Текст книги "Всяко третье размышление"

Автор книги: Джон Барт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

2006-го, когда Т. С. Джорджо разнес вышеописанным образом в щепу милый дом Ньюитт/Тоддов (улица Устричной Бухточки, 1014), а вместе с ним и большую часть

«Бухты Цапель». Потеря, о которой больно вспоминать и теперь и от которой наши супруги – при их-то возрасте – вряд ли когда-нибудь смогут оправиться полностью, хотя (благодаря главным образом домоправительнице Манди) они все же управились…

Ну, и где же тут твой прославленный и великий роман, Nedwardio mio? Ладно-ладно: нам нетрудно вообразить тебя в твоей вечной, распротак ее, Весенней Поре, показывающим нам дулю в кармане. Однако, так же как стенописец Диего Ривера, сказавший: «Что вижу, то и пишу», твой бывший сотоварищ по музе – быть может, менее склонный к авантюрам, но потому и проживший дольше – пишет то, что стекает с пера его «монблана», а другого ему не дано.

29 октября 2008-го, во вторую годовщину вышеупомянутого торнадирования, М., теперешний его сотоварищ по музе, высказалась так:

– То-то и оно, что не дано. Треть с хвостиком так называемого Второго Листопада – или как ты его обозначил – уже миновала, нет? И со дня твоего рождения целый месяц прошел. Уже и первые заморозки были, и листья пожелтели, и Америка вот-вот выберет первого в ее истории президента-афроамериканца, да поможет ему Зевес. Сдается мне, очередное твое Видение с прописной «В» сильно запаздывает – номер четыре, верно? Или я сбилась со счета?

Если оно состоится, то будет четвертым. Госпожа Т. со счета не сбилась, а вот супруг ее, утративший по прошествии лучших лет его жизни большую часть волос и отнюдь не малую – либидо, – а также общую живость, остроту ума и… он забыл, что еще, – явственным образом теряет и свое, назовем его так, Видионерство. От лобовой контузии, приведшей к «Первому Листопадному» Видению № 1, он давно уж оправился, одни лишь стигматы остались. Видение № 2 более или менее совпало с Весенним Равноденствием, а Видение № 3, каким бы оно ни было, явившееся ему через полных два месяца после Летнего Солнцеворота, вполне могло (кто знает?) оказаться последним.

И почти к изумлению своему: Как бы то ни было, а пропади ты пропадом, Нед Проспер!

– вот что пишет он в среду 5 ноября, наутро после исторического избрания Барака Обамы, которое Тодд/Ньюитты и друзья их отпраздновали перед большим телеэкраном, в доме одного из коллег, стоявшем посреди реконструированного стратфордского Бриджтауна. Как получилось, что ты никогда не показывал своему старейшему/лучшему другу твоего растреклятого «Всяко третьего размышленья», не делился с ним так, как он делился с тобой, показывая свой первый роман, главу за главой, черновик за черновиком, как мы делились и показывали друг другу все, черт дери, остальное, начиная с сочиненного нами в пятом классе сомнительного стишка

«с-ее-лифчика-кнопки-поотлетали» и кончая нашими подростковыми пиписьками и постподростковыми приключениями? Что было в нем, пропади он пропадом, столь уж особенного, почему ты держал его в таком растреклятом секрете? Может, ты с Первого Шага понял: это никчемный кусок дерьма – и не смог смириться с тем, что дружок твой станет вскоре таким писателем, каким хотел стать ты? Или послушай: может, твой роскошный магнум опус и не существовал никогда на свете! Еще того хлеще, но ведь по Зрелом, мать его, Размышлении так оно, похоже, и есть, а? Великий Американский Роман, начинающийся с бессмертного заклинания/проклятия «Как бы то ни было, а пропади ты пропадом, Нед Проспер!», утраченная дырка от задницы, друг, которого Джордж Ирвинг Ньюитт любил почти до биматьтвоюсексуальности! И нате вам, он-то, на хер, и говорит теперь – а вернее сказать, ты говоришь в этом твоем распроёбаном «Третьем Размышленье», которое по Перезрелом Размышлении может – а какого, в самом-то деле, дьявола – начаться с «ПРЕСКРИПТУМА: ДЖОРДЖ ИРВИНГ НЬЮИТТ ПРОЧИЩАЕТ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЕ ГОРЛО» и продолжаться вот до этого поганого

незавершенного, распротак его, «предложения»… Почему ты вдруг взял да и помер, мой старый приятель, и кому ты, в жопу, нужен полвека спустя, кроме – ну, это само собой – все еще отчаянно скребущего перыышком Дж. И. Ньюитта, и Манди, да благословят ее Небеса, надеюсь, поймет меня: Она – это все, что я получил вместо детей и внуков, славы и состояния – да ладно, хрен с ним, с состоянием, по крайней мере, вместо неразрушенного дома и молодой летней поры или хотя бы средне-осенней силы, а не почти-зимования под конец ноября, пошли они все подальше: у нас, Тодд/Ньюиттов//Ньюитт/Тоддов, есть мы плюс наше раздельно-совместное бумагомарательство и (арендованная) крыша над нашими седо – или редковолосыми головами, мы остаемся еще «прямоходящими и принимающими пищу», большое, мать твою, спасибо, Зевес или кто там еще, плюс пишущими – и, как знать, может быть даже заканчивающими! – богопротивное «Всяко третье размышленье. Роман в пяти временах года» Неда Распротак Его Проспера, и вот тебе, получи (не будь я Джорджем): КОНЕЦ!

И тут-то он (не будь он Джорджем) получил, как сообразил/понадеялся/пожелал/решил и объявил сначала себе, а затем – за послеполуденной пиццей (пеперони с грибами) в

«Боззелли», между двумя семинарами Манди, – своей супруге:

        Видение/греза/глюк/все что угодно № 4:

        Великий американский распротак его роман

Хмуря лоб, посыпая свою половину пиццы орегано и жгучим перцем, она, спутница его жизни, прочитала распечатанные им полторы страницы, произнесла: «Не-а» – и впилась зубами в первый клинышек лакомого блюда.

– Что значит «не-а»? Этот текст просто-напросто выстрелился нынче утром из моего пера! Я в жизни не испытывал такого облегчения!

– Даже в Канкуне, когда нас обоих прошибла динамитная диарея? Серьезно, Джи: я понимаю, что, махнув рукой на дерьмовое Всяко-Третье, ты мог испытать облегчение высшего порядка – опорожнение, испражнение, все что угодно…

– Ты не могла бы сменить терминологию?

Впрочем, он сразу понял: Манди, как обычно, права.

– Ну прости: омовение души, годится? Но Видение тут ни при чем. Ладно: ты изготовился к бою; сбросил балласт…

– Подтер задницу? Спустил в туалете воду?

– Начал с чистой страницы, милый; заплатит по светам. Теперь осталось пополнить перо чернилами и страницу перевернуть… – Свободной от пиццы левой рукой Манди бросила распечатку текстом вниз на далеко не чистую пластиковую столешницу, выставив напоказ его девственно-белую задницу, простите Дж. за сей образ. – Вдохни поглубже. Выдохни. Расслабься, и, с дозволения Музы, ты получишь не просто еще одну галлюцинацию, но самое что ни на есть вдохновение, которое и родит долгожданный Meisterstuck Джорджа Ирвинга Ньюитта: венец его карьеры! Извини, что была так строга, любовь моя. На что ты смотришь?

И вправду, пока он обдумывал ее действительно строгий отзыв, взгляд его не отрывался от Белой Голой… verso[Оборотная сторона страницы (лат.).] , сказали бы мы: не такой уж, на самом-то деле, и девственной, указал он теперь Идущей-Как-Всегда-Прямо-К-Цели Манди, но замаранной или как-то иначе по меченной пятнами томатного соуса, которым испачкали стол предыдущие сидельцы их кабинки. Метафора, быть может применимая даже к самому оригинальному и новаторскому автору? И то сказать, удалось ли хоть какому-то барду начать с чистой страницы?

– Мысль, достойная поэтическом воплощения, – радостно согласилась его жена, воздев большой палец свободной от пиццы руки и пристукнув под столом ногу мужа носком туфельки, как делала обычно, если ему удавалось сказать что-то умное. – Вернусь на работу, попробую. А ты посмотри, не удастся ли превратить эту мазню – под чем она разумела, похоже, не перепачканную пиццей verso, но испещренную проклятиями recto[Лицевая сторона страницы (лат.).] его утренних трудов – в новейший шедевр Дж. И. Ньюитта.

А вот это уже смахивает, сообщила Манди, когда они вышли из пиццерии на улицу и холодный северо-западный ветер принудил их поднять воротники, на карикатурную переделку Эзрой Паундом «Sumer is icumen in, / Lhude sing cuccu», Автор Неизвестен. Дж. Ее помнит? «Winter is icumen in, / Lhude sing Goddamm…»[Зима пришла, / Пой «проклятье», кукушка.]

– «Raineth drop and staineth slop, – процитировал Рассказчик, указывая со вздохом и пожатием плеч на замаранный манускрипт. – And how the wind doth ramm! Sing: Goddamm!»[Хлыщет дождь, и все в грязи, / И как же лупит ветер. / Пой: Проклятье] Паунд так и пишет – Goddamm вместо Goddamn[God-damn – проклятие (goddamn – чертов, проклятый); god-dam – будь я проклят! Слова goddamm не существует.] ; попробую-ка и я, когда буду пересматривать написанное сегодня.

Прощаясь у их стоявших бок о бок машин (ее «хонды-сивик», его «тойоты-королла», обе помнили по две Олимпиады) перед тем, как разъехаться в разные стороны: она к

«Дому Шекспира», что был когда-то Его домом, он – сделать несколько пустяковых дел перед послеполуденной разминкой в спортзале колледжа, каждый сжимает правую руку в кулак и по-товарищески пристукивает им по кулаку другого (другой): стиль Обамы. А затем:

– Забудь о пересмотрах, – советует Аманда. – Пришла пора предвидений. Бери свой goddamm и двигайся дальше.

Да, наверное. Ладно. Может быть? Там видно будет.

        Надвременной постскриптум:

«Последние вещи»

        Хм?

Ну хорошо.

21 декабря 2008 года: конец осени и начало зимы в Стратфорде/Бриджтауне. То же самое можно сказать и об умученной напастями глобальной экономике, и о претерпевшем множество изменений опусе, над которым сейчас «работает» Джордж Ирвинг Ньюитт, и о времени жизни, которое еще осталось у него, повинного в появлении этого опуса на свет. В кампусе, в окружающем его старом городе и на окружающих таковой сельских просторах вся столь ярко сверкавшая листва кленов, берез и иных листопадных деревьев давно опала и лишь на дубах уцелело по нескольку цепких дармоедов из тех, что будут изо всех сил держаться за них до самой весны, напоминая (по сообщению Манди) давнюю метафору Роберта Фроста: через силу входящий в гавань потрепанный бурей корабль с изодранными в клочья парусами («Он знал, что где-то в „Стихотворениях Роберта Фроста“ этот образ присутствует, – вспоминает она, видевшая поэта еще в аспирантские годы, когда тот незадолго до смерти посетил ее университет, – но где именно, вспомнить так и не смог»). Собственно говоря, несколько зимних бурь успели уже пронестись от Сиэтла до Новой Англии Фроста, но лишь

немногие из них запорхнули к нам, в округ Эйвон, где все те же Никогда-Не-Думай-О-Смерти (или все-таки А-Может-Мы-Уже-Померли?) «уцелевшие» липнут к изможденным голым сучьям, напоминая Рассказчику о нескольких пока что не

«сброшенных» листках «Всяка третьего размышленья»: изначально эти слова были названием утраченного романа его утраченного друга, затем начатых Дж., но вскоре брошенных воспоминаний об авторе такового, затем («по Зрелом Размышлении») столь же бесплодных усилий Дж. перевообразить и воссоздать сам этот роман и наконец – воистину наконец, по Перезрелом Размышлении! – э-э… чего? Какого-то собственного Meisterstuck’a Рассказчика? Прощального, быть может, но тем не менее полного свежести, оригинальности, вдохновения и энергии творения Престарелого-Однако-Все-Еще-Бодрого Автора Дж. И. Ньюитта? Или же просто последков его хилой попытки рявкнуть последнее «ура»?

Возможный автор этого повторяет: Там видно будет.

В десять оставшихся календарных дней так и продолжающий падать ИДД будет болтаться в близких окрестностях 8К. Многое множество тружеников лишится работы в ходе худшего с детской поры ДжИНа экономического спада, угрожающего – в пору его Второго Детства – стать Великой депрессией II. «Большая Тройка» автопроизводителей США попросит у федерального правительства выдать ей тридцать четыре миллиона долларов, без которых она нипочем не выпутается из беды. Выяснится, что Бернард Мэдофф создал колоссальную финансовую пирамиду, позволившую ему выкачать из своих клиентов-инвесторов примерно половину названной суммы. Сокращение спроса ненадолго снизит в стране цену на рядовой бензин – с октябрьских четырех с хвостиком долларов за галлон до двух без хвостика. А Израиль, доведенный до отчаяния все учащающимися хамасовскими ракетными обстрелами из сектора Газа, предпримет массированную контратаку – танки, бомбежки и тяжелые потери среди гражданского населения.

С Новым годом!

Мы, Тодд/Ньюитты, должным образом приветствуем его – не в полночь последнего дня года, поскольку имеем привычку спать ложиться пораньше, но примерно в десять пятнадцать, распив полбутылки калифорнийского брюта, – подняв тост и за приближающийся финальный сезон, метафорически говоря, жизни Дж., хотя (предположительно) ни в коем разе не финальный календарный сезон таковой, поскольку пребывает он в добром здравии (если не считать все учащающиеся «провалы в памяти») и до Второго Детства ему еще не рукой подать, так же как время солнцеворота, о котором мы тут толкуем, несколько отстоит от вышеподнятого новогоднего тоста. Его мы тоже приветствовали, по обыкновению нашему, двумя бокалами шипучки, выпитыми на закате субботы 21/12: первой половиной бутылки (не совсем еще выдохшейся, как и ее употребители), затем закупоренной и возвращенной в холодильник, где она и простояла до конца декабря. И опять-таки по обыкновению нашему, мы поразмыслили, как то подобает в случаях столь значительных, и пришли к заключению: «Нам повезло» – и то сказать: сидим себе бок о бок на кушетке в нашем съемном жилище (владельцы

его пока что не приняли, как сообщили они из южной Флориды, решения о продаже, но определенно склоняются к ней, даром что нынешняя конъюнктура рынка недвижимости выгодна для покупателя гораздо больше, чем для продавца), в одной руке у каждого бокал с шампанским, другая сжимает руку спутника (спутницы) жизни, – мы не только живы и материально благополучны, несмотря на ущерб, нанесенный нам торнадо, но за спиной у каждого чертовски удачная, в конце-то концов, карьера и прекрасная супружеская жизнь.

– Сдается мне, – замечает Манди, – что о последней твой Дорогой Читатель уже слышал. И возможно, не раз?

– Что же, тогда за Него/Нее, пусть и Ей/Ему выпадет такая же участь! А вдобавок – за твою попрыгучую поэзию и мою ползучую прозу: долгих им лет трепыхания?

Им еще повезет, полагает его подруга, если в век айподов, «Блэкберри» и цифровых плоскоэкранных телевизоров с высоким разрешением они вообще попадут в печать:

– Так же, как нам повезло иметь крышу над головами, твою пенсию, мое жалованье плюс Социальное Обеспечение, буквальное и фигуральное.

– Плюс сына в Сент-Луисе и дочь в Детройте, – рискует поддеть ее супруг, – или в Денвере? И внуков в Ванкувере и Венесуэле!

Супруга со стоном отбирает у него ладонь:

– Не начинай все сначала, Джи. Мы же договорились больше не обсуждать эту чушь.

– Верно: прости-прости-прости и прости, что я повторяю «прости»!

Но какого хрена, Читатель? Раз уж он приотворил эту запретную дверь и впустил в нее студеный Декабрь, почему бы не признаться и Манди, и Дорогому Кто– Ты-Ни-Есть, что и сам «Нед Проспер» – утраченный друг и дырка от задницы, проведший Дж. И. Ньюитта по отрочеству и юному возмужанию, как гид Вергилий провел Данте по первым двум подразделениям Потусторонности, – тоже был всего лишь выдумкой Рассказчика?..

– Как?!

…Что, разумеется, друзья детства и прочего имеются у всякого – и череда их сопроводила меня от Бриджтаунской начальной до Стратфордской средней и Тайдуотерского УШа (то же относится и к обычным инициирующим «познавательным экспериментам» детства, отрочества и юности); однако никто из них не был для меня столь же важен – единолично, последовательно и уникально, – сколь «Нед Проспер» для «Дж. И. Ньюитта». Ах, если 6 у последнего и вправду был такой друг – причем до сих пор!

К удивлению и облегчению Дж., жена его, вместо того чтобы вылить свое шампанское ему на голову и позвонить по 911, всего лишь округляет глаза, глубоко вздыхает и саркастически осведомляется:

– Так что же, за наш menage a trois?[Жизнь втроем (фр.).]

Но затем добавляет:

– Нет, спасибо, дружок, – и ты наверняка дурачишь меня, уверяя, что он, и его

«Третье размышленье», и все остальное были сплошными выдумками, подобными Сыну в Скенектеди и Дочери в Дулуте, и если так, то довольно уже!

Он снова берет ее за руку. Улыбается. Покачивает головой:

– Нет-нет. Иногда мне наполовину хочется, чтобы они такими и были, чтобы я мог придумать «Времена года» с нуля. Но мы никогда не узнаем наверное, был ли роман Неда обманом. Что сам он – обман – это моя тупоумная, импульсивная, Бог-весть-откуда-взявшаяся выдумка. Этот парень существовал во плоти и крови.

Покачивая головой:

– Это ты сейчас так говоришь. А после инаугурации нашего Новоизбранного Президента объявишь, наверное, что он – это ты: что именно ты уплыл от берега Мексики в море, дезертировал из армии, назвался Джорджем Ирвингом Ньюиттом и жил с тех пор долго и счастливо.

– Слушай, а вот это мне нравится!

– Я иногда гадаю: кто же ты такой, Джи?..

Ну и ладно: я тоже.

Еще один глубокий вдох-выдох.

– Но все равно люблю тебя.

И я тебя.

Наконец:

– Так, хорошо, а мы-то кто – тоже выдумки, такие же, как сочиняемые тобой истории и мной стихи? Плоды чьего-то полоумного воображения?

Он пожимает плечами: этого нам знать не дано. Но на наш, по крайности, взгляд, мы офигенно реальны, любовь моя, и впереди у нас, до того как всё – включая и долгую зиму, которая ждет, похоже, Новоизбранного Президента, – примет дурной оборот, есть еще несколько глав, стихотворений и времен года…

– Ну так напиши же новый роман Дж. И. Ньюитта – пока железо еще горячо, – рекомендует Аманда Тодд, – или, по крайности, тепловато?

Она постукивает себя по виску, затем наставляет палец более или менее в сторону Джи:

– Для начала сказать, о том, что перечень Последних Вещей твоего может-быть-выдуманного дружка включал в себя и Последние Слова, ну и о том, как ты пытался извлечь их оттуда, а?

Бокалы пусты, но бутылка еще наполовину полна, а мы и вправду разошлись (на следующее утро) по нашим раздельным-но-равноправным кабинетам – где Рассказчик, снова поблагодарив свою Музу Муз, провел некоторое число приятных декабрьских часов, вспоминая и воссоздавая многие из элементов Недова Перечня Последних Вещей, которые он распределил теперь по последовательным категориям. Одна содержала, для начала сказать, Последние Вещи Юности, из коих некоторые здесь уже упоминались и отдавали, как правило, горчинкой печали, но не сожалений, отмечая собой переход к некой предположительно большей/лучшей вещи или стадии: Последний Год или День Учебы в (Чем Угодно)! Последняя Ученая Степень! Последний День Девственности! Отрочества! Неженатости или Незамужества! Для сравнения: Последние Вещи Недовой Взрослости, какими он знал их или придумал, обходились уже без восклицательных знаков: Последний День в определенном жилище, на работе или в городе – скажем, перед тем, как перебраться в некое новое и предположительно лучшее Следующее, ну, например, заменить свой милый старый автомобиль другим, более шикарным.

Последний Год или День третьего десятка лет, затем четвертого, пятого, шестого… А следом, Последние, если до них удастся дожить, Вещи позднего возраста с их более осенним привкусом: последняя работа, на которую приходится таскаться каждый день; последний день на работе; последняя зарплата перед выходом на пенсию. Последняя новая машина. Последняя квартира перед «переселением» в дом престарелых, произведенным, к примеру, матушкой Манди с помощью дочери. («А кто поможет нам? – в скобках задумывается Дж. – Дочь из Дубровника? Сын из Сиама?») Как отметил однажды Нед, есть вещи, которые стареющий человек мыслит как Возможно Последние – такие, скажем, как Последняя-По-Всем-Вероятиям Поездка в какую-то любимую европейскую страну либо в дальний край собственной, в Аляску или на Гавайи – в противоположность Первым-И-Предположительно-Последним-Посещениям ну, скажем, Бора-Бора, Тасмании или Антарктики, до которых Н. за усеченные сроки его жизни так и не добрался, да и Дж., пересматривающий этот перечень, тоже, хотя, как знать, он и Манди могут еще… И напротив, существует немало вещей, которые не воспринимаются

как Последние, но в дальнейшем такими и оказываются: Последний-Теннисный-Матч или Спуск-На-Горных-Лыжах, после которых повреждение плеча или колена заставляет тебя отказаться от этих столь любимых тобой видов спорта; Последний Секс перед тем, как ты исчерпаешься, так сказать, вследствие несостоятельности и/или безразличия. Последняя Встреча с Кем-Бы-То-Ни-Было перед Его/Ее безвременной кончиной. Последний «Нормальный» День – сам по себе он ничем от других не отличается, но в ретроспективе представляется полным блаженства, поскольку на следующий после него ты прошел рутинный врачебный осмотр, обнаруживший у тебя неоперабельный рак поджелудочной железы…

И Последний Пропади Он Пропадом Перечень последних Пропади Они Пропадом Вещей, идет? Потому как по Перезрелом Размышлении кому он, на хер, нужен, этот разбор полетов, чтоб не сказать полетный разъёб?

Ну что же: на самом-то деле, когда-то давным-давно Старпер-Писака Джордж Ирвинг Ньюитт поимел вышеупомянутый Полетный Разъёб (или, возможно, это его самого поимели) в туалете тогда еще нового треххвостого, четырехмоторного

«локхида-констеллейшн», где-то над Канзасом, а может, Небраской (во время его первого и единственного рекламного турне, посвященного первому и единственному из опубликованных им романов) – при активном участии Не Суть Важно Кого: он был тогда уже разведен и еще не женат и на удивление (собственное) неплохо, если учесть все обстоятельства, справился и с ПР, и с Первым Романом в-ту-пору-еще-не-СППа.

Но это совсем другая история, объявляет ДжИН в первое утро нового года своему монблановому Meisterstuck'у, ибо понимает, что, хоть всяко Третье Размышленье его должно отныне посвящаться могиле, для того чтобы покончить с этим опусом – или прикончить его, это уж как получится, – потребны еще и Первое, и Второе. А может – какого черта? – об этом роман и написать? В ну, скажем, пяти «временах года»? Имеющий предметом своим…

Ладно, там видно будет.

– Сделай это, – соглашается Аманда Тодд (не вслух, дабы не прервать Его размышлений, как, очевидно, прервала она Свои, но, по существу, соглашается, приотворив дверь Его кабинета ровно настолько, чтобы помахать супругу на прощание пальчиком, как делает обычно, откладывая сочинение стихов на потом и покидая Свой кабинет, дабы отправиться по каким-то делам) и присовокупляет к этому безмолвному

«пока» тихое чмок, означающее у Манди: «скоро вернусь»…

        После словия:

пять постскриптумных сценариев

1. Теперь слышишь?

        Алло?

Описав вчерне и более или менее отредактировав последнее его Все-что-угодно и, по обычаю их дома, вручив манускрипт своей миссис на предмет вынесения ею – во благовременьи – критического суждения, бывавшего порою суровым, но всегда попадавшего в самую точку, Автор/Рассказчик ДжИН позволяет себе вполне заслуженную им передышку, способную, как он надеется, освежить его, еще даже легче, чем он, утомляющуюся музу, и решает того ради притронуться хотя бы и с краешку к любимым его литературным краеугольным камням, – он часто делает это, завершая одно произведение и еще не взявшись за другое, в надежде на то, что обновление ориентации по этим долговечным путеводным звездам обновит и его вдохновение. Помогает в этом смысле и исполнение кое-каких пустяковых домашних и кабинетных дел.

Есть там кто-нибудь?

В виде первого мероприятия по части перепритрагивания к краеугольным камням он мог пролистывать, к примеру, «Сатирикон», сочиненный в I столетии нашей эры шаловливым и бойким Петронием Арбитром, – и для того, чтобы напомнить себе, как развлекались распутные римляне, когда не были заняты захватами известного им мира, и чтобы еще раз раскланяться с прародителем (знали они его или нет) всех последующих сочинителей комико-сатирической прозы, начиная с Сервантеса, Дидро, Стерна, Свифта и кончая (он именно это и разумеет – кончая) Джорджем Ирвингом Ньюиттом. Руководствуясь тем же духом, он снимает с полки, мечтательно взвешивает на руке и, не открыв, почтительно возвращает обратно многажды-но-давно-уже пролистанный том

«Улисса» Джеймса Джойса, снабженный, когда он проходил на первом курсе Тайдуотерского УШа «Современную Лит-ру», закладками, указующими соответствие каждой части этой книги Гомеровой «Одиссее». «Телемах», «Нестор», «Протей»,

«Калипсо», «Лотофаги» и проч.: то было крещение ДжИНа, произведенное посредством полного окунания в Высокий Модернизм, – деяние, каковое собственное его поколение литераторов воспроизвести затруднилось. А следом он стягивал с полки, возвращал на место, стягивал снова и почти против воли своей перечитывал один из двух томов полной «Тысячи и одной ночи» (найденных, как и прочие краеугольные камни, среди остатков его и Манди библиотеки под обломками их сокрушенного торнадо дома в

«Бухте Цапель»), и на сей раз

Спецэффекты – ковры-самолеты; заклинания; джинны, исполняющие, вылезая из найденных на берегу бутылок, любое желание, – произвели на него впечатление менее сильное, нежели подробные описания украшенных самоцветами дворцовых ворот, уродливых рож, товаров, кои продают на базарах коварные купцы. Одним словом, текстура – никогда не бывшая сильной стороной Писаки Ньюитта. И как всегда, его неимоверно очаровывало искусство, с которым Шахерезада вкладывала одну в другую взаимосвязанные истории, дабы сохранить свою жизнь и избавить царя от убийственного, губительного для его царства женоненавистничества, – точно так же и ДжИН упаковывал в скобки и тире череду придаточных предложений, словно пытаясь отсрочить завершение главного и начало другого. В случае Ш. руководящим принципом было: Позабавь его или умри! В случае Дж…

Не спрашивайте.

Ну а сможет ли сие ритуальное перепритрагивание перевдохновить или переободрить трогателя – вскрытие покажет.

Как трогательно.

Что касается Мероприятия Второго, а именно исполнения кое-каких пустяковых домашних и кабинетных дел, Автор/Рассказчик пусть и не совершенно безграмотен в смысле техническом, но определенно является Человеком Пожилым, справившимся за десятилетия, которые отделяют Великую депрессию 1930-х от нынешнего глобального экономического спада (2009-й и далее), с переходом от механических пишущих машинок к электрическим, затем к череде не столь грохотливых, все более быстрых и мудреных настольных компьютеров (которые использовались в его и Манди хозяйстве лишь для ввода и редактирования текстов, электронной переписки, коротких прогулок по интернету и сооружения простеньких электронных таблиц, но никогда для видеоигр, просмотра фильмов, скачивания музыки, чтения новостей, «блогинга» и тому подобного). Дж. считает, что в его возрасте и при его уровне развития ему можно простить стенания по поводу необходимости обменять также престарелый и, возможно, поврежденный торнадо – во всяком случае, уже почивший, «старый» «Аррlе iMac» (и купленный-то всего девять лет назад) – на новый, ультрасовременный, плоскоэкранный

аналог, и это в первый год президентства Обамы, когда пенсионер-преподаватель, живущий на Восточном берегу штата Мэриленд в малоэтажном, скромном, но свободном от каких ни на есть обременений кооперативном доме, может считать себя счастливцем в сравнении с тридцати с чем-то летним безработным, старающимся найти деньги на оплату ипотеки и получаемого его детьми образования. Он и Манди, считает Дж., пусть и стиснув зубы, но помогли экономике, заменив новой моделью не только его

«старый» компьютер, но и «старый» сотовый телефон (несколько недель назад слетевший, по-видимому, с его поясного ремня, когда он и миссис Миссис – в настоящее время работающая в ее скромном домашнем кабинетике, через коридор от кабинета мужа, – разъезжали на велосипедах по Стратфорду и не далекому отсюда парку, что раскинулся по берегам Матаханнока). Остается лишь надеяться, что даже слишком Старый для айподов, МРЗ, «Блэкберри», палмпилотов (и прочих высокотехнологичных прибамбасов, которые ко времени, когда вы прочли этот списочек, уже сменили только что названные) Пердун рано или поздно освоит и два этих новых приобретения, как смог он освоить (но ни в коей мере не овладеть всеми их возможностями) предшественников оных. Однако сейчас он просто одуревает от их звонков и гудочков: какое множество «приложений» и каждое – со своим набором опций и установок! К тому же два этих гиперприбамбаса взаимосвязаны (во всяком случае, взаимосвязуемы, как усвоил он, читая соответственные «Руководства пользователя») – в отличие от их предшественников. Почему, спрашивается, твой компьютер должен жаждать соития с

твоим же мобильным телефоном, и наоборот? О.: потому что в наши дни последний – это уже не просто телефон, каким был его предшественник и каким является по-счастью-пока-остающийся-с-нами «старый» телефон Манди, он способен еще и фотографировать (и компьютер, да поможет нам Зевес, тоже), посылать текстовые сообщения и вообще обладает полудюжиной – а то и полутора дюжинами – других изощренных (или извращенных) способностей, компьютер же, глядишь, да и пожелает, а то и возжаждет «доступа» к его «файлам», или наоборот, – то есть если Дж. когда-нибудь поймет, к чему может он эти приложения приложить.

Кто-нибудь, помогите ему выбраться отсюда!

Да ты не волнуйся: доживешь до восьмидесяти и выберешься, долго ждать не придется. А между тем с постоянно меняющей пропорции смесью презрительного раздражения, любопытства, озлобления, зачарованности и разочарования, он – в утренние часы, официально зарезервированные для работы с музой и выполнения иных кабинетных дел,

– ковыряется в этих замысловатых новых игрушках. И как раз в ходе возни/исследования/апробации/неудач с их кровосмесительными взаимосочетаниями – выясняя, к примеру, с помощью «Гугла» разницу во времени между Мэрилендом и Марокко[Единственное до сей поры прикосновение Тодд/Ньюиттов к исламу, о коем язвительно напомнило ему недавнее повторное общение с «Ночами» Шахерезады: врезавшаяся в память поездка в Танжер (1930-е). – Прим. ДжИНа.] и оставаясь при этом подключенным к сотовому телефону через некое беспроводное средство связи, о котором он ничего пока в руководствах не прочитал, – Дж. и слышит впервые ее голос:

Алло.

Голос женщины, судя по звучанию, не молодой и не старой: серьезный, но приятный голос зрелой женщины, доносящийся откуда-то из пространства между компьютером (который стоит на столе у стены кабинета, в той его части, каковую Дж. именует