Текст книги "Космический дальнобойщик"

Автор книги: Джон де Ченси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Разумеется, – сказал Джон, – есть еще очень много вопросов. Из телеологического ручья вытекает множество течений. Мы верим, например, в коммунальное житье. Опять же, в этом нет ничего нового…

– Единственное, чего мы не делаем, – вставила Сьюзен, – это не обращаем никого в нашу веру. Мы хотим обращать людей только личным примером или чем-то вроде осмотического проникновения в общество, но не убеждением. Только не раздачей памфлетов на углах улиц.

– Похоже на то, что такая религия для меня, – сказал я наконец. Собственно говоря, для моих ушей это прозвучало как Кант, Шопенгауэр и Гегель, которых прогнали через синтезатор белка и наперчили радикальной теологией середины двадцатого века. – Где мне расписаться во вступлении в члены?

– Прямо тут, – сказал Джон, обводя рукой собравшихся, – и ты это уже сделал, задав этот вопрос.

Я прислонился к рюкзачку Дарлы, расплел ноги и положил их под стол.

– Ну, единственное мое возражение сводится к тому, что я не люблю жить коммуной. Я очень страшный по утрам, и я по ночам рыскаю в кладовке. И вообще-то я очень несговорчивый и не любящий помогать коллективу сукин сын.

Джон сахарно улыбнулся мне.

– Но я уверен, что на свой лад ты очень обаятельный человек, и тебя легко полюбить. Однако совершенно не обязательно жить с прочими телеологистами, чтобы им быть.

– Просто надо еженедельно опускать свою лепту в тарелку для сбора пожертвований, а?

– Нет. Прибавь к своему списку того, что мы не делаем, то, что мы не собираем членские взносы.

– И не берем ни от кого пожертвований, – добавил Роланд, – а равно и не вымогаем их.

– А кто платит за жилье? – спросил я, потрясенный. Может быть, это и впрямь мой любимый вариант древней религии.

– Наша финансовая поддержка идет от фонда Шуйлера, он был основан австралийским мультимиллиардером, который довольно рано обратился к телеологии. Он прочел книги основателя религии Ариэли Маккензи-Дэвис, – Джон растянулся на полу, опираясь головой на руку. – Она очень интересно пишет. Я тебе дам прочесть ее первую работу, то есть, – сказал он, а голос его тут же стал несчастным, – если я не настолько рассеян и не забыл ее в своей котомке, что осталась в автобусе.

Это воспоминание привело на ум и остальные события, и беседа замерла. Я попытался ее возобновить.

– Кроме того, – сказал я, – я не отношусь к тем людям, которые могут совершить «прыжок» к вере. Я пытался читать Кьеркегаарда, но у меня это пошло не под гору, а в гору.

Только Сьюзен, американка, привыкшая к подобного рода шуточкам, поняла, в чем дело и что я хотел сказать. Лицо ее исказилось, словно от боли.

– Не надо, Джейк, после такого дня, – упрекнула она меня.

Роланд подозрительно посмотрел на нас.

– Я что – чего-то недопонял?

– О господи, – сказал Джон, – до меня только что дошло. Ну конечно, просто американская шутка, когда название или имя разделяют на отдельные кусочки и всем придают какой-то смысл.

Роланд заинтересовался, и Джон объяснил ему. Роланд покачал головой.

– Джейк, иногда твои культурные аллюзии и намеки, не говоря уже о большей власти твоей лексики, весьма странны и устарели. По крайней мере, я далеко не всегда тебя понимаю. Ты, конечно, из Северной Америки. А из какой ее части?

– Западная Пенсильвания, старые Соединенные Штаты Америки. Она довольно изолирована, и там примерно столетнее культурное отставание от современности. Еще и лингвистическая атрофия. Большая часть выражений из разговорного языка родом из середины двадцатого столетия, даже раньше. Это был мой родной язык, всосанный с молоком матери, и я никогда не отучусь от него.

– Но ведь ты кажешься образованным человеком?

– Это уже пришло потом, здесь.

– Понятно. Дарла, а у тебя акцент, который я никак не могу опознать. По звучанию похоже на… средне-колониальный, но я знаю, что это не совсем то. Просто не могу найти лучшего слова.

– Моя мать работала в колониальном управлении много лет, – сказала Дарла. – И таскала меня с планеты на планету. Она была канадкой, а мой отец – голландцем. Поэтому дома по очереди – английский и нидерландский, в школе – интерсистемный, а еще португальский, тагалогский, бенгальский, шведский, африкаанс, финский…

Мы все рассмеялись. Обычный языковой салат.

– Слава богу, что есть интерсистемный и английский, – сказал Джон. – Иначе у нас тут был бы Вавилон.

Он зевнул.

– А уж если говорить насчет горок, так мы все катимся с ног долой…

Все согласились. Мы быстренько убрали мусор от ужина и приготовились провести холодную ночь в скорлупке из металла посредине Восточного Иисуса (так окрестил это место Роланд).

Но прежде чем мы легли спать, необходимо было поговорить с Джоном.

– Джон… мне надо было бы сказать тебе об этом раньше, но как-то не было возможности… за мою голову назначена цена. Ты и твои люди могут из-за меня оказаться в опасности.

– Так я и думал, колониальные власти?

– Да, и они тоже, но это наименьшее зло.

– Понятно.

– Откуда ты знал? – спросил я удивленно.

– Те самые слухи, которые мы упомянули. В них говорится, что за тобой все гоняются.

И снова – словно за нами действительно следует некая неотвратимая тень. Мне уже было от нее тошно.

– Все? – я потеребил нижнюю губу. – Может быть, нам следует уехать?

– Я не собираюсь в такое время ночи гнать машину в город. Я никогда не смогу найти дорогу назад.

– Мы могли бы пройти ее пешком.

– Что? Пешком через эту дикую пустыню? На чужой планете? – он хлопнул меня по плечу. – Джейк, мы тебе обязаны нашими жизнями, понимаешь – жизнями! Роланд будет нести первую вахту. Мы бы все равно стояли на вахте. Ты сам знаешь, почему. Слишком много разбойников шастает по Космостраде.

– Правильно. И еще, Джон… – Он повернулся ко мне. – Спасибо.

– Не всегда получается, что принимаешь в гостях живую легенду. – Он оглянулся. – Не столько в гостях, сколько в сарае, правильнее было бы сказать.

Дарла и я смотрели, как раздувается ее спальный мешок-яйцо. Он рос и рос до тех пор, пока не стал похож на гигантского зеленого жирного червяка. Я ей так и сказал.

– Он такой большой, что может съесть нас обоих, – сказала она.

Мы заползли внутрь, химическое тепло уже превратило нутро мешка в теплую, пышную зеленую матку, чудесную и уютную, мягко освещенную биолюмовыми панелями. Однако раздеваться было довольно трудно. Я почувствовал холодное дуло «Вальтера» Дарлы всей своей спиной.

– Ну нет, сдаюсь.

– Ой, прости.

– Дарла, держи эту штуковину под рукой.

– Обязательно, – ответила она.

– А как насчет Винни?

– Я ей дала еще одно одеяло. Она сказала, что ей не хочется спать.

– А тебе?

– Хотелось, но уже нет, дорогой мой. Иди сюда.

Музыка…

Музыка, такая негромкая…

Музыка, такая негромкая, но вездесущая и поглощающая, единственный огромный, переливающийся аккорд, полный нотами от нижнего до верхнего конца клавиатуры, покрывающий октаву за октавой. Он звучал над равниной, как хор потерянных душ, которые оплакивают свою судьбу, мрачный и неотвязный. С этими голосами пели скрипки, флейты, гобои, струнные – плачущие виолы, угрожающие контрабасы… арфа, челеста, которая жалобно постанывала. Структура аккорда менялась, а лады перестраивались, и теперь словно сам господь бог играл на органе вселенной, прекрасные и священные звучные аккорды вырывались из-под его пальцев, отражаясь от крыши мира…

Дарла вздрогнула и проснулась, ухватившись за меня.

– Джейк!

– Да это просто вурлитцеровские деревья, – сказал я, – все в порядке, моя красавица.

Она обмякла в моих объятиях, внезапный страх растаял, как иней в пламени свечи.

– Мне что-то снилось, – сказала она потерянным, сонным голосом.

Спальное яйцо было теплым и тихим. Я нежно провел большим пальцем по ее закрытым векам, поцеловал теплую, влажную щеку. Она выдохнула воздух, и все напряжение спало с нее. Я пил ее дыхание, держа ее в объятиях.

Снаружи аккорды переливались из минорных в мажорные, потом снова в минорные, потом снова переменились и зазвучали в модальной гармонии, пока ветер перебирал воздушными пальцами среди труб дерева-органа. Это были сольные пассажи, виртуозное исполнение. Концерт. Потом ветер сдул все прочь и оставил нас в атональном хаосе, который все вибрировал от неопределенности бытия… спутанный, таинственный, под конец непонятный мир…

Огромная жилистая рука зависла над беззвездной тьмой… в ожидании? Подкарауливая? Рука дирижера. Или композитора. Или и того и другого? А может, это ни тот, ни другой? Пустота была бесформенна и включала в себя то, что должно было быть, и то, чему не суждено было случиться… бесконечные возможности. Клубки хроматических тонов развертывались в темноте, в сыром материале бытия. Построения стали сами возникать, когда им навязали диатонический порядок. (Но кто это сделал? Или что?) Фуги рождались из глубин, классические симфонии сливались с сонатами. Рука исчезла, и мощный гимн зазвучал на небосводе, воспевая единство, полноту, положительность, закономерность жизни, организующие принципы…

Странный свет, охапка тепла и мягкости в моих объятиях, моментальное странное чувство, будто сам не знаешь, где находишься. Яйцо было темно, но сквозь тоненькие стенки проникал зыбкий свет.

Рука… рука среди пустоты и тьмы, в самом сердце вещей и сути, матка времени…

– Да-а-а-ла! Джейк! Да-а-ала! Джейк!

Там, в тайном ядре, в непроницаемой сердцевине…

– Да-а-ала! Джейк! Да-а-ала! Джейк!

…Ничего… Там ничего… Нет ничего…

– Джейк! Да-а-ала! Просыпаться! Встать! Встать!

Я рванулся и проснулся, ища ощупью биолюмовые панели. Я провел рукой по одной из них и увидел, как она засветилась перед моим лицом.

Музыка прекратилась.

Я толкнул Дарлу.

Глаза ее немедленно широко открылись.

– Что такое?

– Винни, это ты? – прошептал я хрипло и невнятно, расширяя выход из яйца, словно плод – родовой канал. На мордочке Винни отражалась серьезная тревога.

– Большие машины! Большие машины! Вставать! Вставать!

Дарла провела двумя пальцами по шву быстрого выхода, и яйцо раскололось, вылупив нас двоих нагишом в мир, в ледяную ночь.

Костер был кучкой мерцающих углей. Роланд лежал возле костра, он спал, закутавшись в одеяла. Я подошел к нему и один раз резко дал ему пинка, потом схватил другое спальное яйцо и раздернул швы.

В нем было два тела. Хорошо.

– Дарла! – сказал я. – Выбирайся из дверей, бери свой рюкзак и пушку!

Внутри спального яйца стоны и бормотанье.

– Джейк. Я не пойду без тебя.

– А ну! – скомандовал я. – Беги вон туда! – Я показал на задний двор дома. – Я тебя найду.

Дарла схватила какие-то вещи, швырнула мне мой пистолет и побежала.

– Вставайте! – завопил я. – Джон! Сьюзен!

Роланд мучительно пытался подняться на ноги, глаза его были налиты кровью и припухли, он совсем потерял представление, где находится. Снаружи поисковые лучи прожекторов шарили по земле у дома, а сама темнота шипела выхлопами флиттеров.

Роланд выпрямился.

– Я просто… – тут он увидел свет, услышал звуки приближающихся воздушных судов. – Господи! Кто это?

– Хочешь остаться и узнать?

– Джейк? – это Сукума-Тейлор, одна голова торчит из спального яйца.

– Беда, Джон, – сказал я ему.

Яйцо раскололось и открылось, и Сьюзен встала на ноги, нагая, руками она обняла себя, чтобы спастись от холода, гримасничая от пронзительного мороза.

– Всем выскочить из дома и в кусты! Быстрее! Рассыпьтесь!

Джон неуверенно поднялся на ноги. Сьюзен нагнулась, чтобы найти свою одежду, но я накинулся на них обоих, схватил одеяло и накинул его на Сьюзен, потом вытолкал их обоих оттуда. Сьюзен крякнула, споткнулась, и я поймал ее.

– Извини, нет времени, Сьюзи. Бегите! Оба!

Они побежали прочь.

На пути к заднему двору я попытался схватить спальное яйцо, промахнулся, но случайно зацепил свою куртку ногой. Я подхватил ее и помчался, на ходу надевая куртку.

У задней двери я налетел на Роланда, вытолкал его прочь, схватил за плечи и направил примерно на девяносто градусов в сторону от того направления, которое выбрал для побега сам. Поисковый луч ударил по дому, отбрасывая резкие тени на землю.

Кусты были расчищены примерно на десять метров от дома, и я бросился к краю еще уцелевшей полосы кустарника. Я почти уже скрылся в ней, когда диск света бешено заплясал справа и впереди от меня и накрыл меня совсем. Я бросился в укрытие за вурлитцеровским деревом, но я знал, что меня засекли. Зажигательный луч ударил с пламенем и дымом в землю очень близко от меня. Свет на меня не падал, но они примерно знали, где я нахожусь. Я переждал секунды три и помчался влево, чувствуя, как маленькие колкие частицы на земле впиваются мне в подошвы. Я прижался за другим деревом и стал ждать, глядя, как резкий круг света прометает землю. Дыхание флиттера теплом отдавалось на моей коже, вихрило пыльные смерчи у ног. Летательных аппаратов было больше, чем один-два. Целые созвездия красных и зеленых огоньков испещрили ночное небо, они зависали, метались по сторонам, перескакивали туда-сюда. Поисковые лучи обшаривали территорию перед домом и за домом.

Еще один заряд взорвался возле меня, разорвав бочкообразное растение в веере брызг, превратив его в пар.

Быстрая мысль: ведь у них же есть приборы ночного видения. Зачем им поисковые прожекторы?

Ключ от Сэма был у меня в кармане. Я вытащил его и вызвал Сэма. Я не пробовал это сделать раньше, потому что мне казалось, что мы находимся за пределами расстояния, на котором действует связь, но теперь решил попробовать.

– Джейк?.. – Треск. – Это ты?

– Сэм? Можешь меня записать?

– (Треск)… Джейк? Поближе!.. (к-р-рак!)

– Сэм, если ты можешь меня записать, то меня вот-вот заметут колониальные власти. Колониальные власти. Записал? Я буду в отделении милиции в городе. Подтверди запись, Сэм.

Ключ плюнул, затрещал статическим электричеством и – все.

Еще один заряд зашипел сзади от меня. Я снова побежал, на сей раз в противоположную сторону, к дому, но стоило мне оказаться на открытом пространстве, как еще одна шипящая молния ударила в землю меньше чем в метре от меня. Я остановился в грязи, как вкопанный. Они загнали меня в ловушку. Видимо, эти выстрелы намеренно не попадали в цель. Я встал на ноги, и прожекторы ударили в меня ослепительными снопами света.

– Джейк! – это голос Дарлы сзади.

– Дарла! Стой, где стоишь!

– Эй! Там! – она не слышала меня из-за грома флиттеров.

– Дарла, оставайся там, где ты есть! Они держат меня на прицеле.

Там, на равнине, стрелы света отыскали остальных. Я увидел, как Джон поднимает руки в знак того, что сдается, Сьюзен рядом с ним кивает головой, скорчившись от холода. Я посмотрел налево. Роланд, единственный из нас полностью одетый, плелся обратно к дому, подняв руки, а прожектор высветил его, как солиста на сцене в казино Лас-Вегаса.

Громкоговоритель проревел:

– ДЖЕЙКОБ МАК-ГРОУ?

– Это я! – я помахал рукой. – Я тот самый человек, который вам нужен!

– КОЛОНИАЛЬНАЯ МИЛИЦИЯ! ТЫ ПОД АРЕСТОМ.

– Так я и понял, – ответил я, обращаясь к мертвым осколкам вурлитцеровских трубок под ногами. Флиттер слетел вниз и приземлился. Я поднял руки и бросил пистолет.

Сзади Дарла открыла огонь по спускающемуся воздушному судну, ударив его из пушки по переднему левому пропеллеру. Искры поднялись от металла, и статические заряды заиграли там, где удар Дарлы пришелся по металлу. «Вальтер» сработал здорово: заряды плясали, как дервиши.

Ответный огонь был немедленным и точным. Харканье пламени и струйки дыма взвились от того места, откуда Дарла только что стреляла. «Вальтер» не ответил на огонь. У моих ног упали куски срезанных веток кустарника.

Я окаменел душой и телом. Я таращился на гаснущее пламя там, где наверняка лежало тело Дарлы, и вспомнил свой сон как раз перед тем, как проснуться, насчет странной руки. Мне так хотелось, чтобы эта рука появилась бы снова, схватила бы меня за шкирку и вытащила бы из этого кошмарного метасна, который на деле называется жизнью.

8

Менты одинаковы всюду и во все времена.

Я стоял перед письменным столом в отделении милиции с голой задницей, но в кожаной куртке.

Какой-то шутник, проходя мимо, остановился, чтобы с насмешкой прошептать мне в ухо:

– У вас что, новый портной?

Полицейский у стола показал огромные желтые лошадиные зубы в ухмылке. Ему показалось, что шутка была просто хоть куда. Те менты, которые притащили меня из флиттера, посчитали эту хохму просто ядром остроумия.

Шутник прошелся по коридору, все время оглядываясь через плечо.

– А? Как насчет портного? – спросил он, пытаясь выжать свою хохму до последней капельки сока. Он открыл дверь в свою комнату, не дожидаясь ответа. Но, честное слово, ответ у меня был наготове.

– Место постоянного жительства? – внезапно мент за столом стал страшно деловитым.

– 221-Б, Бейкер-стрит, Лондон, Англия.

– Планета? – тут его осенило: дошло.

– Слушай, Мак-Гроу, – сказал он, поднимая на меня усталые, но честные глаза полицейского. – Я спросил у тебя твой адрес. Когда вернутся те, кто обыскивает твое логово, я все равно спишу те же данные с твоих документов. Поэтому давай-ка покончим с этим легким путем. Ладно? – он выпрямил плечи за столом. – А теперь… постоянное место жительства?

– Изумрудный город. Волшебная страна.

– Название плане…

И снова он замедленно соображал. Потом он оскалился на меня и зарычал.

– Слушай, ты, грязный кусок МЕРТЕ, я еще раз спрошу тебя про твой постоянный адрес, а потом ты очень пожалеешь, что причинял мне хлопоты.

– Факата теуйс фамилос проксимос, – это была фраза на интерсистемном, которая предлагала ему пойти и поиметь сексуальные отношения с различными членами своей ближайшей родни, преимущественно с семьей.

Этим я заслужил ловкий удар ребром ладони по рту. Ржавый вкус крови просочился сквозь зубы в рот.

У них у всех замедленная реакция. Только тут второй мент схватил его за руку и сказал:

– Ты что, его нельзя бить. Они не хотят. У нас же есть приказ.

Тот, кто сидел за столом, свирепо отдернул руку.

– Не смей делать этого снова, Фрейзер, – предупредил он. – Подальше от меня свои паршивые лапы.

– Фред, извини. Но у нас же есть приказ. Мы должны держать его здесь, пока не появится полковник. Мне даже думается, что нам не надо заносить его в журнал арестов. Лучше стереть эту запись.

– А тогда за каким чертом он тут стоит?

– Не знаю. Привычка, наверное. Они сказали, что…

– Тогда уведите его с глаз моих долой!!!

Бормоча что-то себе под нос, Фрейзер подтолкнул меня к креслу, сиденье было металлическим и очень холодным.

Там я ждал примерно минут десять, пока кто-то очень большой и очень важный не прошелся по коридору к письменному столу, а вслед ему целая орда шишек рангом пониже вытягивалась в струнку по дороге. То был крупный мужчина, мясистый и жирноватый, на его мундир в полосочку, ярко-голубую и белую, пошло больше ткани, чем понадобилось бы на целый палаточный городок беженцев. Рыжие усы расцвели буйным цветом и курчавились под прямым носом. Глаза были ледяного синего цвета, полные решимости и холодной сдержанности. Он промаршировал мимо меня, неся в руках какую-то папку, зажав под мышкой тросточку, и полуголый человек, мимо которого он прошел, просто для него не существовал.

Когда он прошел мимо письменного стола, прозвучали три слова:

– Ин лей амената – проведите его ко мне.

Через минуту или две меня провели снова по лабиринту коридоров в офис размером с небольшой вокзальчик. Меня поразили размеры отделения милиции. Голиаф – планета пограничная, из того, что я мог видеть своими глазами, ее только что начали заселять. Однако эта планета была прямо между двумя мирами с перекрестками Космострады, это положение было стратегическим.

Знак на дверях гласил на двух языках:

ТЕНЕНТА ИНСПЕКТА лейтенант-инспектор Элмо Л.Рейли

У меня было ощущение, что я не встречу человека по имени Элмо. Это оказалась маленькая комнатенка без окон, с металлическим письменным столом, металлическими полками, несколькими картами и плакатами на стене, на книжной полке стояла фотография семьи, а сама полка была чистая и не захламленная. Химический свет с потолочной панели слегка смягчал суровость помещения, но это все равно было холодное и стальное место. Крупный человек уселся у письменного стола, положил тросточку направо, папку налево. На нем все еще была белая фуражка с кокардой, полной каким-то пышным гербом.

– Вас допросит полковник-инспектор Петровски, – сказал Фрейзер и плюхнул меня на холодный металлический стул.

– Это не допрос, – поправил его Петровски.

Фрейзер выскользнул за дверь. Интерсистемный язык Петровски был тяжело гружен славянским задумчивым акцентом.

– Тогда что это такое? – спросил я на самом отчетливом системном языке, на какой меня только хватило.

– Это будет зависеть от многого. Вы можете оказаться, правда, не обязательно, серьезным и важным свидетелем преступления. Вы можете оказаться и подозреваемым. Это тоже от многого зависит.

– А от чего, могу я спросить?

Синие глаза просверлили во мне дыру.

– От того, что вы мне скажете и что я восприму как правду.

– Тогда это допрос, – решил я.

– Нет. Встреча по обмену информацией. – Нет, он положительно был влюблен в сложные и запутанные определения вещей.

Я переключился на английский.

– Это эвфемизм.

– Кверос? – он поморщился от раздражения. – Вы плохо говорите на интерсистемном. Вы ставите глагол в начале или в середине предложения, как это делают все англоговорящие. Очень хорошо, я стану разговаривать с вами по-английски.

– Отлично. Мне трудно вести разумную беседу на свинской латыни.

– На «свинской латыни»? Это означает, что вы не одобряете официальный язык колоний?

– Как большая часть искусственных языков, это лингвистический, культурный и политический компромисс. Эсперанто или интерлингва гораздо лучше, пусть даже и они не совсем адекватны своим задачам. Липкое гораздо лучше подходит для общения с инопланетянами. И, что бы ни говорили лингвисты, интерсистемный все-таки очень сильно склоняется в сторону привычек индоевропейских языков.

Он крякнул.

– У нас получается очень интересная академическая дискуссия. Как бы там ни было… – он открыл свой портфель и вытащил аппарат-чтец и набор пипеток. Потом заправил чтеца, постучал по панели управления, пока не добился нужной ему настройки.

Потом он резко перевел на меня взгляд.

– Что вы знаете об исчезновении констебля Моны Бэрройс?

– А что я должен знать?

– Не играйте словами. Вы что-нибудь знаете?

– Да.

– Она остановила вашу машину на участке Грумбридж?

– Да.

– Потом произошла встреча с патрульной машиной?

– Да.

– И патрульная машина сожгла машину констебля Бэрройс?

– Да. Вы и сами это знали.

– Знали, – сказал он спокойно. – Оружие на вашем тяжеловозе не способно причинить такие разрушения. Мы нашли следы перехватчика, его радиоактивные выбросы. Показатели приборов сказали нам, что это была патрульная машина.

– Тогда зачем вы меня спрашиваете?

– В таких вопросах свидетели, если они есть, обязательно должны быть допрошены, – сказал Петровски.

– Лучше всего сказать вашим дорожным фараонам, чтобы не делали того, что сделала Бэрройс.

– Она следовала приказам. Закон должен выполняться. Мы не можем продолжать действовать под диктовку внешних сил, причем не имеет значения, насколько они технологически превосходят нас.

– Ну, опять же, Космострада не принадлежит нам, – сказал я.

Петровски поглядел на стол. На экранчике его прибора пробегали тоненькие крохотные символы. Не поднимая от них глаз, он сказал:

– Что вы можете рассказать мне о событиях, которые имели место на Деметре три стандартных дня назад в мотеле под названием «Грейстоук Гровз»?

– Простите мне, если я спрошу, какие события вы имеете в виду?

– Те, – прочел он с экрана, – которые касаются смерти человека по имени Джоэл Дермот.

– Я никогда про него не слышал. Как он умер?

– Он стал жертвой наезда, когда водитель скрылся с места происшествия без оказания помощи.

– Увы. Должно быть, это случилось, когда я уже уехал.

– Вы не выписались из мотеля.

– Верно. Я очень спешил.

– Куда вы спешили?

– По делу.

– Куда именно?

– Сюда, – ответил я.

– На Голиаф? Но ваше место назначения – Ураниборг.

– Да, окончательное место назначения. Но сперва я хотел заехать сюда.

– С какой целью?

– Чтобы обсудить свои дела с людьми, которых ваши подчиненные вытащили из постелей прошлой ночью.

– Та религиозная группа? Это было неизбежно. Что за дело у вас к ним было?

– Оно вас не касается, – сказал я ему.

Ледяной взгляд приморозило еще на пару градусов.

– Отказ сотрудничать с нами вам не поможет.

– Я официально нахожусь под арестом? Будет ли мне предъявлено какое-нибудь обвинение?

Секундное колебание.

– Технически – официально – вы не под арестом. Вы находитесь под защитой…

– Что?! – я сам удивился молнии гнева, которая пронизала меня. Я вскочил на ноги, не обращая внимания, что все мои принадлежности качаются нагишом перед глазами полковника.

– Тогда я требую моего немедленного освобождения. Вы немедленно прикажете снять с меня эти молекулярные наручники и вернуть мне всю мою одежду.

Он невозмутимо сказал:

– Мистер Мак-Гроу, ваше положение не таково, чтобы…

– Мое положение таково, что плевать я на него хотел, – выпалил я ему. – Мне не предъявили постановления на арест, мне не предъявили никакого обвинения, меня не задерживали по обвинению, чтобы можно было арестовать меня на трое суток. Мне не дали возможности переговорить со своим адвокатом. Я вполне хорошо оценил свое положение, чтобы подать в суд на вас и на всех участников этого фарса.

Петровски откинулся на спинку стула, его вполне устраивала возможность дать мне выкричаться.

– Более того, – орал я дальше, – у вас нет никаких улик и никакой разумной причины, чтобы оправдать ваше поведение и то, что вы меня взяли под стражу.

Петровски потрогал рыжие кудри, украшавшие его верхнюю губу.

– Улики можно получить. Например, кусочки тканей с вашего тяжеловоза.

Что означало: они пытались именно это и сделать, но у них ничего не получилось. Сэм потом будет мне про это рассказывать долгими зимними вечерами. Должно быть. Вонючка совсем быстро собрал Сэма воедино, а то Петровски весьма ловко нашел бы свои доказательства и улики.

– Можно получить? Значит, вы арестовали меня просто по предположению?

Я сам не собирался поднимать этот вопрос, но в разговоре совсем не прозвучало имя Уилкса или кого-нибудь из свидетелей. И вообще не говорилось ни о каких жалобах, которые подавал Уилкс.

– Пожалуйста, сядьте, мистер. Мак-Гроу. Вид оттуда, где я сижу, мне не нравится.

– Я также сделаю все, что в моих силах, чтобы открыть дело по расследованию об убийстве моей подруги Дарлы…

Тут я резко запнулся. А как фамилия Дарлы? О господи, я не знал. Тут мои паруса окончательно потеряли ветер, и я стоял молча, помаргивая.

Петровски вдруг испытал прилив великодушия.

– Я вам вот что скажу, мистер Мак-Гроу. Вас развяжут и… э-э-э… дадут какую-нибудь одежду при условии – одном условии, – что наши разговоры будут продолжаться.

Он повернул ко мне мозолистую ладонь.

– Может быть, мы сможем говорить на более дружеских тонах. Согласны?

Я молчал. Он нажал большим пальцем кнопку вызова на панели коммутатора.

– Вы ведь со мной не были абсолютно честны и искренни, мистер Мак-Гроу. Но и я, должен признаться, не полностью откровенничал с вами.

– Вот как? – это все, что я мог сказать.

Фрейзер просунул в дверь голову.

– Да, сэр?

– Снимите молекулярные наручники, – приказал Петровски. – И найдите ему пару брюк.

– И ботинок, – сказал я.

– И ботинок, – согласился Петровски.

– Да, сэр, да, полковник-инспектор, – Фрейзер вошел и освободил меня от наручников.

Петровски вытащил пачку сигарет, по которой ползали каракули на кириллице. Потом зажег одну сигарету старинной зажигалкой с колесиком и фитильком. Он толкнул пачку и зажигалку через стол ко мне. Я мечтал о сигарете и закурил. Сделал одну затяжку, пожалел, что вообще ее взял, зашелся кашлем и сел на место.

С минуту мы глядели друг на друга. Потом Петровски тяжело выпустил воздух и откинулся назад, отступив в терпкую голубоватую дымку своих сигарет. Он нашел что-то интересное на потолке.

Прошла минута, потом Фрейзер приоткрыл дверь и бросил в щель пару серых форменных штанов.

– Ботинки ищем, – сказал он.

Петровски встал и стал изучать карту Максвеллвилля. Я натянул штаны. Они довольно хорошо на мне сидели, пусть даже были немного коротки в штанинах.

Я уселся и ждал, затягиваясь сигаретой.

Наконец Фрейзер вернулся и протянул мне ботинки.

– Это мои собственные запасные, – сказал он мне. – Когда тебе принесут свои собственные, ты мне вернешь эти.

– Спасибо.

– Ладно, не за что.

Дверь закрылась, и Петровски снова уселся.

– А теперь, мистер Мак-Гроу, я не стану задавать вам никаких предварительных вопросов и сразу перейду к делу весьма серьезному и важному.

– А именно?

– Тот артефакт, который оставили строители Космострады.

Сплетни, слухи, дорожная чушь, бред – все это стало совершенно незыблемой, алмазно твердой реальностью, как только прозвучало из уст официального чиновника. Меня это потрясло.

– Что-что?

– Артефакт. Карта. Карта Космострады.

Я медленно покачал головой.

– Я ничего подобного не знаю.

Петровски погладил крышку стола, глядя на меня, пытаясь определить степень моей искренности.

– Тогда почему, – спросил он меня ровным голосом, – все думают, что она находится в вашем распоряжении?

Я не видел никакой пепельницы и уронил наполовину выкуренную сигарету себе под ноги.

– Вот это, мой ненаглядный блюститель закона, – я свирепо растер окурок, – и есть вопрос на биллион в полосочку кредиток. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь объяснил мне то же самое. – Я уселся обратно и скрестил ноги. – Кстати, а кто такие эти «все»?

– Представители различных рас, различных профессий, и мы, колониальные власти, я должен сказать.

– Ну а кто еще конкретно, за исключением властей?

– Я не могу представить себе ни одной расы внутри Расширенного лабиринта, которая не мечтала бы завладеть такой картой, особенно сейчас, когда мы знаем, что ретикулянцы мечтают ее захватить, и мы специально стремимся им в этом помешать. И рикксы, и кваа-джхины. У них есть свои агенты. Это мы знаем. Но все указывает на то, что есть многое, чего мы не знаем.

Я взял еще сигарету. Я бросил курить много лет назад, но есть такие кризисные моменты, которые просто просят никотина.

– Почему? Вот мой единственный вопрос, – сказал я, щелкая зажигалкой, чтобы погасить в ней огонек. – Почему этот вымышленный артефакт настолько важен?

Я мог догадаться, но мне нужны были те причины, которые он назовет.

– Да просто сами подумайте, мистер Мак-Гроу. Подумайте о том, что это означало бы. – Его тон был больше академическим, нежели восторженно фанатичным.

– Есть ли у вас представление, насколько это продвинет наши попытки разрешить загадку Космострады? Разве это не стало бы открытием веков? – Он оперся о стол и поднялся на ноги, а лишняя сила тяжести для него самого превращала его массивное тело в изрядную обузу.