Текст книги "Трое в новых костюмах"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Джон Бойнтон Пристли
Трое в новых костюмах

1

В баре «Корона» тихо. Людно здесь только в обед. А сейчас двадцать минут до закрытия. Немолодая барменша, эвакуированная в Лэмбери из Лондона, когда летали самолеты-снаряды, и теперь озабоченная главным образом тем, как выбраться обратно, протерла стойку и смотрит через раскрытую дверь на Базарную площадь, залитую мягким светом весеннего солнца. Посетителей осталось всего четверо: пожилой мужчина с газетой, которую он сложил во много-много раз в крохотный квадратик, словно для конспирации, и неуверенно в него поглядывает; еще один пожилой мужчина, вон курит трубку, вперив глаза в стену; и две девушки за угловым столиком, в брюках и ярких платочках, смеются оживленно и довольно развязно, должно быть, с авиационного завода. Наверно, из-за того, что барменша сама с нетерпением ждет закрытия, ей чудится, будто и всё вокруг – четверо посетителей, стойка, весь бар «Корона», и Базарная площадь, и целый город Лэмбери, и даже солнечный свет, – все охвачено ожиданием. Ожиданием чего? Кто его знает. Не поймешь. Но ощущение именно такое, и настолько сильное, что надо будет рассказать подруге в пять часов за чаем. Возможно, это оттого, что конец войне. Была, была война – и кончилась. А что дальше? В том-то и дело: что дальше?

Одна из девушек, похожая на испаночку, в темно-желтом платочке и с ярко намазанными губами, встретилась с ней взглядом и подмигнула. Барменша по долгу службы заученно улыбнулась в ответ. И тут же решительно отвела глаза. Не о чем им перемигиваться. Наоборот, барменша многое в этой красотке не одобряет. Например, как она всю зиму что ни вечер появлялась в баре то с одним, то с другим, каких только с ней не было, лакала джин с лаймом и разговаривала в голос, тоже мне кинозвезда. Ну, да их уже начали понемногу рассчитывать на авиационном заводе. Эти две тоже, поди, на очереди. Теперь особенно не разгуляются. И хорошо, им только полезно. Барменша спохватилась, что рассуждает как старая, нудная брюзга, и ей стало обидно: на самом деле она ведь не такая.

На площади, тарахтя и лязгая, притормозил грузовик, а потом взвыл мотором и укатил дальше. Снова наступила глубокая, бездонная тишина. В бар просочился запах выхлопных газов. Пожилой посетитель с газетой уставился перед собой невидящими глазами, как будто раз и навсегда утратил интерес к газетам. Две девицы перестали шептаться и хихикать, у одной лицо сделалось рассеянным, у другой грустным. Барменша поставила на стойку пухлый локоть, подперла щеку и снова погрузилась в ожидание.

Внезапно все переменилось. Вошли три парня в новых костюмах. Костюмы отличались цветом: синий, серый и коричневый, но были одинаково скупо, даже убого скроены и все три – совершенно новые. Парни, на которых они были надеты – и видно, надеты только что, – друг на друга не походили: один высокий, красивый блондин, другой такого же роста, но черный и носатый, а третий коренастый, дюжий, топорный; но при всем том между ними ощущалось определенное сходство, как между людьми, которые приехали откуда-то, где были вместе и делали одно общее дело. Они принесли с собой мужской закаленный дух, и он сразу подействовал на девушек, точно тычок под ребра. Барменша тоже ощутила его влияние, но реагировала неоднозначно. Она осторожно улыбнулась.

– Что пьем? – спросил высокий красивый блондин в синем. У него был интеллигентный голос, похоже – офицер.

– А что у них есть? – поинтересовался коренастый в коричневом. Этот говорил по-местному.

– Темного пива? – предложила барменша.

– Три полпинты, – заказал брюнет в сером. У него тоже был местный выговор, но не такой грубый. Зато глаза на носатом лице, маленькие, глубоко посаженные, смотрели неприятно. Она повернулась спиной и, пока нацеживала три кружки пива, слышала, как девушки с авиационного завода разговаривают и пересмеиваются в голос, внимание привлекают. Это уж обязательно.

– Ну вот, – проговорил блондин в синем костюме, – вот мы и в Лэмбери.

– Вернулись, – это носатый.

– Точно! – поддакнул коренастый в коричневом, оглядываясь по сторонам.

Барменша поставила перед ними три пенящиеся кружки.

– Вы, ребятки, только из армии?

– Точно, – повторил коренастый в коричневом, на этот раз в ответ на ее вопрос.

Больше, даже если и было что к этому прибавить, никто ничего не сказал.

– А как поживает наш Лэмбери? – спросил блондин, посмеиваясь своими яркими голубыми глазами.

Барменша не собиралась связывать свою жизнь с Лэмбери. Она сама из Лондона и надеется туда возвратиться при первой возможности, так она им и сказала. Кому, может, в Лэмбери и нравится, но ей нет.

– А нам нравится, верно, ребята?

– И вообще, чем он плох? – чуть ли не грубо спросил носатый.

– Я и не говорю, что плох, – поспешила с ответом барменша. – А вы что, живете здесь?

– Нет. У нас ферма, под Кроуфилдом.

– А я как раз там и живу, в Кроуфилде, – прибавил коренастый, грубовато сколоченный парень в коричневом.

– Туда автобус ходит по-прежнему? Ближайший – через десять минут? – спросил носатый, который оказался фермером, хотя по виду и не скажешь.

Барменша не знала и ответила не без столичного высокомерия, что расписание местных автобусов ей не известно.

– А нам известно. Мы как раз этого автобуса ждем.

Это сказала бойкая черноглазая девица в желтом платочке, она подошла к стойке якобы для того, чтобы купить пачку сигарет, а в действительности, барменше это ясно, чтобы завязать разговор с новыми посетителями.

– Это наш автобус, – продолжала девушка, – он проходит мимо завода, где мы работаем. Остановка на той стороне площади.

И смерила всех троих по очереди довольно нахальным взглядом. Они тоже разглядывали ее во все глаза, точно моряки на дальнем тропическом берегу.

Голубоглазый парень в синем, тот, что недурен собой и, видно, у них за главного, первым нашелся и сказал:

– Большое спасибо. Мне-то самому не в ту сторону, это вот им. А вы тоже едете этим автобусом?

– Мы тоже.

Она кивнула на вторую девушку, которая сидела за столиком с самым неприступным и заносчивым видом.

– Ну вот вам и компания, Герберт и Моулд. Будете попутчиками. Разрешите вас угостить? Как раз успеете.

Он обернулся ко второй девушке, приглашая и ее, но она выпятила нижнюю губу и покачала головой.

– Ты как хочешь, Иди, а я выпью, – крикнула подруге чернявенькая. – Пожалуйста, джин с лаймом, маленькую.

И протянула им купленную пачку сигарет.

– С авиационного завода? – строго спросил носатый.

Она с вызовом встретила его взгляд.

– Да, а что? Есть возражения?

– Нет, конечно. С чего бы?

– Ну, не знаю, вы так посмотрели, как будто мне бы надо прощения попросить, что ли. Может, вы думаете, мы тут сидели, ногти маникюрили и за здорово живешь получали по двенадцать фунтов в неделю?

Тот, что в коричневом костюме, от неожиданности разинул рот. Синий костюм усмехнулся, даже, кажется, подмигнул. Но носатый в сером глядел все так же сердито, не сводя с нее маленьких глаз.

– Я так не думаю, – ответил он ей. – Не было еще времени подумать. С чего это вы взъелись?

– Ну ладно, ладно. – Тот, что в синем, улыбаясь, обвел всех приветливым взглядом, перед которым не устояла даже барменша. – Чур не задираться. Нам, может быть, скоро придется кое с кем поцапаться, но не стоит с этого начинать. Позвольте представить вам нашу компанию. Вот этот строгий гражданин, который служил капралом в Бэнфордширском пехотном полку, а теперь возвращается на отцовскую ферму, – Герберт Кенфорд. Этот, тоже из Бэнфордширского полка, – Эдди Моулд, женатый, между прочим, а, Эдди? Герберт, кстати, холост, потому-то он, должно быть, так строго с вами и разговаривал. Сам я в счет не иду – если все будет в порядке, я уеду в Суонсфорд на машине, – но так или иначе, меня зовут Алан Стрит…

– Так вы живете в Суонсфорд-Мэнор? – неожиданно спросила черненькая. – Офицер?

– Нет, сержант. Вот уж не думал, что вы знаете наше семейство.

– Я и не знаю. Просто слышала. Меня зовут Дорис Морган. А мою подругу – Иди Янг.

– Ну вот дело и сделано, – любезно заключил Стрит. – Теперь мы все знакомы.

– Фермеры, между прочим, неплохо заработали, – сказала Дорис, с вызовом глядя на Герберта Кенфорда, словно все это время между ними не прекращался безмолвный, но яростный спор. – Некоторые нагребли золотые горы. А я никаких двенадцати фунтов в неделю не получала. Только ногти до мяса ломала, и все.

– Не по адресу нападки, – откликнулся Герберт Кенфорд. – Я тут ни при чем, это вы себя же опровергаете. Не пойму, что вы на меня взъелись?

– Да-да, мы вас не понимаем, Дорис. – Стрит притворно вздохнул. – Перед вами три парня, которым ничего не нужно, только немного мира и покоя, – три вполне безобидных парня.

– И вы думаете, что можете получить вот сегодня мир и покой?

– Перестань, Дорис, – одернула ее подруга.

– Надеемся. Правда, Моулд?

– Лично я не откажусь, – буркнул Моулд, как видно, не краснобай.

Черненькая не обратила на него внимания. Она с вызовом смотрела на Кенфорда.

– Я вам скажу, почему я взъелась. Третьего дня сюда тоже зашли вот такие же парни, как вы, только что из армии, и стали невесть что из себя строить. Они-де за пару шиллингов выиграли войну, а мы все это время сидели и делали вид, будто работаем, а сами только дожидались гудка, чтобы подцепить первого попавшегося американца и с ним пуститься во все тяжкие, а за это загребали по десяти – двенадцати фунтов в неделю. Затвердили и слышать ничего не хотят. А как им втолкуешь, что нас уже рассчитывают на заводе, что мы там зарабатывали каждый грош своим трудом, что раньше я работала в магазине, а теперь его больше не существует, и что был у нас хороший дом в Кройдоне, и его тоже больше не существует.

– А у нас когда-то был хороший батальон, – сказал Стрит, и улыбка, которой он улыбнулся, уже не была ни приветливой, ни обаятельной. – Верно, Герберт?..

– Дай ей договорить, Алан. Я хочу знать, к чему она клонит и в чем ее обида.

Но она перевела взгляд на Стрита.

– Верю. Но ведь и мы, между прочим, не на луне жили. У меня было два брата…

– Понятно, – мягко сказал Стрит. – Но не надо вымещать на нас.

– А вам – на нас! Вот и все.

– Послушайте, – возразил Кенфорд с почти оскорбительным снисхождением в голосе, – мы на вас ничего не вымещаем. Никто вам слова худого не сказал. Похоже, у вас сегодня настроение плохое, вот вы на нас его и срываете. А зря.

Они смотрели друг другу в глаза, и девушка первая отвела взгляд. И даже покраснела. А потом нахмурилась и отвернулась.

– Ладно. Опять меня занесло, я понимаю. Но только… когда начнете думать, имейте это в виду.

– Что – это?

– Все. Сами увидите. Сейчас автобус подойдет, не пропустите. Пошли, Иди!

Как раз, когда она шагнула к выходу, на улице раздался скрежет старых тормозов, дверь распахнулась, и ворвался второпях крупный румяный мужчина в военном мундире. Девушки округлили глаза и проскользнули в дверь.

– Алан!

– Джералд! Мама получила мою телеграмму?

– В последнюю минуту. Я только-только поспел. Как насчет стаканчика перед дорогой?

– Если поторопитесь, – ответила барменша и поспешно налила ему двойную порцию виски.

– Это наши ребята, Джералд. Служили со мной все это время. Герберт Кенфорд. Эдди Моулд. Мой брат Джералд, до сих пор штабной майор, но нам теперь наплевать, верно?

Джералд широко улыбнулся, дружески потряс обоим руки и выразил общее и неопределенное пожелание, чтобы дома у них все оказалось в порядке.

– Нам пора на автобус, – сказал Кенфорд. – Побежали, Эдди. У нас на ферме есть телефон, Алан, если надумаешь повидаться.

– Обязательно, Герберт. И поостерегись той девушки, – посоветовал он вдогонку, – по-моему, ты ей приглянулся, хотя ума не приложу чем.

Эдди Моулд в ответ захохотал, но Герберт не отозвался. Джералд, ухмыляясь, смотрел им вслед, а потом обернулся к брату и барменше:

– Если эта черненькая в желтом платочке, то, по-моему, ему повезло. Не так-то плохо для начала, а?

– Но и не так-то хорошо, – ответила барменша, собирая стаканы. – Закрываемся, джентльмены. Время!

Они вышли, а она подошла к двери, чтобы запереть за ними, и сквозь дверное стекло, с которого уже почти облезла темно-синяя краска, видела, как они поспешно нырнули в машину, даром что майор такой грузный, не в пример своему стройному брату в новом синем костюме, и уехали. А на том краю площади как раз отходил автобус, увозивший двух парней и двух девушек. Стекло с остатками затемнения скрадывало оттенки и смазывало контуры. Как в старой кинокартине, подумалось женщине. В баре у нее за спиной уже воцарялась обычная послеполуденная одурь и скука. Женщина и сама чувствовала себя усталой, скучной. Почему-то ей даже стало грустно. Хотя это все-таки лучше, чем бросаться на людей, как некоторые. Надо поскорее возвращаться в Лондон, вот что в который раз подумалось ей. Здесь, в провинции, никогда ничего не происходит.

2

Джералд правил и говорил о машине. Он всегда любил разговаривать о машинах.

– Совсем не тянет, – жаловался он. – От этого бензина летят к черту цилиндры, не горючее, а просто жидкий навоз, ей-богу.

Алан слушал с нежностью, – он любил старину Джералда, но краем уха. А сам смотрел, как проплывают мимо милые сердцу пейзажи в нежном цвету новой весны. Снова действовали древние чары.

– Замечательные у нас края, Джералд. Ты взгляни на эти буки.

– Верно, старичок. Лучше всех. Помню, когда я только приехал из пустыни, я бродил тут, как во сне, ей-богу. Теперь-то привык, понятное дело.

Свернули на Суонсфордскую дорогу, по-прежнему больше заслуживающую название простого проселка. Она шла по долине, прихотливо извиваясь, точно красивая старинная мелодия. Пели птицы. Цвел терновник. И день стоял золотой и теплый. Точно кадры старого кинофильма, проступающие на тусклом экране, в душе у Алана, где-то в самой глубине, всплыла извечная картина английского земного рая. Он узнал ее, попытался было прогнать, не смог и задумался.

– Должно быть, из-за этого мы и не занимаемся по-настоящему проблемами градостроительства, – проговорил он вслух.

– Что, старичок? – Джералд рассмеялся. – Я уж и забыл эту твою привычку – разговаривать вроде как с самим собой. Можешь меня не посвящать, дружище. Кстати, я, кажется, не сказал тебе, что Энн с детишками живет у мамы. И Диана тоже. Все собрались в старом доме.

– А дядя Родней?

– И он, само собой. Только без марок, коллекцию продал. Отхватил, между прочим, приличный куш. Я ушам своим не поверил, когда он сказал. Кто бы думал, что люди – такие дураки? Но факт, дураков достаточно. Кому и знать, как не мне.

– А теперь что он будет коллекционировать?

– Еще не решил. По крайней мере, на вчерашний вечер. Обязательно покажись ему в этом костюме, потом передашь, что он скажет, если меня не будет. То-то он разъярится. – Джералд засмеялся. Впереди ехала деревенская телега, и ему пришлось притормозить. – Костюмчик, согласись, и вправду дрянь. Вот к чему приводит упрямство – не получил производства в офицеры и проторчал сержантом всю войну. Каково тебе пришлось в сержантах, старичок?

– Ничего, нормально. Потому что я ведь все время был в одном полку.

– Вот именно. Я тебя понимаю. А маме и девочкам, конечно, не понять. Откуда им. Теперь-то они наконец перестанут ворчать, дело прошлое. У них теперь одно на уме: где бы подыскать тебе хорошую невесту? Вчера вечером слышал, как они судили да рядили. Как тебе, нужна хорошая невеста?

– Пока что нет, спасибо. Их теперь много осталось ничьих, я думаю?

– Да-а. Уйма, – вздохнул Джералд. – Естественное дело. Жаль их, бедняжек. Тебе придется выполнить свой долг, старичок. Когда малость оглядишься, понятно.

– Как поживает Энн?

Они свернули на подъездную аллею, и Джералд, на взгляд Алана, сверх нужды сбавил скорость, словно хотел с глазу на глаз сказать брату напоследок еще кое-что.

– Энн-то в порядке. Строит планы с утра до ночи, ты же их знаешь. Я ей толкую, что еще не время. А малышня последние дни только о тебе и говорит. Ты в их глазах настоящий солдат – дядя Алан нам расскажет, как там все было, – в таком духе – и по-моему, они верно себе представляют… Вот что, старичок. Ты будь поаккуратней с Дианой.

– А что с ней?

Алан и сам понимал, но хотел услышать ответ Джералда.

– Она, правду сказать, немного нервничает, – сказал Джералд, – и понятно. Я вернулся. Теперь вот и ты вернулся. А ее парень – нет. И никогда не вернется. Ее доконало, что он так долго числился пропавшим без вести, – знаешь, столько месяцев верить, что он еще как-нибудь найдется, а потом все-таки получить известие, и не только из Министерства авиации, но еще и один парень из его экипажа, который спасся, подтвердил факт смерти. Ну, и она, понятное дело, ожесточилась немного. С мамой плоховато ладит. Ты всегда был с Дианой ближе, чем я, Алан, так что, если сможешь для нее что-нибудь сделать, ты уж постарайся, старичок. Ну, а пока – сам понимаешь, тебе не надо втолковывать, – просто будь с ней поаккуратней. Вот, худо ли бедно, мы и дома.

На старый загородный дом глазами Алана смотрели как бы два человека: один родился в нем, а теперь возвратился обратно и с нежностью узнавал каждое окошко, каждый кирпич фасада. Другой после долгого отсутствия, пройдя с боями по Северной Африке и потом по Центральной Европе, глядел на старое несимметричное строение, прижавшееся к зеленому склону холма, и вчуже дивился, отчего оно так много для него значит. Если первый зритель вернулся домой, завершив трудный военный поход, то второй стал на очередную квартиру. Сержант Стрит из Бэнфордского пехотного полка завершил передислокацию. Алан Стрит, младший сын леди Стрит и покойного сэра Вильяма, возвратился в свой родной Суонсфорд-Мэнор. От такого раздвоения немного кружилась голова. И было как-то не по себе. Пожалуй, пора взять себя в руки. Притом немедленно.

– Ты прекрасно выглядишь, дорогой, – сказала ему мать. – Вот только откуда у тебя этот ужасный костюм? Он мне напоминает кого-то, недавно у нас тут был, нелепый такой, но не помню, кто.

Зато помнила Диана:

– Насчет угля приходил. И не думай, пожалуйста, Алан, ты нисколько на него не похож. Просто он был одет примерно так же, как ты сейчас. Верно, вырядился в свой выходной костюм из госмагазина готового платья.

– Ах, вот это, оказывается, что за костюм! – оживленно подхватила мать, будто принимая участие в глупом детском разговоре.

– Именно так, – подтвердил Алан. – Костюмы, которыми брезгуют гражданские лица. Нам всем их выдали. Но это совершенно не важно, даже если бы он меня стеснял, хотя он меня нисколько не стесняет, я ведь могу теперь переодеться во что-нибудь из моих старых вещей.

– Ну, не знаю, – с сомнением произнесла леди Стрит. – По-моему, старых вещей почти не осталось. Подымешься к себе, сам посмотришь. Да, да, милый, комната твоя прежняя.

Она улыбнулась.

Мать почти совсем не постарела. В ней было заложено что-то неизменное. А вот Диана его поразила. Она утратила прежний юный вид, вся как-то высохла, поблекла. И хотя улыбалась, когда улыбались другие, и говорила приветливо, может быть, только чуточку прохладно, но в глаза не смотрела, отводила взгляд в сторону, словно ей мешала старая обида. Алан даже подумал, что уж не угораздило ли его когда-нибудь нелестно высказаться о Дереке, ее муже, – к которому он вообще-то симпатии не питал, – и она теперь не может ему этого простить? Неужели все дело в том, что он вот вернулся, а Дерек – нет?

– Эвакуированные и военные уже много месяцев как съехали, – говорила между тем мать, – но мы пока еще ничего не смогли отремонтировать, хотя Берчелл обещает внести нас в список первыми.

– Он это всем обещает, – заметила Диана.

– Пожалуйста, не перебивай, дорогая, я вовсе не собираюсь донимать Алана разговорами о Берчелле и только упомянула о нем и о несделанном ремонте, чтобы Алан понял, что у нас далеко еще не все в порядке и мы не отвечаем за это свинство…

– Что ты, мама, все замечательно! – заверил ее Алан и поглядел вокруг радостным взглядом. Они все еще стояли в длинном холле, дневной свет под низким потолком загустел почти до сумерек, только алели цветы в вазах, отсвечивала бронза и зеркально блестело полированное дерево. Все – такое знакомое Алану с детства и в то же время удивительное для сержанта Стрита, вернувшегося на последнюю побывку с войны.

– Парадной гостиной мы по-прежнему не пользуемся, – сказала мать. – К чаю накроют в старой детской. И очень скоро. Диана, проводи Алана наверх.

На лестничной площадке из-за старого резного дубового гардероба (все так же похожего на испанский галеон времен Великой Армады) вдруг, точно тролль в юбке, выступила миссис Хейк. Как непривычно было возвышаться над нею, сверху вниз заглядывая в старушечье морщинистое лицо. Да ведь ей лет семьдесят, если не больше! Побегала вокруг них на своем веку.

– Ну-ну, вот денек, за который я могу возблагодарить Господа! – произнесла миссис Хейк, обитательница уютной, средневековой вселенной. – Больше на войну не поедете, мистер Алан?

– Больше постараюсь ни ногой.

Какая она старенькая, усохшая, ей бы давно на покой пора. Хотя она, наверно, просто помрет, если расстанется с их семьей, после того как прожила при них всю жизнь. Надо поговорить с Дианой, она это понимает.

Миссис Хейк тоже захотела проводить Алана в его комнату и вообще приняла его, как школяра, приехавшего домой на каникулы.

– Все ваши сокровища на месте, мистер Алан, – гордо объявила она. – И пожалуйста, больше не разбрасывайте их, как бывало, по всей комнате, ведь я теперь обхожусь, почитай, совсем без подмоги, не то что прежде. Спросите хоть у мисс Дианы. А где ваши армейские пожитки?

– В казарме оставил.

– Оно и к лучшему. Как вспомню эти сапожищи, от них всегда грохот и пыль столбом. Ну, да вы небось хотите как всегда посекретничать вдвоем, – заключила она и вышла из комнаты.

Алан сел на кровать, а Диана устроилась в низком плетеном креслице, так они, бывало, располагались всякий раз, когда Алан приезжал домой. Он разжег трубку, выпустил в сторону сестры струю дыма и выжидательно посмотрел на нее сквозь дымовую завесу. Пока они молчали, время успело отбежать для них назад и все стало так, как было когда-то. Но вот Диана сжала губы, – казалось, она болезненным усилием заставила себя вернуться в настоящее, – и вздернула тонкие темные брови.

– Да, относительно ванной комнаты, – объявила она ему, словно гостю. – У нас на троих будет «Старое Чудище», на дядю Роднея, тебя и меня. Мама, разумеется, пользуется своей. А новую присвоил себе Джералд с семейством. Энн не вылезает из ванной все утро, а весь вечер купает детей. Просто возмутительно.

– Бог с ней, с Энн. И потом, я же всю жизнь пользовался «Старым Чудищем».

Так называлась у них древняя просторная ванная комната, где трубы старчески сипели, а высокая большая ванна походила на гроб исполина, пока наполнится – зуб на зуб не попадает.

– Да, но ты забываешь дядю Роднея. Он сидит часами.

– А где он, кстати?

– У себя в комнате, заводит граммофон, – ответила Диана без тени улыбки.

– Так он, значит, теперь занимается граммофоном?

– Да, новое увлечение. Прочел где-то, что какие-то музыкальные композиции – это, в сущности, плач по гибнущей цивилизации, – Эрнст Ньюмен, что ли, это сказал, – и теперь крутит их с утра до вечера. Нет, правда-правда!

Алан рассмеялся.

– Да ладно, Ди! Ну что тут такого? Смех один. Добрый старый Родней…

Но Диана покачала головой.

– Вот поживешь тут неделю-другую, сам увидишь, какой это смех, – раздраженно сказала она. – У меня дядя Родней вот где сидит! И мама тоже.

Но Алан уклонился от такого разговора. Еще не время. Он осмотрелся вокруг себя и заметил на стене две большие групповые фотографии.

– Наша школьная крикетная команда, – сказал он, больше самому себе, чем Диане. – Странно, я ведь никогда особенно не рвался в школьную сборную.

И не нужна мне была эта фотография, я вовсе не из тех, кто стал бы сознательно прикалывать такие групповые портреты к себе на стенку. И однако же, вот поди ж ты. Висят! Похоже, Ди, что мы живем большую часть жизни автоматически, машинально, вроде роботов. Тебе не кажется?

Она немного подумала, прежде чем ответить.

– Пожалуй. Мужчины в большей мере, чем женщины. Например, Джералд.

– Почему же? А Энн?

– Нет, Энн живет не автоматически, она, конечно, страшный человек, но не робот, нет. Начать с того, что она все время строит планы.

Это – другое дело, это уже больше походило на прежнюю Диану. Алан поддержал ее:

– Да, но планы могут быть машинальные, автоматические, вроде условных рефлексов. По-моему, старина Джералд все-таки лучше, он пусть изредка, но способен сказать или сделать что-то неожиданное.

А она не способна. Была, по крайней мере.

– И теперь не способна. По совести сказать, она гораздо бесчувственнее, чем бедняга Джералд, такие женщины феноменально бесчувственны. Она меня просто бесит. Не желает понять… ну, вот про меня и Дерека… что я переживаю. Очевидно, она не представляет себе, что людей могут связывать особые отношения.

Ее послушать, так, если потеряешь мужа, надо отправиться в модный магазин, купить новые туалеты, сменить, может быть, прическу ну и завести нового.

Только и всего. Прямо она этого, конечно, не высказывает, но подоплека всех ее разговоров именно такая, ей-богу. В сущности, она ничем не лучше этих гулящих горожанок, которые развлекались с американцами или с итальянскими пленными, пока их мужья были на войне. Но конечно, у Энн это все чин чином, рассудительно. Закон биологии. Одного не стало – заведи другого. Животноводство какое-то. Я то злюсь на нее, но мне просто гадко. Ей-богу, надо же так!

Тут ей следовало бы рассмеяться – и Алан этого ждал, – но она не рассмеялась, а сидела и сердито смотрела в окно. Он не знал, что ей сказать. И чуть-чуть подался вперед.

– Да-да, – сразу сказала она, – пора идти чай пить. Мама страшно не любит, когда опаздывают к столу. Она стала очень придирчива к мелочам.

– Может, не понимает, что это мелочи? – шутливо предположил Алан.

– Вот именно, не понимает. Нет, правда, она так держится за распорядок, ты себе не представляешь. Любое нарушение – и жалоб не оберешься, может даже накричать. Мы с ней за последнее время раза два всерьез поскандалили, хотя, видит Бог, я старалась не доводить до этого. Ну, пошли же, Алан, не обращай внимания.

Хотя к чаю действительно было накрыто в старой, довольно обшарпанной детской – Алан никогда бы не подумал, что она может оказаться в таком состоянии, – но леди Стрит и здесь царственно восседала во главе стола и священнодействовала, как исстари, с фамильным серебром, спиртовкой и всеми причиндалами. И пусть ее окружали только трое ее детей и невестка, все равно она приняла изысканный, любезный вид, будто облачилась в дорогой туалет, и даже одаряла по временам сотрапезников искусственными светскими улыбками.

– Ваш дядя Родней к столу не спустится, – сообщила она. – Ты еще не виделся с ним, Алан? Ну, ничего, заглянешь после чая. Он, ты знаешь, чай не пьет, только виски с содовой, правда, виски раздобыть не всегда удается, хотя его виноторговец в Лондоне и делает, что может. Увидишь, Алан, он ничуть не изменился.

– Но теперь его увлечение – граммофон, как я слыхал? Это, бесспорно, что-то новое. Я вообще не знал, что он любит музыку.

– Что ты, милый, он всегда был меломаном, на свой лад, конечно.

Тут Джералд и Энн обменялись улыбкой, и она получилась у них совершенно одинаковой, хотя между обветренной скуластой физиономией Джералда и красивым личиком его супруги, казалось бы, не было ни малейшего сходства. Встретившись глазами с Аланом, Джералд подмигнул и ему.

– Он из-за музыки даже поцапался со священником.

– Это верно, мой друг, хотя в чем там у них было дело, я так толком и не знаю.

– А как он сейчас поживает, священник? – поинтересовался Алан.

– Из ума выжил, – поспешила с ответом Энн.

– Нет, дорогая, это не совсем так, – возразила леди Стрит. – У мистера Толгарта есть чудачества, определенно есть, и немалые. Ведь он, ты знаешь, Алан, в самом начале войны потерял жену, от которой, по-видимому, во всем зависел, и естественно ему ее ужасно недостает, он без нее просто одичал. Никто за ним толком не смотрит – в доме у него грязь и беспорядок, хотя там никто не бывает и можно только догадываться, и сам мистер Толгарт неухожен и странно ведет себя.

– От него пахнет, – сказала Диана. – Правда-правда, мама.

– К сожалению, это так, мой друг. Он очень немолод и всегда отличался странностями. Он совершенно перестал заботиться о своем приходе, никого не посещает и вообще по нескольку дней не показывается из дому. Верит, что должны произойти какие-то ужасные бедствия в духе «Книги Откровений», а по-моему, все это очень несерьезно, всякие там звери с рогами и прочие глупости. Я езжу в Кроуфилд, когда удается выкроить немного бензина. Хотя там приходится встречаться с Саутхемами.

– Вот тебе и раз! А Саутхемы чем провинились? – поинтересовался Алан.

– Умоляю, не надо опять про Саутхемов! – попросила Диана.

– Конечно, дорогая, и я бы рада, но ведь Алану интересно, что у нас здесь происходит. Правда, тебе полковник Саутхем, кажется, никогда не нравился?

– Да, не особенно, – кивнул Алан. За все эти годы он и думать забыл о старике Саутхеме, но теперь вдруг наглядно представил себе его квадратное кожистое лицо, кровавые маленькие глазки, вспомнил своеобразный хрипловатый холодный голос. – По-моему, он – старичок с садистскими наклонностями. Погодите, Морис ведь убит, я не ошибаюсь?

– Не затевай перекличку, дружище, – пробормотал Джералд.

– Да, бедняжку Мориса убили, – нежно и печально отозвалась леди Стрит. – Так жаль его, он всегда был мне симпатичен, в отличие от его отца и в отличие от Бетти, она, представь, взяла и вышла за какого-то флотского офицера, он, бедный, сейчас на Ближнем Востоке, а она, говорят, ведет себя так, словно его вообще не существует.

– На той неделе у Ролинсона она была просто пьяна, – бодро и уверенно вставила Энн. – Если, конечно, не притворялась.

– Бетти всегда была большая притворщица, – сказал Алан. Ему нашлось бы что вспомнить про бесподобную Бетти Саутхем, которая была шалой и несказанно прелестной в те времена, когда прельщать и изводить Алана для нее не составляло труда. Что ж, теперь это дело прошлое.

– Полковник Саутхем добился, что его избрали председателем Объединенного мемориального военного фонда, – снова заговорила леди Стрит.

– Мама, пожалуйста! Ты опять? – прервала ее Диана.

Леди Стрит бросила на дочь один взгляд, выражавший враждебность, и сразу же заменила его на другой, исполненный снисходительного сочувствия. Диана прочла и то и это и опустила голову над чашкой. Мать со значением посмотрела на Джералда, а потом произнесла, обращаясь к Алану: