Текст книги "Абсолютные друзья"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Выпей еще глоток виски. Раскинь мозгами. Десять тридцать пять по старым часам майора. В Анкаре на час позже. Мустафа блаженствует в новом роскошном синем блейзере. Интересно, а что поделывает сейчас старина Джейк. Налаживает контакты в Профсоюзе Бристольского университета. Насколько ему известно, сын собирался баллотироваться в казначеи. Кейт сказала, что отослала мне номер его мобильника. Письмо не пришло. Возможно, застряло в канцелярии министерства. Может, если б она поставила на нем гриф «Секретно», письмо дошло бы быстрее. За твое здоровье, Кейт.

– И за здоровье всех наших слушателей этого вечера! – добавляет он вслух и поднимает стакан, отдавая должное стенам. – Прекрасные ребята! – продолжает он. – И девчата, естественно. Благослови вас всех господь!

А ведь из холла получилась бы отличная мечеть, решает он, вспоминая наставления Мустафы. Двери на улицу нет, одна стена обращена на восток. Все как надо. Поставить небольшую раковину в углу для ритуального омовения, соорудить михраб [113]113
  Михраб – молитвенная ниша.


[Закрыть]вместо камина, только в стене, обращенной к Мекке, портик здесь, кафедра – там, плитки с геометрическими узорами и каллиграфической вязью слов, ковер и молельные подстилки на полу, детские рюкзаки вдоль стены, и можно начинать… как у меня получается, Мустафа?

Так и не сводил его в бассейн. Черт. Обещал, что пойдем перед отъездом, но мы оба забыли. Узелок на память: сходить в бассейн сразу после нашего возвращения.

Он находит мюнхенский номер Дины и звонит ей. Как поживает старушка Мо, Дина? Скучает, Тед.И Зара ей не звонила. Но она звонка и не ждет, только в том случае, если что-то случилось. Наверное, у них большой праздник на ферме. Скорее всего, соглашается он и мысленно переключается на Сашу. Где ты, черт бы тебя побрал, где ты, брызжущий ядом карлик? Поздно, Тедди. Я приеду поздно. У меня слишком много встреч с выдающимися учеными.

Хорошо, но как поздно? В полночь? В три утра? Разве Сашу это волнует? Откуда ему знать, что я сижу здесь, словно озабоченная мамаша, ожидающая возвращения пятнадцатилетней дочери с ее первого свидания? Поторопись,маленький говнюк. Паспорта у меня. Поторопись.

Он встает и со стаканом в руке поднимается на чердак, на случай, если Саша все-таки вернулся раньше и теперь спит в импровизированной постели, но он не находит Сашу среди диванных подушек.

Спускается по парадной лестнице, уже совершенно трезвый, одной рукой держа стакан, второй держась за перила. Груда ящиков наблюдает за его осторожным спуском. Тебе стоит почитать их на досуге.Он направляется в библиотеку. Среди стремянок, рулонов пленки и банок с красками находит плотницкий ящик. Без замка. Плотник – человек доверчивый. Берет молоток и гвоздодер, который Дес называл «Уинстон Черчилль»: с одной стороны с бойком, с другой – с треугольным вырезом на заостренной кромке. Возвращается в холл, ставит стакан с виски на пол у кожаного дивана. Снимает пиджак, аккуратно складывает и кладет на диван так, чтобы сложенный экземпляр «Зюддойче» случайно не выскользнул из кармана и не развернулся перед камерами. Снимает полотнища пленки с пирамиды ящиков, сворачивает в рулон, кладет в угол. Снимайте, слушайте! С молотком и гвоздодером набрасывается на один из ящиков. Легко представляет себе, какую панику вызывают его телодвижения у представителей невидимой ему аудитории. А может, перед его мысленным взором детский утренник, и все дети кричат ему: «Не делай этого!» и «Оглянись!»

И он действительно оглядывается, но смотрит в окно, на случай, если подъехало Сашино такси. Какой там.

Он уже оторвал планки с обеих сторон. Дес предложил бы более научный подход, но наука сейчас Манди не интересует. Он снимает крышку. Теперь перед ним толстая коричневая бумага, скрепленная липкой лентой. Треск, с которым рвется бумага, заставляет его вздрогнуть. Под ней двенадцать картонных коробок, тяжелых, словно набитых кирпичами. В каждом ящике двенадцать коробок, в каждой коробке двенадцать книг: так сколько всего привезли коробок?

Сверяйся с описью, советовал Саша. Коробка Первая: «Общество телекоммуникационных сетей», Мануэль Кастеллс. Коробка Вторая. То же самое, на немецком. Коробка Третья. То же, на французском. Он знакомится с содержимым первой коробки. Потом всех остальных. Выбирает второй ящик, вскрывает его. Потом третий. Наш хит этого вечера – «Нищие Земли» Франца Фанона, на девяти языках, так что давайте похлопаем нашему брату Францу, который прибыл из Берлина, чтобы провести этот вечер с нами.

Еще взгляд на часы майора. Полночь. Футбольный матч, наверное, затянулся, потому что за три года, прожитых в этом доме, Манди не помнит такого тихого вечера.

Но, возможно, это тоже фантазия: когда нервы туго натянуты, когда одна твоя часть смертельно устала, а вторая сходит с ума от тревоги, когда ты сидишь в доме, нашпигованном подслушивающими устройствами и миниатюрными видеокамерами, с парой фальшивых паспортов, в ожидании приезда друга, которого нужно увезти как можно дальше в кратчайшее время, вполне возможно, что шум… или, точнее, его отсутствие, кажется чем-то сверхъестественным.

* * *

Поначалу он думает, что это глупая ошибка упаковщика.

Кстати, не первая. Два тома Адама Смита оказались не в том ящике, половина томов Торо попала в коробку к Торвальду, книги Дорис Лессинг перемешались с книгами Готтхольда Эфраима Лессинга.

А потом у него чуть едет крыша, и он думает, что налицо очередная выходка Саши, может, даже шутка, потому что он вспоминает, как в далеком прошлом Саша не только украл миниатюрную фотокамеру из складских запасов Штази, но и прихватил руководство городского партизана, в котором вычитал, что отснятую микропленку следует запаковать в презерватив и хранить в мороженом.

Но того руководства он перед собой не видит.

И это не один случайный экземпляр. «Книги, которые, по нашему разумению, будут пользоваться особым спросом, доставлены в нескольких экземплярах», –слышит он партийный голос Саши.

Так вот, экземпляров шестьдесят, и ни на один меньше. И речь в них не о мороженом и даже не о фотокамерах, миниатюрных и не очень. В этих руководствах рассматриваются такие аспекты человеческой деятельности, как изготовление бомб из удобрений и средств химической защиты растений, убийство лучшего друга с помощью вязальной спицы, установка мины под автомобилем или в туалете. Рассказано, как задушить его гарротой в постели, утопить в ванной, вырубить ударом ребра ладони по адамову яблоку, подорвать в кабине лифта.

Выбор следующего ящика становится для Манди действительно сложной задачей. У него ощущение, что он не должен ударить в грязь лицом перед многочисленной группой поддержки. В данной ситуации он – участник игры-викторины с высокими ставками, вы понимаете, вроде «Как стать миллионером?» – промахнись с ответом, и ты в ауте. Но, присмотревшись внимательнее к собственным действиям, он понимает, что выбрал наиболее правильный путь, и уже вскрывает все ящики подряд, не думая о том, хранятся ли в них произведения контркультуры, руководства для амбициозных террористов, серо-зеленые ручные гранаты, по форме напоминающие чуть вытянутые в длину мячи для крикета, с ребристыми оболочками, чтобы не выпадали из мокрой от пота ладони, или, по его разумению, таймеры для самодельных бомб. Во всяком случае, в прилагающейся инструкции написано, что это таймеры.

Проходит не так уж много времени, и он уже сидит на полу холла, в окружении вскрытых, а то и выпотрошенных ящиков и коробок, оберточной бумаги и соломы и выглядит таким же потерянным, как ребенок в день рождения, когда сняты крышки со всех коробок с подарками.

И, помимо окружающей неземной тишины, Манди слышит только гулкие, бах, ба-бах,удары собственного сердца да рассеянный голос Саши, с трудом долетающий до его барабанных перепонок сквозь грохот этих ударов: « Они стараются стричь нас всех под одну гребенку. Либералов, социалистов, троцкистов, коммунистов, анархистов, антиглобалистов, борцов за мир. Всех красят розовым цветом. Мы все ненавидим евреев и Америку, мы все тайком восхищаемся Усамой».

А после того, как Саша заканчивает лекцию, Рурк начинает расписывать прелести Гейдельберга: «Если хочется поссорить Америку и Германию, Гейдельберг не самое плохое место для того, чтобы заявить об этом».

И снова вещает Саша, выкладывает более веский довод:

«Левые либералы тут же превратятся в тайных пособников фашизма, каковыми их всегда и полагала широкая буржуазная общественность, после чего перепуганная буржуазная Европа поползет на коленях к Большому американскому брату, умоляя прийти ей на помощь».

Но автором последнего слова, и самого веского, остается переполненный негодованием Ник Эмори, каким Манди видел его в во второй половине предыдущего дня. И когда все эти сивиллы произнесли свои монологи и скрылись за кулисами, пришла пора, как всегда не вовремя, появиться на сцене Саше.

* * *

Так и не удалось достоверно определить, что побудило Манди вновь броситься по лестнице на чердак. В конце концов, он побывал там лишь часом раньше. Может, треск автоматной очереди на улице? А может, суета, которая началась сразу после этого: разрывы звукошумовых гранат, грохот вышибаемых дверей, звон бьющегося стекла, когда в дом ворвалось никак не меньше дюжины мужчин, орущих на него на американском, [114]114
  Автор подчеркивает подданство тех, кто кричал на английском.


[Закрыть]немецком и арабском, приказывающих ему замереть, лечь, встать к стене, показать гребаные руки и все остальное.

Возможно, в такой ситуации людям свойственно бежать вверх, а не вниз, вот Манди и повел себя соответственно. А может, инстинкт, стремление к дому, повел его туда: воспоминания о чердаке в берлинской коммуне, подсознательное желание вернуться в нее. Или он почему-то подумал, что Саша попадет туда даже быстрее, чем он, во всяком случае, там Манди сможет его найти по возвращении от последнего гуру во Франкфурте или где-то еще, вот на этот раз в Гамбурге?

А может, он просто хотел посмотреть, что происходит снаружи.

Не мог Манди наверняка сказать, как долго он просидел в окружении всех этих игрушек, прежде чем началась стрельба и он ступил на лестницу. Может, несколько минут, а может, и пару часов. Время, когда ты ощупываешь сеть, накрывшую тебя, значения более не имеет, теряет счет. Мысли куда важнее. Удобное неведение, как любил говорить доктор Мандельбаум, более не является приемлемым решением, приходится взглянуть реальности в лицо, пусть это и трудно.

Он слышит выстрелы, медленно поднимается, говорит себе, прямо-таки как во сне: «Саша, ты там, и это опасно». Но, подумав об этом, приходит к выводу, что автомобиль начал останавливаться до того, как загремели выстрелы. Вроде бы все произошло в следующей последовательности: автомобиль, стрельба, визг шин. Но возможен и другой вариант: стрельба, остановка автомобиля, визг шин. В любом случае он должен посмотреть.

В доме уже разверзся ад: дым, вспышки, взрывы, крики. Имя Манди, вместе с именем Саши, на устах каждого незваного гостя. И, что кажется важным для Манди, достойным того, чтобы уделить этой мысли мгновение-другое, уверенность, что некоторые из этих голосов он уже слышал, когда не слишком дружеские руки загружали его, со связанными руками, в фургон, перетаскивали в вертолет и укладывали лицом на металлический пол, прежде чем обрели человеческую форму и вдруг стали достаточно нежными, чтобы ставить перед ним чашки с горячим кофе, предлагать сигареты «Кэмел» и пирожные, а их обладатели извинялись и называли себя Хэнк, Джефф, Арт и другими простыми именами.

Или Манди совершеннорехнулся, или он слышит голос Джея Рурка, кричащий громче всех? Трудно сказать, потому что никогда раньше Манди не слышал кричащего Рурка, но он готов поставить большие деньги на то, что под костюмом космического пришельца тот самый Джей Рурк, дорогой отец которого родился в шестнадцати милях от того места, где появилась на свет мать Манди, если, конечно, ирландские вороны летают по прямой, в чем Рурк серьезно сомневается.

И уж если речь зашла о голосах во время шторма, которые должны слышать все тонущие матросы, Манди слышит еще один знакомый голос из своего недавнего прошлого, который поначалу никак не может связать с конкретным человеком, но после некоторого мысленного усилия таки связывает: Ричард.Блондинистый Ричард в новеньком синем блейзере и с галстуком стюарда авиалинии. Ричард Дмитрия, который выплачивает разовое вознаграждение в тысячу долларов всем потенциальным работникам, независимо от исхода собеседования. Который вопрошает вслух: что есть деньги в сравнении с великими идеалами?

Вот, значит, что мы имеем, говорит себе Манди, вспоминая предположение Эмори, высказанное во второй половине прошедшего дня: две лошадки из одной конюшни, которые сейчас бьют копытами в дверь. Однако он не стоит на месте, занятый этими мыслями. Длинные ноги уже возносят его вверх по дубовой лестнице, которую он всегда так любил, правда, забирается он по ней на манер Саши, потому что одна нога сильно болит, а на левом плече он несет целую тонну: то ли ударил его об потолок, то ли на него упала летающая тарелка, то ли попала одна из пуль, о которых ему рассказывали в Эдинбурге, пуль, рекомендованных для использования при стрельбе в самолетах и в аналогичных деликатных ситуациях. Они легко сшибают с ног и покрывают слоем расплавленного свинца, но не пробьют кожицу виноградины.

Он преодолевает лестничный пролет и через дверь добирается до старой лестницы для слуг, которая ведет на чердак. Дождь пуль, штукатурки, дыма и оскорблений преследует его, но он сохраняет самообладание, поднимается все выше и, добравшись до чердака, обнаруживает, что он на коленях, совсем как в мечети, подняв зад и уткнувшись лицом в окровавленные руки. Но все равно ползет к мансардному окну и разгибается достаточно высоко, чтобы посмотреть поверх подоконника и увидеть, что происходит внизу.

А зрелище действительно удивительное, прямо-таки шоу son et lumiere, [115]115
  Son et lumiere – театрализованное представление на историческую тему (фр.).


[Закрыть]ради которого можно проехать многие мили. Он хорошо помнит, как возил на такое Джейка в Карнарвон… [116]116
  Карнарвон – город и центр туризма в Уэльсе. В его знаменитом замке XIII в. происходит официальная церемония присвоения титула принца Уэльского наследнику престола.


[Закрыть]или в Карлайл? [117]117
  Карлайл – английский город на границе с Шотландией, административный центр графства Камбрия. Среди достопримечательностей – развалины средневекового замка.


[Закрыть]У них была артиллерия, и копейщики, и алебардщики, и осадные башни, а осажденные лили на них что-то очень похожее на кипящее масло, и Джейк отлично провел время, а заодно и увидел разведенного отца, с которым расставался как минимум на полсеместра.

Но и само по себе это шоу не менее впечатляющее: множество прожекторов, «юпитеры», мигалки патрульных машин и grüne Minnas, машины «Скорой помощи». Школа и все вокруг нее освещено ярче, чем днем, за исключением темных окон окружающих домов, потому что снайперы не любят, чтобы их кто-нибудь видел.

А костюмы? Непревзойденные, если вы не против смешения древности и современности: бойцы антитеррористических подразделений в своих «водолазных» костюмах плечом к плечу с участниками крестового похода короля Ричарда, с лицами, скрытыми черными масками, арапы с боевыми топорами, с навешенными на поясах газовыми баллончиками, западноберлинская полиция в прусских шлемах, пожарники, одетые как нацистские штурмовики, врачи в жестяных касках и отглаженных белых халатах с красными крестами, какие-то зловещие черные эльфы и гоблины, перебегающие от двери к двери, ищущие возможности нагадить.

А вместо обычных звуковых эффектов, громкого барабанного боя и грохота орудий мы имеем старшего сержанта с плаца в Мюрри, выкрикивающего нечленораздельные приказы на английском, немецком и, насколько слышит Манди, на пенджабском. А с одной стороны маленькой площади, расположенной ниже здания школы, стоит ярко освещенное белое такси, дверцы, все пять, распахнуты, водитель на коленях между дверцами левого борта, двое парней в противогазах тычут в него пистолетами. Водитель – все тот же герр Кнау, который привозил Сашу в школу пару дней тому назад. Тогда Манди показалось, что он худой. Связанный, он выглядит куда толще.

Но безусловная звезда шоу, человек, на которого все приехали посмотреть, не считаясь со временем и расстоянием, Саша, без его Tarncappe, но с партийным портфелем, бегущий вприпрыжку вниз по вымощенной булыжником дороге, без одной кроссовки и размахивающий в воздухе свободной рукой, как бы говоря: «Нет, нет». Так кинозвезда уговаривает папарацци: «Пожалуйста, ребята, не сегодня, я еще не загримировался».

Потеря кроссовки, как это ни парадоксально, выровняла его. И не скажешь, что он хромоногий, глядя, как он прыгает с одной ноги на другую, совсем как какой-нибудь мальчишка из Кройцберга, играющий в классики. А почему булыжники мостовой такие красные? Должно быть, это тоже элемент игры. Но внезапно он не рассчитывает скорость или подворачивает ногу, потому что падает и катится по склону, как тряпичная кукла, и рядом нет Манди, чтобы остановить его. Руки и ноги катятся вместе с ним, а скорости, похоже, добавляют пули, потому что они разрываются как вокруг него, так и в нем, отрывая куски и уродуя. И даже когда он, несомненно, мертв, эти странные люди не желают поверить ему и дают последний залп, на всякий случай.

* * *

Манди все еще цепляется за подоконник окровавленными руками, но, к сожалению, на чердаке он уже не один. Два «водолаза» или «астронавта» стоят за его спиной, выпуская очередь за очередью через раскрытое окно в затемненные соседские дома, так же хладнокровно, как в стрелковом тире Эдинбурга. Оружия у них много, они стремятся как можно быстрее отстрелять все патроны. Как только в одном автомате патроны заканчиваются, отбрасывают его, хватают другой и тут же жмут на спусковой крючок.

К первым двум уже присоединился третий, высокий, в таком же «космическом» костюме, который, однако, не может скрыть его вальяжную бостонскую походку. Он пятится от Манди, словно боится его, засовывает пистолет за пояс. Но не думайте, что сей жест означает готовность к переговорам с раненым человеком, стоящим на коленях у подоконника. Просто этому вальяжному антитеррористу в маске потребовалось оружие более крупного калибра, как выясняется, винтовка с таким большущим прицелом, что не служивший в армии и привалившийся спиной к подоконнику человек, в которого целятся, в данном конкретном случае Манди, может и не знать, из какой дыры вылетит пуля. Но это совершенно не волнует стрелка, потому что, отойдя как можно дальше, насколько позволяет помещение, от Манди, то есть вжавшись спиной в стену, он поднимает винтовку к плечу и не спеша, одну за другой, всаживает в Манди три пули крупного калибра, первую в лоб, вторую и третью – в верхнюю половину тела, одну в живот, вторую в сердце, хотя никакой необходимости в двух последних выстрелах нет.

Но стреляет он лишь после того, как Манди, набрав полную грудь воздуха, успевает крикнуть: «Держись, все нормально, я иду!» –своему мертвому другу, лежащему на мостовой.

Глава 15

«Гейдельбергский штурм», такое название получило это событие в средствах массовой информации, вызвал шок при дворах Старой Европы и в Вашингтоне и дал ясный и понятный сигнал всем критикам американской политики консервативного демократического империализма.

Пять полных дней прессу и телевидение заставили хранить молчание. Нет, заголовки были, и сенсационные, но новости совершенно отсутствовали, по той простой причине, что секретные службы напрочь перекрыли все подходы к месту происшествия.

Был оцеплен целый городской район, а его недоумевающих жителей переселили в специально подготовленные хостелы, где и держали во время операции.

Ни фотографов, ни газетчиков, ни телевизионщиков к взятому штурмом зданию не подпускали на пушечный выстрел до тех пор, пока компетентные органы не собрали все материалы, которые могли представлять для них интерес.

Когда вертолет телевизионной компании попытался пролететь над оцепленной территорией, в воздух поднялись два американских военных вертолета, отогнали телевизионщиков в сторону, а после посадки пилота арестовали. На свои жалобы журналисты получили ответ, что такие же ограничения на передачу информации действуют и в Ираке. «И то, что хорошо с террористами в Ираке, годится и для террористов в Гейдельберге», – заявил высокий чин в американском оборонном ведомстве, на условиях анонимности.

Участие в операции подразделений американского спецназа не отрицалось, а восхвалялось, пусть это и вызвало некоторое раздражение среди более либеральных немецких конституционалистов. Журналистам, однако, прямо указали, что Соединенные Штаты оставили за собой право «выслеживать своих врагов в любое время и в любом месте, как с помощью друзей и союзников, так и без оной».

В подтверждение этой позиции официальные немецкие лица могли лишь рассуждать об «игнорировании искусственных национальных барьеров во имя более важных интересов общей борьбы». Под общей борьбой подразумевалась война с терроризмом.

Один немецкий комментатор-скептик, говоря об участии в операции немецких спецслужб, назвал их «припозднившимися в присоединении к коалиции».

К тому времени, когда школьное здание открыли для прессы, в нем, конечно, успели прибраться, но и оставшегося хватило для множества фотографий. Из террористического гнезда по пустующим окружающим домам выпустили двести семь пуль. Отсутствие убитых и раненых среди сотрудников секретных служб посчитали вмешательством провидения. Комментатор «Фокс ньюс» усмотрел в этом руку господа.

– На этот раз нам повезло, – заявил все тот же высокий чин в Министерстве обороны в Вашингтоне, который не хотел упоминания в прессе своей фамилии. – Мы пришли, сделали все, что должны, и вышли оттуда без единой царапины. К сожалению, всегда будет следующий раз. Так что никто особо не радуется и не машет крыльями.

В дополнение к пулевым отметинам на стенах и разбитым окнам фотографы получили возможность запечатлеть пятна крови на мостовой, то ли пропущенные дворниками, то ли специально оставленные для прессы. По их местоположению не составляло труда восстановить последний момент жизни террориста А, бывшего сочувствующего Баадера и Майнхоф, мужчины средних лет, известного как Саша, сына уважаемого лютеранского пастора.

Саша, как сообщили неназванные источники в американском разведывательном сообществе, во время «холодной войны» работал в восточногерманской разведке и, помимо шпионской деятельности, занимался подготовкой арабских террористических групп.

После падения Берлинской стены Саша, используя старые контакты, входил в состав многих групп арабского сопротивления, и в настоящее время ведется активная работа по выявлению их связей с «Аль-Каидой». Эта информация несколько дней отдельными порциями скармливалась прессе, дабы оставить время для журналистских домыслов.

Вытаскивались на свет подробности карьеры Саши, его близкие контакты с членами радикального движения во Франции и Германии. Документы, найденные в брифкейсе, который был при нем, изучались судебными экспертами и аналитиками спецслужб.

* * *

Но, разумеется, о леденящих кровь намерениях террористов лучше всего рассказали находки в так называемой «Академии профессионального английского языка». Многие недели, до того как городские власти признали здание небезопасным и закрыли к нему доступ, по привлекательности оно не уступало «Черному музею». [118]118
  «Черный музей» – музей криминалистики при Скотленд-Ярде в Лондоне.


[Закрыть]Съемочные группы телекомпаний снимали, снимали и снимали, а потом приезжали вновь. Ни один выпуск новостей не считался законченным без нескольких столь полюбившихся публике кадров. А в места, куда находит путь камера, всегда тянется пишущая братия.

Некоторые аудитории так пострадали от стрельбы, что стены, как написал кто-то из журналистов, напоминали швейцарский сыр. Главная лестница выглядела так, будто ее торпедировали на мелководье. Библиотеку, которую на момент штурма ремонтировали, разнесло чуть ли не по кирпичику, от мраморного камина остались жалкие осколки, лепной потолок почернел от взрывов. Сквозь дыры в нем виднелся потолок комнат второго этажа.

– Когда плохиши первыми открыли огонь, мы действительно не стали церемониться, чтобы подавить их сопротивление, – признал все тот же вашингтонский оборонный чин.

И это чувствовалось. На месте окон и дверей появились зияющие проемы. Световой фонарь на крыше, ставший входом для одной из групп штурмовиков, превратился в груду цветного стекла.

Запечатлев сцены хаоса, камеры радостно поворачивались к самым ценным экспонатам: фабрике по изготовлению бомб, арсеналу стрелкового оружия, автоматам и ручным гранатам, коробкам с химическими веществами, свободно продающимися в магазинах, руководствам для городских партизан, ящикам с подрывной литературой, фальшивым паспортам и пачке денег для двух террористов, которые не смогли ими воспользоваться. Но наибольшее внимание, конечно же, привлекали детальные карты с нанесенными на них американскими военными и гражданскими объектами в Германии и Франции, некоторые зловеще обвели красными кружками, в том числе план территории штаба европейской группировки американских войск в Гейдельберге, с фотографиями центрального въезда и периметра.

* * *

Расчеты показали, что в момент штурма в помещении школы находилось от шести до восьми террористов. Эксперты по баллистике пришли к выводу, что ответный огонь по площади велся из шести автоматических винтовок или автоматов. Однако в результате операции убили только двоих, а один из них даже не попал в здание. Так куда же подевались остальные?

Горожане, жившие поблизости от эвакуированной зоны, говорили, что мимо их окон проносились grüne Minnas с включенными мигалками и сиренами. Другие говорили о машинах «Скорой помощи», которые сопровождали полицейские автомобили и боевые машины пехоты. Однако ни в одну из местных больниц не доставляли VIP-пациентов, ни один морг или тюрьма не смогли похвастаться новыми приобретениями. С другой стороны, большое количество американских военных объектов и численность расквартированного на них персонала (после 11 сентября все эти объекты окружил забор из колючей проволоки, находящейся под высоким напряжением) указывали на то, что раненых и пленников могли доставить на один из этих объектов.

Разрушения внутри школы не позволили хотя бы в малой степени восстановить картину штурма. Строители, допрошенные журналистами и полицией, не могли вспомнить ни об одном посетителе, за исключением высокого англичанина, уже опознанного как Манди. Осколки посуды и крошки еды, найденные среди штукатурки, обломков дерева, кусков кирпича и битого стекла, не могли служить уликами. Строители обычно ели на рабочем месте. Террористы, как известно, не брезговали и чужими чашками.

Официальный ответ не порадовал прессу: «Раскрытие других деталей на текущий момент может поставить под удар важные операции в стадии их подготовки. Остальные люди, схваченные во время штурма, находятся под стражей».

Какие люди? Какого возраста? Какой национальности, пола, расы? Находятся где? Они уже в Гуантанамо? [119]119
  Гуантанамо – военно-морская база США на Кубе. На ее территории содержатся пленные талибы, вывезенные из Афганистана.


[Закрыть]

На этот счет в данный момент нам нечего добавить.

Возникла, правда, одна загадочная личность, которая вроде бы могла дать ответы на многие интересующие прессу вопросы: водитель светло-коричневого «БМВ», взятого напрокат, который заехал за Манди в день штурма, а потом, по показаниям свидетелей, посетил с ним несколько исторических мест в городе. Этого незнакомца свидетели охарактеризовали словом fesch [120]120
  Fesch – это немецкое слово имеет два значения: элегантный, шикарный, модный и молодцеватый, подтянутый.


[Закрыть]– хорошо одетый, подтянутый, лет пятидесяти пяти, может, чуть старше.

С «БМВ» журналисты разобрались без труда. Его брал напрокат некто Ханс Леппинк, проживающий в городе Делфт в Голландии. Кредитная карточка, паспорт и водительское удостоверение это подтверждали, но власти Голландии заявили, что никогда о нем не слышали, и даже не попытались объяснить, где и как он добыл столь правдоподобные голландские документы. Так что не осталось ничего другого, как вернуться к двум убитым террористам, каждому из которых уже перевалило за пятьдесят.

* * *

Из этой парочки Саша доставил гораздо меньше проблем. Стая специалистов по психологическому профилю террористов из никому не известных университетов слетела со своих академических шестков, чтобы разобрать его по косточкам.

Немецкий архетип, дитя нацизма, искатель абсолютных истин, философ, пытающийся выразить чаяния маленького человека, то анархист, то коммунист, то бездомный радикал в вечном поиске способа подчинения общества своей воле.

Его физические недостатки, вызываемое ими чувство неполноценности наводили на сравнение с министром пропаганды Гитлера, доктором Геббельсом. Как и последний, он, судя по свидетельствам, источник которых потом никто не мог вспомнить, ненавидел евреев.

Разлука с набожным отцом, психическая болезнь матери и долгая, а потому подозрительная, смерть старшего брата, свидетелем которой стал Саша, теперь получили должное освещение в части их воздействия, как совместного, так и по отдельности, на формирование характера будущего террориста.

Так был ли какой-то особенный момент в Сашиной жизни, рассуждали эти мудрые люди, наступило ли некое прозрение, когда Саша увидел, что тропа насилия, черная дорога, открылась перед ним, и двинулся по ней?

Одна журналистка, из «Нью-Йорк таймс», знала лучше других, что прозрение было. Поклявшись не открывать источник информации, она получила ее из первых рук: от кадрового сотрудника американской разведки, очень скромного, но настоящего профессионала, в голове которого и родился план, позволивший воздать по заслугам Саше и его английскому сообщнику. Журналистка, на долю которой свалилась такая удача, не сообщила никаких подробностей о личности разведчика или его внешности, лишь указав, что он высокий, сдержанный и вообще, «мужчина, с которым я с радостью пошла бы в ресторан, если б он меня пригласил, но такого приглашения не последовало».

Саша говорил о пустыне как о своем «диком месте»,доверительно поведал журналистке ее супергерой, после чего добавил: «Вы, возможно, примете меня за психа, Салли, но лично я убежден, что во время пребывания Саши в этом самом „диком месте“ с ним произошло какое-то необычное, индуцированное его желаниями, религиозное обращение. Да, да, я знаю, что он был атеистом. Но при этом сыном священника и галлюцинировал. Может, принимал наркотики, хотя прямых доказательств тому у меня нет», – уточнил он, как человек, который относится к правде со всей серьезностью.

* * *

А вот Тед Манди заставил попотеть как психологов, так и журналистов. Рожденный в Пакистане игрок школьной сборной по крикету, сын солдата, недоучка из Оксфорда, берлинский анархист, мелкая сошка Британского совета, неудачник-учитель и сочувствующий исламу удостоился максимума внимания к своей персоне. Один таблоид не оставил без внимания даже кличку собаки Мо. «МО или МАО?» – так называлась первая статья на эту животрепещущую тему, и еще через пару номеров Мо превратилась в собачий эквивалент «Розового бутона» в «Гражданине Кейне». [121]121
  «Гражданин Кейн» – фильм 1941 г., классика американского кинематографа. Снят режиссером Орсоном Уэллсом (1915–1985).


[Закрыть]