Текст книги "Абсолютные друзья"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Глава 7

Психоделический автобус скрывается из виду, последние прощальные крики артистов растворяются в уличном шуме. Манди и Эмори сидят напротив друг друга в чулане со звуконепроницаемыми стенами, по другую сторону коридора от его кабинета. Между ними на столике вращаются кассеты магнитофона. Они тут разговаривают, объясняет Эмори, а доставленные Манди сокровища уже летят в Лондон. Аналитикам не терпится заполучить их в свои руки. А пока они ждут от нас полный отчет о прошлом: максимально подробный автопортрет Эдуарда, историю любви Саша – Манди с того первого момента, как оба увидели друг друга, доскональное описание человека, называющего себя профессором Вольфгангом, не опуская никаких деталей.

Смертельно уставший и одновременно возбужденный донельзя, Манди целый час блестяще отвечает на все вопросы Эмори, потом еще час, уже сбавляя темп, прежде чем начинает зевать, словно испытывая недостаток кислорода. В приемной, дожидаясь, пока Эмори отдаст пленку, засыпает, едва просыпается во время короткой поездки на автомобиле в то место, куда везет его Эмори, и приходит в себя, обнаружив, что побрит, принял душ и стоит со стаканом виски с содовой у занавешенного тюлевой занавеской окна уютной квартиры с видом на Клейстпарк, где дородные представители берлинской буржуазии, включая молодых мамаш с колясками, прогуливаются приятным теплым солнечным вечером в каких-то пятидесяти футах ниже его. Если для Эмори он – любопытный экземпляр, то для себя просто загадка. Стресс, осознание, что совершил, тревоги, о которых до этого момента отказывался думать, наваливаются сообща, лишая последних сил, оставляя в полном недоумении.

– Так, может, ты позвонишь Кейт, пока я попудрю носик? – предлагает Эмори, они уже перешли на «ты», с улыбкой, которая никогда не покидает его лицо.

На это Манди отвечает, да, конечно, позвонить надо, но вот это его и тревожит: Кейт, и что именно он должен ей сказать.

– Никаких проблем, – весело заверяет его Эмори. – Твой разговор будут записывать как минимум шесть разведывательных ведомств, поэтому ты должен придерживаться золотой середины.

– Какой середины?

– Тебя задерживает здесь Британский совет, далее следуют причины. «Придется задержаться, дорогая… проблемы в конторе… мои хозяева и господа умоляют меня остаться, пока все не наладится. Tschuss, [74]74
  Tschuss – до свидания (нем.).


[Закрыть]Эдуард». Она – женщина работающая. Так что поймет тебя.

– А где я буду жить?

– Здесь. Скажи ей, что тут хостел для одиноких офицеров, это ее успокоит. Телефонный номер на аппарате. Поменьше извиняйся, и она тебе поверит.

Именно так и происходит. Пока Эмори «пудрит носик», Кейт верит Манди до такой степени, что тот чуть не сгорает от стыда. Однако десять минут спустя он уже сидит в автомобиле Эмори, перебрасывается шутками с водителем-сержантом, и на этот раз они приезжают в новый рыбный ресторан в Грюневальде, о котором еще мало кто знает, и это хорошо, потому что в наши дни в Берлине чертовски трудно найти спокойное местечко. За обедом, которым они наслаждаются, сидя голова к голове в кабинке, кутающейся в сумрак и предназначенной для влюбленных, под грохот живой музыки, настроение Манди магическим образом поднимается, поднимается настолько, что после игривого вопроса Эмори, пожелавшего узнать, не сожалеет ли он, будучи убежденным леваком, об отказе от святости коммунистической Европы ради декаданса Запада, Манди, удивляя не только Эмори, но и себя, разражается громогласной речью, в которой клеймит как советский коммунизм, так и все, что с ним связано.

Возможно, он выражает свои сокровенные чувства, а может, это последний приступ ужаса, который он испытывает, оглядываясь назад и окончательно понимая, что сотворил и чем все могло закончиться. В любом случае Эмори не упускает возможности использовать момент по максимуму.

– Если хочешь знать мое мнение, Эдуард, ты – прирожденный разведчик, наш человек и внутри, и снаружи, – говорит он. – Так что спасибо тебе, и добро пожаловать на борт корабля. Твое здоровье.

И с этого тоста, Манди потом так и не смог понять почему, но все получилось как-то само собой, разговор перемещается на сугубо академическую тему: чем в такой ситуациичеловек должен делиться с женой, а чем – нет, при этом ни один эту самую ситуацию не конкретизирует. И с точки зрения Эмори, которую он не навязывает, но высказывает достаточно уверенно, основываясь на собственном опыте, грузить дорогих тебе людей информацией, которая им совершенно не нужна, зная которую, они ничего не смогут изменить, так же пагубно и эгоистично, как держать их в полном неведении, и более спорно. Но это личное мнение Эмори, а Эдуард может придерживаться другого.

К примеру, если этот любимый, которому хочется во всем признаться, беременная женщина, продолжает Эмори.

Или от этого любимого никогда не было никаких тайн, поэтому нет никакой возможности держать такой большой секрет под замком.

Или этот любимый – человек высоких принципов, у которого могут возникнуть проблемы в примирении своих политических взглядов с… ну, некими действиями, направленными против определенного врага или идеологии, которую этот человек воспринимает совсем не так, как мы.

Короче, если эти любимые люди – Кейт, и у них и так достаточно поводов для волнения: работа в школе, домашнее хозяйство, муж, нуждающийся в заботе, первенец, который должен в скором будущем появиться на свет, троцкисты, которых давно пора вышвырнуть из сент-панкрасского отделения Лейбористской партии… должно быть, по ходу бесед с Эмори Манди рассказал ему и о них тоже.

Квартира у Клейстпарк не принадлежит Эмори. Но и не хостел для одиноких офицеров. Это место, которое он придерживает для тех, кто в городе проездом и не хочет афишировать свое присутствие. А теперь Эмори должен вернуться в контору, чтобы узнать, нет ли каких новостей из Лондона.

Но Клифф останется в соседней спальне, на случай, если тебе что-то понадобится.

И Клифф всегда знает, как меня найти.

А если утром ты захочешь прогуляться, ты говорил, что обожаешь ранние прогулки пешком, я с радостью составлю тебе компанию. Пока же постарайся уснуть. Ты отлично поработал.

Я постараюсь.

* * *

Манди лежит. Сна ни в одном глазу, как и в прошлую ночь в Веймаре, считая четверти и половинки сверхсинхронизированных западноберлинских часов.

Поднимайся и беги, говорит он себе. Тебе это совершенно не нужно. У тебя есть Кейт, ребенок, который должен вот-вот родиться, работа, дом. Ты больше не в Таосе, для тебя период скитаний закончился. Ты – Тед Манди, дипломат культуры и будущий отец. Хватай чемодан, тихонько, чтобы не разбудить Клиффа, спускайся вниз и дуй в аэропорт.

Но, давая себе такой совет, он вспоминает, а какой-то кусочек мозга помнил об этом постоянно, что его паспорт у Ника Эмори… простая формальность, Эдуард, верну его тебе завтра утром.

И Манди знает: отдавая паспорт, он прекрасно понимал, что сие означает, к чему ведет, так же, как понимал это и Эмори.

Он присоединялся. Прирожденный разведчик определял свою судьбу.

Его не заставляли, ему не выкручивали руки. Он по своей воле говорил: «Я с вами», – точно так же, как за обедом разглагольствовал об ужасности коммунистической жизни. Он предлагал взять его действующим игроком в команду Эмори, потому что видел себя таковым, разгоряченный достигнутыми успехами, и таким игроком уже видел его и Эмори.

Так что, пожалуйста, просто напоминайте мне, с чего все началось, как я попал в эту историю. Завербовал меня совсем не Эмори – Саша. Эмори не сбрасывал мне на колени мешок государственных секретов, не говорил: «Слушай, возьми все это и передай британской разведке».

Это деяние Саши.

Так я делаю все это для матери-Англии или для бичующего себя антилютеранина, бегущего от бога?

Ответ: я вообще ничего не делаю. Я – спасательная шлюпка.

Все так, Саша – мой друг. Не тот друг, который мне всем нравится, но друг, верный, давний, друг, который нуждается в моей защите. И, видит бог, он ее получал. Друг, который, так уж вышло, ярый сторонник хаоса, в одиночку ведущий фанатичную войну со всеми формами установившегося порядка.

И если теперь он нашел другой храм, который должно сокрушить, удачи ему. Но под развалинами он не похоронит меня.

Или Кейт.

Или ребенка.

Или дом. Или работу.

И вот что я собираюсь сказать Эмори через пару часов, когда я его разбужу и отправлюсь с ним на раннюю прогулку, о которой он упомянул. «Ник, – скажу я. – Ты – профессионал своего дела, я уважаю Лондон, да, полностью согласен с тем, что советский коммунизм – враг, с которым действительно надо бороться, и желаю тебе всяческих успехов в этой борьбе. Но, будь так любезен, отдай мне паспорт и, если тебя это не затруднит, распорядись дать машину, чтобы меня отвезли в аэропорт. С Сашей ты уж как-нибудь договаривайся сам, а мы крепко пожмем друг другу руки и распрощаемся».

Но ранней прогулки не получается. Зато в сером свете зари у его кровати возникает Эмори и говорит, что пора одеваться.

– Зачем? Куда мы едем?

– Домой. Кратчайшим путем.

– Почему?

– Аналитики выставили тебе пятерку с двумя плюсами.

– О чем ты?

– Информация потрясающая. Важнейшие государственные секреты. Твой приятель, должно быть, собирал ее не один год. Они спрашивают, что ты предпочтешь, КВ [75]75
  KB – крест Виктории, высший военный орден, которым награждаются военные или гражданские за боевые подвиги. Учрежден королевой Викторией в 1856 г.


[Закрыть]или титул пэра.

* * *

Тебя везут.

Никаких решений принимать не надо.

Сиди, откинувшись на спинку сиденья, и размышляй о собственной жизни.

Опять аэропорт Темпельхоф, прибытие ранним утром на джипе, правда, другой сержант.

Прощай, Клифф.

Прощай, Тед, и удачи тебе.

Самолет ВВС ждет, пропеллеры вращаются, кроме него и Эмори, пассажиров нет. Держись крепче, уже взлетаем. Пилоты на нас не смотрят. Вымуштрованы. Приземление в аэропорту Нортолт, с трапа – в зеленый минивэн с большущими боковыми зеркалами и тонированными окнами задних дверей.

Она сейчас идет в школу. Оставила позади половину бетонной дорожки между открытым бассейном Хампстеда и кварталом особняков. Ученики старших классов болтают с ней, младших – стараются взять за руку, и она думает, что я решаю в Берлине проблемы Британского совета.

* * *

Через заднее стекло минивэна Манди начинает узнавать дорогу в Оксфорд. Он получил пятерку с двумя плюсами, и теперь они хотят выдать ему диплом. Ильзе в своей комнатушке в общежитии говорила ему, что он полнейший младенец в сексе. Они едут по пологим холмам, въезжают в ворота, кирпичные столбы которых увенчаны грифонами из песчаника. Дневной свет включается и выключается по воле растущих вдоль асфальта берез. Минивэн останавливается, но выйти дозволено только водителю. Березы остались позади, их сменили участки, огороженные белыми заборами, павильон для крикета, круглый пруд. Минивэн останавливается снова, задние дверцы открываются, стюард в белой униформе и легких парусиновых туфлях на резиновой подошве берет рюкзак Манди и ведет его мимо припаркованных автомобилей, по дорожке, выложенной каменными плитами, к лестнице черного хода, далее в коридор для слуг.

– Мой гость расположится в свадебном «люксе», – говорил Эмори стюарду.

– Очень хорошо, сэр. Я отведу «невесту» прямо туда.

В свадебном «люксе» узкая, односпальная кровать, раковина и унитаз, очень маленькое окно, выходящее на увитую плющом стену. В последний год обучения в школе, будучи префектом, Манди жил в такой же. Подъезжают все новые автомобили. Манди слышит приглушенные голоса и шаги по гравию. До начала величайших перемен в его жизни остается все меньше времени. И четыре последующих дня за закрытыми дверьми прирожденный разведчик встречается с семьей.

* * *

Они – не семья, какой он ожидал ее увидеть, но в этом для него нет ничего нового.

Нет, суровые мужчины не меряют его с головы до ног настороженными взглядами. Супервыпускники в костюмах-двойках с перламутровыми галстуками не вяжут в узлы каверзными вопросами. Они рады встрече с ним, гордятся им, потрясены его достижениями, хотят пожать руку и пожимают. Достойные, ничем не выделяющиеся в толпе, веселые люди, поначалу никаких имен, никакой профессиональной принадлежности, но приятные лица, удобная обувь, потрепанные, коричневые, отнюдь не чиновничьи брифкейсы, а женщины – от слегка рассеянных («И куда же я задевала свою сумочку?») до по-матерински заботливых матрон с мечтательными, теплыми глазами, которые слушают его часами, прежде чем задать вопрос о чем-то совершенно им забытом, до того самого момента, пока одна из них не направила его мысли в нужном направлении.

Что же касается мужчин, да, внешне они тоже разнятся, но тем не менее принадлежат к одному виду. Можно сказать, академики средних лет. Археологи, радостно работающие вместе на одном раскопе. Врачи, которые с кроткой, но сознательной отстраненностью говорят, что для них главное болезнь – не человек. Сухощавые молодые люди в плохо сшитых костюмах и с отсутствующим взглядом, Манди воспринимает их как прямых потомков классической школы арабского исследователя, пересекающего пустыню на верблюде, ориентируясь по звездам, с бутылкой лимонада и шоколадным батончиком.

Так что же, гадает он, их всех объединяет, помимо греющего душу интереса к Теду Манди? Неожиданный смех, шлепок по плечу, разделенный радостный вскрик, чуть убыстрившийся темп речи, короткий взгляд. Тщательно скрываемая воровская искорка. Чувство сопричастности.

Они погружаются в глубины его прошлого, сначала руководствуясь магнитными пленками, которые Эмори переслал из Берлина, потом самостоятельно выбирая направление движения. История всей его жизни выкладывается перед ними, как труп, после чего, в наиболее тактичном английском стиле, производится вскрытие. Манди не возражает. Он – часть этой семьи, новичок английской команды, но уже успевший показать себя с самой лучшей стороны.

Эпизоды его жизни, которые он никогда бы не связал друг с другом, выуживаются из глубин его памяти, а потом предлагаются для инспекции и комментариев: «Господи, однако, полагаю, это правда»или «Если подумать, то да, так оно и было».И Эмори всегда рядом с ним, готовый поддержать его, если он падает, и уладить мелкие недоразумения, которые возникают, когда наш Эдуард вдруг взбрыкивает, а такое случается, поскольку далеко не все вопросы приятны. Но они и не обещали, что будут спрашивать только о приятном, скорее наоборот. Таковы все семьи.

– Никто из тех, кто так хорошо послужил родине, как вы, Тед, не сможет пройти через эту мясорубку, не покраснев раз-другой, – по-доброму предупреждает его одна материнского вида матрона.

– Согласен. Абсолютно. Задавайте ваши вопросы, мэм.

Она – психоаналитик? Откуда ему знать? Ему хочется называть ее Флора, или Бетти, или ее настоящим именем, если б она представилась, но приходится обращаться к ней мэм, как к королеве, [76]76
  Мэм, мадам – почтительное обращение к женщине, особенно к члену королевского семейства, в т. ч. к королеве.


[Закрыть]вызывая дружелюбный смех за столом из красного дерева.

Вот так проходит первый день, и к его завершению, когда в баре остается лишь несколько особо стойких, они уже поздравили того Теда Манди, которого он сам потом нарекает Манди Первым: героя Веймара, единственного сына героического майора, капитана школьной команды по крикету, защитника команды по регби, который в институте слегка порозовел (а с кем такого не происходило?), а вот теперь, по сигналу горна, поспешил в семейную войсковую часть, чтобы встать плечом к плечу с остальными в борьбе с общим врагом.

Но, к сожалению, это только Манди Первый. А у шпионов всегда есть двойник.

* * *

Можно спровоцировать у человека шизофрению?

Разумеется, можно, если пациент сложный.

В Веймаре Саша намекнул на то, что его ждет. Здесь, в Оксфорде, спасибо инструкциям на микропленке, переданным мистеру Арнольду в специальных защитных устройствах, он получает по полной программе. Если вчерашний Манди Первый представлял собой тот идеал, к которому следовало стремиться Манди, то сегодняшний Манди Второй – та карикатура, в которую он опасался превратиться еще два года тому назад.

Бывший большевистский выпускник средней школы, бывший оксфордский недоучка-левак, превратившийся в анархиста, берлинский бунтарь, который, получив на орехи, бежал из города на заре; школьный учитель без диплома, уволенный со службы за аморальное поведение, потом изгнанный из провинциальной газеты, чтобы стать писателем-неудачником в Нью-Мексико, а затем приползти обратно в Англию и затеряться в нижних эшелонах бюрократов от культуры, без всякой надежды на светлое будущее.

Это его отображение в чуть искажающем зеркале поначалу так знакомо, что Манди не может смотреть на него, не корча гримасы, не хватая себя за волосы, не краснея, без стонов и размахивания рук. Какая часть этого портрета нарисована благодаря его признаниям Эмори, а какая – сорокачасовыми раскопками лондонских археологов, ему узнать не дано. Двух мнений тут быть не может: Манди Второй куда ближе к истинному Манди, кто бы его ни рисовал, женщины с мечтательным взглядом или академики средних лет.

* * *

Пасторского вида мужчина в черном хомбурге прибыл на вертолете. Через панорамное окно конференц-зала Манди наблюдает, как он пересекает лужайку, одной рукой прижимая шляпу к голове, а вторую, с брифкейсом, используя как противовес, удерживающий от падения. Когда он входит, все встают, приветствуя его. Он занимает место во главе стола. Уважительное молчание повисает в конференц-зале, пока он достает из брифкейса папку, кладет перед собой, прежде чем одарить мгновенной улыбкой сначала всех в целом, а потом Манди в отдельности.

– Тед, – говорит он. День клонится к вечеру, и Манди вымотан донельзя: локти упираются в полированный стол, длинные пальцы прячутся в всклокоченных волосах. – У меня к вам вопрос, дорогой мальчик.

– Сколько угодно, – отвечает Манди.

– Кейт когда-нибудь говорила вам, что ваш тесть, Дес, до пятьдесят шестого года работал в аппарате английской коммунистической партии? – Тон такой, будто он интересуется, любит ли Кейт работать в саду.

– Нет, никогда не говорила.

– А Дес?

– Нет.

– Даже по субботам, когда вечером вы играли в баре на бильярде? – Улыбка становится шире. – Я потрясен.

– Ни по субботам, когда мы играли на бильярде, ни когда-либо еще, – и я тоже потрясен, но Манди слишком предан Десу, чтобы произнести это вслух.

– Советское вторжение в Венгрию, разумеется, вправило ему мозги, как и многим из них, – сетует Пастор, вновь проконсультировавшись с папкой. – Однако никто не выходит из Партии окончательно, не так ли? Она вживается в человека навечно, остается, можно сказать, в крови, – весело добавляет он.

– Полагаю, вы правы, – соглашается Манди.

Но в папке хранится еще много любопытного, на что ясно указывает улыбка Пастора. Дес – это только начало.

– И Ильзе. Что вы знаете о ее политических взглядах, если таковые у нее имелись?

– Она была всем понемногу. Анархисткой, троцкисткой, пацифистской… я не уточнял.

– Но они имелись. В 1972 году, под влиянием вашего преемника, она стала сотрудником аппарата лейтского отделения Шотландской коммунистической партии.

– Он хорошо поработал.

– Вы скромничаете. Сказалось ваше воздействие, я готов в этом поклясться. Вы оставили хороший задел, так что вашему преемнику осталось лишь довершить начатое. У меня нет сомнений, что именно благодаря вашим стараниям ей открылась истина.

Манди лишь качает головой, но Пастор неумолим.

– Касательно вашего доктора Мандельбаума, имя Гуго, вашего собрата-беженца и источника вдохновения в школе-интернате, – продолжает Пастор, складывая руки горкой. – Чему именноон вас учил?

– Немецкому.

– Да, а чему немецкому?

– Языку и литературе.

– Это все?

– А чему еще он мог меня учить?

– Как насчет философии? Гегель, Гердер, [77]77
  Гердер, Иоганн Готфрид (1744–1803) – немецкий философ, теоретик «Бури и натиска», друг Гете.


[Закрыть]Маркс, Энгельс?

– Господи, нет!

– Почему господи? – Брови Пастора вопросительно изгибаются.

– Философия – не по моей части, вот почему. Ни в том возрасте, ни теперь. Тем более на немецком… Тогда я бы ничего не понял. И теперь результат будет не лучше. Спросите Сашу. – Тут он прикрывает рот рукой, неуверенно кашляет.

– Тогда, Тед, позвольте мне поставить вопрос иначе. Возможно, сейчас я буду противоречить самому себе, но, пожалуйста, выслушайте меня. Я не погрешу против истины, если скажу, что доктор Мандельбаум мог бы учить вас философии? Если бы захотел. Будь вы не по летам развиты.

– Ну… если ставить вопрос так… он бы мог научить меня чему угодно! Но фактически не учил. Вы меня спросили, я ответил – нет. Теперь вы задаете гипотетический вопрос, и ответ – да, мог.

Пастора такой поворот страшно забавляет.

– То есть мы сходимся на том, что доктор Мандельбаум мог прочищать вам мозги Марксом, Энгельсом, кем угодно, и никто бы, раз уж вы не рассказывали об этом ни вашим одноклассникам, ни начальству, ничего не узнал.

– А я говорю вам, что ничего такого не было. Все, что он сделал, не в лоб, очень ненавязчиво, совершенно законно и профессионально… и ничего больше, будьте уверены… так это разбудил во мне революционный дух и… – Он замолкает, вновь начинает массировать череп.

– Тед. Дорогой мой.

– Что?

– Эта профессия… которая становится вашей… не живет в реальном мире. Только навещает его. Однако в вашем случае реальность на нашей стороне. Все Мандельбаумы были леваками, честь им за это и хвала. Трое сражались в бригаде Тельмана во время Гражданской войны в Испании. Старший брат Гуго был членом Коминтерна. Сталин повесил беднягу за все его заслуги. Ваш любимый Гуго вступил в коммунистическую партию в Лейпциге, в 1934 году, и продолжал платить членские взносы, пока не скончался в центральной больнице Бата сорок лет спустя.

– И что?

– А то, что начальники Саши – не идиоты. С одним вы уже встречались. Я про Профессора. Он, конечно, далеко не ангел, но точно не дурак. И захочет убедиться, что в его сети заплыла настоящая рыбина. Или в Сашины сети. И он найдет, или найдут его бесчисленные подчиненные, широченный красный след, который без единого разрыва растянулся по всему вашему прошлому, начиная с доктора Гуго Мандельбаума, через Ильзе в Оксфорде и Сашу в Берлине, до наших дней. Естественно, вы не вступили в Партию! И с какой стати вам в нее вступать? Вы же не хотели ставить под удар свою карьеру. Но ваш учитель был красным, ваша первая подруга – красная, вы – член сент-панкрасского отделения Лейбористской партии, едва ли не самого левого во всей партии, ваша жена из семьи с левыми взглядами, ее отец работал в партийном аппарате, пока не сдал свой билет в пятьдесят шестом. Вы – чудо, дорогой мальчик! Если б нам пришлось выдумывать вас, мы бы никогда не сумели добиться такой убедительности. Вы для них – дар Небес. И, должен сказать, для нас тоже.

К его смеху через мгновение присоединяются сидящие за столом, все, кроме Манди. Медленно он распрямляет спину, приглаживает волосы, кладет руки на стол. Он улыбается, счастливый юноша. Наконец-то он начал улавливать особенности этой семейной игры. Неудачник-писатель на самом деле совсем не неудачник. Он – творец, как и они все. Он посещает реальность, как и они, и грабит из любви к искусству.

– Вы забыли про Айю, – в голосе слышится упрек.

Все недоуменно переглядываются. Айра? Эйре? [78]78
  Эйре – Ирландия.


[Закрыть]В досье ничего такого не было.

– Женщину, которая заменила мне мать в Индии, – поясняет Манди. И тут же поправляется: – В Пакистане.

Ах, про ту айю,на лицах читается облегчение. Да, да, конечно. Служанка.

– А что вы можете сказать о ней, Тед? – с интересом спрашивает Пастор.

– Всю ее семью убили во время погромов, которыми сопровождался Раздел. Мой отец полагал, что Раздел – величайшая ошибка колониальной администрации. Айя закончила свои дни, прося милостыню на улицах Мюрри.

Теперь уже лица Пастора и его команды расцветают улыбками. Великолепно,Тед, соглашаются они. Трогательная, вышибающая слезу история, которая им очень нравится! Айя получает статус звезды. И скоро они все разрабатывают Айю, попавшую в категорию «Факторы раннего воздействия», обмениваясь идеями, выстраивая общую линию: крошка Манди, с самого рожденья окруженный ложью, рожденный от представительницы рабочего класса и выдаваемый за сына аристократки, по существу усыновленный простой местной женщиной… ты, говоришь, толстухой, Тед… что ж, надуем ее, как воздушный шар… которой не было никакого дела до его настоящей матери; итак, эта невероятно толстая местная женщина, Айя, между прочим, такая же служанка,как и твоя мать, сама была жертвой колониального угнетения. Но без Теда, уже потом, в баре, все с этим соглашаются, они бы никогда до этого не додумались: а ведь такие мелкие нюансы придают особенную убедительность как правдивой истории, так и придуманной «легенде».

– Мы – кармелиты, – безо всякого смущения признает Эмори, когда после обеда он и Манди прогуливаются по территории. – Мы не можем говорить о том, чем занимаемся, не получаем повышения по службе, нормальная жизнь нам только снится. Нашим женам приходится притворяться, что они вышли замуж за неудачников, и некоторые в это даже верят. Но, когда карьеристы и болтуны отсеиваются, остаются мальчики и девочки, которые занимаются действительно важным делом. И похоже на то, что ты вот-вот станешь одним из нас.

Но кто же такой Манди Третий, остающийся после того, как Манди Первый и Второй отправляются бай-бай? Кто эта третья личность, отличная от первых двух, которая лежит без сна, когда они спят, и прислушивается к перезвону сельских колоколов, которых не слышит? Эта личность – молчаливый наблюдатель. Она – единственный из зрителей, кто не аплодирует выступлению двух его первых ипостасей. Она сложена из тех неприметных эпизодов его жизни, которые остались у Манди после того, как он отдал все остальное.

* * *

Неужто рабочий день у молодого мужа может столь растягиваться?

Сидит ли Манди в своем кабинете в здании Британского совета на Трафальгарской площади, корпя над отчетом о триумфальных гастролях «Свит доул компани» или готовясь к Танцевальному фестивалю в Праге, до которого остается меньше четырех недель, спешит ли на занятие для будущих пап в родильном доме Саут-Энда, помогает ли в школьной театральной постановке «Пиратов Пензанса», [79]79
  «Пираты Пензанса» – комическая опера Артура Сал-ливана (музыка) и Уильяма Гилберта (стихи). Впервые поставлена в Нью-Йорке 31 декабря 1879 г.


[Закрыть]он клянется, что никогда в жизни так не уставал и (посмеет ли он утверждать такое?) не приносил столько пользы.

А если выдается свободный момент, он уединяется с Десом в сарае, поработать над детской кроваткой, которую Дес и Тед хотят преподнести Кейт в подарок, для которой мать Кейт, Бесс, шьет одеяльце. Дес где-то раздобыл отличный материал, выдержанную древесину яблони. Ничто не сравнится с ней по текстуре и цвету. Кроватка становится мистическим объектом в мироздании Манди, сочетанием талисмана и цели в жизни: будет кроватка – будет все хорошо у Кейт, у ребенка, у него самого. Дес, как всегда, любит поговорить о большой политике.

– Что бы ты сделал… ты, Тед… если б добрался до нее… кроме очевидного… с Маргарет Тэтчер? – спрашивает он по ходу работы.

Но Тед знает, что отвечать не должен: ответы – привилегия Деса.

– Знаешь, что сделал бы я? – спрашивает Дес.

– Скажи мне.

– Я бы высадил ее на необитаемом острове вместе с Артуром Скаргилом и оставил там. – Сама мысль о том, что Маргарет Тэтчер придется довольствоваться только компанией ненавистного ей лидера профсоюза шахтеров, представляется Манди настолько смешной, что работа над кроваткой прерывается на несколько минут.

Дес всегда нравился Манди, а после недавнего визита в Оксфорд в их отношениях добавилось пикантности. Как отреагировал бы старый экс-коммунист, гадает Манди, узнав, что его зять шпионит за самым верным вассалом матушки-России? Если Манди хоть чуточку разбирается в людях, Дес торжественно снимет кепку и молча пожмет ему руку.

И появление на свет ребенка – не единственное событие, ожидающее их в недалеком будущем. Несколько дней тому назад Лейбористская партия потерпела сокрушительное поражение на всеобщих выборах, и Кейт винит в этом исключительно возмутителей спокойствия и экстремистов, которые проникли в ее ряды. Чтобы спасти партию, которую любит, она намерена выставить свою кандидатуру, позиционируя себя как умеренного кандидата, на грядущих муниципальных выборах, вступив в борьбу с троцкистами, коммунистами и анархистами, которые заполонили Сент-Панкрас. Ей требуется три дня, чтобы решиться и поставить в известность Теда. Она так боится, что он будет возражать. Но она недооценивает доброту его сердца. И неделей позже Манди сидит на трибуне перед зданием муниципального совета Сент-Панкраса, слушая, как его жена объявляет о своем вступлении в предвыборную борьбу четкими, убедительными фразами, напомнившими ему Сашу.

* * *

Добрая фея Манди из отдела кадров Британского совета просит на минутку заглянуть к ней. Аккурат в конце рабочего дня, когда люди уже потянулись к выходу. Она сидит, положив руки ладонями на стол, как человек, который дал себе слово сдерживаться. Тщательно выговаривает каждое слово. Сразу видно, что отрепетировала свою часть диалога.

– Как пишется?

– Нормально. Вы знаете. Потихоньку.

– По-прежнему работаете над романом?

– Да. Боюсь, что да.

Вступительная часть закончена. Она набирает полную грудь воздуха.

– Когда вышестоящее начальство уведомило меня о том, что вам необходимо задержаться в Берлине для разрешения некоторых вопросов безопасности, связанных с вашими гастролями, я не обеспокоилась, – опять вдох. – Аналогичные ситуации возникали в прошлом. Опыт научил нас не проявлять любопытства и просто ждать, пока все рассосется естественным путем. Однако…

Неготовый к подобной дискуссии, Манди ждет, что последует за однако.

– Когда-то же начальство сообщило мне, что вы направляетесь в Прагу, я пришла к заключению, как теперь выясняется, ошибочному, что вы используете свои связи. Поэтому отказалась подыгрывать вам… – вдох, – …в результате чего получила приказ еще более высокого начальства не только выполнить полученное распоряжение, но и без единого вопроса следовать всем указаниям относительно ваших будущих поездок, за исключением тех случаев, когда эти указания кардинально идут вразрез с политикой нашего отдела кадров, а потому могут привлечь постороннее внимание. –Долгая пауза. – За исключением подачи заявления об уходе, что представляется мне излишним, учитывая, что ваша работа, судя по всему, приносит обществу пользу, у меня нет альтернативы, и я вынуждена подчиниться тому, что я полагаю… непростительным, недопустимым вмешательством в дела Совета. – Вот так. Она высказалась. – Могу я задать вам один вопрос?

– Абсолютно, – отвечает Манди без привычной живости. – Выкладывайте.

«Играй под дурачка, –наставлял его Эмори. – Она течет, как сито. Ей не разрешено ничего знать».

– Конечно же, вы не обязаны отвечать. И мне, наверное, не стоит спрашивать. Вы – троянский конь?