Текст книги "Абсолютные друзья"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Джон Ле Карре
Абсолютные друзья

Глава 1

В тот день, когда судьба вернулась, чтобы затребовать его душу, Тед Манди, в котелке на голове, балансировал на импровизированной трибуне в одном из замков Безумного Людвига, короля Баварии. Конечно, не в классическом котелке, скорее от Лорела и Харди, [1]1
  Лорел, Стэн и Харди, Оливер – известный английский артистический дуэт.


[Закрыть]чем с Сэвил-Роу. [2]2
  Сэвил-Роу – улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных.


[Закрыть]Шляпа вообще попала в Баварию не из Англии, несмотря на то, что нагрудный карман почтенного твидового пиджака Теда был украшен прямоугольным, из восточного шелка, «Юнион Джеком». На засаленной бирке изготовителя с внутренней стороны тульи указано, что сработала котелок венская фирма «Штейнмацки и сыновья».

А поскольку шляпа не принадлежала Теду лично, он спешил объяснить любому попавшемуся под руку незнакомцу, предпочтительно женского пола, павшему жертвой его безграничной доступности, что она не свидетельствовала о самобичевании. «Это официальная шляпа, мадам, – настаивал он, обдавая собеседницу нескончаемым потоком слов, разумеется, не забывая при этом галантно склонить голову. – Историческая реликвия, доставшаяся мне от поколений и поколений тех, кто занимал этот пост до меня… странствующих ученых, поэтов, мечтателей, даже священников, и каждый из них полагал себя верным слугой покинувшего нас ради иного мира короля Людвига… ха! – Последнее „ха“, скорее всего, являлось отголоском детства, проведенного в военных лагерях. – А какова альтернатива, позвольте спросить? Совершенно невозможно требовать от благовоспитанного англичанина, чтобы он размахивал зонтиком, как японский гид, не так ли? Только не в Баварии, дорогая моя, только не это. Не в пятидесяти милях от того самого места, где наш глубокоуважаемый Невилл Чемберлен подписал соглашение с дьяволом. Вы меня понимаете, мадам?»

А если его аудитория, как часто случается, была слишком красива, чтобы слышать о Невилле Чемберлене или знать, о каком дьяволе идет речь, тогда от щедрости души благовоспитанный англичанин излагает свою версию Мюнхенского соглашения 1938 года, не стесняясь отметить, что наша любимая британская монархия, не говоря уже о нашей аристократии и партии тори, здесь, на этой земле, выступала за любую договоренность с Гитлером, при условии, что не будет войны.

– Видите ли, в то время английское общество боялось большевизма пуще смерти, – скороговоркой, это тоже дар военного детства, выпаливает он. – И власть имущие Америки ничем не отличались от нашего общества. Все они хотели одного: натравить Гитлера на Красную угрозу. И теперь в глазах немцев свернутый зонтик Невилла Чемберлена остается, до этого самого дня, мадам,постыдным символом английского одобрения действий нашего дорогого фюрера,иначе он Адольфа Гитлера не называл. Говорю откровенно, в этойстране, будучи англичанином, я даже в дождь не возьму зонтик в руки. Однако вы приехали сюда не за этим, не так ли? Вы приехали, чтобы увидеть любимый замок Людвига, а не слушать, как старый зануда распинается о Невилле Чемберлене. Что? Что? Премного вам благодарен, мадам. – Он снимает клоунский котелок, и тронутые сединой волосы, оказавшись на свободе, тут же разлетаются в разные стороны. – Тед Манди, придворный шут Людвига, к вашим услугам.

А кто, по разумению туристов, Биллина сленге английских туроператоров, встречал их в замке Людвига, если, конечно, они задавались таким вопросом? Кем оставался Тед Манди, это мимолетное видение, в их памяти? Очевидно, комиком. Очевидно, неудачником в серьезных делах, профессиональным английским дурачком в котелке и с «Юнион Джеком», готовым отдать людям все, ничего не оставляя себе, лет пятидесяти с небольшим, в принципе хорошим парнем, которому, впрочем, не стоит доверять собственную дочь. И эти вертикальные морщины над бровями, словно разрезы скальпелем, могут означать злость, могут означать ночные кошмары: Тед Манди, английский гид в замке Людвига.

* * *

Поздний май, день катится к вечеру, на часах без трех минут пять, и вот-вот должна начаться последняя экскурсия. Становится прохладнее, красное весеннее солнце опускается в молодые березы. Тед Манди, словно гигантский кузнечик, устроился на балконе, колени подтянуты к груди, котелок сдвинут на лоб, защищает от умирающих лучей. Он просматривает смятый экземпляр «Зюддойче цайтунг», который держит свернутым во внутреннем кармане пиджака, чтобы доставать в короткие минуты отдыха между экскурсиями. Война в Ираке официально завершилась чуть больше месяца тому назад. Манди, ее решительный противник, внимательно изучает заголовки: премьер-министр Тони Блэр собирается в Кувейт, чтобы выразить благодарность народу Кувейта за их содействие успешному разрешению конфликта.

– Г-м-м, – прочищает горло Манди, сведя брови к переносице.

По ходу поездки мистер Блэр сделает короткую остановку в Ираке. Не для того, чтобы отпраздновать победу, нет, чтобы наметить пути скорейшего восстановления Ирака.

– Я очень на это надеюсь! – рычит Манди, лицо его еще сильнее мрачнеет.

Мистер Блэр не сомневается, что в самом скором времени в Ираке будет найдено оружие массового уничтожения. Министр обороны США Рамсфельд, с другой стороны, высказывает предположение, что иракцы могли уничтожить это самое оружие до начала войны.

– Почему вы не можете прийти к единому мнению? – удивляется Манди.

Пока его день нисколько не отличался от обычного распорядка, пусть распорядок этот довольно сложный, запутанный и переменчивый. Ровно в шесть он поднимается с постели, которую делит со своей сожительницей, молодой турчанкой Зарой. Выйдя на цыпочках в коридор, будит Мустафу, ее одиннадцатилетнего сына, чтобы тот успел умыться, почистить зубы, помолиться и съесть завтрак, состоящий из хлеба, оливок, чая и шоколадной пасты, который тем временем готовит ему Манди. Все это проделывается с минимальным шумом. Зара работает допоздна в кебабной, расположенной рядом с центральным железнодорожным вокзалом Мюнхена, и будить ее ни в коем разе нельзя. С вечерней смены она возвращается в три часа утра, ее подвозит дружелюбный таксист-курд, который живет в этом же квартале. По законам ислама от нее требуется помолиться до восхода солнца, после чего она имеет полное право насладиться восемью часами крепкого сна, который ей просто необходим. Но день Мустафы начинается в семь утра, и он тоже должен помолиться. Манди пришлось сильно напрячься, да и Мустафе тоже, чтобы убедить Зару, что он сможет проследить за общением ее сына с Аллахом и ей просыпаться совершенно не обязательно. Мустафа – спокойный, тихий ребенок, с шапкой черных волос, испуганными карими глазами и пронзительным мальчишеским голосом.

От многоквартирного дома, бетонной коробки с потеками на стенах и наружной проводкой, мужчина и мальчик идут через пустырь к автобусной остановке, покрытой множеством надписей, в основном неприличных. Квартал, в каком стоит дом, в наши дни называют этнической деревней: в этой живут курды, йеменцы и турки. На остановке уже собрались другие дети, некоторые с матерьми или отцами. Вроде бы Манди может поручить Мустафу их заботам, но он предпочитает довезти его до школы и попрощаться у ворот, иногда пожав руку, иногда поцеловав в обе щеки. В сумеречное время, до того как Манди появился в его жизни, Мустафа страдал от унижения и страха. Теперь ему нужно вернуть уверенность в себе.

Благодаря длинным ногам дорога из школы до дома занимает у Манди всего двадцать минут, и он входит в квартиру со смешанными чувствами: с одной стороны, надеется, что Зара спит, с другой – что только-только проснулась, и в этом случае они смогут со всей страстью предаться любви, после чего он усядется в старенький «Фольксваген»-«жук» и вольется в поток транспорта, движущийся на юг, чтобы семьдесят минут спустя прибыть в Линдерхоф и на работу.

Поездка эта раздражает, но без нее никак не обойтись. Год назад все члены семьи проигрывали борьбу с отчаянием, которую вели поодиночке. Сегодня они – команда, нацелившаяся на улучшение жизни для всех вместе и каждого в отдельности. История о том, как произошло чудо, одна из тех, которые вспоминает Манди, когда транспортные пробки грозят свести его с ума:

Он в заднице.

Опять.

Практически в бегах.

Эгон, его деловой партнер и содиректор основанной ими и едва сводящей концы с концами Академии профессионального английского языка, бежал, сняв со счета Академии все средства. Манди самому пришлось глубокой ночью покидать Гейдельберг, взяв с собой только те вещи, что уместились в «Фольксваген», плюс 704 евро наличными, которые Эгон по недосмотру оставил в сейфе.

Прибыв в Мюнхен на заре, Манди оставляет «Фольксваген» в укромном уголке большущей автостоянки, на случай, если кредиторы выписали ордер на арест автомобиля. А потом делает то, что делал всегда, когда жизнь опускала его на самое дно: идет пешком.

Поскольку всю жизнь, по причинам, завязанным на детство, Теда тянуло к представителям других этнических групп, ноги сами приводят его на улочку магазинов и кафе, которые держат турки, в тот самый момент, когда улочка только начинает просыпаться. День солнечный, он голоден, останавливается у первого попавшегося кафе, садится на пластиковый стул, который шатается на неровной мостовой, просит официанта принести ему большую чашку кофе по-турецки, не перебарщивая с сахаром, и два маковых рогалика с маслом и джемом. Едва успевает приступить к еде, когда к нему за столик подсаживается молодая женщина и, прикрыв рот рукой, с турецко-баварским акцентом спрашивает, не хочет ли он лечь с ней в постель за деньги.

Заре на год-другой больше двадцати пяти, и она невероятно, потрясающе красива. На ней тонкая синяя блузка и черный бюстгальтер, а черная юбка достаточна коротка, чтобы он мог видеть голые бедра. Она невероятно худа. Манди ошибочно предполагает, что худоба – от наркотиков. К своему стыду, потом он признает, что склонялся к тому, чтобы принять ее предложение. Провел бессонную ночь, работы у него нет, женщины – тоже, да и денег всего ничего.

Но, приглядевшись к молодой турчанке, которая предложила ему переспать, видит в ее глазах глубочайшее отчаяние, а также ум, интеллигентность, но при этом крайнюю неуверенность в себе, поэтому быстро сдерживает плотские желания и вместо этого предлагает ей позавтракать, на что она с неохотой соглашается, при условии, что сможет унести половину завтрака домой, больной матери. Манди, безмерно радуясь тому, что сумел установить контакт с человеком, попавшим в беду, высказывает лучшее, по его разумению, предложение: она съест весь завтрак, а потом они вместе купят матери еду в одном из турецких магазинчиков, которых на этой улице полным-полно.

Она слушает его с бесстрастным лицом, не поднимая глаз. От всей души сострадая ей, Манди подозревает, что она задается вопросом, он просто псих или совсем ку-ку. Он, конечно, пытается всем своим видом показать, что подобные мысли не соответствуют действительности, но, разумеется, получается неубедительно. А потом обеими руками, от этого телодвижения у него ноет сердце, она пододвигает еду к себе, на случай, если он передумает.

При этом рот ее приоткрывается, и он видит, что от четырех передних зубов остались чуть торчащие над десной корни. Пока она ест, он оглядывает улицу в поисках сутенера. Может, она работает на хозяина кафе. Он этого не знает, но ему уже хочется ее защищать. Когда они встают, чтобы уйти, выясняется, что голова Зары едва достает до плеча Манди, и она в тревоге отшатывается от него. Он, само собой, чуть сутулится, чтобы не выглядеть таким высоким, но она все равно держит дистанцию. Теперь она – единственная его забота в этой жизни. Его проблемы – сущий пустяк в сравнении с ее. В магазине, поддавшись его уговорам, она покупает кусок баранины, яблочный чай, фрукты, мед, овощи, халву и большущий треугольный батончик шоколада «Тоблрон», который в этот день продается с приличной скидкой.

– Так сколько у тебя матерей? – весело спрашивает он, но эту шутку она с ним разделить не может.

В магазине держится напряженно, поджав губы, когда говорит по-турецки, прикрывает рот рукой, потом указывает пальцем на конкретный фрукт, мол, ей нужен именно этот. Скорость, с которой она считает, и умение торговаться производят впечатление на Манди. У него самого, конечно, много достоинств, но в таких переговорах он определенно не мастак. Когда он пытается взять пакеты с продуктами, их два и оба тяжелые, она сердитым рывком отбирает их у него.

– Ты хочешь спать со мной? – нетерпеливо спрашивает она, когда ручки пакетов надежно зажаты в ее пальцах. Смысл ее слов понятен: ты заплатил за меня, поэтому возьми меня и проваливай.

– Нет, – отвечает он.

– Чего ты хочешь?

– Отвести тебя домой.

Она яростно качает головой.

– Не дома. В отеле.

Он пытается объяснить ей, что его намерения дружеские – не сексуальные, но она слишком устала, чтобы слушать его, и начинает плакать. Выражение лица не меняется, но по щекам градом катятся слезы.

Он находит другое кафе, и они садятся. Слезы все текут, но она не обращает на них внимания. Он убеждает ее рассказать о себе, и она рассказывает, на одной ноте, безо всякого интереса к собственной особе. Потому что, похоже, прошла через все. Она – деревенская девушка с равнин Аданы, старшая дочь в семье фермера, говорит она ему на баварском, с сильным акцентом, не отрывая глаз от стола. Ее отец пообещал, что она выйдет замуж за сына соседа-фермера. Все в один голос твердили, что юноша – компьютерный гений, зарабатывающий в Германии хорошие деньги. Когда он приехал в отпуск в Адану, состоялся традиционный свадебный пир, две семьи объединились, и Зара отправилась в Мюнхен со своим мужем, чтобы обнаружить, что он совсем не компьютерный гений, а обыкновенный бандит. Ему было двадцать четыре, ей – семнадцать, и она уже ждала от него ребенка.

– Он состоял в банде, – в лоб объявляет она. – Жуткие люди. Отморозки. Крали автомобили, продавали наркотики, создавали ночные клубы, контролировали проституток. Творили что хотели. Сейчас он в тюрьме. Если б не сидел в тюрьме, мои братья убили бы его.

Ее муж отправился в тюрьму девять месяцев тому назад, но перед этим успел до смерти запугать сына и выбить передние зубы жене. Уже получил семь лет, но некоторые обвинения еще рассматриваются в суде. Один из членов банды оказался полицейским осведомителем. Ее история продолжает разворачиваться перед ним, пока они идут через город. Рассказывает она все тем же монотонным голосом, на немецком, потом вдруг переходит на турецкий, если подводит словарный запас. Иногда он задается вопросом, а осознает ли она, что он по-прежнему идет рядом. Мустафа,отвечает она, когда он спрашивает, как зовут сына. Его прошлым она совершенно не интересуется. Сама несет пакеты с продуктами, и он более не пытается предлагать свои услуги. На ней синие бусы, и он вспоминает, что для верующих мусульман синие бусы – средство от сглаза. Она всхлипывает, но слезы более не катятся по щекам. Он догадывается, что она хочет взбодриться перед встречей с тем, кто не должен знать, что она плакала. Они уже в Уэст-Энде Мюнхена, но этот район не идет ни в какое сравнение с элегантным лондонским тезкой: [3]3
  В Лондоне Уэст-Энд – один из самых фешенебельных районов.


[Закрыть]обшарпанные, довоенной постройки дома, серые и бурые, белье сушится за окнами, дети играют среди островков пыльной травы. Мальчик замечает ее приближение, оставляет друзей, поднимает с земли камень, угрожающе надвигается на них. Зара что-то говорит ему на турецком.

– Что ты хочешь? – кричит в ответ Мустафа.

– Кусочек твоего шоколадного батончика «Тоблрон», если ты не возражаешь, Мустафа, – отвечает Манди.

Ведомый Мустафой, который уже взял пакеты с продуктами, и сопровождаемый тремя худыми черноглазыми мальчишками, Манди следом за Зарой поднимается по трем пролетам грязной каменной лестницы. Они подходят к металлической двери, Мустафа сует руку за пазуху и с видом хозяина достает висящий на цепочке ключ от двери. Входит в квартиру, за ним – трое друзей. Зара перешагивает порог. Манди ждет приглашения.

– Пожалуйста, заходи, – на хорошем баварском говорит Мустафа. – Ты будешь самым дорогим гостем. Но, если прикоснешься к матери, мы тебя убьем.

* * *

Следующие десять недель Манди спит на диванчике Мустафы в гостиной, с ногами, свешивающимися над краем, тогда как Мустафа спит рядом с матерью, положив поблизости бейсбольную биту, на случай, если Манди попытается сделать что-то непотребное. Поначалу Мустафа отказывается ходить в школу, но Манди водит его в зоопарк и играет с ним в мяч на пыльной траве, тогда как Зара сидит дома и постепенно выздоравливает, очень радуя Манди. Со временем он вживается в роль светского отца мусульманского мальчика и платонического ангела-хранителя женщины с глубокой душевной травмой, снедаемой религиозным стыдом. Соседи, поначалу подозрительно встретившие этого длиннющего англичанина, начинают относиться к нему со все большей терпимостью, тем более что Манди изо всех сил старается дистанцироваться от ненавистной многим колониальной репутации своей страны. Живут они на остаток от семисот евро, жалкие крохи, которые Зара получает от своей турецкой семьи, и немецкое социальное пособие. Вечерами ей нравится готовить, а Манди с удовольствием играет роль поваренка. Поначалу она резко возражает против его присутствия на кухне, потом с неохотой дает разрешение. Приготовление вечерней трапезы становится главным событием дня. Ее редкий смех для него – подарок свыше, пусть выбитые зубы – не самое приятное зрелище. Он узнает, что ее цель в жизни – стать медицинской сестрой.

Наконец наступает утро, когда Мустафа объявляет, что пойдет в школу. Манди сопровождает мальчика, и Мустафа с гордостью представляет его своим новым отцом. На той же неделе они впервые идут в мечеть втроем. Ожидавший увидеть позолоченный купол и минарет Манди поражен, очутившись в застеленной линолеумом комнате на верхнем этаже дома, зажатого между магазинами нарядов для новобрачных, продуктов и подержанных электротоваров. Из прошлого он помнит, что в мечеть входят только разувшись, а с женщинами не обмениваются рукопожатием, можно лишь положить правую руку на сердце и почтительно склонить голову. Когда Зара скрывается в комнате для женщин, Мустафа берет его за руку и ведет туда, где молятся мужчины, показывает, куда надо встать, когда опускаться на колени и прижиматься лбом к полоске рогожи, призванной изображать землю.

Мустафа безмерно признателен Манди. Ранее ему приходилось сидеть наверху, с матерью и маленькими детьми. Благодаря Манди теперь он молится внизу, с мужчинами. После молитвы Мустафа и Манди могут пожать руки остальным мужчинам, и каждый выражает надежду, что молитвы другого будут с благосклонностью приняты на небесах.

– Учись, и Аллах сделает тебя мудрым, – наставляет Манди молодой просвещенный имам, когда тот уходит. – Если ты не будешь учиться, станешь жертвой опасных идеологий. Как я понимаю, ты женат на Заре?

Манди краснеет, что-то бормочет о своих надеждах.

– Формальности – не главное, – заверяет его имам. – Что важно, так это ответственность. Будь ответственным, и Аллах наградит тебя.

Неделей позже Зара находит себе хорошую работу, пусть и в вечернюю смену, в кебабной у вокзала. Управляющий, убедившись, что в постель ее не затащить, решает всецело положиться на нее. Она носит на голове шарф и становится его лучшей сотрудницей. Ей доверено работать с деньгами, и ее оберегает очень высокий англичанин. Еще через две недели находит себе место и Манди: английского гида в Линдерхофе. Наутро Зара в одиночку посещает просвещенного имама и его жену. По возвращении на час запирается с спальне с Мустафой. Тем же вечером Мустафа и Манди меняются кроватями.

У Манди много чего случалось в жизни, но никогда, он может в этом поклясться, он не испытывал столь глубокого удовлетворения. Его любовь к Заре беспредельна. Ничуть не меньше он любит Мустафу, и прежде всего за то, что тот любит свою мать.

* * *

Загон для англоязычных открывается, привычная толпа туристов из разных стран устремляется вперед. Канадцы с красными кленовыми листьями на рюкзаках, финны в анораках [4]4
  Анорак – теплая куртка на «молнии» с капюшоном.


[Закрыть]и шапочках для гольфа, индийские женщины в сари, австралийские фермеры-овцеводы с высушенными ветром женами, японские старики, последние, глядя на него, морщатся от боли, причина которой так и остается для него неведомой. Манди знает про них все, от цвета автобусов до имен сопровождающих, первейшая задача которых – заманить своих подопечных в сувенирные лавки и получить причитающиеся комиссионные. Кого не хватает в этот вечер, так это молодняка со Среднего Запада, с колючей проволокой на зубах, но Америка празднует Победу над Злом дома, к вящему неудовольствию немецкой туристической индустрии.

Сняв котелок и вскинув его над головой, Манди занимает позицию перед своей паствой и ведет их к главному входу. В другой руке он несет самодельную подставку-трибуну, из многослойной водостойкой фанеры, которую сам же и сколотил в бойлерной их многоквартирного дома. Другие гиды используют под ораторскую трибуну ступени лестницы. Только не Тед Манди, наш оратор с Гайд-Парк-Корнер. [5]5
  Гайд-Парк-Корнер – площадь в Лондоне, примыкаете юго-востока к Гайд-парку. Считается самым шумным и перегруженным перекрестком в Великобритании.


[Закрыть]Опустив подставку на землю, он ловко поднимается на нее и теперь, вновь с котелком на голове, возвышается над своей аудиторией на добрых восемнадцать дюймов.

– Англоговорящие, ко мне,пожалуйста, благодарю вас.Мне следовало сказать, англослушающие. Хотя к этому времени дня мне бы очень хотелось, чтобы говорили вы. Ха! Конечно, это неправда, – произносит он намеренно тихо, чтобы они могли расслышать его, лишь замолчав. – Пар из меня еще не вышел, будьте уверены. Фотографировать разрешается, дамы и господа, видеосъемка – нет, пожалуйста, прошу вас, это относится и к вам, сэр. Не спрашивайте меня, как такое может быть, но мое руководство заверило меня, что даже жужжание включенной видеокамеры приведет нас на скамью обвиняемых в суде по защите интеллектуальной собственности. Обычное наказание – публичная казнь через повешенье. – Смеха нет, но он пока и не ждет его от людей, которые четыре часа провели в автобусной тесноте, а последний час стояли в очереди на солнцепеке. – Собирайтесь вокруг меня, пожалуйста,дамы и господа, поближе, если вас это не затруднит. Передо мной полно места, дамы… – группе школьных учительниц из Швеции. – Вы сможете услышать меня оттуда? – подросткам из Саксонии, которые перепутали загон, но решили остаться, чтобы получить бесплатный урок английского. – Сможете? Порядок. А вы хорошо меня видите, сэр? – миниатюрному китайскому джентльмену. – Отлично. И еще одна личнаяпросьба, дамы и господа. Мобильники, как мы для краткости зовем их в Германии, то есть ваши сотовые телефоны. Пожалуйста, убедитесь, что все они выключены. Справились? Тогда, возможно, тот, кто стоит ближе, закроет эти двери, и я начну. Благодарю вас.

Солнечный свет отрезан, искусственные сумерки разгоняют мириады ламп-свечей, отражающихся в позолоченных зеркалах. Вот-вот наступит, один из восьми за рабочий день, самый захватывающий для Манди момент.

– Как скоро заметят наиболее наблюдательные из вас, мы стоим в относительно современном вестибюле Линдерхофа.Не дворца Линдерхоф, пожалуйста, потому что hof здесь означает ферма, а дворец, в котором мы сейчас стоим, построен на земле, где когда-то располагалась ферма Линдер. Но почему Линдер,спросим мы себя? Есть среди нас филолог? Профессор слов? Эксперт по старинным названиям?

Среди нас такого нет, и это хорошо, потому что Манди собирается предложить одну из своих, ни с кем не согласованных и ни у кого не утвержденных интерпретаций. По причинам, ускользающим от его понимания, он частенько задумывается над названием дворца. Почему-то оно не дает ему покоя. А может, это часть терапии, позволяющей Манди отгонять другие, тоже назойливые мысли, скажем, об Ираке или об угрожающем письме из гейдельбергского банка, которое в этот день пришло вместе с напоминанием о просроченном взносе из страховой компании.

– Так вот, у нас есть немецкое слово Linde, которое означает лаймовое дерево. Но объясняет ли это слово конечную R, спрашиваю я себя? – Он дает волю фантазии. – Конечно же, ферма могла принадлежать некоему мистеру Линдеру, и на том мы можем закончить наши изыскания. Но я предпочитаю другое толкование, каковым является глагол lindern,означающий смягчать, облегчать, унимать, успокаивать. И мне хочется думать, что это толкование больше всего подходит к нашему бедному королю Людвигу, пусть только функционально. Линдерхоф являлся для него успокаивающим местом.Всем нам требуется что-то успокаивающее, не так ли, особенно в современном мире? Людвигу пришлось нелегко, помните об этом. В девятнадцать лет он взошел на престол, его терроризировал отец, наказывали учителя, доставал Бисмарк, обманывали придворные, предавали продажные политики, не почитали должным образом подданные, он практически не знал матери.

Неужто и Манди испытал на себе все эти тяготы? Судя по волнению, которое слушатели ощущали в голосе, в это легко верилось.

– И что он делает, этот симпатичный, очень высокий, тонко чувствующий, обиженный, гордый молодой человек, который верит, что сам господь дал ему право повелевать людьми? – спрашивает Манди, тоже очень высокий, а потому примеряющий к себе права Людвига. – Что он делает,видя, что у него мало-помалу, но неуклонно отбирают власть, принадлежащую ему от рождения? Ответ: он строит сказочные замки. И кто бы не строил, окажись на его месте? Дворцы с подтекстом. Иллюзии власти. Чем меньше власти у него остается, тем большие он строит иллюзии… совсем как мой галантный премьер-министр, мистер Блэр, если хотите знать мое мнение, только не цитируйте меня… – Пауза для улыбок и смешков. – Вот почему лично я стараюсь не называть Людвига безумным.Король мечтателей, вот как я предпочитаю его называть. Одинокий фантазер в том отвратительном мире. Он жил по ночам, как вы, возможно, знаете. Не любил людей вообще, и уж точно женщин. О, дорогие мои, я не в этом смысле!

На этот раз смеется группа русских, которые передают друг другу бутылку, но Манди делает вид, что не слышит их. Стоя на самодельной трибуне, в котелке, чуть сдвинутом на лоб, как сдвигают фуражки английские гвардейцы, под который упрятаны непослушные волосы, Манди касается аспектов, столь же утонченных, как и король Людвиг. Крайне редко он бросает взгляд на задранные головы или делает паузу, чтобы переждать крик ребенка или вопли итальянцев, решающих какую-то внутреннюю проблему.

– Когда Людвиг уходил в себя, он становился правителем вселенной. Никто, абсолютно никто не мог отдавать ему приказы. Здесь, в Линдерхофе, он превращался в Короля-Солнце, вот этого бронзового господина, который скачет верхом на лошади на столе. Людовик во Франции – это Людвиг в Германии. И в Эрренкимзе, в нескольких милях отсюда, он построил собственный Версаль. В Нойшванстайне, чуть дальше по шоссе, он превращался в Зигфрида, великого немецкого средневекового короля-воина, имя которого обессмертил своей оперой идол Людвига – Рихард Вагнер. А высоко в горах, вы можете отправиться туда, если захотите поразмять ноги, он построил дворец Шакен, где короновался как король Марокко. Стал бы даже Майклом Джексоном, если б мог, но, к счастью, никогда о таком не слышал.

Теперь уже смех прокатывается по всему вестибюлю, но вновь Манди его игнорирует.

– И у Его величества были свои заморочки. Еду ему ставили на золотой столик, который поднимали в его комнату через дыру в полу, скоро я вам ее покажу, чтобы никто не мог наблюдать, как он ест. Слуг он держал на ногах всю ночь, а если они его раздражали, приказывал, чтобы с них живыми содрали кожу. Если он не хотел никого видеть, то разговаривал со своими советниками или визитерами через ширму. И, пожалуйста, прошу вас помнить о том, что происходило все это в девятнадцатом столетии, а не в эпоху Средневековья. Не так уж и далеко отсюда, в реальном мире, прокладывали железные дороги, строили корабли с металлическим корпусом и паровые машины, уже изобрели и использовали пулемет и фотоаппарат. Поэтому давайте не будем обманываться, будто все это далекое-предалекое прошлое. Людвиг, правда, особый случай. Для Людвига и окружающего его мира жизнь двигалась по встречным полосам. Он уходил в прошлое с той скоростью, которую позволяли развить его деньги. И в этом заключалась проблема, потому что деньги Людвига одновременно были и баварскими деньгами.

Короткий взгляд на часы. Три с половиной минуты миновали. И теперь ему следует подниматься по лестнице, ведя за собой свою паству. Он и поднимается. Через стены слышит голоса своих коллег, такие же громкие, как его собственный: неистовой фрау доктор Бланкенхайм, вышедшей на пенсию учительницы, новообращенной буддистки и главы местного читательского кружка; бледного герра Штеттлера, велосипедиста и эротомана, Мишеля Деларжа, неудавшегося священнослужителя из Эльзаса. А позади него, поднимаясь по лестнице, движутся сомкнутые ряды непобедимой японской пехоты, которую ведет японская же королева красоты, размахивая красно-коричневым зонтиком, так непохожим на зонтик Невилла Чемберлена.

И где-то рядом с ним, не в первый раз в его жизни, призрак Саши.

* * *

Именно здесь, на лестнице, Манди впервые чувствует знакомый холодок, пробегающий по спине. В тронном зале? В королевской спальне? В Зеркальном холле? Где осознание близости Саши настигло его? Зеркальный холл специально создан для искажения реальности. Ее отражения теряют силу воздействия, множась и множась до бесконечности. Человек, внезапно возникший перед тобой, может вызвать страх или радость, но его бесчисленные отражения всего лишь предполагаемая, мнимая форма.

А кроме того, Манди, по необходимости и благодаря специальной подготовке, очень наблюдателен. Здесь, в Линдерхофе, он не сделает и шага, не проверив, что у него впереди, за спиной, по бокам, выискивая как нежелательные следы своих прошлых жизней, так и омерзительных участников нынешней, скажем, воров произведений искусства, вандалов, карманников, кредиторов, судебных исполнителей из Гейдельберга, пожилых туристов, сраженных сердечным приступом, детей, блюющих на бесценные ковры, женщин с маленькими собачонками, спрятанными в сумочках, и в последнее время, по настоятельной просьбе администрации, – террористов-камикадзе. В этот почетный список следует, понятное дело, включить фигуристых и симпатичных девушек, ненавязчивое любование достоинствами которых приятно даже мужчине, вполне довольному своей спутницей жизни.

Чтобы облегчить себе сей нелегкий труд, Манди использует все доступные средства: темную картину, очень кстати забранную стеклом и обращенную к лестнице, бронзовую урну, которая выполняет роль широкофокусного объектива, в ней отражаются те, кто стоит по обе стороны от Манди. И, конечно, Зеркальный холл, где множество отражений Саши зависают на милях и милях золоченого коридора.