязи и ожогов. Потом снова лег, вслушиваясь в дыхание Робина и не сводя глаз с белевшего в траве тела Джоанны.

Совсем рядом с ним через стену снова перелезли два сипая. В просвет между деревьями он заметил ожоги на их лицах и лохмотья, в которые превратились мундиры. У Рамдасса через плечо свисал чем-то набитый форменный холщовый мешок. Он положил его на землю, вернулся к Харисингху, и через секунду оба исчезли. Родни вытряхнул солому, которой они набили мешок, и убедился, что обитые металлом дырочки в горловине позволят Робину дышать. Он весь онемел и двигался как во сне. Но когда он увидел крохотные отверстия, через которые предстояло дышать его сыну, его охватила страшная спешка так, что даже руки затряслись. Он поднял мальчика и осторожно опустил его в мешок. Но было очевидно, что в мешке кто-то есть, особенно бросалась в глаза головка. Он набросал внутрь соломы, по возможности сгладив выступы, и свободно затянул горловину, молясь про себя, чтобы Робин не расплакался. Потом перекинул мешок через левое плечо, и убедился, что может легко вытащить пистолет из-за пояса правой рукой. В дымной завесе, окутавшей Бховани, появились первые серые с прозеленью полосы дневного света.

Он вынудил себя думать о том, что делать дальше и куда отправиться. Все остальное потом. На западе текла Чита; но с Робином ему реку не переплыть, а воспользоваться паромом он не отважится. На севере и юге банды мятежников наверняка обшаривают Деканский хребет. Придется идти на восток. Другого выхода нет.

Ранним утром, задолго до наступления испепеляющего дневного зноя, листва еще сохраняла свежесть, и даже пыль немного улеглась. Его конюшни сровняли с землей, а лошади сгорели заживо. Бунгало превратилось в груду потрескивающих черно-красных углей, от бугенвиллий остался один пепел. И посреди этого разорения переливался в холодном великолепии оранжевых и золотых тонов золотой мохур у подъездного столба. Когда взойдет солнце, его блистательная красота будет слепить глаза. Сгибаясь под весом мешка, он перелез через ограду и прополз вдоль стены принадлежавшего де Форресту сада. И двинулся на восток – одинокий сипай с перемазанным кровью закопченным лицом, горящими яростью глазами и мешком добычи. Те, кто его замечал, не собирались его останавливать.

Теперь, в хмуром утреннем свете, он наконец-то четко увидел то, что скрывалось в мельтешении ночи. Слева и справа дымились развалины зданий, и в пыльном воздухе висел тошнотворный запах горящих волос и плоти. На газонах валялись переломанные кресла и диваны, со вспоротой обивкой и торчащим наружу конским волосом. Обочины были усеяны детскими игрушками вперемешку с чашками, часами и разорванной одеждой. Кое-где под деревьями ворочалась пьяная обслуга из низших каст.

Мимо промаршировала кучка сипаев из Восемьдесят восьмого полка, волоча за ноги женский труп. Они не узнали его, а он не узнал ее, потому что у нее не было головы. Та голова, что гордо покачивалась на конце штыка шедшего последним сипая, голова со следами от множества тупых ударов, отделивших ее от тела – эта голова принадлежала мужчине. Майору Суизину де Форресту из Шестидесятого полка Бенгальской иррегулярной кавалерии. Рот его сводила та же мертвенная усмешка, что отличала его при жизни, и под пятнами от пороховых ожогов на лбу все так же презрительно глядели глаза.

Появились шакалы. Обычно днем они где-то прятались, и прочесывали гарнизонный городок по ночам, заливаясь сумасшедшим хором. В эту ночь они затаились, напуганные грохотом и заревом; даже теперь они не были до конца уверены, что все эти свежие мертвецы полностью в их распоряжении. По мере подъема солнца чутье убедит их, что это действительно так, а пока они выбирались из своих укрытий, принюхиваясь и удивляясь. Они перебегали от куста к кусту, их серые тени с висящими хвостами выглядывали из-за кактусов, и они все ближе и ближе подбирались к телам, разбросанным по полям и садам, на газонах и аллеях, и у здания суда. На ветвях деревьев, вытягивая шеи, рассаживались рядами стервятники. Они тоже ждали.

Серебряный Гуру мог бы ему помочь… но для этого пришлось бы пойти в город к Малому Базару. К тому же, они могли обнаружить, кто он такой. Тогда он тоже убит. Делламэн мертв наверняка. Бунгало комиссара стояло рядом со зданием суда, так что толпа, конечно, сожгла его и убила владельца. А вот куда делись Лахман и айя? Что сталось с Симпкином, Андерсоном, Сандерсом, Кавершемом, Изабель, Дотти, Кэролайн? Слишком их много, чтобы о них думать. На востоке, как раз там, куда он идет, лежит Кишанпур. Кишанпур, в котором все мыслимые пороки сплелись в один клубок, где даже от крепостной тени несет разложением. У Шумитры была нежная, податливая плоть и огромные глаза. Неужели он когда-то прикоснулся к полыхавшему в ней чистому огню? И все это ушло, все было ложью? Он не сможет снова взглянуть ей в лицо. Должно же быть какой-то другой путь. Робину нужен отдых и убежище. Один за другим с пустого неба спускались коршуны, и ветер свистел в их крыльях. Для него нигде не было места.

Он спас ей жизнь. Она должна ему помочь. Это его единственная надежда и единственный шанс.

Он вступил в поля и двинулся дальше, обогнув общинные пастбища к северу от города. Плоская распаханная равнина, где временами встречались манговые рощицы и чахлые кусты колючего кустарника, через восемь миль упиралась в низкие утесистые отроги гор Синдхия. Оттуда начинались джунгли. Там он сможет спрятаться. Мешок врезался в ободранное плечо. Прямо у него над головой громко пропела что-то одинокая птица и перепрыгнула в ветки на сучок.

Однажды он наткнулся на сипаев из своего полка. Тридцать человек, построившись по всем правилам, маршировали с севера на юг. Он лежал на земле, пока они не прошли, но ни один из них не смотрел по сторонам. Стерня колола подбородок, и, глядя на них, он понял, что весь мир сошел с ума. Куда они спешили так целеустремленно, под бой единственного барабана? Какая извращенная до безумия дисциплина заставляла их, обливаясь потом, тащиться по стерне, гордо демонстрируя мундиры Компании? Он с усилием поднялся на ноги и двинулся дальше.

Чуть позже он обнаружил в канаве труп. Это был субадар-майор Мехнат Рам. Мертвое тело успело застыть, но повреждений на нем не было. Он был в форме старого образца и сжимал в руке саблю. Родни перевернул труп ногой и пробормотал: «И ты тоже?».

Через два часа после того, как он покинул бунгало, и через четыре мили пути по равнине, сипаи встречаться перестали. Зато появились следы тех, кто искал спасения от разразившейся напасти. Избегая большой дороги, они окольными тропками выбирались из гарнизона и города, и теперь их пути начали объединяться. За каждой семьей, погоняющей тощего пони, за каждым вьючным быком и запряженной буйволами повозкой по равнине тянулся палец пыли. Такого не случалось уже лет пятьдесят, но люди знали, что делать, так что весть не застала их врасплох: рассказы о том, как, бросив все, спасаться бегством, они слышали с самого рожденья. Эта власть, как и всякая другая на памяти их отцов, дедов и прадедов, рухнула в огне мятежа и обернулась пожарами, убийствами и грабежами. А это значит, что рано или поздно пострадают именно они. Власть казалась такой прочной, но они всегда понимали, что доверять ей нельзя, и поэтому знали, что делать. Проходя мимо, Родни думал – сколько пройдет времени, прежде чем они разгадают его несложную маскировку? И заработают рупию, выдав его сипаям. Или даже две, если убьют его сами.

Он не осмеливался дать себе передышку. Слабое, неровное дыхание Робина раздавалось у него прямо над ухом. Спина ныла, шершавая горловина мешка исцарапала руки в кровь. Все его силы и вся воля уходили на то, чтобы сделать еще шаг. А потом еще один.

Он тяжело тащился по манговой роще. Тени стали квадратными, и рыжая собачонка пыталась схватить его за ногу. Ноги погрузились в пыль, и он поднял глаза. Он стоял на грязной улочке, которая вела сквозь Девру, и сворачивать было уже поздно. Картины внезапно появлялись в поле его зрения и тут же снова расплывались. Он заметил семью земледельцев, отдыхавшую в тени, и подумал, что они смотрят ему вслед… Или нет? Он заметил кучку людей под деревом… Должно быть, деревенский колодец. Язык распух и не помещался во рту. Среди покачивающихся блеклых теней он заметил серебристый блеск. Кавалерист из Шестидесятого полка обращался к толпе у колодца. Это явно был вожак, трезвый, настороженный и возбужденный, и его глаза горели при виде собравшейся кучки людей. Какой-то старик невнятно задал вопрос и он воскликнул:

– Откуда вам знать, что это правда?

Он порылся в ташке и вытащил на свет какой-то предмет.

– Вот, смотрите! Помните знаки сырого мяса, которые проносили ночью через ващу деревню?

Мужская рука, стиснутая в кулак и отрубленная у запястья, упала в грязь к ногам Родни. Ему бросились в глаза знакомая золотая печатка на мизинце и рыжие волоски, вьющиеся на могучих костяшках.

Слушатели стали перешептываться и вытягивать шеи, стремясь разглядеть руку. Кавалерист крикнул поверх голов:

– Джай рам, джи![103]103
  «Приветствую тебя, почтеннейший» – хинд.


[Закрыть] Эй, брат, ступай-ка сюда. Помоги мне втолковать этим деревенским остолопам, что они должны убивать всех англичан, каких сумеют поймать. Потому что кое-кому удалось скрыться. И верни мне руку. Это толстого полковника-сахиба.

Родни, не переставая брести и не поворачивая головы, пробормотал в ответ:

– Джай рам, брат.

Высокий кавалерист пробился через толпу, перегородил ему дорогу, и надменно осведомился:

– Куда это ты так торопишься? Ты кто такой? Откуда идешь? И что у тебя в мешке?

Он прищурился:

– Награбил и дезертируешь?

Родни выступил из тени под режушее солнце. Под слоем грязи его лицо обгорело до темной бронзы, и на этом лице светились голубые глаза – глаза старика, холодные как лед и безумные. Кавалерист увидел глаза, увидел пулевые отверстия и кровавые разводы на груди мундира. И он, и деревенские зеваки прочли в этих глазах беспредельную ярость отчаяния. Он не понял, что странное существо – англичанин, он понял только, что человек не в себе, и быстро произнес изменившимся, смягчившимся тоном:

– Послушай, брат…

Мешок на левом плече у Родни зашевелился и детский голосок жалобно произнес:

– Мама!

Кавалерист озадаченно нахмурился. Родни вытащил из-за пояса пистолет. Кулак Джорджа Булстрода валялся в пыли между ними. Дуло пистолета стало подниматься. Робин стонал в мешке, и Родни нежно и безостановочно шептал:

– Все в порядке, Робин, сынок. Папа с тобой. Все в порядке. Все в порядке.

Когда ствол поравнялся с украшенной гербом пряжкой на ремне, перетягивавшем живот кавалериста, он потянул за курок. Пряжка исчезла в зияющем отверстии, появившемся в теле. Кавалерист поперхнулся и схватился за живот. В глазах его появились тревога и удивление, складки на лбу стали еще глубже, и сквозь пальцы хлынула кровь. Ноги у него подломились, и он без единого звука упал на дорогу. Родни засунул пистолет обратно. Он поднял кулак полковника, положил его в карман и побрел дальше. Жители деревни молча расступались перед ним.

На опушке леса деревья наклонились ему навстречу, земля выскользнула из-под ног, и он упал.

Придя в себя, он вытащил Робина из мешка и устроил в тени. Солнце еще не дошло до зенита, но становилось все жарче, и голубое небо уже начинало отсвечивать свинцом, как всегда в разгар полуденного зноя. Он лежал на пологом склоне у края опушки. Место было ему знакомо: здесь удобно было устраивать засады на оленей, которые по ночам подбирались к деревне попастись на полях. Неподалеку отсюда он встретил ночного гонца с чапатти. Неподалеку отсюда его отец скакал верхом под манговыми деревьями и дожидался перепуганных деревенских жителей, которые тайком приходили к нему прошептать известия о тугах.

У него не было ни настоящего, ни будущего – только прошлое. Это прошлое, неведомо для него самого, тянулось до самого первого англичанина, который когда-то высадился в Индии, и связывало его с этой землей навеки. Он поглядел на запад. Глаза покрылись коркой и не закрывались. Он опустил голову на руки и принялся разглядывать камни. Ни денег, ни еды. И бесчисленные мириады индусов, подкарауливающие его, чтобы убить. До моря шестьсот миль.

Он сцепил зубы, выскреб землю между камнями и похоронил руку полковника Булстрода. Он отдохнет, а потом посмотрим. Можно пробраться в деревню, и, когда мужчины уйдут, убить какую-нибудь одинокую женщину, украсть еду, и, если повезет, даже повозку с буйволами.

Но это потом. Не сейчас. Он умрет, если не заснет и не заглушит свои воспоминания. Со склона было видно, как поднимаются синие дымки над деревенскими очагами, на которых готовится еда. Еще дальше под пологом серого тумана раскинулась равнина, и совсем вдалеке поблескивала серебром река. Но на этой тихой опушке в его ушах звенели крики, выли трубы и пели горны, маршировали люди, и пахло кровью. Он вытянулся рядом с сыном и сквозь ветки деревьев уставился в свинцовое небо.

Часть 2
Беглецы

Гл. 17

Он знал, что ненадолго заснул … или просто потерял сознание с открытыми глазами? – но никак не мог сообразить, где он и как тут очутился. В полуденный зной он лежал навзничь под деревом, и на нем были белые форменные брюки… Маневры? Рядом с его рукой валялся солдатский кивер, и земля пахла разогретым камнем и сухими листьями. Потому он увидел Робина. Глаза по-прежнему не закрывались. Они с Робином были одни, и у них не было никакой еды. Краем глаза он заметил блеск металла и рывком сел, стиснув пистолет и оскалив зубы.

У корневища соседнего дерева уютно притаились два кувшина молока, плошка, до краев полная риса, горшок овощного карри и пять плодов манго, разложенных на большом темно-зеленом листе. Все сосуды были из украшенной резьбой меди и ярко переливались на солнце. Язык распух, рот наполнился слюной, слюна потекла по подбородку. Рядом с кувшинами он увидел ноги, две пары ног – одни смуглые и заскорузлые, другие белые и кровоточащие, и перевел глаза выше.

Слева, присев на корточки, плотник Пиру что-то помешивал в медной чашке, под которой теплился крохотный костерок. Поодаль, немного правее, сидела, прислонившись к дереву, Кэролайн Лэнгфорд. На ней было дешевое сари; глаза на измученном спокойном лице были закрыты.

Пиру поднял голову.

– Опустите пистолет, сахиб. Он все равно не заряжен. Чтобы остаться в живых, всем нам придется изрядно потрудиться.

Родни вяло кивнул. В этом был смысл. Пиру говорил с властным спокойствием. Ну конечно, он же владел тут землей. Родни ухмыльнулся, когда плотник поднес ему еду и питье: они могли быть отравлены, с этой свиньи станется. Трясущимися руками он перезарядил пистолет, и только после этого осторожно отхлебнул молока.

Кэролайн открыла глаза. Он увидел, как она, как он сам до того, выплывает из черной пучины, и пытается понять, почему ее ноги изранены. Он увидел, как свело ее пальцы, когда она боролась с приступом паники; потом ее рот плотно сжался и взгляд затвердел. Она слабо улыбнулась, распрямилась и пошла к Робину. Там, где ступали ее ноги, на камнях появлялась кровь. Родни продолжал прихлебывать молоко.

Дыхание Робина было неровным и прерывистым, а под глазами набухли лиловые тени. Кэролайн сняла с мальчика ночную рубашку, расстелила по земле и устроила его лицом вниз. Потом взяла левое запястье ребенка и острым камнем рассекла вену. Потекла темная кровь – сначала тонкой струйкой, потом все сильнее. Родни, сжимая в правой руке пистолет, не сводил с Кэролайн глаз поверх ходившего ходуном дула. Левой рукой он продолжал запихивать в рот еду. Никто не причинит Робину вреда, никто. И никому нельзя доверять. Одно лишнее движение…

Но Кэролайн даже не подняла головы. Они несколько минут смотрела, как бежит кровь, а потом зажала порез пальцем, чтобы остановить ток. Пиру передал ей смесь, которую только что помешивал, и она размазала дымящуюся гущу по надрезу. Потом зубами и пальцами разорвала ночную рубашку и соорудила жгут. Пиру сказал: «Голову тоже. Ему пойдет на пользу». Кэролайн поколебалась, заглянула в чашку, и потом, не обращая внимания на запекшуюся кровь, толстым слоем обмазала рану на голове Робина.

Щеки у мальчика запали, а кожа после кровопускания приобрела зеленоватый оттенок. Кэролайн устроила его на коленях и протянула правую руку за кувшином с молоком. Он пошевелился и застонал, но когда она влила несколько капель между зубами, проглотил их. Она повторила все снова, и за десять минут он выпил четверть пинты. Потом его вырвало прямо ей на колени и он слабо закашлялся. Она переждала минуту и начала все с начала. Когда кувшин опустел, она отставила его в сторону и взяла ребенка на руки. Время шло, но рвота не повторялась. Опираясь на ствол дерева, она выпрямилась, откинулась назад и посмотрела прямо в дуло пистолета.

Он совсем забыл, что сжимает его в руке – настолько был поглощен новой, незнакомой мягкостью на ее лице, пока она кормила Робина. Не сводя с нее глаз, он опустил пистолет, и свободной рукой ощупал плошку. Пустая – он съел все. Рядом лежали дочиста обсосанные манговые косточки, а во рту все еще ощущался вкус манго. Кэролайн передала Робину Пиру. В голове все перемешалось. Как будто он запутался в занавесе, по ту сторону которого была реальность. Но оказаться на той стороне было слишком больно, так что он был рад, что не может туда прорваться. Он попытался заставить ее отвести глаза. И не смог. Теперь ее очередь сражаться.

– Ложись.

Он застонал, когда она прикрыла ладонью его веки и размазала по лицу горячую, пахучую, замешанную на травах и червях смесь. Он дернулся и сжал зубы, но смесь быстро остыла и стала похожа на тесто. Лицо покалывали мелкие иголочки, отдаваясь в паху и стягивая кожу. Она распахнула мундир, расстегнула брюки и принялась их стаскивать. Он потряс головой и пробормотал:

– Только ожоги. Ничего серьезного.

Над ним смыкались крылья тьмы. О Господи, они что-то подмешали в еду. Господи, Господи, Господи! Они заманили его и опоили. Она хочет убить Робина. Она ревнует. Джоанна не зря говорила ему. Он посмотрел на усталое лицо и понял, что не в силах двинуться. Выбившиеся из косы пряди спадали ему на лоб. Она носит сари. Она – переодетая индианка. Это она все затеяла. Он потянулся за пистолетом, но так и не смог пошевелиться. Вены наливались жидким свинцом, мускулы цепенели. Он не мог… не мог удержать глаза открытыми…

Он внезапно пришел в себя. На этот раз он понимал, где находится, и что произошло. Стемнело. На небе мерцали звезды. Луна еще не успела подняться – или опуститься? Он снова поглядел на звезды. Подняться. Десятое мая, на второй день после полнолуния… Всходит луна. Самое начало ночи. Ему надо кого-нибудь убить. Пистолет исчез, и он резко сел. Его била дрожь. В темноте раздался тихий и уверенный голос Кэролайн:

– Если ты готов, мы поехали.

Ее лицо, обрамленное сари и напоенное тишиной лунной ночи, было прекрасно. Она по-прежнему сидела, прислонившись спиной к стволу, и Робин спал у нее на руках. Рядом стоял Пиру, а позади него среди деревьев маячило что-то большое и белое. Родни узнал очертания двухколесной повозки, затянутой низким полотняным навесом. В ярмо были впряжены два белых буйвола, с фырканьем выдыхавших воздух. Заскрипели ветки, слабый ночной ветерок пошевелил его волосы.

Он сказал:

– Мне нужен пистолет.

Пиру подал ему пистолет, и он засунул его за пояс. Кэролайн стояла, вцепившись рукой в ствол, ожидая, пока оживут затекшие ноги. Она, должно быть, так и просидела весь полуденный зной, ни разу не пошевелившись. Она подняла Робина на повозку, и Родни забрался следом. Внутри были раскиданы одеяла, войлочные циновки, какие-то горшки и мешки. Она положила Робина и села у него в изголовье; Родни свернулся с другой стороны.

Пиру закрепил полотняные занавески спереди и сзади и прошептал через крошечную щелку:

– Можете смотреть отсюда, сахиб, но не стреляйте, пока я не скажу. Что бы не случилось.

Повозка заскрипела, когда Пиру занял свое место, скорчившись на передке. Они услышали, как он тыкает в ляжки быков стрекалом. Повозка покачнулась, замерла, снова качнулась, тяжело перевалила через какой-то корень, и со скрипом и скрежетом двинулась в джунгли.

Через час она попала в пробитую когда-то колею, свернула влево и уже быстрее потащилась в сторону лесной долины.

Ночь все тянулась. Пару раз Родни ненадолго забывался сном и почти сразу же просыпался, задыхаясь от тошнотворного ужаса. Должно быть, он кричал во сне, потому что рука Кэролайн лежала у него на руке. Каждый раз он унимал дрожь и отбрасывал ее прочь. Дважды он слышал стоны Робина и успокаивающее бормотание Кэролайн. На рассвете она передала ему манго, и он лежал, посасывая мякоть и наблюдая за Робином. Мальчик невидящими глазами уставился в полотняный потолок, там, где просачивался внутрь лунный свет, превращая пыль в холодный вращающийся туман. Родни подобрался к нему, поцеловал в щечку и прошептал что-то невнятное на ухо. Посиневшие губы ребенка шевельнулись, потом он закрыл глаза и снова погрузился в сон.

Повозка вывернулась из колеи и потащилась по усыпанной камнями, неровной почве джунглей. Наконец, она остановилась и Пиру откинул занавеску. Они на негнущихся ногах выбрались наружу, на поляну, где посреди покрытого галькой русла высохшего ручья еще стояла черная яма воды. Пиру распряг буйволов, перевернул ярмо, и, вогнав один конец в землю, другим концом подпер передок повозки. Буйволы тут же легли там, где стояли, и он бросил им пару горстей рубленой соломы. Потом, не говоря ни слова, залез под повозку и спустя минуту уже спал.

Было жарко, но свежо, и в воздухе еще не стояла пыль. Кэролайн вытащила одеяло и уложила на него Робина; Родни слушал, как пробуждаются джунгли. Где-то вдалеке затрещали сучья, прокричал олень, какая-то птица молча прошуршала в листве. Больше он не хотел ни о чем думать. Он собирался поспать.

Он услышал, как она сказала:

– Пиру знал, что вот-вот случится что-то нехорошее. Но не знал, что именно. Он говорит, что пытался заставить тебя уехать, но что он мог сказать? Даже знай он всю правду, ему никто бы не поверил.

Родни хмыкнул. Поверить Пиру, если бы он заявил, что в воскресенье наступит конец света! Он не мог поверить в это в понедельник. Ничего этого не было.

Женский голос продолжал говорить. В нем появились умоляющие нотки:

– Мы должны выжить. Мы не должны сдаваться. Хотя бы ради Пиру – он рискует ради нас жизнью. Он разыскал меня в полях, раздобыл для меня сари. Я пыталась пробраться к Ван Стингаардам, найти Изабель. Я пыталась найти тебя. Кругом все горело и …

Голос задрожал.

– В Девре пастух сказал нам, как тебя найти. Мы должны сражаться – ради Робина.

Он снова хмыкнул, закрыл глаза, заткнул уши и погрузился в забытье.

Запах тонкой струйки дыма заставил его вскочить от ставшего уже привычным ужаса. Сердце бешено колотилось. Пиру что-то готовил на костерке, Робин очнулся, и Кэролайн обмахивала его ладонью. Родни перекатился на живот и стал следить, как копошатся в палых листьях красные муравьи. Сражаться? Зачем? Для чего? Они будут есть и спать, и Робин будет жить. Есть, спать и ехать. Ехать. Куда?

Он поднял голову.

– Пиру, куда мы едем?

– В Бомбей.

Родни болезненно наморщил лоб. Что-то тут не так. Что-то не так. До Бомбея… восемьсот миль на юго-запад, если по дорогам. Восемьсот миль на повозке. Буйволы делают две с половиной мили в час. Получается… слишком много часов. Он свел брови. Слишком много миль. Слишком много мотыльков, бьющих черными крылышками прямо перед глазами. Если бы он сумел сосредоточиться, они бы улетели.

В Бомбей. Иначе – только в Кишанпур. Почему при одной мысли у него заныло в паху? Рассудок тут был не при чем: тут действовала та же сила, что поднимала торчком шерсть на загривке у Джуэла. Джуэл убит. Застрелен за то, что родился собакой. Собачья смерть.

Как он осмелится снова взглянуть Шумитре в глаза? Какая чудная возможность отплатить ему за ту ночь в праздник Холи! Она даже может подстроить его убийство. Кто знает? А с ним Робин…

Чего дожидается Кэролайн? Почему она так спокойна? Здраво рассуждая, у них нет ни единого шанса. Старый осел Пиру на своей разваливающейся повозке… Им никогда не добраться до Бомбейского президентства – через дюжину больших рек, по стране, объятой мятежем… А через четыре или пять недель начнется сезон дождей. И кто может ручаться, что Бомбейское президентство устояло? В Мадрас? Робину не выдержать дороги. Только сумасшедший или изменник мог предложить отправиться в Бомбей. Это ловушка.

Он сказал:

– В Кишанпур. Едем в Кишанпур.

Пиру попытался возразить, но Родни яростно закричал:

– Кишанпур! Кишанпур!

Зубы свело раскаленной судорогой, и он увидел, как его руки нашаривают пистолет. Ему надо кого-нибудь убить.

Кэролайн медленно заговорила на своем чересчур правильном хинди:

– Он прав, Пиру. Мне это тоже не по душе, не знаю почему, но мальчику нужен отдых. У нас нет выбора.

Пиру пожал плечами и отвернулся, бросив:

– Мне-то что!

Родни впился глазами в его спину. Этот человек совсем не походил на плотника из Бховани. Опасный человек. Доверять ему нельзя. Но всему свое время. Если он будет помнить об этом и сохранять бдительность, он сумеет спасти и Робина, и себя.

Решение было принято, и он снова погрузился в себя. Спать он не мог, поэтому разглядывал муравьев и что-то бормотал себе под нос.

Когда солнце исчезло в раскаленном алом мареве за деревьями, они снова залезли в повозку. В полумраке они тащились по джунглям, пока глубокой ночью не очутились в выбитой колее, так что трясти стало меньше. В темноте мрачной процессией проплывали мимо тени деревьев. Силуэт Пиру мерно покачивался на фоне мерцающих на востоке звезд.

Наступил рассвет, и повозка остановилась. Миновал второй день. Здесь ямы с водой не было, и Пиру пришлось рыть землю топориком, пока на глубине двух футов не появилась коричневатая струйка воды.

Когда вечером они снова пустились в путь, Пиру сказал:

– Мы переберемся через брод у водопада. Там могут быть и другие повозки – в это время года все путешествуют по ночам. Не думаю, что нам грозит опасность, но на всякий случай затаитесь. И, сахиб, не стреляйте, пока я не скажу!

Другие повозки тоже путешествовали по ночам. Пиру прошептал, что одна едет прямо перед ними. Клоки пыли, поднятые ее колесами, все еще висели между деревьями. Дважды мимо проскрипели встречные телеги; однажды протрусила целая компания, сбившаяся в кучу и распевавшая во все горло, чтобы отпугнуть диких зверей. Рядом с заброшенным храмом появился сипай. В руке он сжимал винтовку и, похоже, только что пробудился ото сна.

По полотняному навесу ударил грохот водопада, и буйволы с плеском вступили в воду. Родни, прижавшись глазом к щелке в занавеске, узнавал каждый холм и каждую долину охотничьего заповедника; здесь Шумитра заметила райскую птицу, тут ветка едва не сбила с Изабель шляпу, а вон там, у Обезьяньего Колодца, Серебряный Гуру сидел и поджидал Девана. Над головой дрались и болтали обезьяны. Повозка повернула и двинулась прямо через рощу. Когда дорога совсем пропала из виду, они остановились. Обезьяны затихли.

Пиру соскочил на землю и прошептал:

– Вроде бы вы говорили, что кивер вам маловат. Верно, сахиб? Мне тоже так кажется.

Родни вяло ответил:

– Да. У Рамбира была маленькая голова.

Пиру исчез, и на десять минут наступило затишье. Потом послышался звук голосов и шуршанье листьев. Родни приложил глаз к щелке.

Пиру возвращался вместе с сипаем, которого они видели на том берегу реки. Покрытый пятнами зеленый мундир свидетельствовал о том, что тот – из Тринадцатого стрелкового. Он устало тащился среди деревьев, солнце било ему прямо в лицо, и Родни понял, что знает его. Это был Шамсингх из его собственной роты. Шаму – мирный пахарь, Шаму, рычавший как собака. Он спотыкался на ходу и выглядел больным. Родни вытянул из-за пояса пистолет и навел на Пиру. Этот умрет первым.

Он увидел, что винтовка Шамсингха висит у того за спиной и услышал ноющий голос Пиру:

– Вот моя телега, о сиятельный! Сломанное колесо – то, что спереди.

Сипай ответил:

– Если ты не можешь починить его, Пиру, я-то что сделаю? Кто из нас плотник? Ладно, сейчас погляжу.

Лицо у него было растерянное и напуганное, как у потерявшегося ребенка, а на штык налипли куски печени и сгустки крови. Он говорил хриплым голосом, и, о чем бы он не думал, мысли эти были далеки от Обезьяньего колодца. Он двинулся к передку повозки. Пиру, причитая, последовал за ним, и они пропали из виду. Родни молча развернулся, а Кэролайн положила одну руку на лоб Робина, а другую приблизила к его рту.