Текст книги "Действо на планете Иан"

Автор книги: Джон Браннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

XIX

– Я сейчас вспомнил об одном человеке, – сказал доктор Лем. – О своей бабке.

Марк на секунду задумался, кивнул и ответил:

– Очень хорошо понимаю, о чем вы говорите.

Они снова были в здании информата. Зал был оборудован – без какой-либо особой цели – видеоэкранами; их, по наблюдению Лема, насчитывалось больше, чем в корабле Чарта. Под защитой неуязвимого купола люди могли рассчитывать на спасение, что бы ни случилось в результате возвращения Веков Мутины. И могли наблюдать за происходящим, поскольку теперь вокруг Иана вращались десятки спутников-шпионов. Все было готово для записи и анализа любых неожиданных событий. Такие события уже начались. Прошлым вечером, едва последняя партия людей покинула планету через Врата, ианцы уничтожили колонию. Они вышли из своей части Прелла с факелами, кувалдами, топорами и планомерно превратили человеческие строения в дымящиеся развалины.

Марк и Лем сидели в информате и наблюдали все это. Без сомнения, ианцы знали, что спутники их видят и передают изображение под купол информата, но не обращали на это внимания. Они явно хотели, чтобы люди знали о происходящем. В их действиях было странное свирепое веселье.

– Вы думаете о Земле, – продолжил Марк.

– Да. Непривычное ощущение для старика…

Лем с трудом поднялся с мягкого кресла. С момента, когда Врата отключили сигналом из космоса, доктор вставал только для того, чтобы размять свои стариковские косточки. И он, и Марк знали, что под информат заложены мощные взрывные заряды – на случай, если общеианский организм сумеет вновь запустить свои хитроумные силовые поля, которые искривляли пространство так, что путешественник мог буквально на каждом шагу преодолевать по парсеку.

Марк спросил:

– Вы и раньше понимали, что мы – этот… как его назвала Гарсанова?

– Пилотный проект. Да, такие мысли были. Но что-то удерживало меня на этой планете, хотя я часто думал, что зря трачу время и силы. Но сейчас мы можем найти себе достойное применение. Автоматы соберут массу поверхностной информации, но кто может быть лучшим свидетелем таких беспрецедентных событий, нежели психолог и поэт?

Марк подумал, что вряд ли годится для столь важной задачи, и спросил, меняя тему разговора:

– Как вы думаете, чем занят сейчас Чарт?

– Вряд ли теперь стоит говорить о Чарте и его занятиях…

Лем щелкнул пальцами, экран ожил, и они увидели изображение Мандалы Мутины. Она сияла, из космоса к ней тянулись лучи солнца, хотя оно и спускалось к западному горизонту. Мандала начала сиять еще до рассвета: корабль Чарта запустил несколько спутников-усилителей, которые постоянно направляли солнечный свет под нужным углом, так, чтобы кристаллические колонны сверкали и переливались всеми цветами радуги. К Мандале тянулась неровная цепочка ианцев – втягивалась внутрь и проходила сквозь нее.

– Уходят запрограммированными, – прокомментировал доктор. – Вот кого мы считали Постановщиками – обыкновенных ианцев, получивших свой импульс.

– Но почему Постановщик так долго ждал?

– Есть некоторые предположения. – Лем вздохнул. – Информат как будто со мной согласен. Когда организму надо реализовать особо амбициозные планы, нервные ткани не выдерживают нагрузки, особенно если у них нет дублеров – как у существ с высшей нервной деятельностью, с мозгом, способным себя осознавать. У народа Иана произошел колоссальный нервный срыв, из-за этого и разрушилась луна. От испуга они почти перестали осознавать себя единым организмом. А на деле он бессмертен или практически бессмертен. Вы это поняли, конечно?

– Да.

– Поэтому Постановщик не хотел повторять старые ошибки. Он ждал случая, надеясь, что Кольцо со временем истончится, что Кралгак снова станет проходим, и дикари объединятся со всем народом… Но что проку в гипотезах о существе, которое отличается от нас примерно так же, как мы от амебы?

– Не согласен, – возразил Марк. – По-моему, разум един, познаваем, и любое мыслящее существо может вопреки различиям понять всех остальных. Пусть между нами некая пропасть, как между поэтом и математиком, например, но мы в состоянии понять цели других существ и в какой-то мере их оценить.

– Возможно, возможно… Сейчас мы с вами похожи на космического физика, у которого сошлись уравнения, описывающие происхождение Вселенной. Но без надежды ухватиться за какие-то доказательства и предложить для них математический аппарат.

– Вот! Вы точно выразили мою мысль, – отозвался Марк. – Должна быть хоть малая область, в которой мы сумеем сообщаться с каждым разумным существом. А остальное… Что же, остальное может остаться таким же недосягаемым, как ядро гигантской газовой туманности.

– Интересно… – пробормотал доктор. – Составится ли когда-нибудь единая цепь разумов в галактике? Чтобы у всех были сведения друг о друге… Десятки тысяч видов мыслящих существ…

– Разве что через миллион лет, – произнес Марк.

– Но может быть, это начинается здесь и сейчас. Лема прервал информат. Он доложил:

– Корабль Чарта уходит. Следует через атмосферу.

– Любопытно, мы сумеем понять, почему он уходит? – задумчиво заметил Марк.

– Что толку в догадках? Знаете, мне бы так хотелось, чтобы Помпи была здесь… Глупая мысль, конечно – в такой обстановке…

– А где она?

– Я ее отослал с семейством Дуччи. Она обожает Джузеппе, и я подумал, что нехорошо оставлять ее здесь лишь потому, что я, старый дурак, решил изображать героя.

– Значит, так вы это оцениваете, – сказал Марк.

– Честно говоря, нет. Я остался из упрямства. У меня была амбициозная цель – раскрыть тайну Иана. И оказалось, что уже годы, как тайны нет, и решение от меня ускользало из-за ловкого фокуса с нашим информатом. Какая незадача! Я почувствовал себя обманутым. И захотел это как-то компенсировать. И… – Доктор умолк, словно сомневаясь, говорить ли дальше. – И понял, что люблю эту планету.

– Метеоритный дождь на Кралгаке ослаб на сорок процентов, – объявил информат. – На сорок четыре… сорок девять… Экстраполяция: метеориты исчезнут через минуту двадцать две секунды после сигнала… Сигнал.

– Марк, после вашей работы над «Эпосом Мутины»… У вас появилась идея: что именно пытался совершить Постановщик?

– Да. Получить контроль над Вселенной.

В этот момент на экраны хлынули удивительные изображения, и разговор прервался.

Над Ианом вновь повисла луна; она металась из стороны в сторону, подобно торопливой ладони гончара, работающего с грубым материалом. На большей части Северного полушария стояла спокойная, ровная ночь; один-единственный летний шторм бушевал далеко, за океаном. Но понемногу сгустились облака, беспорядочно засверкали молнии. Заря продвигалась к экватору; она не была такой живописной, как в ночь прибытия Чарта – только вихри, похожие на волны за кормой скоростного судна.

Сияние Мандалы на долю секунды померкло, когда все солнечные лучи сконцентрировались в пустом пространстве на корабле Чарта, словно приказывая ему исполнить свою роль в спектакле.

Менгиры Радости, опоясывающие пунктиром всю планету, местами пострадали от метеоритов. Корабль нависал над разрывами в их цепочке, там, где могучие каменные колонны были разрушены. И тогда почва начинала вспучиваться. Камни вздымались вверх, образуя менгир, подобный всем остальным, разогревались, сплавлялись и во мгновения ока отвердевали. Так продолжалось некоторое время, а затем каменные глыбы, покрывающие почву вокруг информата, стали дрожать.

– Незначительные сейсмические явления, – доложил информат.

Однако ничто не могло повредить неуязвимой раковине, в которой скрывались наблюдатели – она опиралась на скальные породы планеты.

– Каким чудом это делается? – выдохнул Марк.

Ответа ждать не приходилось ни от Лема, ни от информата. Разобраться в такой технике скоро не удастся – она была вне человеческих знаний и возможностей, эта техника, заставлявшая скалы звенеть подобно колокольчикам.

Между тем корабль завис над странным плоскогорьем, на котором Марк побывал с Чартом и Мораг – с рядами сидений на тысячи мест, обращенных к голой стене. Лазерным лучом корабль прорезал дорогу по склону, и тогда ианцы, терпеливо ждавшие внизу, начали подниматься к вершине.

– Это главная составляющая Постановщика, – с абсолютной уверенностью сказал доктор. – Головной мозг. Тысячи ианцев, отрезанных от внешнего мира каменными стенами.

По неровной, порывистой походке этих ианцев было видно, что они пьяны от шейашрима. Люди знали, что во всех городах Иана наварили огромное количество шейашрима – достаточно, чтобы десять раз одурманить каждого взрослого жителя планеты.

Следующее место – Маллом Ват, но тут корабль завис над самой поверхностью океана, пока вверх не поднялась огромная колонна, вихрь брызг и тумана. На верхушке Вата образовался водяной шар; он стоял незыблемо, словно не было силы тяжести и внутри него что-то помещалось – оно проглядывало время от времени и казалось неподвижным, хотя вода и вращалась неистово.

Затем – мелкие задачи: корабль поднял сравнительно небольшой предмет, метров шести в высоту, с ледниковой осыпи на склоне Монт-Фли и установил его на ближайшую вершину, в раму из неприятных зеленых огоньков.

«Как будто на том корабль закончил свою работу – как раз вовремя, – подумал Марк. Он уже зевал, глядя на экраны. – Когда ничегошеньки не понимаешь в том, что тебе показывают…»

– А это – источник энергии, – услышал Марк голос Лема и уставился на экраны. Оказывается, он ухитрился задремать. Смутно помнилось, что информат о чем-то сообщал, и он запросил повторение.

Крупные сейсмические явления, – доложила машина. – Сжатие коры на всех континентах.

Марк в крайнем удивлении повернулся к Лему.

– Вы сказали – источник энергии?

Старик безотрывно смотрел на экраны. На них были видны мощные бури, сверкающие молнии, осыпающиеся горы, океан, кипящий гигантскими волнами. И, как завершение всего этого, сквозь неуязвимый купол проникали скрежещущие звуки, скрип, визг и отвратительное шуршание.

– Информат еще анализирует, – ответил доктор. – Но, полагаю, именно так и должно быть. Информат!

Слушаю, доктор Лем.

– Входило ли в намерения Постановщика преобразовать энергию вращения луны в тяговую силу для всей планеты Иан?

По имеющимся сведениям, это реальное предположение, – бесстрастно сообщила машина.

У Марка перехватило дыхание.

– Для путешествия сквозь галактику?

С высокой вероятностью, – ответил информат.

– Вы были правы, Марк. У Постановщика вселенские претензии, – сказал доктор и снова обратился к информату. – Скажи, теперь он намерен заставить кору планеты скользить по жидкому ядру, чтобы использовать высвобожденную энергию в тех же целях?

С высокой вероятностью, – повторила машина.

Марк рывком вскочил на ноги. Перед глазами его внезапно возникла картина, более живая, чем на экранах. Он завопил:

– Этого нельзя допустить! Планету разнесет в клочья! Мы погибнем!!

– Это уже началось, – невозмутимо сказал доктор. – Смотрите.

На экране, показывающем побережье того, что только что было Южным континентом, все изменилось: стало видно, как испаряется океан, как скалы взлетают в воздух, подобно камешкам из вулканического жерла. И было два настоящих вулкана – нет, четыре… нет, даже пять…

Пол вздыбился под ногами людей, словно несокрушимый купол был лодочкой, подхваченной с берега приливной волной.

XX

– Марк, Марк!

Смутно, как сквозь серый туман, он сознавал, что Лем смотрит на него, зовет его, повернувшись в своем кресле. И вокруг были искусственные, далекие, маленькие изображения: вулканы, приливные волны, бури…

Неважно. Это помещалось на ложном уровне сознания. Малая часть восприятия. Мелочь. Было еще что-то, неизмеримо большее.

При последнем проблеске нормального, человеческого сознания поэт Марк Саймон вспомнил вопрос, заданный им информату после того, как земные техники разблокировали сведения о народе Иана. Марк спросил, какое поле – или сила – объединяет ианцев, когда они входят в состояние шримашея, и можно ли обнаружить эту силу. Информат твердо ответил, что на данной стадии развития человеческой науки ее обнаружить нельзя, однако уже известно так много других полей, сил, пространственных непрерывностей, замкнутых систем, скоплений вещества, что эта сила должна помешаться в пределах между «эн-алеф» и интервалом поля Врат от «пи» до «и».

Для обнаружения лучше всего подходит нервная система человека, – заявил информат.

И сейчас Марк Саймон обнаружил, что это правда.

Скелет…

Разве человек осознает, что у него есть скелет? Нет: пока нож не рассечет кожу и мускулы, не обнажит розово-белую кость, реальна только прочность, гибкость суставов, ощущение опоры.

Твердая опора. Жидкость, спрессованная до твердого состояния. Скелет.

Мускулатура…

Гибкая, опирается на кости. Десятилетиями, столетиями анатомы терпеливо рассекали трупы, чтобы узнать, как организована мускулатура, где она прикрепляется к скелету. Узнать, что есть мускулы, неподвластные человеческой воле.

Обмен веществ…

Тонкие химические реакции, регулируемые нарушениями дыхания.

Мысли мчались стремительно, все разом.

Нервная система…

На протяжении тысячелетий люди не знали, что они думают мозгом.

То, что оставалось от Марка Саймона, захохотало. Это был скверный смех, хуже не бывает – смех человека, которому доставило бы удовольствие сбить с ног инвалида. Но смеялся не тот человек, который некогда был Марком Саймоном. Хохотало нечто, оставшееся от Марка после того, как импульсы Постановщика взяли верх над его нервной системой. Это был преднамеренный акт Постановщика. За этим действием стояло стремление: заставить самонадеянных земных приматов уважать новое существо – единую личность Иана.

Доктору Лему было заметно лишь то, что Марк лежит на полу и заходится истерическим смехом. Но сам Лем не терял рассудка, и видел картину катастрофы на экранах, и ощущал подвижки купола по мере того, как твердая скала под информатом становилась гибкой, затем полужидкой и наконец потекла. Информат бесстрастно доложил, что температура снаружи 830 градусов. Лем подумал о спутниках-наблюдателях, запущенных землянами, и страх смерти, обуревавший его только что, немного отступил.

Планета деформировалась, вопила, стонала. Кора ее лопалась, горы рушились, океан кипел. И в то же время народ Иана под властью наркотика собирался воедино, со-би-рал-ся, с о б и р а л с я.

«Ты не можешь пойти на такой риск, – думал Марк, обращаясь к Постановщику. – Не рискуй, демонстрируя свои возможности. Однажды ты уже зарвался. Добиваясь такой аудитории, наверняка зарвешься снова».

Внутри него, глубоко, ощущалось тихое довольство. Оно не принадлежало ему – личности, Марку Саймону. Оно принадлежало целому народу. Сообществу. Постановщику великого спектакля.

Планета теряла форму, дымилась и грохотала.

«Я понимаю тебя потому, что почти начал понимать Шайели?» Спрашивала часть того-кем-он-был; ее едва хватило на этот вопрос. Но в Постановщике было слишком мало Шайели; он не понял, о чем говорит-думает Марк.

Лем потрясенно смотрел на спектакль, разворачивающийся по всем экранам. В долинах Хома галопом уходили от жара, сжигающего деревья, оленеподобные животные с серебристыми хвостами. Плоскогорье Бло изламывалось, содрогалось и вновь разламывалось; опрятные сады и поля Рхи пылали, ветер уносил угли и древнюю богатую почву, обращенную в пыль. Солнце, видимое с дневной стороны планеты, стало заметно меньше.

Лем кивал, глядя на это. Да, умирает то, что он столько лет любил. Умирает по собственной воле.

Спутник, до того не задействованный, показал склон холма, на котором плясало племя дикарей – они ликовали так, словно каждый всем телом ощущал неистовый и общий оргазм. На взрослых удивленно смотрели несколько детишек; один ребенок плакал, протягивая ручонку – просил еды. Но Постановщику это было безразлично; организм не может ощутить микроскопический капилляр, лопнувт ший на коже. А солнце все уменьшалось, и тьма вытесняла синеву неба.

Марк никуда не смотрел; он валялся на желтом полу, как бы потеряв сознание, но видел Постановщика. Пока все хорошо… не считая того, что для воплощения сна в жизнь не хватит энергии. (Он словно говорил сам с собой, раскрашивая… нет, не слова. Идеи. Слова слишком ничтожны для общения с этим невероятным разумом.) Не хватит энергии. Бегуну с разорванной бедренной артерией не добраться до финиша; будь он хоть лучшим атлетом в галактике, все равно упадет.

Планета кровоточит. Ревет пламя, вырываясь из трещин в ложе бывшего океана. Великая пустыня Кралгака начала скользить, уходить куда-то с места, где она располагалась десять тысяч лет.

«Будь я в контакте со своим телом, я бы заплакал. Страшно смотреть на этот ужас…»

Планета была уже далеко от своей прежней орбиты; она летела в пустые глубины космоса, и присланные с Земли наблюдательные устройства летели вместе с ней. Каждое ее содрогание будет отмечено, изучено, интерпретировано…

Марку захотелось кричать – еще больше, чем плакать. Но приступ ужаса прошел в тот момент, когда перестала сиять Мандала Мутины. Клубящиеся облака дыма и пыли отсекли даже многократно усиленные спутниками Чарта солнечные лучи. Все изменилось. Это было похоже на переход через Врата с горячей планеты на ледяную – одним шагом. И здесь было что-то… Голос? Нет, не совсем так. Чье-то присутствие. Все это запоминалось мозгом Марка Саймона. Возможно, память никогда не будет понята до конца. Возможно, станет основой поэмы. Возможно, породит новый стиль, и он станет известен десяткам миллионов людей – они скажут: «А, эту вещь создал Марк Саймон!» Но все запоминаемое было отвратно, как раскаленное железное клеймо, и некое послание, которое словно плавало у него под кожей, твердило ему, что это будет ранить его всегда.

Мандала постоена так же, как люди строят компьютеры. Ты понял?

Да.

Я использую личность, которую вы звали Грегори Чартом. Я использовал другую, которую вы называли Мораг Фенг. Она была инициирована давно и отравлена посланием Мандолы.

Да.

История «Эпоса Мутины». Это история, не имеющая конца – только завершение. Очень скоро здесь не останется ничего, кроме затянутого ледяным туманом нагого и холодного каменного шара и странных памятников, творящих странные дела.

Да. (Казалось, это «что-то» ежесекундно ищет его одобрения, просит по крайней мере все запомнить для пересказа.)

Была планета, обитатели называли ее Ианом. Плодородная, гостеприимная, даже прекрасная. Раса, развившаяся на ней, настолько непонятна вам, индивидуалистам, что вы даже не в силах создать общей концепции ее развития.

Продолжай. Уходишь от темы.

Нет. Я не прав. У вас есть концепция. Это меня и пугает.

Пугает?

Да. Ты поэт, так же как Грегори Чарт есть-был художником – далее не будет, ибо он сгорает. У вас есть форма общения, похожая на мою-нашу форму, но ты от нее не зависишь. Я умираю потому, что мои-наши мечты имели над нами власть. Ваши – только манят вас.

Кажется, я понимаю.

Это так. И поскольку ты понял правильно, ваши одинокие, разделенные куски протоплазмы смогут совершить то, что не удалось мне-нам.

Планета взмолилась бы о пощаде, если бы такое стало возможным. Первозданная магма хлестала из трещин в коре, как кровь из артерий; немногие уцелевшие обитатели планеты задыхались. На истерзанной ее поверхности подпрыгивал купол, построенный людьми, плясал, словно пузырек в бурной реке. Прелл ушел под воду, как ушли когда-то его предшественники, но теперь эта вода кипела ключом.

Мечта вас уничтожила.

Ибо тому, что во мне-нас мечтало, не приходилось сражаться с грубой и неподатливой реальностью, с материей и энергией. Ты понимаешь это?

Да. Для тебя, для суммы нервных узлов миллионов живых существ, Вселенная была идеей, с которой можно было забавляться, как с игрушкой. Выживание было делом каждого существа в отдельности. То же самое было с работой. И с воспроизводством. Иными словами…

Хватит. Меня уже нельзя уязвить. Я теперь – всего лишь резонансные контуры в слабосильном человеческом компьютере. Единственный канал для контакта с вашей расой – гибнущий мозг великого художника, которого я заразил своими видениями… и сжег, как и жертв своего прошлого великого начинания.

Ты больше не говоришь: «я-мы».

Нет больше «мы». Тот кислород на планете, что не сгорел в огне, скоро обратится в снег и выпадет на скалы. Планета ушла от своего солнца почти на световой год.

Ты безумец.

Если разумны только те, что подчиняются законам Вселенной, тогда ты прав.

Последние спутники отключились. Информат объявил: «Необходимо преобразоваться в модус выживания. Не тревожьтесь. Соответствующее оборудование надежно обеспечит вашу безопасность».

Лем дрожал так, словно побывал на волосок от смерти, но не понимал этого, пока опасность не миновала. У него стучали зубы. Марк корчился, лежа на полу – доктор Лем едва сумел его приподнять. Медицинские автоматы почему-то не включались.

Важно, что у тебя была мечта.

Мечта испарилась. Во мне ничего не осталось. Я – гаснущее эхо электронных потоков в компьютере, плохо приспособленном к резонансу с моим типом сознания. Если бы не остаточная деятельность мозга Грегори Чарта, я бы уже…

Марк поворочался на полу, сел. Все тело ныло, словно его избили и придавили чем-то тяжелым. Он смутно слышал голос Лема. Уронил голову на руки и заплакал. Он оплакивал Шайели, Постановщика, «Эпос Мутины», мечту, ставшую личностью и погибшую.

Гулкий голос объявил:

«Неисправности на корабле Грегори Чарта превысили допустимый процент. Запущена автоматическая программа выживания. Подан радиосигнал с просьбой об аварийной помощи».

Лем снова позвал:

– Марк, Марк!

Тот поднял голову, увидел, что доктор бледен, как смерть. Проговорил:

– Это было почти то же, что Чарт сделал на Хайраксе. Там это было как сон. Сон кончился и за него пришлось платить. Но здесь спящий знал, что спит. Ему еще во сне надо было подумать, как избежать расплаты.

– Не понимаю, – удивленно сказал доктор.

– Я тоже, – пробормотал Марк.

Потрогал свои щеки – они были мокрыми, и вдруг это показалось смешным. Он засмеялся. Через секунду захохотал и доктор – визгливо, по-стариковски, с истерическим чувством облегчения оттого, что они выбрались живыми из чужого сна.