Текст книги "Трое в новых костюмах"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Ну, он сказал тебе что-нибудь? – шепотом спросила она.

Алан постарался скрыть раздражение.

– Угу. Потом расскажу.

Мать испытующе заглянула ему в лицо, решила, что все благополучно, и обвела комнату любезно лучистым, точно вращающийся глаз маяка, взглядом.

– Мы скоро должны будем собираться. Что же это вы мужчины оставили лорда Дарралда в столовой?

– Наверно, они с Маркинчем, это один из его редакторов, заказали международный разговор с Тегераном или Сан-Франциско.

Он посмотрел через комнату и увидел Бетти, слушающую неповоротливые рассуждения Джералда. Она была похожа на юную Нимуэ или Фею Моргану под вечно цветущей яблоней Авалона. Но тут она взяла и подмигнула ему – и сходство пропало.

– Ну, как тебе ужин лорда Дарралда, милый? – поинтересовалась мать. – Доволен, что поехал?

Доволен ли? Он обошел второй вопрос, его надо было еще обдумать, и ответил:

– Ужин королевский.

– По-моему, Энн уже не сидится. Как только лорд Дарралд придет, – а мне, право, думается, он мог бы выбрать для международных разговоров другое время, – будем прощаться и уходить.

Через двадцать минут они уже спускались по широким каменным ступеням парадного крыльца, перед которым были оставлены автомобили. Сочила свет невидимая луна, вдали у горизонта проглядывали звезды, хотя вверху над головой небо плотно закрывали тучи, и на крыльце клубилась холодная тьма. Но чувствовалось дыхание весны. Вокруг лежали сады, щедро ухоженные двумя десятками первоклассных садовников. Что же удивительного, если воздух отдавал колдовством, чертовщиной? Джералд и полковник Саутхем ушли вперед – запустить моторы. Леди Стриг и Энн увлеченно обменивались впечатлениями о проведенном вечере.

– Ау! – вполголоса окликнула Алана Бетти и оттащила его в подходящее место за углом. – Ты заметил, я тебе подмигивала? Что ты при этом обо мне подумал?

Он с готовностью схватил ее в охапку, прижал к себе и бурно поцеловал.

– Сейчас некогда рассказывать.

– Послушай, – торопливо зашептала она, – приезжай завтра к обеду и все расскажешь. Будем только мы. У папы дела в городе. Я собираюсь уезжать. Уеду, и ты меня тогда сто лет не увидишь, так что смотри, жду.

– Приеду, – ответил Алан в приятном возбуждении.

Они незаметно вернулись к остальным. Оба автомобиля ждали наготове.

– Отлично провели вечер, правда, старичок? – сказал Джералд, выруливая на дорогу вслед за Саутхемами.

Алан смотрел на пляшущий красный глазок передней машины.

– Да, отлично, – подтвердил он.

Усевшись поглубже рядом с братом, он сделал попытку задуматься. Но мысли как-то не шли в голову.

6

Герберт заглянул на кухню к матери.

– Я еду на автобусе в Лэмбери. Поручений не будет?

– Нашлись бы, – отозвалась мать. – Но тебе-то зачем в город понадобилось?

– Батя попросил. Надо кое-что для него сделать.

– Ах вот оно что, – сказала она, не скрывая облегчения. – Стало быть, это не твоя затея.

Герберт притворился, будто не понимает, что ее беспокоит.

– Батина затея. А что?

Мать улыбнулась.

– Я думала, может, ты с какой девушкой встретиться хочешь.

В этом Герберт не признавался даже самому себе, а уж матери и подавно. Он только лишний раз подивился про себя женской интуиции.

– Ты, мама, не забудь, что меня столько времени не было дома. У меня теперь в Лэмбери и знакомых нет. А ты: девушка. Сама подумай!

– А что мне думать? Эдна вон давеча говорила, что не иначе как у тебя кто-то есть.

Ну вот, теперь еще Эдна! Ох уж эти тончайшие щупики женской чуткости…

– Болтает, сама не знает что, – раздраженно проворчал он.

– Она, может, и не знает, зато я знаю. – Миссис Кенфорд пристально посмотрела на сына. – И вот что я тебе скажу, Герберт. Я давеча заступилась за тебя – перед отцом и остальными, но на самом деле ты, я считаю, дурно поступил по отношению к нам, что вдруг взял да ушел.

– Но я же объяснил…

– Объяснил, верно. И я перед тем еще за тебя объяснила. Да только это ничего не меняет, Герберт.

Она снова испытующе заглянула сыну в лицо.

Попытаться растолковать ей, что он тогда чувствовал? Нет, неподходящая минута. И на автобус опоздаешь.

– Слушай, ма, я должен бежать, не то пропущу автобус. Так что тебе привезти?

– Да нет, на самом деле ничего не надо. – Она вдруг широко улыбнулась ему, словно в одночасье повеселела. – Ну, беги! И можешь не торопиться домой к ужину, коли не будет охоты. В кино сходи. Я бы на твоем месте обязательно сходила. В Лэмбери теперь новый кинотеатр. И по пятницам, кажется, есть поздний автобус. Так что съезди развлекись, Герберт.

Он сразу ощутил огромное, необъяснимое облегчение, какое всегда испытывают мужчины, освободившись от щупа женской проницательности.

– Есть, ма! – крикнул он и бросился из дому.

В толпе на автобусной остановке у поворота дороги он увидел парня по фамилии Пеллит, который славился своей болтливостью.

– О, Герберт! Здорово! Ты, оказывается, вернулся?

– Как видишь, – отозвался Герберт. Он вовсе не жаждал всю дорогу в автобусе слушать разглагольствованья Пеллита.

– Вижу, вижу, – не отвязывался Пеллит. – Постой-ка, Эдди Моулд не вместе с тобой служил?

– Вместе. И вернулись тоже вместе. А что?

– Да вот, скандалит друг Эдди.

Герберт заинтересовался.

– Не похоже на него. Мы все время были рядом, он парень хороший, спокойный. Конечно, если его не довести, покуда уж он себя не помнит. Видел я пару раз, каков он, когда в бешенстве, – сказал Герберт, припоминая. – Сами не рады были. А что случилось?

– Сижу я вчера в баре… – с охотой принялся было рассказывать Пеллит. – А вот автобус! Дорасскажу, когда сядем.

Автобус набился полный, и им пришлось стоять. Но это не помешало Пеллиту, он прилепился к Герберту, вслед за ним протиснулся между корзин и женских колен и повис, раскачиваясь рядом.

– Сижу я вчера в «Солнце», – начал он заново, конфиденциально крича ему в ухо, – и тут Джордж Фишер – помнишь Джорджа? – вдруг заметил Эдди, Эдди как раз уходил, они оба были под градусом, Джордж и говорит: «Смотрите-ка, кто здесь есть! Старина Эдди», – и дальше в таком же духе, вполне по-дружески, но немного с гонором, как он всегда. А Эдди сказал, чтобы он заткнул пасть, и как двинул его, чуть мозги не вышиб. Публика в баре – врассыпную. Я было подумал, ну, сейчас начнется общая потасовка. Но у Эдди рожа зверская, того гляди прикончит кого-нибудь, можешь себе представить, а Джо Финч, он теперь содержит «Солнце», говорит: «Убирайся отсюда», – ну, Эдди послал его известно куда, а сам и вправду ушел. Слава Богу, между прочим.

Автобус трясся, переваливался сбоку набок. Разговор вести было трудно. Но Герберт все же изловчился, придвинулся к Пеллиту вплотную и спросил, не повышая голоса:

– Эдди был с женой?

Пеллит понимающе ухмыльнулся.

– Да нет, один. Там говорили насчет нее и насчет других еще некоторых, Эдди небось и услышал кое-что. Он с добрый час, если не два, просидел в углу – пил в одиночку, а это ведь не к добру, верно? – и вполне мог разного наслушаться, в «Солнце» народ знаешь какой, что думают, то и брякнут.

– Да про что брякнут?

Пеллит подмигнул, ухмыльнулся еще шире, но ответил не сразу – автобус, громыхая, несся по шоссе, и вести доверительный разговор было невозможно. Но вот подъехали к остановке, и Пеллит принялся вполголоса объяснять:

– У нас ведь тут, ты знаешь, янки стояли. Каждый вечер в «Солнце» толклись, швырялись деньгами, и кое-кто из женщин с ними водили компанию, норовили поживиться чем Бог даст. Мое мнение: бедняга Эдди на этом и погорел.

– Вот оно что.

Автобус двинулся дальше, дребезжа и дергаясь сильнее прежнего, так что у Герберта появился законный предлог на этом прервать разговор. Он не хотел больше ни говорить, ни слушать. Вспомнилось, как Эдди всегда ждал раздачи почты, как старательно выводил строки ответных писем. Как он был доволен, когда нарядился в новый коричневый костюм. И вот теперь, в «Солнце», у него оказалась «зверская рожа, того гляди прикончит кого-нибудь». Герберт испытывал смутное чувство вины, словно он обязан был приглядеть за Эдди, и вот не приглядел – словно отправил Эдди в глубокую разведку без патронов и провианта. Пеллит еще что-то пытался ему говорить, но он сделал вид, будто не слышит. Надо было поразмыслить, да и надоел этот Пеллит. Но когда автобус наконец выехал на Базарную площадь Лэмбери, Пеллит все-таки перехватил его при выходе, не дал улизнуть.

– Я так и подумал, что тебе будет интересно послушать про беднягу Эдди, – сказал Пеллит, оправдываясь.

Герберт отказался от мысли о бегстве.

– Ну, ясно. Спасибо, что рассказал.

– Дело в том, – с видом знатока продолжал Пеллит, – и я уже давно это говорю, что парням вроде Эдди теперь нелегко будет приладиться.

– К чему приладиться?

– Ну, просто войти в штатскую колею и… как бы спустить пары.

– А по-моему, чем парням вроде Эдди спускать пары, – проговорил Герберт, глядя тому прямо в глаза, – лучше бы вам, здешней публике, вспомнить о долгах.

– То есть как это?

– Точно не знаю, – откровенно признался Герберт. – Но только мне не по вкусу эти разговоры про «беднягу Эдди». Кто бы говорил. Я видел, как Эдди уступил свое место в шлюпке, когда мы не смогли удержать предмостное укрепление и срочно сматывались под минометным и артиллерийским обстрелом. И я видел, как Эдди… ладно, не имеет значения, – и он раздраженно замолчал.

– Слушай, ну а я-то тут при чем? – недоумевал Пеллит. – Я ему ничего не сделал.

– Знаю. Но тон ты взял, на мой взгляд, неверный. Я близко знаю Эдди Моулда, а вот вас, кто в барах ошивается, – нет. Или скажем иначе – я тоже здесь чужой, как и он. Пока!

Когда Герберт увидел на той стороне площади вывеску «Короны», раздражение его разом унялось. Вон она, слава Богу. Такой же бескомпромиссный в отношениях с самим собой, как и с другими, он стал анализировать, докапываться, откуда у него взялось это радостное чувство, и обнаружил, что причина в той девушке, в Дорис Морган. Ну вот, с ума, что ли, он сошел? Мало давешней перепалки?

И тем не менее, побывав в двух-трех местах по поручениям отца, а затем перекусив в кооперативном кафе, Герберт возвратился на площадь и неторопливо, как человек, старающийся не показать своего нетерпения, вошел в бар «Корона». Сегодня здесь сидело народу больше, чем в тот раз, когда он заходил с Аланом Стритом и Эдди; но Дорис Морган не было. Герберт обругал себя дураком за то, что понадеялся ее застать, за то, что хотел этого, и вообще сдуру он сюда явился. Тем не менее он просидел в мрачности над кружкой пива довольно долго. Люди вокруг его не интересовали, разговоры они вели идиотские.

К счастью, у него еще оставались кое-какие невыполненные отцовские поручения, они заняли время до самых пяти часов. Сеанс начинался в полшестого, но в кинотеатре был буфет – он уже работал, и Герберт выпил в нем чаю, а потом затесался в толпу женщин, молодых и старых, среди которых чувствовал себя глупо и неловко. В армии он пересмотрел уйму фильмов, но в английском кино, кажется, не был тысячу лет. Однако сейчас, может быть, конечно, из-за плохого настроения, попав в английское кино, он почувствовал себя вовсе не в Англии, а в Америке. У Герберта не было предубеждения против Америки и американцев. Когда случалось соприкасаться с американскими частями, он всякий раз восхищался особыми свойствами их армии, этой странной смесью непринужденности и распоясанности с великолепной инженерной эффективностью в боевых действиях; полной концентрации на поставленной цели с бестолковым страстным желанием получать на досуге от жизни как можно больше удовольствия. Нет, янки – ничего, неплохие ребята. Но все-таки непонятно, почему, если в Лэмбери завелся наконец свой кинотеатр, этот кинотеатр должен быть таким американским.

Киножурнал, правда, был отечественный, но самый комментарий, бойкий и язвительный, уже содержал сожаление по этому поводу. А остальное все пришло из Соединенных Штатов. Сначала короткометражный документальный фильм, выдержанный в серьезных тонах, втолковывал кинозрителям в Лэмбери, каких потрясающих успехов они добились в деле защиты американского образа жизни, иначе именуемого Демократией. Потом показали короткометражный комедийный фильм про некоего затюканного дантиста, его сварливую жену, необъятную тещу и занудного шурина, выставляющий на обозрение небольшой сочный ломоть этого самого американского образа жизни. И наконец, главное блюдо – полнометражный художественный фильм, длинная, но незамысловатая история про морских пехотинцев, принимающих участие в довольно шумных сражениях непонятно где, и про их любимых девушек, которые днем работают нежными сестрами милосердия, а ночи напролет отплясывают под джаз фокстроты и джиттербаги. Когда кто-нибудь из героев приезжает на побывку домой, он – или она – долго подымается по широкой белой лестнице, идет бесконечно длинными коридорами, покуда, наконец, не оказывается в уютной светелке в добрых сто пятьдесят футов от стены до стены. Морские пехотинцы либо парятся в темных джунглях, либо ищут укрытия от назойливого тропического ливня, на досуге же стараются забыться в ночных клубах мегалитической постройки, где одна эстрада и то уже размерами с футбольное поле. А девушки, правда, иногда ставят градусники и томно взбивают подушки, но с окровавленными бинтами и подкладными суднами дела явно не имеют – потому-то и веселятся без устали и трясут аккуратными локонами крупным планом на фоне знаменитого джазбанда. Ничего похожего на войну и армейскую жизнь, какой ее знал Герберт; если же это все и задумано как дорогостоящий пустяк, не отражающий даже американского образа жизни, то непонятно, зачем было доставлять его из Голливуда через океан в Лэмбери. Согласны ли с ним зрители в зале, Герберт определить не мог: они не аплодировали и не шикали, не выражали ни одобрения, ни осуждения – просто сидели молча, смотрели, слушали. Словно не развлечься пришли, а сидят в очереди на прием к врачу. Хотя они, наверно, и не рассчитывали на развлечение, просто убивали время – как и он. Английский образ жизни. Но на кой черт ввозить такое барахло?

Был уже девятый час, когда он снова вошел в «Корону». Теперь там бурлила жизнь – пятница, вечер, у всех в карманах получка. Помещение бара походило на тесную, жаркую пещеру. Слишком дымно, людно, шумно. Герберт с трудом протолкался к стойке и должен был еще ждать, пока его обслужат. Тут-то он и увидел ее, Дорис Морган. В том же самом желтом платочке. Она была с компанией – молодые ребята и девушки, и с ними несколько людей постарше. Все друг с другом хорошо знакомы. Должно быть, работают вместе на авиационном заводе. Судя по тому, как старательно они сейчас веселились, видимо, справляли какой-то праздник. Дорис Морган не отставала от остальных – громко переговаривалась, смеялась. Видно было, что тоже успела немного выпить. Облокотившись о стойку, Герберт издалека разглядывал эту девушку и сам уже не понимал, зачем она ему понадобилась?

– Ишь растопырился мистер. Может, потеснитесь? – обратился к нему сбоку какой-то человек.

– И не подумаю, – хмуро ответил Герберт и так свирепо на него поглядел, что тот сразу переменил тон.

– Так я же ничего, мне бы вот только…

– Ладно, подходи, – сказал Герберт и отодвинулся. – В другой раз не задирайся.

Он снова посмотрел через весь зал на Дорис Морган, и на этот раз она его заметила. Было видно, как она хмурит брови, верно, гадает, где она его видела, потом лицо ее просветлело: припомнила! Она приветливо улыбнулась. Герберт кивнул ей, отпил пива и посмотрел в другую сторону. Подумаешь!

Через две минуты она уже была рядом, втиснулась в толкучку и оказалась почти прижата к нему. Вблизи глаза у нее были вовсе не такие черные, скорее карие, теплые и блестящие.

– В одиночку на этот раз? – спросила она.

– Да, – ответил Герберт. И высокомерно пояснил: – Вот зашел на минуту, горло промочить.

– Понятно, что не умыться. Пошли к нашим?

– Да нет, спасибо. Слишком большая компания.

– Ладно, дело хозяйское.

Она отвернулась к стойке и попробовала привлечь внимание барменши.

Герберт перевел дух и сказал:

– Я сегодня уже один раз сюда приходил.

– Неужели? – равнодушно отозвалась она.

Надо было во что бы то ни стало ее заинтересовать, сейчас или никогда!

– Я тебя искал. И сейчас тоже пришел поэтому.

– Прямо уж! – Но теперь она смотрела ему в глаза. – А ведь, похоже, и вправду поэтому.

– Я же сказал, – почти с раздражением подтвердил он.

– Да, но я не всему верю, что мне говорят. Если это правда, то зачем?

– А я про тебя много думал и про то, что ты тогда говорила, помнишь? – попытался он объяснить уже по-дружески.

Но у нее почему-то отзыва не встретил.

– Не помню, – сразу поскучнев, сказала она.

– Не важно, – вспыхнул он. – Возвращайся к своей компании, успеешь еще нализаться. Время есть.

– Ну и характерец у тебя! И в тот день ты точно такой же был. Придрался ко мне, глаза бешеные.

– Ты же сказала, что не помнишь.

– Тебя-то помню. Иначе разве бы я стала тебя приглашать к нашим, верно? Тебя зовут Герберт Кенфорд, ты живешь на ферме в Кроуфилде. Точно?

– А тебя – Дорис Морган, и ты работаешь на авиационном заводе, который сворачивает производство. Я сказал: «У вас настроение плохое», а ты сказала: «Когда начнете думать, имейте это в виду». Точно?

Теперь она дружески улыбнулась.

– Да. А ты спросил: «Что – это?» А я говорю: «Всё. Сами увидите». Правильно?

– Правильно, – серьезно ответил он. – Я рад, что ты помнишь.

– Так. Что же нам делать? К нашей компании ты присоединяться не хочешь…

– Мне очень жаль, но сегодня я как-то не настроен.

– Ты, наверно, удивишься, только я и сама не очень-то настроена. Но и здесь тоже толком не поговоришь. А скоро еще хуже будет.

– Знаю, – мрачно кивнул он. – Мне уже здесь порядком осточертело. Ненавижу набитые пивные.

Теперь ход за ней.

Она на минуту задумалась.

– Знаешь что? Если ты подождешь меня минут десять, мы с тобой уйдем отсюда и поговорим. Сразу я удрать не могу, моя очередь ставить выпивку. Ты подожди снаружи, я тогда смоюсь под каким-нибудь предлогом, чтобы не выслушивать разных дурацких замечаний, что, мол, убегаю с незнакомым кавалером. Хорошо?

Она энергично застучала по стойке.

Эти десять минут на темной улице так растянулись, что Герберту уже подумалось, не посмеялась ли она над ним? Но когда двери наконец распахнулись и он увидел в освещенном проеме ее, ладную и улыбающуюся, к нему, как синий воздушный шарик, пришло на минуту ощущение чистого счастья. Радостный и благодарный, он шагнул ей навстречу.

– Я знаю, получилось больше десяти минут, – призналась она, когда они двинулись по улице. – Но я уж думала, совсем не смогу уйти. Все-таки нехорошо с моей стороны. Мы столько времени работали вместе, а теперь, может быть, со многими никогда не увидимся. Куда пойдем?

– Мне все равно. Куда-нибудь, где тихо.

– Ладно. Но только вот что. Когда я сказала: «поговорим», я ничего другого не имела в виду. Лапаньем сыта по горло. У меня с этим покончено. Так что не говори потом, что тебя не предупредили.

Слова эти, только-только после прекрасного мгновенья в дверях «Короны», резанули слух. Герберт разозлился.

– А когда я сказал: «поговорим», то тоже ничего другого не имел в виду. Я вовсе не собирался тебя лапать, как ты выражаешься, и весьма сожалею, что столько парней уже воспользовались такой возможностью.

– Я этого не говорила. Я только сказала, что пока с меня довольно. И перестань беситься. Надо же, какой характер! А что там внизу?

– Канал, – сердито ответил Герберт. – Можно пройтись вдоль берега, если, конечно, ты не боишься, что я сброшу тебя в воду.

– Рискнем, – со смехом сказал она, словно они уже были старыми добрыми друзьями.

Когда в сгущающейся темноте они стали по узкому проулку спускаться к воде, она естественно и непринужденно взяла его под руку.

– Пока не забыла, ты возвращаешься последним автобусом? Я тоже. Моя остановка – перед развилкой.

Это известие его обрадовало, о чем он ей тут же и сообщил. Значит, он сможет в любом случае проводить ее до самого дома, а затем пешком доберется к себе. Надо будет только не пропустить автобус. Зато не потребуется в один час втискивать все, что ему хочется ей сказать. Это все он ей тоже растолковал.

– Ну и отлично, – кивнула она. – Только имей в виду, какая я ни глупенькая, а полночи под открытым небом меня держать нельзя. Не забудь, когда будешь разговаривать, что ты выпил одну маленькую кружку пива – это ведь все? – а я, между прочим, приняла шесть порций джина с лаймом.

– Из них четыре – лишние, – строго добавил он.

– Кончай, слышишь?

Герберт промолчал, и через минуту пальцы, лежащие у него на рукаве, снова дружелюбно сдавили ему локоть. К его собственному удивлению, у него вырвался тихий довольный смешок.

Они шли по берегу канала. Кругом стояла тишина, пахло краской, гнилой древесиной и речной водой.

– Ты ведь парень серьезный, верно?

– Верно, – ответил он. Пусть знает.

– Я сразу это поняла, еще тогда. Совсем не такой, как тот ваш приятель, красавчик с улыбкой.

– Совсем не такой. Он потрясающий парень, – добавил Герберт. – Алан Стрит. Девушки все, само собой, от него без ума.

– Только не я, – поспешно возразила она. – А вот тебя я с первого взгляда поняла, что либо возненавижу, либо ты мне понравишься. Пока еще не решила окончательно. Знаешь что? Давай тут посидим, покурим.

Они уселись на старое бревно и закурили. И Герберт начал рассказывать про себя, поначалу с запинками, но потом все увереннее и горячее. Описал ей вчерашний ужин дома.

– Какая она, эта Эдна? – перебила она его в этом месте.

– Да она вполне ничего, только не в моем вкусе.

– А кто, например, в твоем вкусе?

– Сам не знаю. Но она не в моем. Да это не важно, – нетерпеливо отмахнулся он. – Не в ней дело.

– Ну, допустим, – как будто не без сомнения согласилась она. – Рассказывай дальше.

– Понимаешь, когда я узнал, что они за меня все обдумали и решили – купили брату Артуру вторую ферму, чтобы «Четыре вяза» достались мне, – мне стало стыдно.

– И напрасно, – быстро сказала она. – Тебя ведь не спросили, что ты сам хочешь. Они просто заботились о том, чтобы вся семья была пристроена.

– Но потом, – продолжал Герберт, – когда они все разговорились, в особенности отец, у меня уже чувство было совсем другое. Выходило так, что им ни до кого нет никакого дела, лишь бы свои были в порядке.

– Уж я-то знаю! – вздохнула она.

– И это мне не понравилось. Я не был готов к такому отношению. Конечно, в армии жизнь другая, дисциплина, приказ, боевая задача, но даже и при этом, если бы мы там думали: «Провалитесь все, остался бы я цел и невредим», мы бы ничего не добились, иной бы дух был в армии. Ведь нас заверяли, что люди, которые остались дома, теперь не такие, как были…

– Некоторые не такие.

– Я естественно ожидал, что почувствую эту разницу сразу, как только вернусь. Кое-что перед самым возвращением я успел заметить, что настораживало. Но я думал, это не важно. А вчера смотрю, они все расселись за столом, такие довольные, отхватили жирный кусок, вцепились и не намерены выпускать из рук, что бы ни было с остальными людьми, – и у меня так муторно стало на сердце! Послушай, – вдруг смущенно оборвал он себя, – это, наверно, подло, что я так говорю? Они мои родные, любят меня, и вообще они хорошие люди, я не хочу, чтобы ты думала о них плохо…

Он растерянно умолк.

– Я не беру своих слов обратно – ну, насчет разговора, и чтоб ничего другого, – хоть я немножко и пьяная. Так что ты ничего такого не подумай. Но я должна тебя поцеловать. – Она наклонилась и легко чмокнула его в щеку. – Потому что ты славный. Нет, это – всё, на сегодня. Будем разговаривать дальше.

– Не знаю, как идут дела у того другого пария, про которого ты говорила, Алана Стрита, – продолжал Герберт, немного задохнувшись после этой неожиданной интерлюдии. – Я собираюсь у него спросить. Но вот про третьего нашего приятеля, с которым мы вместе вернулись, – здоровый такой, плечистый, помнишь? – пришлось кое-что услышать сегодня утром.

И он передал ей то, что узнал про Эдди Моулда.

– Я бы тебе много могла рассказать насчет этого, – грустно произнесла она. – Хватило бы на десяток непристойных романов. Насмотрелась. Безобразие, конечно, я вовсе не спорю. Но, знаешь, не так это все грязно, как представляется, – просто некоторые женщины не выдерживают, когда и год, и два – одна беспросветность, одиночество и ничего не происходит. Вашему приятелю, и всем остальным, надо постараться все простить и забыть и начать заново. Все мы слабые и сумасбродные, и столько трудностей выпало на нашу долю… Но понимаешь, – она вскочила и ткнула его в грудь маленьким сердитым кулачком, – у меня не об этом душа болит – эти вещи можно в два счета уладить, – а вот про что ты раньше говорил: что опять возвращается то, что было, вся эта жадность, эгоизм. Представляешь, как только миновала угроза и можно больше не опасаться – и сразу опять думают только о себе. Люди не переменились, не набрались ума – научились только делать бомбы все тяжелее и тяжелее и ненавидеть. А к чему это нас приведет? Дальше-то что? Ну, черт же возьми!..

– Ты что, плачешь? – изумился Герберт.

– Да, дубина ты стоеросовая! Обними меня на минутку. И помолчи. Да, я тебя предупреждала, что нельзя, но это совсем не то, и ты совсем не такой.

Они сидели в обнимку на берегу темного канала, вокруг сгущались ночные потемки, и Дорис легонько всхлипывала, а у Герберта, как сумасшедшее, колотилось сердце. Все это вышло так неожиданно, он совершенно забыл, если и знал когда-то, как странно и непредсказуемо иногда ведут себя девушки. Хорошо ему сейчас или нет, он и сам еще не понимал. Все это еще предстоит осмыслить на ясную голову.

– Который час? – вдруг спросила Дорис и отстранилась. – Пора на автобус.

На обратном пути она молчала и под руку его не взяла. Расстояние, разделявшее их, казалось Герберту огромным. Это ему не нравилось, и минуты через две или три он сам взял ее руку и просунул себе под локоть. Тогда все опять стало хорошо.

– Ты бы рассказала о себе, – отважился даже попросить он. – Я знаю, что тебя зовут Дорис Морган, что ты во время войны работала на авиационном заводе, а до этого была продавщицей и жила в Кройдоне. И еще я помню, что ты говорила о братьях, – негромко добавил он.

– Надо же, запомнил, – усмехнулась она. Но чувствовалось, что ей это было приятно.

– А как же. Но мне хотелось бы знать гораздо больше. Я все это время говорил только о себе, а ты ведь мне совсем ничего о своей жизни не рассказала.

– Да нечего и рассказывать, – отмахнулась она. И вдруг, к его удивлению и даже некоторой досаде, перескочила на Эдну: – Эта твоя Эдна небось на ферме выросла?

– Да, отчасти. Но Бог с ней, она тут ни при чем.

Еще один головокружительный перескок.

– Тебе нравится фермерствовать, Герберт?

– Работа нравится, хотя она не из легких. Я к ней привык. – Тут он замолчал.

– Ну, дальше. Рассказывай.

– Да я, понимаешь, не до конца еще все это продумал, – запинаясь, проговорил он. – С работой все нормально. Она мне по душе, другой искать не стану. Хорошее это дело, на земле хозяйничать. Приносит человеку большое удовлетворение. Ты бы поняла, если бы пожила на ферме.

– Навряд ли, – грустно возразила она. – Я бы там не смогла. Бр-р!

Герберт тоже огорчился. Действительно, они разговаривали, как представители двух разных национальностей. На минуту он представил себе ее на чуждом фоне больших заводов, сверкающих витрин, улиц, толп, кафе – Лондон, Кройдон.

– А эта Эдна, она, конечно… – начала было она.

– Ну что ты затвердила – Эдна, Эдна! Сколько раз тебе объяснять, что она ни при чем? Забудь о ней.

Она сжала ему локоть.

– Ладно тебе, бешеный. Я согласна, забудем о ней. Давай дальше про фермерство. Чем оно тебе не нравится?

– А я разве говорил, что не нравится?

– Не говорил, но было слышно. Я по тону твоему догадалась.

– Понимаешь, до армии у меня ничего такого и в мыслях не было, – с прежней вдумчивостью принялся объяснять Герберт. – Но теперь, когда вернулся, ясно ощутил. На ферме жизнь слишком обособленная, и можно докатиться до того, что будет вообще наплевать на всех других людей. Перестанешь быть частицей целого, начнешь думать только о себе, о своей семье. Очень легко до этого дойти, ведь работать приходится – дай Боже, на другое времени почти не остается, и редко общаешься с теми, кто делает другую работу, не то что в городе. Но все равно это неправильно. Так быть не должно. Больше не должно. Как ты говорила, если возвращаться назад к тому, что было, то во что мы превратимся?

Автобус уже стоял, и они, чтобы поспеть, бросились бегом. У Герберта мелькнула мысль, что они могут встретиться в автобусе с кем-нибудь из ее компании. Как она тогда поведет себя с ними? Это было для него важно, своего рода проверка. И действительно, он сразу заметил ее знакомых, шумно сгрудившихся на задних сиденьях. Они стали махать и кричать Дорис, но она только улыбнулась и кивнула и прошла туда, где было два свободных места рядом. В эту минуту он опять испытал такое же чувство огромного облегчения и чистого счастья, как тогда, когда она появилась в дверях «Короны».

В пути, среди грохота и тряски, они почти не разговаривали. У нее был усталый, измученный вид, свет, падавший сверху, бледнил ее лицо и накладывал тени в глазницы и под скулами. И вся она теперь казалась маленькой, хрупкой, драгоценной. По временам, встречаясь с ним взглядом, она улыбалась – наверно, просто для того, чтобы не прерывать общения, но эта далекая, слабая улыбка пугала его. Он и сам порядком устал, но не намерен был допустить, чтобы этим закончился вечер и она ускользнула, он боялся, что она исчезнет навсегда, скроется от него в огнях заводов, магазинов, улиц, кафе…

– Я здесь выхожу, – сказала она.

– Я с тобой.

– Тогда пошли скорее, а то кто-нибудь из наших увяжется.

Они торопливо зашагали по темному шоссе. Потом свернули на проселок. Герберт вспомнил, что здесь перед самой войной было построено несколько домиков. Шли теперь медленно, бок о бок, под широким сводом ароматной ночи. Здесь оказалось лучше всего.

Дорис была опять совсем другая, непохожая на ту задиристую, бойкую девчонку, которую он отправился искать в Лэмбери. Удивительно, до чего быстро она менялась. Но вовсе не потому, что она какая-то особенная, странная, а просто – женщины отличаются от мужчин, и он теперь, через нее, начал наконец сознавать это чрезвычайно значительное обстоятельство.

– Понимаешь, Герберт, я слишком много разговариваю, – тихим голосом призналась она, – и люблю, говорят, командовать и вообще нос задираю. Но на самом деле я никуда не гожусь. Можешь спросить хоть у той старухи барменши, она тебе про меня расскажет.