Текст книги "Последняя глава (Книга 2)"
Автор книги: Джон Голсуорси
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Зазвонил телефон.
– Священника!.. Да, сэр!.. Насчет той девочки. Оперировать уже поздно. Хорошо бы вам прийти, сэр.
Хилери положил трубку, схватил шляпу и выбежал на улицу. Из множества его обязанностей самой неприятной для него было напутствие у смертного одра; и когда он вышел из такси у входа в больницу, его морщинистое, застывшее лицо таило подлинный ужас. Такая малютка! А что он мог поделать пробормотать несколько молитв и подержать ее за руку? Родители – просто злодеи, запустили болезнь, а теперь уже слишком поздно. Посадить их за это в тюрьму, – значит, нужно сажать в тюрьму всех англичан, все они только и думают, как бы уберечь свою независимость, пока не становится слишком поздно!
– Сюда, сэр, – сказала сиделка.
В строгой белизне небольшого приемного покоя Хилери разглядел безжизненное маленькое тельце, покрытое чем-то белым, и смертельно бледное личико. Он сел рядом, подыскивая слова, которые согрели бы последние минуты ребенка.
"Молиться не буду, – думал он, – она еще слишком мала".
Глаза девочки, затуманенные морфием, мучительно вглядывались в окружающий мир и с, ужасом перебегали с предмета на предмет, испуганно останавливаясь то на белой фигуре сиделки, то на докторе в халате. Хилери поднял руку.
– Могу я вас попросить оставить меня с ней на минутку?
Врач и сиделка вышли в соседнюю палату.
– Лу! – тихонько позвал Хилери.
Девочка услышала его, взгляд перестал испуганно метаться и застыл на улыбающихся губах священника.
– Как здесь красиво и чисто, правда? Лу! Что ты любишь больше всего на свете?
Бледные сморщенные губки разжались, чтобы едва слышно произнести:
– Кино.
– Вот тебе и будут его показывать каждый божий день, даже два раза в день. Ты только подумай! Закрой глаза, постарайся покрепче заснуть, а когда проснешься, увидишь кино. Закрой глазки! А я расскажу тебе сказку. Все будет хорошо. Видишь? Я тут.
Ему показалось, что она закрыла глаза, но у нее снова начался приступ боли; она тихонько захныкала, потом закричала.
– Господи! – прошептал Хилери. – Доктор, еще укол, поскорее!
Доктор впрыснул морфий.
– Теперь оставьте нас.
Доктор выскользнул за дверь, а взгляд ребенка медленно возвратился к улыбающемуся лицу Хилери. Он прикрыл ладонью ее худенькую ручку...
– Слушай, Лу!
Шли Плотник об руку с Моржом по желтому песку,
И почему-то вид песка нагнал на них тоску...
– Смогли б, семь метел в руки взяв, семь опытных прислуг
Убрать за лето весь песок, как думаешь ты, друг?
– Такой, рыдая, задал Морж товарищу вопрос...
– Навряд ли! – Плотник отвечал, не сдерживая слез.
Хилери все читал и читал ей на память "Званое чаепитие у Сумасбродного Шляпника" {Одна из глав книги Льюиса Кэролла "Алиса в стране чудес".}. А в это время глаза девочки закрылись и ручонка ее похолодела.
Он почувствовал, как холод проникает в его пальцы, и подумал: "Ну, а теперь, господи, если ты существуешь, покажи ей кино!"
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Проснувшись утром, после разговора с отцом, Динни никак не могла сообразить, чем она огорчена. Потом вспомнила и в ужасе села на кровати. А вдруг Уилфрид от всего этого сбежит на Восток или еще дальше? С него станется, да еще и убедит себя, что делает это ради нее.
"Не могу я ждать до четверга, – подумала она. – Я должна к нему поехать! Ах, если бы у меня были деньги, на случай..." Она вытащила свои украшения и торопливо прикинула, сколько за них можно получить у тех двух джентльменов на Саут-Молтон-стрит! Когда она отдавала им изумрудный кулон Джин, они вели себя очень мило. Динни отложила два-три украшения, которые любила носить, а остальные, предназначенные в заклад, завернула в бумагу. У нее не было дорогих вещей, и получить за все можно будет в лучшем случае фунтов сто.
За завтраком ее родные вели себя так, будто ничего не случилось. Ага, значит, все уже знают!
"Изображают ангельскую кротость", – подумала она.
Когда отец объявил, что едет в город, Динни сказала, что едет с ним.
Он поглядел на нее, как обезьяна, недовольная тем, что человек не желает ей подражать. Как же она никогда не замечала, что в его карих глазах светится такая грусть?
– Вот и хорошо, – сказал он.
– Хотите я вас подвезу? – спросила Джин.
– Принято с благодарностью, – сказала Динни.
Никто и словом не обмолвился о том, что всех так тревожило.
В открытой машине Динни сидела рядом с отцом. Боярышник в этом году распустился поздно, но теперь был в полном цвету, и его запах примешивался к запаху бензина. Затянутое облаками небо не пролилось дождем. Путь их лежал по холмам Чилтернс, через Хемпден, Большой Миссенден, Челфонт и Чорли-Вуд пейзаж был настолько английский, что даже со сна не подумаешь, что ты в какой-нибудь другой стране. Эта дорога не могла наскучить Динни, но сегодня ни весенняя зелень, ни яркая белизна цветущих яблонь и боярышника, ни извилистая дорога, проходившая по старинным деревням, не могли отвлечь ее внимания от неподвижной фигуры рядом с ней. Она догадывалась, что отец постарается увидеться с Уилфридом, а если так, – она последует его примеру. Но когда генерал заговорил, он стал рассказывать об Индии. А когда заговорила Динни, разговор пошел о птицах. Джин отчаянно гнала машину и ни разу на них не оглянулась. И только на Финчли-роуд генерал спросил:
– Где ты хочешь сойти, Динни?
– На Маунт-стрит.
– Значит, ты останешься в городе?
– Да, до пятницы.
– Мы тебя высадим, и я поеду к себе в клуб. Ты сегодня отвезешь меня обратно, Джин?
Джин кивнула, не оборачиваясь, и так ловко проскользнула между двумя ярко-красными автобусами, что оба шофера обругали ее одним и тем же словом. Динни лихорадочно думала, что ей делать. Удобно позвонить Стаку и попросить немедленно сообщить ей, как только появится отец? Тогда она сможет точно рассчитать время. Динни принадлежала к тем людям, которые сразу же располагают к себе прислугу. Кладя себе на тарелку картофелину, она невольно внушала тому, кто ее подавал, что он интересует ее как личность. Она всегда говорила "спасибо" и редко уходила, не сказав на прощание несколько приветливых слов. Стака она видела всего три раза, но знала, что он считает ее человеком, хоть она родилась и не на окраине. Динни мысленно оглядела его уже немолодую фигуру, черные волосы, монашеское лицо с большим носом и выразительными глазами, резко очерченные губы, которые говорили о рассудительности и доброте. Держался он прямо и ходил чуть-чуть вприпрыжку. Она поймала его взгляд и прочла: "Уж если нам суждено жить вместе, смогу ли я с ней ужиться? Да, смогу". Динни чувствовала, что он бесконечно предан Уилфриду. Она решила рискнуть. Когда ее довезли до Маунт-стрит и машина отъехала, Динни подумала: "Надеюсь, мне никогда не придется быть отцом!"
– Можно от вас позвонить, Блор?
– Конечно, мисс.
Она назвала номер телефона Уилфрида.
– Это Стак? Говорит мисс Черрел... Вы могли бы оказать мне маленькую услугу? Мой отец должен зайти сегодня к мистеру Дезерту, – генерал Конвей Черрел, – не знаю в котором часу, но мне бы хотелось застать его у вас... Позвоните мне, как только он придет. Да, я буду здесь... Большое спасибо... Как здоровье мистера Дезерта?.. Пожалуйста, не говорите ни ему, ни отцу, что я приду. Огромное вам спасибо!
"Ну вот, – подумала она, – если только я правильно поняла отца. Напротив дома Уилфрида картинная галерея. Оттуда я увижу, когда он уйдет".
Обедали они вдвоем с тетей, до обеда никто не позвонил.
– Твой дядя видел Джека Маскема – там, в Ройстоне, – сказала леди Монт, – он привез с собой оттуда этого другого, – ужасно похож на мартышку; они оба ничего не скажут. Но, слышишь, Динни, Майкл говорит, чтобы он не смел этого делать!
– Чего, тетя Эм?
– Печатать поэму.
– А!.. Он ее непременно напечатает!
– Почему? Она такая хорошая?
– Это лучшее, что он написал.
– Вот и ни к чему.
– Уилфрид не стыдится своего поступка.
– По-моему, у тебя будет ужасно много хлопот!
– А разве вам нельзя вступить в ненастоящий брак?
– Я ему предлагала.
– Динни, как тебе не стыдно!
– Он не согласился.
– Ну и слава богу! Мне было бы так неприятно, если бы ты попала в газеты!
– Мне тоже, тетя.
– Флер попала в газеты за клевету.
– Я помню.
– Как называется эта вещь, которая летит обратно и по ошибке попадает в тебя?
– Бумеранг?
– Я так и знала: что-то австралийское. Но почему у них такой странный акцент?
– Понятия не имею.
– А кенгуру? Блор, налейте мисс Динни еще!
– Спасибо, тетя Эм, больше не хочу. Можно, я пойду вниз?
– Пойдем вместе. – И, поднявшись, леди Монт поглядела на племянницу, склонив голову набок. – Дыши поглубже и ешь сырую морковку. Охлаждает кровь. А почему Гольфстрим, Динни? Какой это гольф?
– Мексиканский, дорогая.
– Я читала, что откуда-то оттуда приходят угри. Ты куда-нибудь идешь?
– Я жду телефонного звонка.
– Когда они произносят "гр-р-р-рустно", у меня начинают ныть зубы. Но девушки там милые. Хочешь кофе?
– Ужасно!
– Кофе помогает. Не так расклеиваешься.
"Тетя Эм гораздо проницательнее, чем кажется!" – подумала Динни.
– Влюбляться куда хуже в деревне, – продолжала леди Монт, – там кукушки. Кто-то мне говорил, что в Америке их не бывает. А может, там не влюбляются? Дядя, наверно, знает. Когда он вернулся оттуда, он мне рассказывал историю про какого-то "папашу из Ну-у-порта". Но это было так давно. Я всегда чувствую, что творится у людей внутри, – вдруг сказала тетка, и Динни стало жутковато. – А куда пошел твой отец?
– К себе в клуб.
– Ты ему сказала?
– Да.
– Ты ведь его любимица.
– Ну нет! Его любимица – Клер.
– Чепуха!
– А у тебя любовь протекала гладко, тетя Эм?
– У меня была хорошая фигура, – ответила та, – пожалуй, ее было многовато, тогда у нас у всех ее было многовато. Лоренс был у меня первый.
– Неужели!
– Если не считать мальчиков из хора, нашего конюха и двух-трех военных. Был такой капитан небольшого роста с черными усиками. Некрасиво, когда тебе всего четырнадцать?
– Дядя ухаживал, наверно, очень чинно?
– Нет, у дяди был ужасный темперамент. В девяносто первом году. Тогда тридцать лет не было дождя.
– Такого, как сейчас?
– Никакого, но я только не помню где. Телефон!
Динни схватила трубку перед самым носом дворецкого.
– Это меня, Блор, спасибо.
Она подняла трубку дрожащей рукой.
– Да?.. Понимаю... спасибо, Стак... большое спасибо. Блор, вызовите мне, пожалуйста, такси.
Она подъехала к картинной галерее напротив дома Уилфрида, купила каталог, поднялась наверх и подошла к окну в верхнем зале. Делая вид, будто внимательно изучает номер 35, который почему-то назывался "Ритм", она не спускала глаз с двери на той стороне улицы. Отец еще не мог уйти от Уилфрида, – с тех пор как ей позвонили, прошло всего семь минут. Очень скоро, однако, она увидела, как он вышел из дома и зашагал по улице. Голова его была опущена; лица Динни не видела, но могла себе ясно представить его выражение.
"Жует усы, – подумала она, – ах ты мой бедненький!"
Как только он завернул за угол, Динни сбежала вниз, быстро перешла улицу и поднялась на второй этаж. Перед дверью в квартиру Уилфрида она постояла, не решаясь нажать звонок. Потом позвонила.
– Я очень опоздала, Стак?
– Генерал только что ушел, мисс.
– А-а... Можно мне видеть мистера Дезерта? Не надо докладывать, я пройду сама.
– Хорошо, мисс, – сказал Стак.
Право же, ни в чьих глазах она не видела столько сочувствия!
Поглубже вздохнув, она отворила дверь. Уилфрид стоял у камина, опершись на него локтями и положив голову на скрещенные руки. Динни на цыпочках подошла к нему и стала молча ждать, чтобы он ее заметил.
Внезапно он вскинул голову.
– Милый, прости, я тебя напугала! – сказала Динни и подставила ему лицо, полураскрыв губы; она видела, как он борется с собой.
Наконец он сдался и поцеловал ее.
– Динни, твой отец....
– Знаю. Я видела, как он вышел. "Если не ошибаюсь, мистер Дезерт? Дочь сказала мне о вашей помолвке и... гм... о вашем положении. Я... гм... разрешил себе прийти к вам по этому поводу. Вы, надеюсь, представляете себе... гм... что произойдет, когда ваша... тамошняя... гм... выходка станет... гм... известна. Дочь моя – совершеннолетняя и может поступать, как ей заблагорассудится, но мы все чрезвычайно к ней привязаны, и, я надеюсь, вы согласитесь, что ввиду такого... гм... скандала... было бы совершенно неправильно с вашей стороны... гм... считать себя помолвленным с ней в данное время".
– Почти дословно.
– А что ты ответил?
– Что я подумаю. Но он совершенно прав,
– Он совершенно неправ, Я ведь тебе уже говорила: "Любовь не знает убыли и тлена". Майкл считает, что тебе не следует печатать "Леопарда".
– Я должен. Мне надо от него освободиться. Когда тебя со мной нет, я совсем схожу с ума.
– Знаю. Но, милый ты мой, ведь те двое ничего не скажут; вся эта история, может, и не получит огласки. То, о чем не узнают сразу, редко становится известно вообще. Зачем напрашиваться на неприятности?
– Дело не в этом. Меня гложет мысль, что я вел себя как трус. Я сам хочу, чтобы все это вышло наружу. Тогда трус я или нет, но я смогу глядеть людям в лицо. Неужели ты этого не понимаешь?
Она понимала. Достаточно было на него поглядеть. "Я обязана чувствовать то же, что чувствует он, – думала она, – как бы я к этому ни относилась; только так я смогу ему помочь; может быть, только так я смогу его удержать".
– Нет, я отлично все понимаю. Майкл не прав. Давай примем удар, и пусть наши головы будут "в крови, но мы их не склоним" {Строка из 116-го сонета Шекспира, перевод С. Маршака.}. Как бы там ни было, мы не будем "капитанами своей души" {Из стихотворения Э. Хенли (1849-1903) "Непобежденный".}.
И, заставив Уилфрида улыбнуться, она усадила его рядом с собой. После долгого молчаливого объятия она открыла глаза и поглядела на него так, как умеют глядеть только женщины.
– Завтра четверг. А что, если на обратном пути мы заедем к дяде Адриану? Он на нашей стороне. Что касается помолвки, – мы ведь можем быть помолвлены, а говорить будем, что нет. До свиданья, мой хороший!
Внизу в вестибюле, открывая дверь на улицу, Динни услышала голос Стака:
– Одну минуточку, мисс!
– Да?
– Я давно служу у мистера Дезерта, – вот я тут и рассудил, мисс... Вы ведь помолвлены с ним, если я, конечно, не ошибаюсь?
– И да, и нет, Стак. Но я, во всяком случае, надеюсь выйти за него замуж.
– Вот именно, мисс. И вы меня, конечно, извините, но это хорошее дело, мисс. Мистер Дезерт – человек горячий, и если бы мы с вами, как говорится, заключили союз, ему это было бы только на пользу.
– И я так думаю; поэтому я вам утром и позвонила.
– Мне на своем веку приходилось видеть немало молодых леди, но все они, по-моему, были ему не пара. Вот почему я и взял на себя смелость...
Динни протянула ему руку.
– Я рада, что вы это сделали, я сама этого хотела; у нас ведь все очень сложно, и боюсь, чем дальше, тем будет труднее.
Тщательно обтерев руку, Стак протянул ее Динни, и они обменялись неловким рукопожатием.
– Я чувствую, он что-то задумал, – сказал Стак. – Конечно, не мое это дело, но он частенько ни с того ни с сего срывался с места. Если бы вы дали мне номера ваших телефонов, мисс, может, я и сумел бы вам обоим услужить.
Динни записала ему номера телефонов.
– Вот это городской, моего дяди сэра Лоренса Монта на Маунт-стрит, а это загородный, в имении Кондафорд, в Оксфордшире. Либо по одному, либо по другому меня почти наверняка можно найти. И я вам очень благодарна. У меня точно гора с плеч свалилась.
– И у меня тоже, мисс. Мистеру Дезерту я всем обязан. И желаю ему всяческого благополучия. Он, может, человек и не на всякий вкус, но я ему душевно предан.
– Я тоже, Стак.
– Не стал бы говорить вам пустые приятности, мисс, но ему, извините, конечно, очень повезло.
Дин-пи улыбнулась:
– Нет, это мне повезло. До свиданья, и еще раз спасибо.
Она ушла, если можно так выразиться, едва касаясь подошвами Корк-стрит. У нее есть союзник в самой пасти льва, соглядатай в дружеском стане, преданный предатель! И, нарочно путая все метафоры, она спешила назад к дому тетки. Отец почти наверняка зайдет туда перед возвращением в Кондафорд.
Увидев в прихожей хорошо знакомый старый котелок, она предусмотрительно сняла шляпу и лишь потом вошла в гостиную. Отец разговаривал с тетей Эм, но, увидев Динни, они замолчали. Теперь уж все, завидев ее, будут обрывать разговор на полуслове! Она спокойно села и поглядела им прямо в глаза. Генерал не успел вовремя отвести взгляд.
– Динни, я был у мистера Дезерта.
– Знаю, милый. Он решил подумать над тем, что ты сказал. Во всяком случае, мы подождем, пока все не станет известно.
Генерал смущенно поерзал в кресле,
– И официально мы не помолвлены, – если тебе от этого легче.
Генерал отвесил ей легкий поклон, и Динни перевела взгляд на леди Монт, обмахивавшую разгоряченное лицо листком сиреневой промокательной бумаги.
Наступило молчание.
– Когда ты едешь в Липпингхолл, Эм? – спросил наконец генерал.
– На будущей неделе, – ответила та, – а может, еще через неделю! Лоренс знает. Я выставляю двух садовников на Выставке цветов в Челси. Босуэлла и Джонсона.
– Ну? Неужели они все еще у тебя?
– А как же! Кон, тебе надо посадить пестиферу. Нет, это как-то иначе называется, – ну, такие волосатые анемоны...
– Пульсатиллы, тетя.
– Прелестные цветы. Им нужна известь.
– У нас мало извести в Кондафорде, – сказал генерал. – Ты ведь знаешь!
– Зато азалии у нас в этом году были просто чудо, тетя Эм!
Леди Монт отложила промокательную бумагу,
– Я говорю ему, Динни, чтобы они к тебе не приставали!
Поглядев на угрюмое лицо отца, Динни сказала:
– Тетя, ты знаешь этот чудный магазин на Бондстрит, где продают всяких животных? Я там купила статуэтку маленькой лисички с лисятами, чтобы папа лучше относился к лисам.
– Ох уж эти охотники! – вздохнула леди Монт. – Когда их выкуривают, это так трогательно!
– Даже папа не любит раскапывать норы или засыпать ходы землей, правда, папа?
– Н-нет... – сказал генерал. – В общем, нет.
– И даже детей мажут кровью, приучают к охоте, – продолжала леди Монт. – Я сама видела на тебе кровь, Кон.
– Неприятно и, главное, ни к чему! Теперь этим забавляются только старые бурбоны.
– Он так противно выглядел, Динни!
– Да, папа, тебе это как-то не к лицу. Тут нужен курносый, рыжий, веснушчатый парень, который любит убивать из любви к искусству.
Генерал встал.
– Мне пора обратно в клуб. Джин за мной туда заедет. Когда мы теперь тебя увидим, Динни? Мама... – И он запнулся.
– Тетя Эм оставила меня у себя до субботы.
Генерал кивнул. Он разрешил сестре и дочери себя поцеловать, хотя на лице у него было написано: "Все это так, но..."
Динни стояла у окна и смотрела, как он идет по улице; сердце у нее сжималось.
– Твой отец! – послышался у нее за спиной голос тетки. – Ах, как все это утомительно, Динни!
– По-моему, со стороны папы было благородно даже не намекнуть, что я от него завишу.
– Кон – очень милый, – подтвердила леди Монт, – он сказал, что молодой человек держался почтительно. Кто это говорил: "Гр-ру-гр-ру"?
– Старый еврей в "Давиде Копперфильде",
– Вот и я чувствую сейчас то же самое. Динни повернулась к ней.
– Тетечка! Мне кажется, что за последние две недели я стала совсем другая. Я ужасно изменилась. Раньше у меня не было никаких желаний, а теперь только одно желание, и я этого ни капельки не стыжусь. Только не предлагай мне лекарство!
Леди Монт похлопала ее по руке.
– "Почитай отца твоего и мать твою", – сказала она. – Но ведь там было и "оставь все, и следуй за мной", так что ничего еще не известно.
– Нет, известно, – ответила Динни. – Знаешь, на что я теперь надеюсь? Что завтра все узнают. Тогда мы сможем сразу обвенчаться.
– Давай-ка выпьем чаю. Блор, чаю! Индийского, и покрепче!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
На следующий день Динни довела своего возлюбленного до дверей музея дяди Адриана и оставила его там. Оглянувшись на высокую, перетянутую поясом фигуру, она заметила, что он весь передернулся. Но он все же улыбнулся ей и хотя он был уже далеко, на душе у нее потеплело.
Адриан был заранее предупрежден о приходе Уилфрида, встретил его, как он сам признался, с "нездоровым любопытством" и сразу же нашел, что тот полная противоположность Динни. До чего же несхожая это будет пара! Однако общение с ископаемыми, по-видимому, кое-чему научило Адриана, и он почувствовал, что с точки зрения физической племянница не ошиблась. Сухопарая грация и мужественность Уилфрида подходили к ее изящной фигуре; а на смуглом осунувшемся лице с такими горькими складками светились глаза, которые даже на взгляд Адриана, страдавшего чисто английской неприязнью к кинозвездам мужского пола, могли увлечь любую дочь Евы. Ископаемые помогли немножко растопить лед, и, обсуждая, действительно ли был хеттом какой-то довольно прилично сохранившийся скелет, они почти подружились. Страны и люди, увиденные обоими при необычных обстоятельствах, сблизили их еще больше. И только взяв шляпу и прощаясь, Уилфрид вдруг спросил:
– А что бы сделали вы на моем месте, мистер Черрел?
Адриан прищурил глаза и внимательно поглядел на гостя.
– Я не мастер давать советы, но Динни – чудесная девушка...
– Да.
Адриан нагнулся и притворил дверцу одного из шкафов.
– Сегодня утром, – сказал он, – я наблюдал у себя в ванной, как ползет муравей, отправляясь в разведку. К стыду своему, сознаюсь, я стряхнул на него немножко пепла из трубки: хотелось поглядеть, что он будет делать. Будто я господь бог: ведь и он вечно стряхивает на нас пепел из своей трубки – хочет поглядеть, что из этого выйдет. Мысли у меня тут были разные, но я пришел к выводу, что если вы действительно любите Динни... – по телу Уилфрида пробежала судорога, и его пальцы сжали край шляпы, – а я вижу, что любите, и знаю, что она вас тоже любит, – то стойте на своем и пробивайте вместе с ней себе дорогу сквозь пепел. Динни предпочтет с вами жизнь в шалаше. Мне кажется, – и лицо Адриана осветила задумчивая улыбка, – что Динни – из тех, о ком может быть сказано: "И будут два едины духом".
Лицо у молодого человека дрогнуло.
"Это – настоящее!" – подумал Адриан.
– Поэтому думайте прежде всего о ней, и не по формуле: "Я тебя так люблю, что никакая сила не заставит меня на тебе жениться". Поступайте, как она хочет и когда захочет, – она ведь человек разумный. И, честно говоря, не думаю, чтобы вы оба пожалели.
Дезерт шагнул к нему, и Адриан понял, что его собеседник глубоко взволнован. Но, овладев собой, он ничем не выдал своего волнения, только криво усмехнулся, взмахнул рукой, повернулся и вышел.
Адриан стал запирать шкафы, где хранились его ископаемые. "В жизни не видал такого непокорного и чем-то прекрасного лица, – думал он. – Какой высокий дух, но как легко этому человеку оступиться! А не преступный ли я дал совет, ведь он, кажется, ему последует". И он снова сел читать географический журнал, который отложил, когда пришел Уилфрид. Там была напечатана бойкая заметка об одном из индейских племен на реке Амазонке, которому удалось даже без помощи американских инженеров с их капиталистическими заработками основать идеальную общину. Никто там, по-видимому, не имел никакой собственности. Вся жизнь, включая и удовлетворение естественных потребностей, протекала у всех на глазах. Одежды не носили; законов не было; единственная кара – преступников отдавали чуть ли не на съедение красным муравьям – полагалась за попытку утаить что-нибудь от общества. Питались тапиокой, разнообразя меню орехами, и были образцовой общиной!
"Удивительная вещь! – думал Адриан. – До чего же человеческая жизнь возвращается на круги своя. Около двадцати тысяч лет мы пытаемся, как нам кажется, уйти вперед от образа жизни этих индейцев. А теперь его же предлагают нам в качестве образца!"
Он посидел задумавшись; улыбка пряталась глубоко в уголках его рта. Ох уж эти доктринеры, сторонники крайних мер! Тот араб, который приставил пистолет к виску Дезерта, олицетворял собой самую вредную черту человеческой натуры. Всякая философия, религия – разве это не полуправда? Они только тогда и годятся, когда могут хоть как-нибудь упорядочить жизнь. Географический журнал соскользнул с колен на пол.
По дороге домой Адриан постоял на улице, подставив лицо солнечным лучам и слушая пение дрозда. У него было все, чего он хотел в жизни: любимая женщина, приличное здоровье, приличное жалованье – семьсот фунтов в год и пенсия в будущем; двое прелестных детей, и к тому же не родных, что избавляло его от отцовских тревог; увлекательная работа, любовь к природе и при удаче еще лет тридцать впереди. "Если бы в эту минуту кто-нибудь приставил к моему виску пистолет, – думал он, – и сказал: "Адриан Черрел, отрекись от христианской веры, не то получишь пулю в лоб!" – ответил бы я, как Клайв {Клайв Роберт (1725-1774) – один из наиболее жестоких английских колонизаторов, при котором Индия была завоевана англичанами.} в Индии: "Стреляй, и будь ты проклят!"? Этого он решить не мог. А дрозд все распевал, ветерок, шелестя, играл молодой листвой, солнце грело щеку, и жизнь казалась такой желанной в тиши этой когда-то аристократической площади...
Расставшись с Уилфридом, которому предстояло знакомство с дядей, Динни остановилась было в нерешительности, а потом двинулась на север, к церкви Святого Августина в Лугах. Ей хотелось подавить сопротивление побочных представителей ее клана для того, чтобы ослабить оборону ближайшей родни. Она направлялась в обитель христианина-практика не без робости, но и с каким-то веселым озорством.
Тетя Мэй поила чаем двух бывших студентов, прежде чем отправить их в местный клуб, где они руководили игрой в кегли, шахматы, шашки и пинг-понг.
– Динни, если тебе нужен Хилери, имей в виду, у него заседания двух комитетов. Правда, они могут не состояться, потому что оба комитета почти целиком состоят из него одного.
– Вы с дядей, наверно, уже все про меня знаете?
Жена Хилери кивнула. В платье с цветочками она выглядела очень молодо.
– Расскажи мне, пожалуйста, как на все это смотрит дядя.
– Пусть лучше он расскажет тебе сам. Мы с ним оба не очень хорошо помним мистера Дезерта.
– Люди, которые его плохо знают, всегда будут к нему несправедливы. Но ведь ни ты, ни дядя не считаетесь с тем, что думают другие. – Она заявила это самым невинным тоном, который, однако, не обманул миссис Черрел, привыкшую иметь дело с дамами-патронессами.
– Знаешь, мы и в самом деле не очень правоверные, но глубоко верим в самые принципы христианства, и нам незачем это скрывать.
Динни на секунду задумалась.
– А разве эти принципы – не доброта, отвага, самопожертвование? Разве непременно надо быть христианином, чтобы их иметь?
– Не будем спорить. Мне было бы неприятно, если бы я сказала не то, что Хилери.
– Ну до чего же примерная жена!
Миссис Черрел улыбнулась. И Динни поняла, что приговор в этом доме еще не вынесен.
Она дожидалась дядю, болтая о всякой всячине. Вошел Хилери; он был бледен и чем-то расстроен. Жена налила ему чаю, пощупала лоб и вышла.
Хилери залпом проглотил чай и набил трубку табаком.
– Кому нужна вся эта бюрократическая чепуха? Неужели не хватит трех докторов, трех инженеров, трех архитекторов, арифмометра и одного человека с воображением, который будет следить, чтобы не жульничали?
– У тебя неприятности, дядя?
– Ну да, переоборудовать дома, имея в банке перерасход, – от этого поседеешь и без бюрократов из муниципалитета.
Глядя на его изможденное, хоть и улыбающееся лицо, Динни подумала: "Неловко надоедать ему моими пустячными делами".
– Вы с тетей Мэй не смогли бы выбраться во вторник в Челси на Выставку цветов?
– Господи! – воскликнул Хилери, втыкая спичку в середину набитой табаком трубки и поджигая другой конец спички. – Как бы мне хотелось постоять под тентом и понюхать азалии!
– Мы собираемся выехать в час, чтобы не попасть в самую давку. Тетя Эм пришлет за вами машину.
– Не могу обещать, поэтому ничего не посылайте. Если мы не будем в час у главного входа, значит, судьба распорядилась иначе. Ну, а как твои дела? Адриан мне все рассказал.
– Мне не хотелось тебя беспокоить, дядя. Проницательные голубые глаза Хилери превратились в узенькие щелки. Он выпустил целое облако дыма.
– Меня беспокоит только то, что огорчает тебя. Ты уверена, что жребий брошен?
– Да.
Хилери вздохнул.
– Ну что ж, остается с этим примириться. Но люди любят превращать своих ближних в мучеников. Боюсь, что он, как говорят у нас, получит плохую прессу.
– Не сомневаюсь.
– Его я помню смутно: высокий, язвительный молодой человек в коричневом жилете. Все такой же язвительный?
Динни улыбнулась,
– Со мной он пока не очень язвительный.
– Надеюсь, в нем не бушуют "всепожирающие страсти"?
– Этого я у него тоже не замечала,
– Я хочу сказать, Динни, что когда такой тип утолит свои аппетиты, в нем непременно проснется пещерный житель. Понимаешь, о чем я говорю?
– Да. Но мне кажется, что у нас с ним главное – это "родство душ".
– Ну, тогда, дорогая, желаю вам счастья! Только не жалуйся, когда люди начнут швырять в вас каменьями. Ты идешь на это с открытыми глазами, уж не обессудь! А ведь куда легче, когда тебе самой наступают на ногу, чем видеть, как бьют по голове того, кого любишь. Поэтому возьми себя в руки с самого начала, не то ему с тобой будет только хуже. Если не ошибаюсь, ты тоже легко выходишь из себя.
– Постараюсь этого не делать. Когда выйдет книжка Уилфрида, прочти там поэму под названием "Леопард", в ней описано, что он тогда чувствовал.
– А-а, – неопределенно протянул Хилери. – Оправдывается? Это ошибка.
– То же самое говорит и Майкл. А я в этом не уверена, – думаю, что в конце концов это правильно. Во всяком случае, книжка вот-вот выйдет.
– Тут-то и пойдет потеха. "Подставь другую щеку", "гордыня не позволяет драться" – все это всегда было только людям во вред. В общем, он сам лезет на рожон.
– Я тут ничего не могу поделать.
– Понимаю; вот это и обидно. Как подумаю, сколько раз еще ты "ничего не сможешь поделать"... А как насчет Кондафорда? Тебе не придется из-за этой истории с ним расстаться?
– Только в романах люди непреклонны; да и там они в конце концов либо умирают, либо сдаются, чтобы героиня могла быть счастлива. А ты не замолвишь за нас словечко перед папой?
– Нет, Динни. Старший брат никогда не может забыть своего былого превосходства перед младшим.
Динни встала.
– Ну что ж, большое тебе спасибо за то, что ты не веришь в геенну огненную, а еще больше за то, что ты о ней даже не заикнулся. Я не забуду того, что ты мне сказал. Значит, во вторник, в час, у главного входа, и лучше закуси на дорогу, – занятие это очень утомительное.
Когда она ушла, Хилери снова набил трубку.
"А еще больше за то, что ты о ней и не заикнулся"! – мысленно повторил он ее слова. – Эта молодая особа не без ехидства! Интересно, часто ли мой сан заставляет меня говорить то, чего я не думаю". И, заметив, что в дверях появилась жена, он спросил: