Текст книги "Ночь иллюзий"

Автор книги: Джон Кейт (Кит) Лаумер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Зачем? Почему бы просто не возвратиться...

– А разве вам хоть чуть-чуть не любопытно, мисс Реджис? Разве вы хоть немного не устали от того человека, на другом конце веревочки, дергающего ее, когда ему только вздумается? Не хочется ли вам самой потянуть за нее?

– Что мы будем делать?

– Забавно, – сказал я. – Эта стена могла быть из кирпича или бетона – или из стальной пластины. Но это всего лишь сосновые доски. Это выглядит почти как приглашение сломать их. – Я убрал револьвер и наклонился, чтобы проверить нижние концы досок. Щель под ними позволяла просунуть руку. Я потянул, дерево сначала сопротивлялось, но затем треснуло и сломалось. Я выбросил отломившиеся куски и прошел через дыру в конференц-зал, который выглядел совершенно таким же, каким я видел его в последний раз – причудливая спиральная люстра и прочее.

– Мы все ближе, – сказал я.

Я прошел вокруг длинного стола к двери, через которую входил последний раз, потянул ее... и снова оказался в своем номере гостиницы со всеми его атрибутами; обоями, покрытыми пятнами, эмалированным тазом с отбитыми краями, сломанной роликовой шторой и пружинным матрацем. Дверь, через которую я проник в номер, в предыдущем воплощении была дверью ванной.

– Не удивительно, что эти парни вошли так запросто, – сказал я.

– Тебе знакомо это место? – спросила мисс Реджис и вплотную подошла ко мне.

– Тут все и началось. Вся моя жизнь. До этого – ничего. Ни дома, ни прошлого. Только множество непроверенных предубеждений, которые необходимо проверить. – Я сделал шаг к двери в холл, она распахнулась, и покрытый перхотью человек ворвался в номер, держа в руках самый большой дробовик, который я когда-либо видел, направив его мне прямо между глаз. Дульный срез выглядел достаточно широким, чтобы в него можно было въехать на маленьком грузовике. Для того, чтобы убедить меня, что время слов прошло, никаких слов не потребовалось. Я прыгнул в сторону, когда дробовик загрохотал и отколол штукатурку на стене позади того места, где я только что стоял. Рыжеволосый что-то закричал, девушка заплакала, а я мгновенно подтянул ноги и стал поворачиваться, но пол, казалось, вздыбился подо мной, как палуба тонущего лайнера. Я замер и наблюдал, как завертелся и исчез потолок, затем другая стена – ничего особо зрелищного, обыкновенный приятный легкий аттракцион. Мимо проплыл Рыжеволосый, затем девушка, двигаясь уже быстрее. Я слышал, как она звала: "Флорин, вернись".

Довольно долго эти слова продирались, сквозь серый туман туда, где раньше были мои мозги. "Вернись", – сказала она.

Это была неплохая мысль. Раньше я отправлялся в "путешествие", но, может быть, теперь мне не следует уходить – а стоит сражаться. Мир кружился, как вода в ванне, готовая к последнему долгому нырку в трубу, и неожиданно до меня дошло, что если я уйду с ней, в этот раз это будет навсегда.

Вдруг я почувствовал давление с одной стороны. Это подойдет в качестве пола. Я постелил его под себя, возвел стены и крышу, удерживая их одним усилием воли, и рев затих, и мир прекратил кружиться. Я открыл глаза и увидел, что лежу на спине посреди величайшей в мире автомобильной стоянки.

Мертвенная, плоская, белая, как сахар, бетонная поверхность, разграфленная линиями на клетки со стороной в 50 футов, простиралась до самого горизонта. Это все, что здесь было. Ни зданий, ни деревьев, ни людей. И небо цвета бледной сверкающей лазури, без облаков, без видимого источника света.

Голоса раздались с неба.

– ...сейчас! Выполняйте аварийные процедуры, черт побери. – Это был пронзительный голос Носатого.

– Я пытаюсь... но... – Это Круглолицый.

– Сейчас не время для ошибок, ты, кретин!

– Я не могу... не получается...

– Эй, прочь с дороги!

– Говорю тебе, я включил стирающий контур! Ничего не произошло. Он...

– Что – он? Не болтай, идиот! От него ничего не зависит! Я контролирую эксперимент!

– Ты? Действительно ты? Уверен? Ты уверен, что нас не перехватили, не одурачили?

– Черт тебя возьми, отключи энергию! Все отключить!

– Я отключил, вернее, попытался. Ничего не произошло!

– Заткнись, черт тебя побери. – Голос Носатого сорвался на визг. В это же самое время боль в моих кистях, лодыжках и груди поднялась до крещендо, огненные оркестры резали меня на части; и вдруг раздался гром, небо треснуло и упало, окатив меня заостренными кусочками, которые задымились и исчезли, а я лежал на спине, привязанный ремнями, и смотрел на прямоугольную бестеневую операционную лампу в маленькой комнате с зелеными стенами; человек, которого звал Носатый, нагнулся надо мной.

– Ну, черт меня побери, – сказал он. – И после этого он все еще жив!

XXII

Какой-то человек с седыми волосами в белом халате и человек с перхотью в пыльной спецодежде подошли и посмотрели на меня. Наконец кто-то отстегнул ремни и снял что-то с моей головы. Я сел, чувствуя головокружение, и мне протянули чашку с чем-то, что имело ужасный вкус, но, видимо, должно было помочь. Действительно, головокружение прошло, оставив мне в подарок тошноту, привкус во рту, тупую головную боль и боль в лодыжках, которая совсем не была тупой. Седой человек, которого звали, как я вспомнил (так вспоминают о давно забытых вещах), доктор Иридани, смазал каким-то бальзамом кровоточащие ранки. Остальные были заняты тем, что смотрели на показания приборов на большом, занимающем почти всю стену табло и тихо переговаривались.

– Где Сенатор? – спросил я. Мои мысли двигались медленно, как грузные животные по глубокой грязи.

Носатый оторвался от работы и нахмурился.

– Он шутит, – сказал человек с перхотью. Его звали Ленвелл Трейт, он был ассистентом.

Носатый – Ван Ваук – посмотрел на меня без каких-либо видимых эмоций.

– Видите ли, Барделл, – сказал он. – Я не знаю, какого рода идеи у вас возникли, но забудьте их. Мы располагаем юридически оформленным соглашением, подписанным при свидетелях. Вы пошли на это с открытыми глазами, вы получите все, что вам положено, но ни пенни больше, и это окончательно.

– Барделл – актер, – сказал я. Мой голос показался мне слабым и старым.

– Ты опустившийся бездельник, которого мы вытащили из канавы и дали возможность заработать, – прорычал Ван Ваук. – А сейчас ты воображаешь, что можешь получить больше. Но это пройдет. Твое здоровье не пострадало, поэтому не скулить.

– Не смейтесь надо мной. Док, – сказал я, беря его на пушку. – А как отключение энергии? Как насчет уровня Эты? Это заставило их замолкнуть на пару секунд.

– Где ты нахватался этих терминов? – спросил Круглолицый.

– Маленькая ящерица рассказала мне, – сказал я и неожиданно почувствовал себя слишком усталым, чтобы беспокоить себя играми. – Забудьте об этом; я просто пошутил. Нет ли у вас чего-нибудь выпить под рукой?

Трейт вышел и через минуту вернулся с бутылкой виски. Я отглотнул из горлышка пару унций, и все происходящее показалось более сносным.

– Что-то здесь говорилось о плате? – сказал я.

– Сотня долларов – огрызнулся Носатый; – Не так уж плохо для пьяницы за час или два работы.

– У меня ощущение, что это было дольше, – сказал я. – Никакого вреда? А? А как насчет амнезии?

– Ну... – сказал лениво Трейт, – тебе лучше знать, Барделл.

– Выкиньте его отсюда, – сказал Ван Ваук. – Меня тошнит от его вида. Вот. – Он полез в карман, достал бумажник, извлек пачку купюр и кинул мне.

Я пересчитал бумажки.

– Сотня, верно, – сказал я. – Но насчет амнезии – это была прямая подача. Я немного смущен, джентльмены. Вас, ребята, я помню... – Я огляделся, запоминая всех. – Но я почему-то не помню нашей сделки...

– Выкиньте его! – завопил Ван Ваук.

– Я ухожу, – сказал я Трейту. Он вывел меня в коридор.

– Между нами, мальчиками, – сказал я, – что здесь случилось?

– Ничего, дружище. Маленький научный эксперимент, вот и все.

– Тогда как получилось, что я ничего о нем не помню? Черт, я даже не знаю, где живу. Как называется этот город?

– Чикаго, дружище. И ты нигде не живешь. Но теперь можешь снять номер.

Двойные двери открылись на цементные ступеньки. Лужайки и деревья выглядели очень старыми и знакомыми даже в темноте.

– Летнее убежище Сенатора, – сказал я. – Только без прожекторов.

– Не стоит верить этим политикам, – сказал Трейт. – Послушай моего совета и не пытайся вымогать больше, Барделл. Ты получил свою сотню, даже если твои шарики и смешались немного, но, черт возьми, они не были в отличной форме и до того, как ты пришел сюда. И я был бы поосторожнее с этим мускателем без фабричного клейма, дружище.

– "Ластрион Конкорд", – сказал я. – Дисс. Мисс Реджис. Ничего этого не было, а?

– У тебя было что-то вроде ночного кошмара. Ты чуть не взорвал все электронные лампы в старом любимчике Франкенштейна. Иди заправься, выспись и будешь как новенький.

Мы сошли со ступеней, и он подтолкнул меня в сторону ворот.

XXIII

Зима выдалась холодной. Я направился к порту, надеясь начать кутеж пораньше. По цене 1.79 за бутылку, имея сотню долларов, можно было просто упиться мускателем. Я попытался вычислить, сколько мне причитается выпивки, дошел до 15 галлонов и случайно увидел свое отражение в витрине.

По крайней мере, я догадался, кто это. Но узнал себя с трудом. Мои глаза уставились на меня из темного стекла, как парочка заключенных, проводящих жизнь в одиночках. Мое лицо выглядело больным, изношенным, изборожденным морщинами. Седая щетина была с четверть дюйма, голова покрыта седыми нечесаными лохмами. Мое адамово яблоко ходило ходуном, когда я сглатывал. Я высунул язык, он тоже выглядел неважно.

– Ты в плохой форме, старина, – сказал я незнакомцу в витрине. – Наверное, пятнадцать галлонов выпивки – не то, что тебе необходимо сейчас.

Я стоял, глядя на свое отражение, и ждал, когда внутренний голос запищит и напомнит, как согревает сердце выпивка, как замечательно она проскальзывает по языку и добирается до желудка, прожигая путь вниз, успокаивает боль в костях и делает гибкими суставы, приносит уют и легкость мыслям.

Но он не напомнил. А если и напомнил, то я не услышал его. Я чувствовал, как бьется сердце глухими больными ударами, работая чересчур напряженно только для того, чтобы я мог продолжать идти. Я слушал хрипы в легких, ощущал толчки, когда колени шатались из стороны в сторону, подобно струнам контрабаса, болезненную истощенность ослабших мышц.

– Что случилось со мной? – спросил я старика в витрине. Он не ответил, лишь облизнул губы серым языком.

– Ты выглядишь таким же испуганным, каким чувствую себя я, папаша, сказал я. – Между прочим, как тебя зовут?

– Носатый называл тебя Барделл.

– Да, Барделл. Я... был актером. – Я попробовал примерить эту мысль на себя. Она подходила, как бывший в употреблении гроб.

– Они вытащили меня из канавы, – сказал я. – Эти мальчики в белых халатах, Ван Ваук и другие. Им нужна была морская свинка. Я записался добровольцем.

– Так заявили они. А до этого – что?

– Я что-то не могу вспомнить. Должно быть из-за мускателя. Он испортил твои мозги. Мои мозги. Наши мозги.

– Итак, что мы намерены делать со всем этим? Я подумал о выпивке и почувствовал приступ тошноты.

– Никакой выпивки, – сказал я. – Окончательно – никакой выпивки. Возможно, нужно посетить доктора. Но не, такого, как Иридани. Возможно, улучшить питание. Больше спать. Когда последний раз ты спал в постели, старина?

Этого я тоже не мог вспомнить. Теперь я был послушным и испуганным. Незнание, кто ты и откуда, вызывает чувство глубокого одиночества. Я оглядел улицу. Если я когда-нибудь и видел ее до этого, то не мог вспомнить когда. Но я знал, что в порт нужно идти этой дорогой, а к кварталу, где на домах висели таблички "Сдаются комнаты – на день, на неделю, на год" – другой.

– Вот то, что мне нужно, – сказал я. – Мой голос был столь же скрипучим и старым, как изношенный башмак. – Чистая постель и сон на всю ночь. Завтра ты почувствуешь себя лучше. И тогда ты вспомнишь.

– Обязательно. Все будет отлично – маньяна.

– Благодарю, приятель: ты оказал большую помощь. – Я помахал старику в витрине, и он помахал в ответ, я повернулся и пошел, но не в сторону порта.

XXIV

Пожилой женщине не понравилась моя внешность (за что я ее не виню), но понравилась десятидолларовая банкнота. Она пропыхтела два этажа, распахнула дверь голой убогой маленькой комнаты с высоким потолком и черным полом и показала потертый ковер, латунную узкую кровать, шифоньер и умывальник. Ржавые пружины жалобно заскрипели, когда я сел на матрац.

За доллар сверх платы она снабдила меня бело-желтым полотенцем и простыней с бледным пятном посередине, жесткой, как скребница, и обмылком кораллового цвета, который пах формальдегидом. Аромат одиннадцати долларов наличными, видимо, ударил ей в голову, потому что она даже пожелала мне спокойной ночи.

Я помок некоторое время под душем, затем поскреб бритвой свои бакенбарды и перешел к свисающим на шею лохмам, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок.

– Хорошая работа, старина, – сказал я лицу в зеркале. – Ты уже выглядишь как хорошенький труп.

Вернувшись в комнату, я скользнул между простынями, напоминающими накрахмаленную мешковину, свернулся клубком вокруг пары сломанных пружин, которые торчали сквозь хлопчатобумажный материал, и отплыл в то место, где годы, болезни и человеческая бренность не существуют, где небо розовое круглый день, где мягкие голоса наших любимых рассказывают, какие мы замечательные, отныне и навсегда, аминь.

XXV

Утром я чувствовал себя лучше. Я доверил хозяйке еще одну десятидолларовую бумажку с поручением купить мне нижнее белье и носки. То, что она принесла, не было новым, но было чистым, а кроме того, было девять долларов сдачи.

Я отклонил ее предложение позавтракать (семьдесят пять центов) и купил яблоко во фруктовом киоске. По соседству было множество магазинов готового платья, специализирующихся на продаже полосатых костюмов и рубашек с заштопанными рукавами. Я выбрал розовато-коричневый двубортный пиджак и пару черно-зеленых свободных штанов, которые были толстыми и прочными, хотя и не модными, пару рубашек, в прошлом белых, пару сморщенных ботинок, сделанных для чьего-то дедушки, и щегольский красно-зеленый галстук, который, вероятно, принадлежал батальону шведских моряков. Не все углядели бы в получившемся ансамбле хороший вкус, но я решил быть выше этого.

Через полчаса я представил возможность счастливчику-парикмахеру поработать над моими лохмами. Он возвратил им длину раннего Джонни Вайсмюллера и сказал:

– Невероятно. Я видел черные волосы с седыми корнями, но никогда наоборот.

– Это все моя диета, – сказал я. – Я только что перешел на дистиллированный морковный сок и яйца уток-девственниц, сваренные в чистой ключевой воде.

Он бесплатно побрил меня, удалив остатки щетины, которые я пропустил предыдущим вечером, а затем предложил испытать судьбу в том, что назвал лотереей.

– Я делаю вам одолжение, – сказал он доверительно. – Это самая популярная игра в городе. – Он показал мне фиолетовый билет в качестве доказательства.

Я заплатил доллар и спрятал билет. Когда я уходил, он смотрел на меня из-за кассового аппарата, улыбаясь безгубой усмешкой и поблескивая глазами так, что напомнил мне кого-то смутно знакомого...

Так прошло две недели. Я не выпил ни капли спиртного, набрал пять фунтов, простился с болью в желудке и остался на мели. Последний день я провел в поисках работы, но оказалось, что для просителей неопределенного возраста и неопределенных занятий избытка рабочих мест не наблюдалось. Моя хозяйка не испытывала желания предоставить мне кредит. Мы расстались с выражениями сожаления, я пошел в парк и просидел в нем немного дольше, чем обычно.

Когда солнце зашло, мне стало зябко. Но все еще горели огни в публичной библиотеке через дорогу. Библиотекарь бросила на меня острый взгляд, но ничего не сказала. Я нашел тихий уголок и устроился, чтобы насладиться теплом. Есть что-то успокаивающее в тихих книгохранилищах, в тяжелых старых дубовых стульях, в запахах бумаги и переплетов, даже в шорохах и мягких шагах.

Шаги остановились, скрипнул отодвигаемый стул, зашуршала одежда. Я не открывал глаз и старался выглядеть старым джентльменом, который пришел полистать переплетенные тома "Харпер" и совсем случайно задремал в середине 1931 года; но я слышал мягкое дыхание и чувствовал на себе чей-то взгляд.

Я открыл глаза. Она сидела за столом напротив. Выглядела молодо и печально, немного бедно одетой. Она спросила:

– С вами все в порядке?

XXVI

– Не исчезайте, леди, – сказал я. – Не превращайтесь в дым. И даже просто не вставайте и не уходите. Позвольте моему пульсу опуститься до 90 ударов.

Она слегка покраснела и нахмурилась.

– Я... подумала, что вы, возможно, больны, – сказал она, вся такая чопорная и правильная, готовая сказать все те волшебные слова, которые делали ее членом королевской семьи.

– Точно. А что с парнем, который вошел со мной? Не так ли звучат следующие строчки?

– Не понимаю, что вы имеете в виду. Никто с вами не входил, я, по крайней мере, не видела.

– Вы давно наблюдаете за мной?

На этот раз она действительно покраснела.

– Сама мысль о том...

Я потянулся и взял ее за руку. Она была нежной, как первое дыхание весны, мягкой, как выдержанное виски, теплой, как материнская любовь. Я разжал пальцы, рука не шелохнулась.

– Давайте пропустим все ритуальные ответы, – сказал я. – Происходит что-то довольно странное; и мы знаем это, верно?

Румянец исчез, она побледнела: ее глаза пристально смотрели в мои, как будто я знал секрет, который мог спасти ей жизнь.

– Вы... вы знаете? – прошептала она.

– Не уверен, мисс, но все возможно. Я выбрал не тот тон: она напряглась, поджала губы и стала истовой праведницей.

– Это был просто порыв христианина...

– Чепуха, – сказал я. – Извините за грубость, если это грубость. Вы заговорили со мной. Почему?

– Я сказала вам...

– Я слышал. А сейчас сообщите настоящую причину.

Она посмотрела на кончик моего носа, на мое левое ухо и наконец мне в глаза.

– Я... видела сон, – сказала она.

– Пивной бар, – сказал я, – в захудалом районе. Толстый буфетчик. Кабина справа от входной двери.

– Боже мой, – сказала она тоном человека, никогда не упоминающего имя Божье всуе.

– Как вас зовут?

– Реджис. Мисс Реджис, – она остановилась, как будто сказала слишком много.

– Продолжайте, пожалуйста, мисс Реджис.

– Во сне я была той, в которой нуждаются, – сказала она, обращаясь уже вроде бы не совсем ко мне. – Мне доверили что-то важное, я должна была выполнить свой долг, в нем был смысл всей моей жизни.

У меня хватило ума не перебивать ее, пока она рассказывала.

– Зов был ниспослан среди ночи: тайное послание, которого я ждала. Я была готова. Я знала, что существует громадная опасность, но не боялась. Я знала, что делать. Я встала, оделась, пошла в назначенное место. И... вы были там. Тут она посмотрела на меня. – Вы были моложе и сильнее. Но это были вы. Я уверена.

– Продолжайте.

– Я должна была предостеречь вас. Существовала опасность – я не знаю какая. Вы намеревались встретить ее один на один.

– Вы просили меня не уходить, – сказал я. Она кивнула.

– Но... вы пошли. Я хотела закричать, побежать следом за вами, и... проснулась. Она неуверенно улыбнулась:

– Я пыталась убедить себя, что это был всего лишь глупый сон. И все-таки знала, что это не так.

– Поэтому вы вернулись.

– Мы шли по холодным пустым улицам. Вошли в здание. Ничто не было тем, чем казалось. Мы проходили комнату за комнатой в поисках... чего-то. Подошли к стене. Вы ее сломали. Мы очутились в большой комнате со странной изысканной люстрой. А следующая комната оказалась ночлежкой.

– Ну-ну, – сказал я. – Я видал комнаты и похуже.

– Затем ворвался человек, – продолжала она, игнорируя мои слова, – он держал в руках ружье. Он прицелился в вас и... застрелил у моих ног. Печальный взгляд потух.

– Как видите, не совсем, – сказал я. -Я здесь. Я жив. В действительности этого не случилось. Ничего не вышло. Мы были во сне вдвоем.

– Но... как?

– Я участвовал в эксперименте. Морская свинка. Большие машины, соединенные с моей головой. Они заставили меня видеть сны, сумасшедшую чепуху, в которой все перемешалось. Каким-то образом вы попали в мой сон. Самое смешное: думаю, они не знали об этом.

– Кто – "они"? Я махнул рукой.

– Люди из университета. Из лаборатории. Биологи, врачи, физики. Я не знаю.

– Где ваша семья. Ваш дом?

– Не сочувствуйте попусту, мисс Реджис. У меня их нет.

– Ерунда, – сказала она, – ни одно человеческое существо не живет в вакууме. Но оставим эту тему. – Вы упомянули университет. Она взяла новый галс. – Какой университет это был?

– А сколько их в городе, леди?

– Пожалуйста, не говорите, как бродяга.

– Приношу извинения, мисс Реджис. Вон в той стороне, – я ткнул пальцем за спину. – Красивая территория, большие деревья. Вы должны его знать.

– Я живу здесь с детства. В городе нет университетов.

– Ну, может быть, это исследовательская лаборатория.

– Здесь ничего подобного нет, мистер Флорин.

– Три квартала от библиотеки, – сказал я. – Десять акров, если не больше.

– Вы уверены, что это не часть сна?

– Я жил на их деньги последние две недели.

– Можете вы отвести меня туда?

– Зачем?

Она уставилась на меня.

– Потому что мы не можем это бросить, не правда ли?

Она последовала за мной в ночь, сопровождаемая неодобрительным взглядом пожилой девы за столом выдачи книг. Десять минут нам хватило, чтобы пройти три квартала к тому месту, где я покинул университет двумя неделями раньше.

Магазины, заправочная станция и ломбарды выглядели нормально, но там, где должна была возвышаться высокая стена из красного кирпича, стоял заброшенный склад: акр или около того подъездных путей и разбитого стекла.

Мисс Реджис не сказала ни слова. Она спокойно шла рядом, когда я повторил маршрут. Я обнаружил знакомый магазин с одетым в запылившийся смокинг манекеном в витрине, кондитерскую с засохшими помадками. Но когда мы возвратились к университету, то вновь обнаружили склад.

– Все остальное есть, – сказал я. – Не хватает только самого колледжа. Великовато для потери, Давайте посмотрим фактам в лицо, мисс Реджис. Кто-то украл университет и оставил на его месте эту кучу мусора, возможно, со значением. Моя задача найти причину.

– Мистер Флорин, уже поздно. Вы устали. Наверное, будет лучше приступить к поискам завтра. Мы можем встретиться после работы, если только... – Ее голос затих.

– Обязательно, – сказал я. – Прекрасная мысль, мисс Реджис. Извините, что отнял у вас столько времени. Вы были правы во всем. Нет ни университета, ни ученых, ни машин сновидений. Но сто долларов были реальными. Остановимся на этом. Спокойной ночи и спасибо за компанию.

Она стояла с нерешительным видом. – Куда вы пойдете?

– Мир велик, особенно, когда вас не связывают чьи-либо ограничения. В Грейфел, возможно. Это красивое место, где сила тяжести на восемнадцать процентов меньше, и полно кислорода, и большое желтое солнце.

– Кто рассказал вам о Грейфеле? – прошептала она.

– Барделл. Он был актер. Не очень известный. Забавно, но Носатый подумал, что я – это он. Можете себе это представить?

– Грейфел был местом моего летнего отдыха, – сказала она озадаченно.

– Не говорите: у озера в двадцати восьми милях отсюда.

– Почему вы так решили?

– Хорошо, скажите тогда, где же он?

– Грейфел в Висконсине, около Чикаго.

– А разве это не Чикаго?

– Что вы, конечно, нет. Это Вулфтон, Канзас. Как же так: вы здесь несколько недель и даже не знаете названия города.

– Мои контакты были ограничены. Она смотрела на меня, и я почти мог слышать, как она размышляет обо все этих несуразицах.

– Где же вы будете спать сегодня?

– У меня настроение погулять, – сказал я. – Ночь размышлений под звездами.

– Пойдемте ко мне домой. У меня есть комната для вас.

– Благодарю, мисс Реджис. Вы милая девушка

– слишком милая, чтобы втягивать вас в мою личную войну со Вселенной.

– Что вы на самом деле намерены делать? – прошептала она. Я качнул головой в сторону склада.

– Суну свой нос туда.

Она выглядела честной и деловитой.

– Да, конечно, мы должны сделать это.

– Не мы – я.

– Мы оба. В конце концов... – она подарила мне проблеск улыбки, легкий, как вздох ангела, – это и мой сон тоже.

– Я как-то забыл об этом, – сказал я. – Пошли,

XXVII

Двери были заперты, но я нашел расшатанную доску, оторвал ее, и мы проскользнули в темноту, полную паутины и хлопанья крыльев летучих мышей или чего-то другого, что хлопало.

– Здесь ничего нет, – сказала мисс Реджис. – Это просто старое заброшенное здание.

– Поправка: это место, которое выглядит как старое заброшенное здание. Возможно, это отделка витрины, и если вы сотрете пыль, то обнаружите под ней свежую краску.

Она провела пальцем черту на стене. Под пылью было еще больше пыли.

– Ничего не доказывает, – сказал я. – В этом деле ничто не может служить доказательством. Если воображаешь вещь, то воображаешь, что она существует.

– Вы думаете, что сейчас спите?

– Это вопрос, не правда ли, мисс Реджис?

– Сновидения не такие; они смутные и расплывчатые по краям. Они существуют в двух измерениях.

– Я помню, как однажды размышлял о сновидениях, когда прогуливался по холму осенью недалеко от студенческого городка. Я ощущал, как хрустят сухие листья под туфлями, как притягивает тяготение мои ноги; я вдыхал запах горящих листьев, чувствовал укусы морозного осеннего воздуха и думал: "Сны не похожи на реальность. Реальность реальна. Все чувства работают, все существует в цвете я в трех измерениях". – Я сделал паузу для пущего эффекта. – Затем я проснулся. Она поежилась.

– В таком случае, ни в чем нельзя быть уверенным. Сон внутри сна, который тоже снится. Я выдумала вас – или вы выдумали меня. Мы не способны разобраться.

– Может быть, в этом какое-то послание для нас. Может быть, нам следует искать истину, которая истинна и во сне, и наяву.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, например, ответственность, – сказал я. – Смелость. Как у вас.

– Не глупите, – но по ее голосу чувствовалось, что она довольна. Я с трудом различал ее лицо в темноте. – Что мы будем делать? Вернемся? – спросила она.

– Давайте сначала оглядимся. Кто знает, может, мы играем в жмурки и находимся лишь в дюйме от выигрыша? – я нащупывал дорогу вперед по усыпанному мусором полу, через обломки досок и обрывки бумаги и картона, спутанные мотки проволоки. Покосившаяся дверь оказалась в дальней стене. Она открылась в темный проход, не более чистый, чем большая комната.

– Нам следовало взять фонарик, – сказала мисс Реджис.

– Или патрульную машину, набитую полицейскими, – сказал я. – Вам лучше не смотреть. – Но она была около меня и взглянула туда, куда уставился я. Сенатор лежал на спине, его голова была размазана, как яйцо. Я почувствовал, как окаменела девушка, затем она вдруг расслабилась и засмеялась – нервный смех, но все-таки смех.

– Вы напугали меня, – сказала она и подошла к распростертому на спине телу в пыльном смокинге. – Это всего лишь манекен.

Я вгляделся, с деревянного лица осыпалась краска.

– Он похож... – мисс Реджис взволнованно посмотрела на меня. – Он очень похож на вас, мистер Флорин.

– Не на меня – на Сенатора, – сказал я. – Может быть, они пытаются сообщить мне что-то.

– Кто такой Сенатор?

– Человек, которого меня наняли охранять.

– Был ли он... частью эксперимента?

– Или эксперимент часть его. – Я перешагнул через поддельный труп и пошел дальше по проходу. Он казался слишком длинным, чтобы поместиться внутри здания. На протяжении сотни ярдов не было ни дверей, ни пересекающихся коридоров, но в конце обнаружилась дверь с полоской света под ней.

– Как всегда, еще одна дверь, – сказал я. Ручка повернулась, дверь открылась в знакомую комнату. Позади меня мисс Реджис онемела от изумления. Тусклый лунный свет через высокие окна освещал стены, покрытые узорчатой шелковой тканью, восточные ковры. Я прошел по мягкому ворсу к длинному столу из красного дерева и выдвинул стул, почувствовав его солидную важную тяжесть. Люстра задержала на себе мой взгляд. Почему-то на нее было трудно смотреть. Линии граненых хрустальных фасеток взбирались вверх и вверх по спирали вокруг рисунка, который переплетался и повторялся до бесконечности.

– Мистер Флорин, как такая комната оказалась в этом дремучем здании?

– Она не здесь.

– Что вы имеете в виду?

– Вы не помните свой последний визит?

– Это действительно та же самая комната? Неужели все это действительно сон?

– Это было не совсем сном тогда, и сейчас это не сон. Я не знаю, как назвать, но на определенном уровне это действительно происходит.

Мисс Реджис выдержала паузу, ее голова настороженно наклонилась.

– Кто-то совсем рядом, – прошептала она. -Я слышу разговор.

Я встал и, мягко подойдя к двери, приложил ухо. Раздавались два голоса, оба знакомые, один очень высокий, другой с хорошим резонансом, как реклама похоронной конторы.

– ...выхожу сейчас, – говорил последний. – Я не хочу нести ответственность за это. Вы утратили всякие остатки здравого смысла.

– Вы не можете, – слышался убедительный голос Трейта. – Мы вылечим его, не бойтесь. Дело времени.

– А если он умрет?

– Он не умрет. А если умрет – мы прикрыты. Вы получили гарантии на этот счет.

– Я не верю вам.

– Вы никуда не пойдете, Барделл.

– Уйди с дороги. Лен.

– Поставь сумку, Барделл.

– Я предупреждал тебя...,

Кто-то ударил по железному очагу шаром-молотом. Кто-то издал звук, как будто прополаскивал горло. Кто-то уронил стофунтовый мешок с картофелем на пол. Я распахнул дверь и ворвался через нее в мой первый номер в отеле, где почти столкнулся с Сенатором, стоящим над телом Трейта с дымящимся пистолетом в руке.

XXVIII

Он посмотрел на меня, рот у него открылся, но слов слышно не было. Я взял пистолет из его руки и понюхал, чтобы хоть что-то сделать.

– Мне он тоже никогда не нравился, – сказал я. – Куда вы отправляетесь?

– Я не хотел его убивать, – сказал он. – Это произошло случайно.

– Не переживайте. Сенатор. Возможно, это не считается.

Я присел на корточки около Трейта и проверил его карманы. Мне это совсем не нравилось, но, тем не менее, я это сделал. Хотя мог бы не беспокоиться. Карманы оказались пусты. Я посмотрел в его лицо, ставшее серовато-зеленым и несимпатичным.

– Расскажите, что произошло, – сказал я Сенатору – экс-Сенатору, Барделлу – кем бы он ни был.

– Я думал, у него пистолет. Он ведь ненормальный!

– Пропустим разговор о том, кто вы, кто Трейт, и что вы здесь делали, и где мы находимся. Но как это отзовется на мне?

Он бросил на меня проницательный взгляд, в котором было что-то вроде надежды.

– А вы не помните?

– В моей памяти есть пробелы. Начинайте их заполнять.

– Не знаю, с чего начать. Что вы помните?