Текст книги "Стихотворения (2)"

Автор книги: Джон Китс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Врачи советовали отправиться на лечение в Италию, и, не дожидаясь промозглой английской осени, 18 сентября 1820 года Китс в сопровождении друга-художника Джозефа Северна отплывает из Англии, в середине ноября они прибыли в Рим и поселились на Пьяцца ди Спанья. Болезнь, вопреки ожиданиям, резко обострилась – Китс больше не пишет даже писем, а 10 декабря начинается долгая и мучительная агония, завершившаяся 23 февраля 1821 года, – через три дня тело поэта было предано земле в Риме, на протестантском кладбище.

Восьмого июля 1822 года возле Вьяреджо утонул Шелли, единственный великий современник Китса, оценивший его талант по достоинству, уговоривший Байрона отозвать из печати грубые строки о Китсе; впрочем, и самому Байрону оставалось жить всего ничего: 19 апреля 1824 года в греческом городе Миссолонги смерть пришла и к нему. За три года вымерло все младшее поколение великих английских романтиков. Старшее поколение, "озерная школа", пережило их на много лет: Кольридж умер в 1834 году, Саути – в 1849 году, Вордсворд в 1850 году, "ирландец" Томас Мур еще позже – в 1852 году. Вышло так, что истинная эпоха английского романтизма закончилась вместе с "младшими".

Исчез, оплаканный свободой,

Оставя миру свой венец.

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

Так писал в 1824 году (видимо, время ссылки из Одессы в Михайловское) Пушкин о смерти Байрона. Китс на его книжной полке тоже стоял, но нет ни малейшего свидетельства – прочел ли.

Китса не прочел не только Пушкин. По пальцам можно сосчитать тех, кто оценил его гениальность в XIX веке, – от Шелли до Уайльда. Да и XX век не расставил акцентов по сей день: Т.С.Элиоту взбрело в голову заявить, что велик был Китс не в стихах, а... в письмах, советское же литературоведение возводило поэтическую родословную к Бернсу, "поэту-пахарю" (естественная родословная для поэта, который сам был "сыном конюха"). "...Невиноватых нет – И нет виновных", – писал по другому поводу один из лучших поэтов русской эмиграции XX века С.К.Маковский. Тем не менее Джон Китс – по крайней мере, в восприятии потомков – "выиграл игру". На его стихи пишут музыку (от Бриттена до Хиндемита), его сюжеты служат иллюстраторам (не только графикам, – он вдохновлял и прерафаэлитов на станковые формы), его, наконец, читают. Более того, сама легенда о Джоне Китсе как о поэте, жизнью и творчеством достигшем абсолютного синтеза, как о поэте-абсолюте становится кочующим сюжетом мировой литературы, – как некогда мифы об Орфее и Арионе.

На полке у любого уважающего себя ценителя фантастической литературы, рядом с произведениями Эдгара По, стоит нынче трилогия Дэна Симмонса "Гиперион", "Падение Гипериона", "Эндимион", – последний том вышел в 1996 году, и, возможно, покуда эта книга Китса дойдет до прилавка, выйдет и четвертый том – "Восход Эндимиона". Сюжет книги очень сложен, но главное в нем то, что Джон Китс через много столетий после нашего времени... оживает. Постороннему взгляду такой поворот может показаться несколько бредовым (а мнение Элиота о письмах Китса – не бред?), но в этих книгах есть и планета Китс, и города в ней носят имена героев Китса, а герой последней – Рауль Эндимион – отнюдь не персонаж Китса, он всего лишь носит фамилию, данную ему по названию родного города. Впрочем, не такая уж фантастика – астероид "Китс" давно зарегистрирован в нашей родной Солнечной системе.

Так что на вопрос, заданный в эпиграфе к этому предисловию Печальным Королем Билли: "Но почему?" – есть совсем простой ответ.

Потому, что это правда.

Е.Витковский

Стихотворения

ПОДРАЖАНИЕ СПЕНСЕРУ

Покинул день восточный свой дворец

И ввысь шагнул и, став на холм зеленый,

Надел на гребень огненный венец.

Засеребрись, ручей, еще студеный,

По мхам скользит ложбинкой потаенной

И все ручьи зовет с собой туда,

Где озеро сверкает гладью сонной,

И отражает хижины вода,

И лес, и небосвод, безоблачный всегда.

И зимородок ярким опереньем

Соперничает с рыбой, в глубине

На миг мелькнувшей радужным виденьем,

Сверкнувшей алой молнией на дне.

А белый лебедь, нежась на волне,

Колеблет арку снежно-белой шеи

Иль замирает в чутком полусне.

Лишь глаз агаты искрятся, чернея,

И сладострастная к нему нисходит фея.

Как описать чудесный остров тот

На глади зыбкой светлого сапфира?

С Дидоны спал бы здесь душевный гнет,

Ушла бы скорбь от горестного Лира.

Изведавшая все широты мира,

Таких прозрачных серебристых вод

Не знает романтическая лира,

Такой страны, где вечно синий свод

Сквозь дымку легкую смеется и зовет.

И роскошь дня объемлет всю природу

Долину, холм, листы прибрежных лоз.

Он заключил в объятья землю, воду,

Он обрывает куст весенних роз,

Как бы сбирая дань пурпурных слез,

Цветов перебирает он узоры

И горд, как будто яхонты принес,

Способные затмить, чаруя взоры,

Все почки, все цветы на диадеме Флоры.

Перевод В.Левика

К МИРУ

Мир! Отгони раздор от наших нив,

Не дай войне опять в наш дом вселиться!

Тройное королевство осенив,

Верни улыбку на живые лица.

Я рад тебе! Я рад соединиться

С товарищами – с теми, кто вдали.

Не порть нам радость! Дай надежде сбыться

И нимфе гор сочувственно внемли.

Как нам – покой, Европе ниспошли

Свободу! Пусть увидят короли,

Что стали прошлым цепи тирании,

Что Вольностью ты стал для всей земли,

И есть Закон – и он согнет их выи.

Так, ужас прекратив, ты счастье дашь впервые.

Перевод В.Левика

x x x

Налейте чашу мне до края,

Которой душу доверяя,

Я мог бы позабыть в помине,

Как женщин хочется мужчине.

Мои мечты – в ином полете:

Пускай вино не будит плоти,

Но пить хочу, как пьют из Леты,

И всюду находить приметы

Невидимого Идеала

Тем сердцем, что перестрадало.

Мне взором хочется пытливым

Быть вечно в поиске счастливом.

Но мне все видится иное:

Лицо мне видится земное

И грудь, что говорит поэту:

Иного Рая в мире нету.

Гляжу вокруг себя устало,

Где влечь ко многому не стало,

И чтенье классиков нимало

Не вдохновляет, как бывало.

Ах, улыбнись она мне мило,

Все беды б, как волною, смыло,

И, ощутив бы облегченье,

Познал я "радость огорченья".

Так средь лапландцев благодарно

Тосканец вспоминает Арно,

Так в этой Памяти влюбленной

Пылать ей Солнечной Короной!

Перевод Е.Фельдмана

К БАЙРОНУ

О Байрон! Песней сладостной печали

Ты к нежности склоняешь все вокруг,

Как будто с арфы, потрясенной вдруг

Сочувствием, рыданья в прах упали,

И чтоб они не смолкли, не пропали,

Ты осторожно поднял каждый звук,

Дал волшебство словам душевных мук,

Явил нам скорбь в сияющем хорале.

Так темной туче отсвет золотой

Дарит луна, идя тропой дозорной,

Так жемчугом блестит убор простой,

Так жилками мерцает мрамор черный.

Пой, лебедь гордый, песнь разлуки пой,

Дай нам упиться грустью благотворной.

Перевод В.Левика

x x x

В лазурь голубка белая взлетела,

Звенит восторг в серебряных крылах,

Так с крыльев отряхнула дольний прах

Твоя душа, покинувшая тело.

Она достигла светлого предела,

Где, позабыв навеки скорбь и страх,

Избранники в сияющих венцах

Предались горней радости всецело.

Теперь и ты в блаженный снидешь мир

И, всемогущего почтив хвалою,

Быть может, рассечешь крылом эфир,

Гонец небесный, с вестию благою.

Ничто не омрачит ваш вечный пир.

Зачем же неразлучны мы с тоскою?

Перевод В.Микушевича

О СМЕРТИ

1

Да правда ли, что умереть – уснуть,

Когда вся жизнь – мираж и сновиденье,

Лишь радостью минутной тешит грудь?

И все же мысль о смерти – нам мученье.

2

Но человек, скитаясь по земле,

Едва ль покинуть этот мир решится;

Не думая о горестях и зле,

Он в этой жизни хочет пробудиться.

Перевод Г.Подольской

К ЧАТТЕРТОНУ

О Чаттертон! О жертва злых гонений!

Дитя нужды и тягостных тревог!

Как рано взор сияющий поблек,

Где мысль играла, где светился гений!

Как рано голос гордых вдохновений

В гармониях предсмертных изнемог!

Твой был восход от смерти недалек,

Цветок, убитый стужей предосенней.

Но все прошло: среди других орбит

Ты сам звездой сияешь лучезарной,

Ты можешь петь, ты выше всех обид

Людской молвы, толпы неблагодарной.

И, слез не скрыв, потомок оградит

Тебя, поэт, от клеветы коварной.

Перевод В.Левика

СОНЕТ, НАПИСАННЫЙ В ДЕНЬ ВЫХОДА

МИСТЕРА ЛИ ХАНТА ИЗ ТЮРЬМЫ

Подумать только: в лживейшей стране

Честнейший Хант был заключен в тюрьму;

Душой свободен, судя по всему,

Он мог парить бы птицей в вышине.

Величья фаворит! Его вине

Несуществующей предлогов тьму

Нашли, чтоб подлость предпочесть уму.

О, нет! И благородство – не в цене!

Со Спенсером он мерился в мечтах,

Цветы сбирая славы и любви;

Он с Мильтоном взлетал во весь размах,

Чтоб отыскать владения свои,

Источник счастья. Кто измерил страх,

Когда мертво искусство, все – в крови?

Перевод В.Широкова

К НАДЕЖДЕ

Когда не греет хладный мой очаг

И безотраден мыслей хоровод,

"Глаза души" – унылый саркофаг

Лишь бренность мира видят в свой черед,

Надежда, возроди угасший пыл

Легчайшим взмахом серебристых крыл!

Когда в ночи брожу я, одинок,

И застит мгла неверный лунный свет,

Сосет Унынье грез воздушных сок,

Нахмурясь дивной Радости в ответ,

Омой листву сиянием любви,

Уныния оковы разорви!

Отчаянье, плод безотрадных дум,

Ты сердце мнишь обителью своей

Тех, кто разочарован и угрюм,

Туманом восклубясь среди ветвей.

Надежда, изгони виденье прочь,

Как утро, воссияв, пугает ночь.

И всякий раз, когда удручена

Душа печальной вестью о любимых,

Надежда, светлоокая жена,

Спустись на миг с высот своих незримых!

Тьму разорвав, верни душевный пыл

Легчайшим взмахом серебристых крыл!

Когда бы мне изведать довелось

Гнет близких иль возлюбленной отказ,

Не втуне сердце болью б излилось,

Стихами полня полуночный час.

Надежда, возроди угасший пыл

Легчайшим взмахом серебристых крыл!

Пусть чередою катятся года,

Достойною пребудь, моя страна!

Не тенью славы будешь ты горда,

Но гордым духом в злые времена.

Струится из очей сыновний пыл

Под легким взмахом серебристых крыл.

Претят мне словеса и мишура,

Свобода хороша в простом обличье.

Порфироносным пурпуром двора

Закончатся и вольность, и величье.

Дай лицезреть стремительный полет,

Наполнивший сияньем небосвод!

И, как звезда, что шлет волшебный луч,

Высвечивая кромку облаков,

На небо намекая из-за туч,

Избавь, Надежда, душу от оков!

И, воссияв, излей небесный пыл

Легчайшим взмахом серебристых крыл!

Перевод О.Кольцовой

ОДА К АПОЛЛОНУ

В золотой стране заката

Блещет роскошью чертог.

Те, кто пел тебе когда-то,

У твоих склонились ног.

Лучезарны струны древних лир.

Песнопенью вещих бардов внемлет мир.

Мерно Гомер под рокот струн

Рисует картины давней войны.

И, теплея, западный ветер-ворчун

Никнет средь тишины.

Когда замирает последний трубный глас,

Душа рапсода глядит из прозревших глаз.

Новая песнь наполняет гулкий храм,

Эхо иных эпох доносит Марон.

Дух потрясая, к горним несет мирам.

Скорбным звучаньем каждый заворожен.

Дотлел погребальный костер, обряд печальный свершен.

Благоговейны небеса,

Молчанье низошло.

Мужи, склонив чело,

Стоят, потупив очеса,

Покуда Мильтона не отгремел раскат

И обновленный свет не просиял стократ.

Ты водишь Мастера пером,

Страстями полня мир.

И слов бесценным серебром

Играет бард – Шекспир.

Стихами души смертных взяв в полон,

Подобно лебедю, с небес пророчит он.

Вступает Спенсера труба,

Торжественностью пробуждая дол.

И в каждой ноте – ворожба,

Безгрешности сияет ореол.

Эолова арфа вливает в сердца благодать.

И трепетный ветер касается струн опять и опять.

Тассо свежее дыханье

В сладком воздухе парит.

На крылах Воспоминанья

Юность входит в круг харит.

Чуткие струны поэту поют в унисон.

Грезит душа, погруженная в дивный сон.

В сопровождении сестер

Объединяешь Ты сей хор.

О, душу напои!

И птиц немолчных голоса,

И в зыбких сумерках леса,

Поэтов Бог, – Твои!

Перевод О.Кольцовой

ГОДОВЩИНА РЕСТАВРАЦИИ КАРЛА II

Написано 29 мая

при звоне колоколов

Безумный Альбион! Не успокоим

Мы совесть этим колокольным боем.

Мне слух терзает он.

Для патриотов он всего постыдней:

То звон по Вейну, Расселу и Сидни,

То похоронный звон.

Перевод В.Васильева

К НЕКИМ МОЛОДЫМ ЛЕДИ

Что пользы разгадывать тайны природы,

Когда, сбитый с толку, теряю ваш след!

Когда неподвластны стихи-сумасброды,

Где некогда Цинтию славил поэт!

Но все же, скитаясь по горным отрогам,

Я в сердце лелею беседы часы,

Так свет в хрустале преломляется строгом,

Дробясь в щедрых каплях цветочной росы.

Что медлите так, в лабиринте блуждая,

Что смолкли, свое восхищенье тая,

Манит вас мерцание лунного края

Иль внемлете трели ночной соловья?

Вот утро в цветах пробуждается сонных,

Вдоль берега моря вы держите путь.

Дар, скрытый до срока в глубинах бездонных,

Решила пучина морская вернуть.

Вручи мне, серебрянокрылый посланник,

Волшебную гемму небесной резьбы,

Иль слушал бы я, недостойный избранник,

В честь Тай переливчатый голос судьбы,

Душа не была б очарована боле,

Чем щедрым подарком любезных подруг,

Той раковиной в золотом ореоле,

Что море на берег вам вынесло вдруг.

С подобным блаженством что может сравниться!

(Счастлив, кто изведал восторженный миг),

Мгновенье, которое длится и длится,

И души беседу ведут напрямик.

Перевод О.Кольцовой

НА ПОЛУЧЕНИЕ ПРИЧУДЛИВОЙ

МОРСКОЙ РАКОВИНЫ И РУКОПИСИ

СТИХОТВОРЕНИЙ

ОТ ТЕХ ЖЕ МОЛОДЫХ ЛЕДИ

Ужели кристалл чище горного льда

Тебе подарили голкондские недра?

Так радужной дымкой сияет вода,

Игрою колибри расцвечена щедро.

Ужели ты держишь и кубок златой,

Наполненный пенною влагой до края,

Украшенный дивно резьбою витой,

Где ловит Армиду Ринальдо, играя?

Ужели он твой – конь горячих кровей?

Ужели мечом ты владеешь по праву?

Твоя ли труба так поет средь ветвей?

Щитом Бритомартис снискал ли ты славу?

И что за цветами расшитая ткань

С плеча твоего ниспадает небрежно?

Быть может, то феи волшебная дань

Иль знак, что сей даме ты служишь прилежно?

О доблестный рыцарь! Сколь щедры дары,

Которыми юность тебя наделила!

В ответ пред тобой расстилаю миры,

Где я – властелин, были б только чернила!

Чудесная сказка про цепь и венок

Сложилась из тонко начертанных знаков.

Причастный поэзии – не одинок.

Для чутких сердец сей закон одинаков.

То эльфы соткали незримый покров,

Где скорбь Оберона витала над чащей.

Покинут Титанией, горек, суров,

Стенал Оберон над округою спящей.

И вторила лютня напевам души,

Аккордам внимала в ночи Филомела.

И духи небес затаились в тиши,

Роса, со слезами мешаясь, горела.

Под пологом этим отныне всегда

Звучать будут струн неземных переливы.

Над музыкой сердца не властны года,

И живы в душе Оберона призывы!

В минуты, когда возвышается дух,

Пред розой главу преклоню изумленно.

Волшебную сказку, звучащую вслух,

Лишь эхо нашептывать будет влюбленно.

Прощай, славный Эрик! Сколь щедры дары,

Которыми юность тебя наделила!

В ответ пред тобой расстилаю миры,

Где я – властелин, были б только чернила.

Перевод О.Кольцовой

К ЭММЕ

О, вслушайся, – Флора вздохнула глубоко

И роза открыла прелестное око.

Дыханья вечернего чист аромат,

В наряде лучистом блистает закат.

Давай устремимся к укромным полянам,

В тенистые чащи, где в сумраке пьяном

От пения фей чуткий воздух дрожит

И сильф над закатным сияньем кружит.

Когда же тебя одолеет истома,

На ложе из трав отнесу невесомо.

Присяду в изножье, любовью дыша.

В нежнейших словах изольется душа.

Столь тих будет шепот, что ненароком

Поддашься Зефира игривым урокам.

В объятьях моих очнешься от грез,

Внимая тем клятвам, что я произнес.

Зачем упускать все блаженство мгновенья,

Подобно глупцам, что бегут наслажденья!

Даруй мне улыбку и легкой рукой

Смятенное сердце мое успокой.

Перевод О.Кольцовой

ПЕСНЯ

Мелодия "Юлия – малиновке"

Побудь, побудь со мною, птах,

Позволь взглянуть в горящий глаз,

Как плещет хвост во весь размах

И для полета клюв как раз.

Побудь, и я скажу потом:

Твой взлет большим искусством стал;

Твоим оброненным пером

Свои я думы записал.

Когда дарует ночь росу

И солнце летнее горит,

Ты держишь песню на весу,

Спасаешь счастье от обид.

Как в темноте горит твой взгляд,

Тая преодоленье бед,

И тоны сладостных рулад

Звучат предвестием побед.

Когда отменит шторм полет

И будет рушиться любовь,

Твой голос дальше позовет

И вспыхнет радость в звуках вновь.

Слова любви вернее нот

Объединят в довольстве нас,

И вновь улыбка расцветет

На месте слез и злых гримас.

Перевод В.Широкова

АХ, ЖЕНЩИНА! КОГДА ВГЛЯЖУСЬ В ТЕБЯ

I

Ах, женщина! Когда вгляжусь в тебя,

То гордую, то ветрено-простую,

Ребячливо-смешливую, взыскую

Лишь света, что рождает сам себя;

Возможно ль жить, всем сердцем не любя:

Дух воспаряет в пустоту глухую,

И все-таки я снова протестую:

Ты так добра и так нежна, грубя.

Любить всевечно и любимым быть;

О, небеса! Отчаянно сражаться

Готов я, даже лоб готов разбить

Подобно Калидору, – может статься,

Как Рыцарь Красного Креста – добыть

Победу, – но с тобою не расстаться.

II

Глаз хризопраз, и лес волос, и шея

Фарфоровая, и тепло руки

Единство их рассудку вопреки

Тебя моложе делает, нежнее.

О, небеса! Какой здесь вид! Шалею,

Нельзя не восхититься, до тоски

Нельзя не озвереть – две-три строки

Я подарить потом тебе сумею.

Но как же ненасытен я с тобой:

Твоей улыбке не страшна остуда

Знак острого ума, любви святой;

Меня не запугают пересуды;

Мой слух распахнут настежь, Боже мой,

Твой голос я ловлю: ах, что за чудо!

III

О, кто б забыл ту сладость, что досталась?

Кто, честно глядя, впрямь бы смог забыть?

О, Боже, блеет агнец, хочет жить,

Мужской защиты просит. Ваша жалость

Ей, агнцу, справедливо в дар досталась;

А если кто-то хочет погубить,

В руины чудо-замки обратить,

Тот – негодяй. По правде, даже малость

Вниманья милой радует, когда

Я слышу пальцев легкое касанье

Иль вижу, как в окне горит звезда,

Я чувствую: то – знак ее вниманья,

Цветок из рук ее, в ручье вода;

Лишь вырви нить – и рухнет мирозданье.

Перевод В.Широкова

x x x

Пусть, Одиночество, с тобой сам-друг

Мне жить, но не в ущельях улиц тесных.

В обсерваторию стремнин отвесных

Поднимемся и поглядим вокруг.

Там зыбь кристальная, цветущий луг

С ладонь – видны меж склонов многолесных.

Мне быть бы стражем средь шатров древесных!

Как резвые прыжки оленьи вдруг

Спугнули с наперстянки рой пчелиный

Следил бы я с тобой в лесной глуши.

Но столько прихотливых дум в картины

Словесные вмещает ум невинный,

Что сладостней всего, когда в тиши

Беседуют две родственных души.

Перевод В.Потаповой

ПОСЛАНИЕ ДЖОРДЖУ ФЕЛЬТОНУ МЭТЬЮ

Стих – это чудо вечное, живое,

Но братство через песню – чудо вдвое.

Я, милый Мэтью, вспомнить не сумею

Судьбы прекрасней, радостей полнее,

Чем те, что отмечают нас, когда мы

Трофей возводим музам нашей драмы

Усильем общим. Братья и поэты,

Мы этим единением согреты,

И любит сердце, чуя в упоенье

Возвышенность, величье, исцеленье.

Поэзии пространство шаг за шагом

Осваивать с тобой я счел бы благом,

И с радостью я пел бы, гимнам вторя,

Что раздаются в Сицилийском море

Среди гондол скользящих, легких, дальных

На склоне дня, в лучах его прощальных,

Но не смогу. "Лидийские картины"

Не для меня: гнетут заботы ныне,

И часто я гляжу со страхом в небо,

Боясь там утром не увидеть Феба,

Аврору не увидеть на рассвете,

Наяд, что в речке плещутся, как дети,

В лучах луны – паренье серафима,

Все то, что было нам с тобою зримо:

Росу, что ночью с мяты и с морошки

Смахнула фея шаловливой ножкой,

Летя домой с таинственного луга,

Где танцевали эльфы всей округи

И чинно завершали праздник яркий,

Пройдя под лунной триумфальной аркой.

Противна музе городская смута.

Будь я при ней хоть каждую минуту,

Она сбежит, она не даст мне рая

Среди противоречий и раздрая.

О девушке мечтаю с добрым взглядом.

Как хорошо мне было б с нею рядом

Там, где безлюдно, там, где романтично,

Где множество цветов и где обычно

Дубы стоят, что помнят, как преданья,

Старинные друидов волхвованья;

Где над рекой ракитник темнолистый

К воде спускает золотые кисти

И, к кассии склоняясь благовонной,

Вплетает в кисти белые бутоны;

Где в чаще леса звонкие кантаты

Выводят соловьи замысловато;

Где меж стволов – подпор ветвистой кровли

Постель я из фиалок приготовлю;

Где в звездочке душистой первоцвета

Пчела гудит и возится все лето.

Кто этой благодатью недоволен,

Тот и душой, и телом тяжко болен.

Ты это место укажи мне, Мэтью,

Коль что-нибудь имеешь на примете.

Там с девушкой, с тобой уединенно

Читали б мы друг другу Чаттертона.

(Четыре духа волею Шекспира

Ввели его в предел иного мира.)

Мы вспомнили б о тех с благоговеньем,

Кто жил, воюя с общим заблужденьем.

Ты, помянув бы Мильтона слепого,

В отчаянье пришел от зла людского

И ненависти к гению, чьи крылья

Людей хранят, как могут, от всесилья

Великих бедствий. Вспомнили бы дале

Мы тех, что в битве за свободу пали,

Альфреда, Телля. Мэтью, мы едва ли

Забыли бы, беседуя с тобою,

Уоллеса, народного героя.

На север глядя, погрузившись в думы,

О Вернее, Мэтью, пролили б слезу мы.

Без девушки и без тебя мне, ясно,

Дразнить скупую музу – труд напрасный,

Но для твоей, о Фельтон, славы громкой

Готова муза "свет пролить в потемки".

Ты был цветком, что рос под небосклоном,

Соседствуя с ключом незамутненным,

Откуда били песни; утром рано

Сюда пришла невинная Диана

И, с радостью приветствуя светило,

Ему тебя на память подарила,

Отняв тебя у почвы плодородной

И опустив тебя в ручей холодный.

О том, как стал ты золотою рыбкой,

По воле Феба, в этой влаге зыбкой,

Ты не сказал; ты сохранил в секрете,

Как лебедем предстал на белом свете

И как впервые в этом состоянье

Обрел ты человека очертанья,

Как в странствиях своих возвел в обычай

Ты смену воплощений и обличий,

Как был с наядой в отношеньях дружных

И пищу брал из рук ее жемчужных.

Перевод Е.Фельдмана

x x x

Ах, живи ты в век старинный,

Рассказал бы свиток длинный

О глазах твоих немало,

Как они, мой друг, бывало

Танцевали менуэты

В храме радости и света,

И воспел бы, как заслуги,

Летописец брови-дуги,

Каждую из коих лестно

С полосой сравнил небесной

Или же с пером вороны,

От случайного урона

Павшим на снежок пушистый;

Темный волос твой волнистый

Уподобил чемерице,

Той, что аркою клонится,

Где в обилье завиточков

Угнездилась тьма цветочков

(Долу столь же величаво

Клонятся другие травы.

В их изгибе есть приметы

Очертанья всей планеты);

Речи б уподобив меду,

Выявив твою породу

Через тонкие лодыжки,

Пояснил, – не понаслышке

Знаешь фей ты, ибо ловко

Охраняешь их, плутовка:

Даже фейному мальчонке

Не найти своей девчонки,

Разве только в час, когда ты,

Дев оберегая свято,

Доставляешь в день лучистый

Их к воде кристально чистой.

Появись ты в древней были,

Десять Муз мы б ныне чтили.

Рангом хочешь, может статься,

Выше Талии считаться?

Уважаю дух новаций:

Стань четвертою из Граций!

В чем же в рыцарскую пору

Ты могла б явиться взору?

Ах, по моему понятые,

В длинном, серебристом платье

Ты б на людях появлялась,

Где б надежно прикрывалась

Грудь кирасой золотою,

И не мог бы грудью тою

В страсти нежной, в страсти томной

Насладиться взор нескромный.

Локон твой под шлем могучий

Прятался б, как солнце – в тучи,

И волной беломолочной

Ниспадал султан бы, точно

Лилии с бесценной вазы.

Столь приятен был бы глазу

И скакун твой величавый,

Гордый рыцарскою славой

И блестящим одеяньем,

Сходным с северным сияньем.

По-мужски мечом владея,

Ты, убив волхва-злодея,

Ложь убила бы и с нею

Огнедышащего змея.

Впрочем, ты колдунья – тоже,

А своим вредить негоже,

Ни волшебникам, ни гадам,

Что убить способны взглядом.

Перевод Е.Фельдмана

К ***

Будь я красавцем, долетел бы стон

Сквозь ухо перламутровое эхом

До сердца твоего, назло помехам,

И был бы я за пыл вознагражден.

Но я не рыцарь доблестных времен,

И грудь мою не облекать доспехам,

Не пастушок блаженный, нежным смехом

Пастушке говорящий, что влюблен.

И все ж твержу: "Ты сладостна!", я брежу:

"Ты слаще сицилийских роз медовых

В хмельной росе, поящей допьяна!"

Я редкостной росой уста разнежу

И под луной нарву цветов пунцовых

Мне колдовскую силу даст луна.

Перевод А.Парина

ПОДРУЖКА, КРУЖКА И ТАБАКУ ПОНЮШКА

Тащи веселую подружку мне,

Тащи вина большую кружку мне

И табаку тащи понюшку мне.

Коль можешь, дай всего до ста точно.

Быть может, я скажу: "Достаточно!"

Но нет – смолчу в моей обители

Вплоть до пришествия Спасителя.

Недурно было б так устроиться

С тобой, возлюбленная Троица!

Перевод Е.Фельдмана

ВСТУПЛЕНИЕ К ПОЭМЕ

Опыт

О рыцарях рассказывать я стану.

Перед глазами – белые султаны.

Не чопорны они, не современны,

Но грациозны – необыкновенно.

Не то что смертных дерзкая отвага,

Но даже волхвованья Арчимаго

Изящества не сообщат им боле;

Как будто горный ветер на приволье

Резвится и приходит отовсюду,

Чтобы для нас устроить это чудо.

О рыцарях рассказывать я стану.

Мне видится копье: то утром рано

Выходит рыцарь; дева молодая,

От холода едва не умирая,

Застыла у зубца старинной башни.

Она в слезах: за милого ей страшно.

Подчеркивает платье каждой складкой,

Что ей сейчас и горестно, и сладко.

Когда в походе рыцарь притомится,

Он в озере прозрачном отразится.

У ясеня приляжет на полянке,

Где рядышком гнездятся коноплянки.

Ах, опишу ли облик я жестокий,

Когда встает герой железнобокий,

Тряся копьем, сдвигая гневно брови,

И рвется в бой, и жаждет вражьей крови?

Ах, опишу ли я, как рыцарь гордый

Выходит на турнир походкой твердой,

И зритель замирает, восхищенный,

При появленье чести воплощенной?

Боюсь, что нет: увяли, отлетели

Стихи, что распевали менестрели,

Чей и теперь таится дух великий

В развалинах и лиственнице дикой.

Когда закончен пир, допито зелье,

Кто вам опишет буйное веселье?

Кто вам опишет ожиданье боя

Под сенью стен, украшенных резьбою?

Кто вам опишет зрелище сраженья?

Кто вам отыщет средства выраженья?

Я вижу зал; в нем юные девицы;

Мне явственны их радостные лица,

Мне явственны их сладостные взгляды,

Что светятся, как ясные плеяды.

Да, все-таки рассказывать я стану

О рыцарях, об их суровом стане.

Как возродиться смогут здесь иначе

И воин, и скакун его горячий?

Твое, о Спенсер, и лицо мне мило:

Оно прекрасно, как восход светила,

А сердце просто прыгает от счастья,

Когда твое я чую соучастье.

Я твой венец, при всем его изыске,

Воспринимаю по-земному близко,

И я тогда не чувствую смущенья,

Когда в своем горячем обращенье

Твой кроткий дух прошу я о подмоге,

А дух в тревоге

Из-за того, что некто вздумал тоже,

По глупости, сумняшеся ничтоже,

Либертаса пройти дорогой торной.

Либертас подтвердит: в мольбе покорной

Я, бард, с благоговеньем постоянным,

Испуганный своим же дерзким планом,

Пройду свой путь; ты согласишься, внемля.

Я лягу отдохнуть; увижу землю,

Ее восход, закат, и свет, и тени,

И всей природы буйное цветенье.

Перевод Е.Фельдмана

КАЛИДОР

Фрагмент

Сэр Калидор плывет по водной глади,

Гребя веслом и с восхищеньем глядя

На вечер безмятежно-молчаливый,

Что покидать не хочет мир счастливый.

Сегодня ночь наступит с опозданьем,

И, светлым наслаждаясь мирозданьем,

Сэр Калидор душою отдыхает,

И боль обиды в сердце затихает.

Он тихо правит к берегу; растенья

Сулят покой и умиротворенье.

Там, где трепещет зелень окоема,

Царит истома.

За ласточкой, резвуньей вилохвостой,

И зорким взглядом уследить не просто:

Зигзаги, петли... Вот, всерьез иль в шутку,

Она в воде купает крылья, грудку.

Круги расходятся, и гребень фронта

Слабеет, не дойдя до горизонта.

Челн двигается, словно бы крадется:

Вода вокруг почти не шелохнется.

Здесь озеро с размахом небывалым

Задернуто лилейным покрывалом.

Цветы мечтают о росе небесной.

Поблизости есть островок прелестный,

Откуда этот уголок чудесный

Весь виден. Полоса береговая

Вползает, очертанья изгибая,

В густой туман; вдали синеют горы.

В ком сердце есть, не отвращает взоры,

Которые, куда вы их ни бросьте,

Природа ловит, приглашая в гости.

Приветствуя края, где все знакомо,

Себя наш рыцарь чувствует, как дома.

Уходит солнце, скатываясь книзу,

И дарит флоре золотую ризу.

Чирикая сквозь лиственные складки,

В них сойки без конца играют в прятки.

Старинный замок чахнет одиноко

И не клянет безжалостного рока

Из гордости. Здесь ели шишки мечут,

Угадывать пытаясь, чет иль нечет.

Плющ на стене церквушки крестоглавой.

Там голубок в окне курлычет бравый.

Он чистит перья, он в стремленье бурном

Покрасоваться в облаке пурпурном.

На озере пятном лежит нерезко

Тень острова. Сквозь сумрак перелеска

Виднеются щавель и наперстянка;

Там дикий кот гуляет на полянке;

А там стволы березок серебрятся;

А там густые травы шевелятся

Вдоль ручейка. Сим чудом и красою

Сэр Калидор заворожен. Росою

Цветы покрылись на вершине горной.

Но чу! Вдали слышны сигналы горна,

И рыцарь обращает взор к лощине,

И белых скакунов там видит ныне,

И видит он друзей, что сердцу милы.

Челн сталкивая в воду что есть силы,

Он прочь плывет от песни соловьиной,

И от семьи уснувшей лебединой,

И, думая о предстоящей встрече,

Еще он здесь, но дух его далече.

Он правит к мысу, к каменной громаде

Дворцовых стен; здесь в персиковом саде

Пчела не вылетает на природу.

По лестнице, что сходит прямо в воду,

Сэр Калидор, расставшись тут же с лодкой,

Наверх взбегает легкою походкой,

Спешит, небрежно открывая створы,

Минуя залов гулкие просторы

И коридоры.

Ах, звуки, что несутся в изобилье,

Лазурные распластывая крылья,

Блестя глазами, – не отрадней все же,

Чем звон копыт. Во двор бежит он. Боже!

Миг – и должна решетка опуститься,

Но кони пролетели, словно птицы,

И тем спасли от гибели ужасной

Наездниц юных. Калидор прекрасный

Целует руки. Девушки в одышке.

Дрожат от напряженья их лодыжки.

Он хочет им помочь сойти на землю.

Те, чувству внемля,

Смущаются, но он смущен поболе,

И потому он медлит поневоле.

Но вот, сходя, они склонились к холкам.

Росу ли, слезы, сам не зная толком,

Он чует на щеке, прильнувши к даме,

Благословив дрожащими губами

И взором, полыхающим от страсти,

Такое счастье.

Несет ее; с плеча его свисает

Рука, чудесней коей не бывает,

Что с кассией поспорит белоснежной,

И рыцарь юный, трогательный, нежный

Горячею щекой ласкает руку.

Он все отдаст за эту боль и муку...

Но оклик сэра Клеримонда разом

Соделал ясным помутненный разум,

И рыцарь, на земле очнувшись грешной,

На землю леди опустил неспешно;

И новым чувством он обогатился,

И он с хвалою к небу обратился,

И он челом коснулся рук любимых,

Способных исцелять неисцелимых,

Он причастился рук волшебных леди

И приобщился к Славе и к Победе!

Горел огонь; стекались гости к дому.

Там, гладя гриву другу вороному,

Присутствовал и некий знатный воин,

Лицом и статью лучших слов достоин.

Сравниться мог плюмаж его богатый

Лишь с ягодой рябины горьковатой

Иль шапочкой Меркурия крылатой.

Оружие его блистало мелкой

Искусной, прихотливою отделкой

И внешне никому не говорило

О том, каким оно тяжелым было.

Такою оболочкой интересной

Мог на земле блистать и дух небесный.

"Сэр Гандиберт – наш лучший цвет, без спору!"

Сэр Клеримонд промолвил Калидору.

Гость замечает истинную радость