Текст книги "Всяко третье размышление"

Автор книги: Джон Барт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

времени Дж. отделяет от его пятилетнего первого брака десяток лет: Марша Грин благополучно вышла замуж и, как он слышал, производит на свет детей в Мичигане, Миннесоте, не то Монтане (избавленный от ежемесячной необходимости посылать ей по почте алиментные чеки, бывший муж Марши знает только, что название нового ее места жительства, как и название самого первого, да и имя ее, начинается на «М»). Тридцативосьмилетнего Джорджа недавно возвели в ранг полного профессора Отделения английской литературы и писательского мастерства, чем он обязан своему послужному списку и скромным-но-недурным публикациям. В годы, последовавшие за Маршей и Маршихоупом, у него состоялась пара полусерьезных романов (в маленьком Стратфорде возможностей завести интрижку меньше, чем в университетах штата – Тайдуотере и Маршихоупе – с их более многолюдными преподавательскими составами, штатами сотрудников и окрестным населением), каковые, однако ж, – подобно многоступенчатым ракетам НАСА, которые стартуют успешно, однако затем последние ступени их не срабатывают или еще почему-то не справляются с выводом полезного груза на

орбиту, – кончались после одного-двух семестров пшиком. Смирившись, по крайней мере, на сексуальном фронте, с этим состоянием активной стерильности или стерильной активности, Дж. более или менее сжился и с мыслью о холостячестве, сколь ни скучал он по тому любовному товариществу, коим наслаждался, пока не скис его брак.

Затем наступил – нет, еще не 1968-й, – наступило лето 1966-го, когда Английское отделение СтратКолла, которому потребовался новый преподаватель Писательского Мастерства, взял на место доцента двадцатичетырехлетнюю Аманду Тодд: степень магистра искусств на писательских семинарах университета Джонса Хопкинса, в котором она и сама вела семинары для аспирантов – и настолько успешно, что, остепенившись, проработала там ассистентом еще год, напечатав с полдюжины стихотворений в солидных ежеквартальных изданиях, – начитанная, сметливая и красивая, она почти мгновенно полюбилась и студентам, и коллегам. Затем, в 1967-м, в конце октября этого года, двое – и только двое – стратфордских преподавателей, Джордж Ньюитт и Аманда Тодд, присоединились к пятидесяти тысячам других участников той направлявшейся от Чесапика к Вашингтону массовой демонстрации протеста против Войны во Вьетнаме, что вдохновила Нормана Мейлера на создание «Армии ночи». Они уже были к тому времени и близкими друзьями, и восхищавшимися друг дружкой коллегами, с уважением относившимися и к их разнородным музам, и к общим для них

университетским обязанностям; двенадцать лет разницы и двухступенчатое различие в ученых званиях представлялись им, по мере того как они, семестр за семестром, узнавали друг дружку поближе, все менее важными. До осени 1967-го ничего по-настоящему «романтического» между ними не происходило: ленчи a deux, время от времени – поход в кино, на концерт или в студенческий театр; совместные разминки в университетском спортзале; игра в теннис – друг против дружки или в составе смешанных пар, преподавательских либо студенческих; байдарочные прогулки по Матаханноку, начинавшиеся от университетского лодочного причала, – во всем этом присутствовал, разумеется, несмотря на их взаимную сдержанность, и оттенок флирта: он как бы не видел упомянутых различий, она как бы не понимала, что за ней ухаживают. Однако прилив адреналина, испытанный обоими во время того октябрьского марша к Капитолию и Пентагону, – кружки семафорных «пацификов», скандирование многотысячной толпы («Эй, эй, Эл-Би-Джей, убей сегодня побольше детей!») и плакаты хиппи, призывавшие Америку «ЛЮБИТЬСЯ, А НЕ ВОЕВАТЬ!» – все это протолкнуло их за

определенный порог, которого оба, впрочем, и не заметили. Уже на возвратном пути, добравшись в «фольксвагене»-«жуке» Дж. – вместе с караваном принадлежавших студентам Стратфорда машин – до границы округа Колумбия, где к ним присоединилась усталая компания менее организованны демонстрантов, профессор Ньюитт неожиданно для себя объявил всем им, что по дороге он и профессор Тодд, возможно, отстанут от них, чтобы поужинать.

– Правильно, ребята! – поддержал их один из студентов – и, понимающе подмигнув, добавил популярную мантру Тимоти Лири: – «Врубись, настройся, отпади!»

Час спустя, когда они угощались крабовыми котлетами и шардоне в ресторане, стоявшем на мэрилендском Восточном берегу рядышком с Мостом Через Залив, молодая Манди с притворным недоумением спросила:

– О чем он, собственно, говорил? Чем мы, по их мнению, собирались заняться?

– Любиться, а не воевать? – не то предположил, не то предложил Дж. и поднял бокал.

Дзынь.

– Я готова, – призналась М. – Была готова весь последний семестр и только гадала, когда ты наконец сам предложишь. У тебя или у меня, босс?

На что Джордж Ирвинг Ньюитт ответил:

– Зачем же так долго ждать? Вон, за дорогой, стоит мотель: как закончим здесь, давай пойдем туда.

– По мне, так можно и раньше, – ответила Аманда Тодд и подняла было руку, чтобы подозвать официанта и попросить счет, однако по настоянию Дж. согласилась доесть оставшееся и выпить по праздничному бокалу шампанского, дабы отметить оным Следующую Стадию их отношений; более того, настояла на том, что они поровну оплатят и обед, и мотель – или один из них первое, а другой второе – и в дальнейшем будут поступать так со всеми их общими тратами. – Согласен?

Согласен. И когда было допито вино, они, ощущая некоторую неловкость оттого, что вселяются в мотель, не имея никакого, если не считать сумочки Манди и кейса Джорджа, багажа – ни пижам, ни туалетных принадлежностей, ни даже смены нижнего белья, которая весьма пригодилась бы им после утомительного дневного перехода, – торопливо разоблачились (помогая друг дружке), отвернули верхний край постельного покрывала и повалились на кровать, даже не помывшись; а приняв вместе посткоитальный душ, повалились снова; и проделали это в ту ночь трижды, лишь немного помедлив перед первым пенильным проникновением, дабы обсудить то несчастливое обстоятельство, что ни мужского, ни женского контрацептива у них с собой не случилось.

– Коитус интерруптус?[Coitus interruptus (лат.) – прерванный половой акт.] – предложила освещаемая ночной лампой доцент Аманда Тодд, раздвигая перед ним в Миссионерской Позиции прелестные ноги. – Сойдет?

– Сойдет, – согласился Полный Профессор Ньюитт – и спустя недолгое время предложение это выполнил. Впрочем, когда они вернулись после душа в постель, и обнялись, и снова ощутили прилив возбуждения:

– Тебе следует знать, – уведомил он ее, – что с твоим новым товарищем по играм ни в прерывании, ни в презервативах никакой нужды нет.

– Потому что тебе хочется поскорее обрюхатить меня? – поинтересовалась его партнерша. – Этот карьерный ход заслуживает предварительного обсуждения, ты не находишь?

– Хотеть-то я хочу… Но дело в том…

– Позволь, я сама догадаюсь. Дело в том, что ты и твой покойный дружок Нед, – о котором он уже рассказывал ей, и не раз, – еще в Стратфордской средней школе добровольно подверглись билатеральной вазэктомии, поскольку опасались заделать по ребеночку каждой из ваших одноклассниц, правильно? Или, может быть, это ты подвергся ей, и всего лишь на прошлой неделе, дабы обезопасить наше с тобой будущее от брака поневоле? Какая предусмотрительность!

И к немалому удивлению ее нового любовника, его новая любовница склонилась над ним, сжала ладонями его мошонку, и поцеловала снова уже набухавший эякулятор (оба названных органа скрыла завеса ее каштановых волос, которые она отпускала тогда до большей, чем в последовавшие годы, длины), и проворковала:

– Бедненькие, срезанные нерасцветшими сперматозайчики… – И, подняв к нему лицо: – Вот так мы на этот раз и поступим, хорошо? Наполним ее до краев.

– Манди… – Он сжал ладонями щеки уже оседлавшей его любовницы. – Не было никакой вазэктомии. Да она мне, похоже, и не нужна. Прости.

И, приподняв за подбородок лицо Аманды, увидел ее повлажневшие глаза и подумал: во что я, если можно так выразиться, вкапался?

– Моя писанина – единственное, что я способен произвести на свет. Если ты хочешь детей, тебе придется подыскать другого самца.

Она отбросила волосы назад. Посмотрела ему в глаза. Сжала губы. Потом кивнула, вытерла краешком простыни слезы и улыбнулась – все это при свете вышеупомянутого ночника, и все под аккомпанемент ласк и новых объятий.

– Совет принят и обдуман, Джи, – тихо сказала она. – Пока же, если твое перо – это второй твой пенис[Дж. уже успел показать ей высока им ценимый черный с золотом

«монблан», которым он годы и годы писал черновые варианты всех своих сочинений] , оба они, по крайней мере, Meisterstucken[Исполнены мастерски (нем,).] . И потому окуни свое перо в мой колодезь, а что у нас из этого выйдет – дело наших раздельных муз. Наполни ее до краев, хорошо?

Что и было проделано. И то (счастливо совпавшее с изобретением ею нового прозвища Дж.), чему они тогда в первый раз предавались вместе, было не «любовью», противопоставленной «войне», но Любовью с прописной «Л», отличной от простого, хоть и упоительного, полового сношения: благословением (далее все буквы прописные), которому предстояло пребыть с ними – становясь даже более глубоким и острым, пусть и не столь частым и атлетичным, – во все сорок лет, прошедших с той осени до близящейся, пока перо Дж. выводит этот абзац. И пусть некоторые из буквальных времен года не согласуются с некоторыми из фигуральных, а некоторые местоимения в третьем лице сплавляются с таковыми же в первом – что с того? Вслед за «весенней порой» пришедшегося на тот октябрь Его-Ее-нашего соединения наступило долгое лето их любви – после бурного учебного года, отмеченного столкновениями города и колледжа, стратфордской мэрии плюс полиции, с одной стороны, и группы протестующих против войны студентов, устроивших в «доме Шекспира» штаб, который управлял их гневными демонстрациями и в городе, и в самом кампусе и который

преподавателям и администрации СтратКолла удалось утихомирить лишь с немалым трудом (местные подразделения Национальной гвардии уже готовы были взяться за оружие, по горло сытые беспорядками горожане подстрекали их, пусть и тщетно, к насильственному подавлению буянов-хиппи, – каковое привело в 1970-м к убийствам в Кенте и Джексоне). Когда же День Вручения Дипломов наконец очистил, ко всеобщему облегчению, университетский городок от студентов, наша парочка сочеталась узами брака – на скромной гражданской церемонии, состоявшейся в родном городе Манди (западный Мэриленд), присутствовали родители жениха и невесты и около полудюжины друзей и коллег. Они позволили себе ознаменовать медовый месяц коротким, но роскошным, по их меркам, турне, охватившим Джойсову триаду «Триест/Цюрих/Париж», увенчали его посещением того самого мотеля на 50-й автомагистрали, в котором впервые поимели друг дружку, а затем приступили к обустройству снятого ими неподалеку от кампуса старого дощатого бунгало, к новой для них семейной жизни.

1968-й: В данном конкретном виде она продлилась по крайней мере до 1975-го, объяв и вызванную Уотергейтским скандалом отставку Ричарда Никсона, и капитуляцию Южного Вьетнама перед Северным, и вывод военных частей США из этой изнуренной войной страны. К тому времени Вудстокский фестиваль стал символом другой разновидности лета любви; американские астронавты высадились на Луну, а еще не опозоренный президент Никсон совершил исторические дипломатические визиты в Пекин и Москву. Сенат одобрил Поправку о равных правах, запретившую дискриминацию по половому признаку[Отклоненную, увы, в 1982-м (напоминает Редактор Тодд Рассказчику Ньюитту) после десяти лет возни с ее ратификацией Штатами. – Прим. ДжИНа.] , а Верховный суд вынес решение по делу «Роу против Уэйда», отменившее запреты аборта в первые два триместра беременности. Индекс Доу-Джонса впервые за всю его историю превысил

1000-ю отметку; призыв на военную службу закончился, а конгресс принял (преодолев вето Никсона) Закон о военных полномочиях, урезавший право президента начинать военные действия за рубежом без его, конгресса, согласия. Страна, как и их коллеги и университетские городки, по преимуществу поуспокоилась; Элвис Пресли умер, а Лето Ньюитт/Тоддов летело себе дальше. Они научились вместе вести домашнее хозяйство, приладились к привычкам и обыкновениям, симпатиям и антипатиям друг дружки, к обстоятельствам их прежних жизней (сексуальных и иных). Располагавшие двумя недурными преподавательскими зарплатами, не обремененные детьми (об этом мы еще поговорим подробнее), они смогли купить и подновить дом, который снимали, и обратить его запасные спальни в домашние кабинеты. Дж. добавил к прежним своим хобби огородничество, А. – цветоводство. Каждый год они посвящали три его времени преподаванию литературы, писательским семинарам и заседаниям разного рода университетских комитетов; а долгую летнюю, говоря буквалистски, пору отпусков – путешествиям по США и заграницам. А в добавление ко всему вышеперечисленному Джордж

Ирвинг Ньюитт каждодневно по нескольку часов кряду «монбланил» черновые наброски своих произведений, редактировал их и переписывал начисто на громоздкой серой механической пишущей машинке «Ройал», между тем как Аманда Тодд, опережавшая его в технологическом отношении на полтора поколения, писала стихи прямо на ее миловидной «IBM Selectric»[Электрическая пишущая машинка с шариковой головкой.] ,

– пока не явились на свет настольные компьютеры и текст-процессоры. И тогда уж она, подобно опередившей Адама Еве, вкусила «Эппла» раньше, чем ее супруг, и к середине 1980-х оснастила кабинеты обоих новейшими моделями «Макинтошей» (впрочем, Дж. так и сохранил обычай писать черновые наброски от руки).

В двенадцатый год их союза – в 1980-м, если быть точным, когда ей исполнилось столько же лет, сколько было во время свадьбы ее жениху, – издательство университета Джонса Хопкинса опубликовало первую и до сей поры единственную книгу Аманды: маленький томик стихов, который принес ей повышение по службе – из доцентов, коим она проработала к тому времени с полдюжины лет, в полные профессора. Давно уж законченный второй роман ее мужа, впустую побродив по крупным нью-йоркским издательским домам – в некоторых он получал порою умеренные похвалы,

– принят ни одним так и не был: та же участь ожидала его и во все уменьшавшихся в числе независимых издательствах, куда роман отправляли вечно сменявшие один другого юные помощники проявлявшего к нему еще даже меньший интерес литературного агента автора. Впрочем, он продолжал публиковать, от случая к случаю, рассказы в том или ином литературном ежеквартальнике и сумел без всякой охоты, но примириться с сочинительством ради сочинительства и с тем, что его читательская аудитория состоит, по существу, из двух человек. Как он и предсказывал или предупреждал, произведения супругов стали единственным, что они смогли произвести на свет. Правда, он не предвидел того, что «родители» этих сочинений окажутся без малого единственными их читателями: положение, к которому предположительный писатель прилаживается с меньшей, возможно, легкостью, чем поэт конца XX века.

– Поверь, – говорила ему жена, – ты к этому привыкнешь.

Ибо, по ее убеждению, которое Дж. считал неоспоримым, в век видео и интернета число потребителей литературы становится исчезающе малым.

– Это не значит, разумеется, что… – обычно добавляла она, оставляя предложение незаконченным.

И супруги, отнюдь не закрывавшие глаза на то, что среди их современников все же имеется несколько человек, которые не только получают серьезные литературные премии, но и умудряются в редких случаях ненадолго протискиваться в списки бестселлеров, пожимали плечами и чокались винными бокалами – или чем-нибудь еще.

К тому же, согласились они друг с дружкой, у них, пусть и бездетных, имеются все же отпрыски иной разновидности: участники семинаров, проводившихся ими в «Доме Шекспира», – молодые люди эти были если и не учениками их в полном смысле этого слова (да и кому они нужны, ученики?), то уж, во всяком случае, пылко восприимчивыми воспитанниками двух самых, быть может, популярных преподавателей их Отделения.

– Довольно и этого, – заверила Манди мужа, когда оба прибирались в доме после одной из тех вечеринок, которые они устраивали в конце каждого семестра для своих протеже.

Может, и так. И тем не менее Джордж Ирвинг Ньюитт все же ощущал себя (цитата приводится с его позволения) «ёбаным банкротом» в том, что касается и Музы его, и супруги: ни в коем смысле не бессильным на обоих фронтах, но бесплодным, поскольку и слова, что стекали с его пера, и пенильные его истечения оказывались, достигая соответственных мест их назначения, равно «мертвыми по прибытии». Так что же, усыновление? Удочерение? Супруги давно уже кратко обсудили эту возможность и согласились, что такого рода затея – в целом похвальная, как, скажем, и занятия литературной критикой, – не для них.

– Как ты насчет искусственного осеменения или оплодотворения in vitro?[В пробирке (лат.).] – нерешительно поинтересовался Дж. в начале восьмидесятых, когда в прессе замелькали заголовки, посвященные «детям из пробирки». – Топить в унитазе столько крепеньких яйцеклеток…

На это жена его ответила, что: а) у них нет ни малейшей уверенности в том, что ее ежемесячные овуляции дают результаты более жизнетворные, чем производимые им два-три раза в неделю эякуляции; и б) даже будь это так, она не желает, чтобы в ее укромную пробирку или личную чашечку Петри попал чей-либо еще, а не мужнин наполнитель, нет уж, большое спасибо.

– Какого хера, Джи: мы с тобой даже домашних животных не завели!

Тоже верно. И так уж случилось, что после климакса, который постиг Манди в конце восьмидесятых, тема отпрысков Тодд/Ньюиттов оказалась с удобством исчерпанной, как и их сколько-нибудь серьезные надежды на большой успех по части поэзии-и-прозы или ожидания оного. В следующее десятилетие («Осень» их жизней – и вот этой ее летописи), когда многие их коллеги и соседи по Стратфорду начали навещать своих взрослых детей и юных внуков или принимать таковых у себя, наша чета, испытывая легкую зависть, притворялась, будто и она делает это, упоминая в разговорах «нашу дочь в Далласе» или «нашего сына в Сент-Луисе» – а то и «живущего в Буффало брата» Аманды, «живущую в Сиэтле сестру» Джорджа и столь же аллитеративных детей этой несуществующей родни: «племянника из Плезантона» и «племянницу из Палермо». Однако отдавать дана их глубоко прочувствованному общему призванию, бывшему чем-то большим, нежели хобби, хоть и меньшим, чем отмеченная успехами профессия, – они не перестали, как не прервали и сексуальной связи: и то и другое доставляло им немалое взаимное наслаждение и в летнюю пору их жизней, и после оной.

Время года, которое близится ныне к концу – и буквальному, и фигуральному. Приписанный к нему календарный сентябрь первым делом порадовал нас ураганом

«Густав», снова затопившим Новый Орлеан, все еще оправляющийся от сокрушительного удара, который за три года до этого нанесла ему «Катрина». Президент Буш и вице-президент Чейни, изрядно раскритикованные за невнимание к последней, отменили их намеченные загодя появления на происходившем в Миннеаполисе/Сент-Поле национальном съезде Республиканской партии, и правильно сделали, поскольку распространившаяся на всю страну непопулярность обоих большой пользы выдвигаемому этой партией кандидату в президенты – сенатору Джону Маккейну – не принесла бы. Пять дней спустя объявился тропический смерч «Ханна», нанесший нам, обитателям Восточного побережья, лишь минимальный ущерб, однако его преемник, обрушившийся на побережье Мексиканского залива ураган «Айк», сильно потрепал Галвестон, учинил наводнение в Хьюстоне и оставил, направляясь к Великим озерам, без электричества миллионы людей…

Вот так оно все и обстоит – вернее, обстояло 14/09/2008: в канун явления полной, предварявшей осеннее равноденствие луны; «воспоминания» ДжИНа о Неде Проспере пребывают в том же виде, какой имели, когда он надумал (полное время года тому назад) написать их; а так называемое «Видение № 3: 1968» оказалось не Видением bona fide[Настоящее, честное (лат.).] , подобным двум его предшественникам, но всего лишь кратким пересказом обстоятельств супружеского «лета» Дж. и Манди. Каковой он также мог – чего еще, к черту, ждать? – завершить: к маю 1988-го, то есть к двадцатилетней годовщине их свадьбы, эта лишенная детей и сестер-братьев чета пришла практически лишенной и родителей тоже, ибо уже увидела раздельные смерти и воссоединение на Эйвонском окружном кладбище доживших до глубокой старости отца и матери Дж., кремацию (в западном Мэриленде) скончавшегося от сердечного приступа отца Аманды и помещение ее матери в дом престарелых, позволившее дочери с несколько большей легкостью управлять финансовыми делами старушки и отслеживать обстоятельства последних, считаных дней ее жизни. Через пару лет, в конце

1989/90 учебного года мужская составляющая названной четы согласилась, хоть и со смешанными чувствами, занять пост директора Программы Писательского Мастерства, осуществляемой СтратКолловским «Домом Шекспира», – программы, в рамках которой Дж. преподавал вот уже три десятилетия: смешанность чувств объяснялась тем, что, хоть он и порадовался незначительной прибавке жалованья, в коей, впрочем, не нуждался, его огорчало посягательство на время, отдаваемое им сочинительству, да и коллегам своим он давно уже дал понять, что административная работа ему никакого удовольствия не доставляет – чувствуя, однако ж (правильно, как выяснилось в дальнейшем), что справился бы с ней лучше, нежели прежний, ушедший теперь на покой бесцветный директор программы. Приступить к исполнению новых обязанностей ему предстояло с начала следующего осеннего семестра, в котором назначенцу исполнилось бы также 60 лет. Что означало и означает поныне…

– Счастливое завершение долгого Лета нашей жизни, а? – сформулировала девятнадцать лет спустя Манди. – И ее соразмерное перетекание в сладкую и сочную Осень? За нее.

Мы снова чокаемся тем, чего, как мог бы заключить впавший в добросовестное заблуждение Читатель, из рук никогда не выпускаем, – винными бокалами, – хотя на самом-то деле выпиваем мы лишь по одному таковому (или, в жаркие дни, по стаканчику джина с тоником и со льдом) при наступлении вечера, иногда по второму, но уже только вина, пока вместе готовим ужин, и по третьему, пока его поедаем: да и вино-то пьем все больше столовое, за вычетом особых случаев вроде восхождения над Матаханноком предравноденственной луны – в теплую сентябрьскую ночь последнего года губительного для страны президентства, – которые просто-напросто требуют шампанского.

– За осень этого года и нашу осень, – соглашается ее супруг, избегая, как и она, зловещего слова листопад.

– И за твою мемуарную музу? – предлагает с улыбкой его супруга. – Да пробудится она наконец и покончит с делом?

– Э-э, видишь ли, Ман… – Временами Дж. называет ее и так. – Не знаю: по зрелом размышлении вся эта затея…

И mirabile dictu[Странно сказать (лат.).] , как только он произносит «по зрелом размышлении», на него – пригвожденного к месту, глядящего, воздев руку с бокалом шампанского, на луну, – накатывает несомненное откровение/ощущение, нисколько одномоментностью его не ослабленное: самое настоящее

        Видение/греза/глюк/все что угодно № 3

        По зрелом размышлении

Поначалу только эти слова, словно набранные полужирными малыми прописными, но за ними следует воспоминание о том, как Нед Проспер привычно провозглашал (большой палец левой руки поднят вверх, указательный выставлен вперед, Рассказчик уже упоминал об этой фигуре в посвященных его покойному другу мемуарных заметках и набросках): «По зрелом размышлении…»

– Давай не будем прыгать с моста, а лучше пойдем обрызгаем Рутти и ее подружек.

– Давай не будем добавлять «Горячий детектив» к бойскаутской макулатуре, а прикарманим его – вдруг пригодится.

Еt cetera, эти зрелые мысли отменяли все им предшествовавшее…

        Тронув колено мужа:

– Все в порядке? – спросила Манди.

Дж. открыл глаза, только тут и поняв, что зажмурил их, выпустил из груди воздух и тряхнул, словно пробуждаясь, головой:

– Да-да. Но знаешь что?

– Я вся внимание.

– По зрелом размышлении пошли они к дьяволу, эти мемуары: я литератворец, а не летописака. Забудь про рассказ о Неде Проспере – я напишу рассказ самого Неда Проспера: роман, который он так и не закончил, а я так и не прочитал! Мы идем к тебе, Осень!

И как будто по его условному знаку, не летняя «lhude cuccu», но первые в этом году перелетные канадские казарки, поднимавшиеся от низовьев реки, закричали, точно услышав приветствие Дж., – поначалу негромко, а там и какофонично: длинный V-образный караван их проплыл, пересекая лик полной луны, чтобы опуститься на воду в ближайших бухточках и речушках. Супруги как зачарованные следили за ними.

А после, вздохнув:

– Мы привели к тебе, Осень, – поправила Дж. терпеливая, давняя спутница его жизни.

– Мне, сколько я помню, шестьдесят пять, а тебе через неделю стукнет семьдесят восемь! Ты уж займись, любовь моя, твоим Зрелым Размышлением, и удачи тебе.

5

Второй листопад?

Первый листопад II?

Этот листопад?

Последний?

        Но где же цветы?

        В июне года Нашей Эры 1970-го, второго года их брака, сорокалетний Джордж Ирвинг Ньюитт и его двадцативосьмилетняя супруга Аманда Тодд взяли ипотечный кредит (сроком на двадцать лет), чтобы купить первый их стратфордский дом: вышеупомянутое белое дощатое бунгало, каковое они до той поры арендовали. Молодой Манди в особенности сама мысль о том, что столь удаленная дата погашения кредита действительно когда-нибудь наступит, представлялась почти смешной: 1990-й? Ей тогда будет уже под пятьдесят, ее мужу-бодрячку – за шестьдесят, а только что начавшееся Лето их жизни сменится Осенью? Немыслимо! Однако прошло совсем недолгое, как им теперь кажется, время и это случилось. Опозоренный Уотергейтским скандалом и последовавшей за ним процедурой импичмента Ричард Никсон ушел с поста президента и был немедля прощен его преемником Джеральдом Фордом. Военные части США покинули Южный Вьетнам, который быстренько капитулировал перед Северным. Затем Джимми Картер победил на выборах Джеральда Форда и четыре года спустя был побежден Рональдом Рейганом. СССР вторгся в Афганистан; произошло извержение вулкана

Сент-Хеленс[Сент-Хеленс (тж. гора Святой Елены) – активный вулкан в Каскадных горах, штат Вашингтон (154 км от Сиэтла, 85 км от Портленда). В результате его извержения 18 мая 1980 г. погибли 57 человек.] ; взорвался космический шаттл

«Челенджер»; запятнанная скандалом «Иран-Контрас» репутация президента Рейгана снова начала набирать высоту после четырех его продуктивных встреч с советским лидером Михаилом Горбачевым, предзнаменовавших завершение долгой, чреватой апокалипсисом холодной войны. Еtcetera (см. «Всемирный альманах», с которым очевиднейшим образом консультируется Рассказчик) – и не успели они даже глазом моргнуть, представляется им, оглядывающимся ныне назад, как самая длинная пора их жизни миновала.

Как и летняя пора этой летописи, – завершившее оную (пору) полнолуние совпало с банкротством гигантского банка «Леман Бразерс», еще большим, чем прежде, обвалом фондового рынка и иными замаячившими на близком горизонте признаками всемирного экономического спада. «Осень» же Ньюитт/Тоддов (1990–2009) если и не вполне совпала с завершением первого чернового наброска ДжИНа, пришедшимся на конец ноября 2008-го (Этот Листопад? Второй листопад? Следующий листопад? Первый листопад II?), то миновала даже быстрее – и потому, что время, под нее отведенное, составляло всего девятнадцать лет вместо двадцати девяти летних («от охлаждения сжимаются», даром что осень восьмого стоит пока не по времени теплая), и потому, что для нас, Стареющих, пусть и не совсем уже Стары Пердунов, время летит быстрее. В буквально первом месяце после равноденственного дня рождения Рассказчика и в первую годовщину Ушиба его Головы о ступени Шекспировского Дома на мировых рынках разразилась без малого паника, поскольку Доу упал до восьмитысячных значений. Сенаторы Обама и Маккейн шли на предвыборны дебатах ноздря в ноздрю; ураган

«Омар», дефлорировав ветрами третьей категории Виргинские острова, выдохся в Северной Атлантике, официально завершив сезон штормов, официально открытый в конце мая тропическим смерчем «Артур»[Каждый такой сезон всего лишь официален: ураган

«Палома» еще ждет за кулисами, как сообщает в этой сноске Рассказчик, возможности долбануть в ноябре Гаити, Каймановы острова и Кубу. – Прим. ДжИНа.] . А Дж. И. Ньюитт – помните таком? – все еще бьется и бьется, причем каждодневно, над решением самим им поставленной (faute de mieux[За неимением лучшего (фр.).] , надо признать) задачи: измыслить, отталкиваясь от намека, по сути дела, на давно утраченный роман покойного Неда Проспера, нечто большее его шекспировского названия – in memoriam[В память, памяти (лат.) – ставится в эпитафиях и посвящениях.] вместо задуманного поначалу мемуара.

Типа, э-э (он напечатал это еще в начале октября), ну; может быть, «ВСЯКО ТРЕТЬЕ РАЗМЫШЛЕНЬЕ. Роман Эдварда „Неда“ Проспера и Джорджа Ирвинга Ньюитта, в общем и целом». Или, постойте-ка, пусть будет для начала «Жили-были…» – или такой зачин уже встречался? Но, мать вашу так: добравшись до октября жизни, проведенной мной в читателях, писателях и профессиональных профессорах литературы, где я вам возьму что-то такое, чего еще не встречалось? Десять тысяч вымышленных историй в моем перегруженном багаже – от самых ранних устных эпосов до прошломесячных экспериментов с «электронной литературой»! Достаточно, чтобы человек стал задумываться (по Зрелом, вроде того, Размышлении, хоть и без размышлений как таковых) об Осенизации жизни вообще и своей собственной в частности, каковую, в случае ДжИНа, Рассказчик разделил бы на два неравных сегмента: 1) пять очень деятельных, но тем не менее приятных лет директорства в «Доме Шекспира», кульминацией коих стали в 1995-м выход в ученую отставку, передача директорских полномочий пользующейся всеобщим уважением поэту/профессору Аманде Тодд и переезд из их уже

оплаченного стратфордского логова в требующий куда меньшего ухода первоклассный «дом с гаражом», стоявший в нескольких милях от Стратфорда – вниз по реке, – в той части «Бухты Цапель», что именовалась «Заливом Голубого Краба»; и 2) прошедшие с тех пор тринадцать пока что лет, ведших к скорой, в конце нынешнего учебного года[То есть в июне года Нашей Эры 2009-го. С разрешения Страт Колла, побаивающаяся скуки профессор Тодд вознамерилась выйти в отставку в 67, а не в 65 лет. – Прям. ДжИНа.] , отставке самой Манди и омрачившихся, увы, «пред-Листопадом» Первого Листопада настоящего повествования: печально прославленным октябрем