Текст книги "Хрупкая душа"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Я вернулась на свое место, препоручив свидетеля Гаю Букеру.

– Вы лечите этого ребенка с шести месяцев, верно?

– Верно. Тогда я работал в Омахе, и мы испытывали лечение памидронатом на Уиллоу. Когда я переехал в Бостон, разумнее стало лечить ее поближе к дому.

– Как часто вы с нею видитесь, доктор Розенблад?

– Дважды в год, если в интервалах она ничего не ломает. Скажем так: дважды в год мы никогда ещё не виделись.

– Как давно вы используете памидронат для лечения ОП?

– С начала девяностых.

– И вы заявили, что до наступления эры памидроната диапазон возможностей у этих детей был еще уже?

– Безусловно.

– Иными словами, можно сказать, что развитие медицинских технологий увеличило потенциал Уиллоу?

– В значительной мере. Она имеет возможность делать то, что еще пятнадцать лет назад дети с ОП делать никак не могли.

– Следовательно, если бы суд происходил пятнадцать лет назад, будущее Уиллоу представлялось бы в еще более мрачных тонах?

Доктор Розенблад кивнул.

– Верно.

– Учитывая, что мы живем в Америке, где медицинские исследования идут полным ходом в лабораториях и больницах вроде вашей, существует ли вероятность, что на жизнь Уиллоу выпадут новые открытия в этой сфере?

– Протестую, Ваша честь, – вмешалась я. – Вопрос основан на предположениях, а не на фактах.

– Свидетель является экспертом в своей области, – возразил Букер.

– Пускай выскажет свое мнение исходя из современных исследований, – сказал судья Геллар.

– Такая вероятность существует, – ответил доктор Розенблад. – Но, как я уже отмечал, чудо-лекарства, которыми мы считали бисфосфонаты, в долгосрочной перспективе вскрывают новые проблемы, с которыми мы ранее не сталкивались. Так что пока нельзя сказать ничего определенного.

– Тем не менее Уиллоу таки может дожить до зрелых лет?

– Конечно.

– Она может влюбиться?

– Несомненно.

– Родить ребенка?

– Не исключено.

– Работать вне дома?

– Пожалуй.

– Жить отдельно от родителей?

– Возможно.

Гай Букер положил руки на перила скамьи присяжных.

– Доктор Розенблад, вы же лечите болезни?

– Ну да…

– А если вам надо будет вылечить сломанный палец, вы ампутируете всю руку?

– Это, пожалуй, чересчур радикальная мера.

– А лечить ОП абортом – это не радикальная мера?

– Протестую! – выкрикнула я.

– Протест принят. – Судья зыркнул на Гая Букера. – Мистер Букер, я не позволю вам превращать зал суда в митинг против абортов.

– Позвольте перефразировать вопрос. У вас бывали пациентки, которые, узнав, что ребенок родится с ОП, прерывали бы беременность?

Розенблад кивнул.

– Да, такое происходит довольно часто. Когда речь идет о смертельном, втором, типе заболевания.

– А если тип был не смертельный, но сложный?

– Протестую! – сказала я. – Какое это имеет отношение к истцу?

– Я хочу услышать ответ, – сказал судья Гелл ар. – Отвечайте на вопрос, доктор.

Розенблад как будто крался по минному полю.

– Никому не хочется прерывать запланированную беременность, – начал он, – но когда по всем показаниям ребенок должен родиться с тяжелой степенью инвалидности, каждая семья должна принять непростое решение в индивидуальном порядке. Кому-то кажется, что они смогут обеспечить достойное существование ребенку-инвалиду, кому-то хватает смекалки заранее догадаться, что это невозможно.

– Доктор, – сказал Букер, – вы бы назвали рождение Уиллоу О’Киф «ошибочным»?

Я почувствовала сбоку какое-то движение и поняла, что это Шарлотта задрожала всем телом.

– Не мне судить, – сказал Розенблад. – Я всего лишь врач.

– Бот именно, – откликнулся Букер.

Пайпер

С лаборанткой Джанни Вайсбах мы не виделись с тех пор, как она ушла из моей клиники и четыре года назад уехала работать в Чикаго. Раньше она была блондинкой, теперь же перекрасилась в стильный каштановый. У уголков губ образовались тонкие складки. Интересно, а я ей показалась такой же, как раньше, или предательство состарило меня до неузнаваемости?

У Джанин была аллергия на орехи, и однажды у них разразилась война с медсестрой, заварившей фундуковый кофе. Джанин покрылась сыпью от одного запаха, ползущего по приемной, а медсестра клялась, что не понимает, как протертые орехи могут влиять на аллергиков. Джанин спросила, сдала ли она вообще экзамены на медсестринскую лицензию. Этот скандал, в общем-то, был самым крупным происшествием в моей клинике… до того как началось всё это, разумеется.

– Откуда вы знаете истицу по данному делу? – спросила адвокат Шарлотты.

Джанин наклонилась ближе к микрофону. Я вдруг вспомнила, что она любила петь караоке в местном ночном клубе и называла себя «патологически одинокая». Теперь же на пальце у нее сверкало обручальное кольцо.

Люди меняются. Даже те, которых ты вроде бы знал, как самого себя.

– Она была пациенткой в клинике, где я работала, – ответила Джанин. – В гинекологической клинике Пайпер Рис.

– Вы работаете на ответчицу?

– Работала раньше. В течение трех лет. Но теперь я работаю в Северо-западной мемориальной больнице.

Адвокат смотрела в стену, словно даже не слушала ее ответы.

– Мисс Гейтс, – поторопил ее судья.

– Да, простите, – встрепенулась она. – Вы работаете на ответчицу?

– Вы только что задали мне этот вопрос.

– Да. Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Шарлоттой О’Киф.

– Она пришла к нам на УЗИ на восемнадцатой неделе беременности.

– Одна?

– Нет, с мужем.

– Ответчица при этом присутствовала?

Джанин впервые посмотрела мне в глаза.

– Сначала нет. Все происходило так: я делала УЗИ, а потом обсуждала увиденное с нею. Она расшифровывала результаты и общалась с пациенткой.

– Что же произошло на УЗИ Шарлотты О’Киф, мисс Вайсбах?

– Пайпер сказала, чтобы я внимательно искала признаки синдрома Дауна. Четверной экран показал чуть повышенный риск. Мне очень хотелось поскорее освоить новый аппарат – его только привезли, настоящее произведение искусства! Я уложила миссис О’Киф на стол, смазала ей живот гелем и подвигала передатчиком, чтобы сделать несколько четких снимков эмбриона.

– И что вы увидели?

– Бедра были коротковаты, что иногда знаменует синдром Дауна, но больше ничего не вызывало подозрений.

– Это всё?

– Нет. Некоторые снимки были невероятно четкими. Особенно снимки мозга.

– Вы сообщили об этом ответчице?

– Да. Она сказала, что длина бедра в пределах нормы, так что дело, скорее всего, в низком росте матери.

– А что насчет четкости снимков? На этот счет ответчица что-либо сказала?

– Нет, – ответила Джанин. – На этот счет она не сказала ничего.

В тот вечер, когда я отвезла Шарлотту домой после УЗИ – того, что делала на двадцать седьмой неделе, того, на котором мы рассмотрели сломанные кости, – я перестала быть ее подругой и стала ее врачом. Сидя за столом у нее в кухне, я использовала медицинскую терминологию, что само по себе успокаивало: пока я вываливала на Шарлотту и Шона заведомо непонятную информацию, боль в их глазах притуплялась. Я рассказала им о враче, которого уже попросила о консультации.

В какой-то момент на кухню заскочила Амелия. Шарлотта тут же утерла слезы.

– Привет, солнышко, – сказала она.

– Я пришла пожелать ребеночку спокойной ночи, – сказала Амелия и, подбежав к Шарлотте, обхватила ее живот.

Шарлотта чуть слышно всхлипнула.

– Осторожнее, – только и сказала она.

И я поняла, о чем она думает: что от чрезмерной любви у тебя сломается какая-нибудь кость.

– Но я хочу, чтобы он скорее родился, – сказала Амелия. – Надоело ждать.

Шарлотта встала.

– Думаю, мне тоже стоит прилечь.

Она взяла Амелию за руку, и они вместе ушли.

Шон присел на освободившийся стул.

– Это ведь из-за меня, да? – На лице его читалась тревога. – Это из-за меня у нас будет такой ребенок.

– Нет…

– Шарлотта родила одного абсолютно здорового. Всё ясно.

– Это, скорее всего, спонтанная мутация. От тебя ничего не зависело. – И от меня тоже. Но я, как и Шон, все равно чувствовала себя виноватой. – Будь к ней внимательнее, сейчас ей нельзя впадать в отчаяние. Не позволяй ей искать информацию в Интернете, пока не сходите к врачу. Не говори, что переживаешь.

– Я не могу ей врать.

– Если любишь – соврешь.

И вот теперь, столько лет спустя, я не понимала, почему сама не могу простить Шарлотту, которая лишь последовала моему совету.

Гай Букер мне не нравился, но, с другой стороны, когда выбираешь себе адвоката на случай врачебной халатности, тебе и не нужны ребята, которых ты пригласила бы на рождественский ужин. Он делал так, что свидетели на трибуне извивались, словно насекомые, пришпиленные булавкой пытливого коллекционера.

– Мисс Вайсбах, – сказал Букер, вставая для перекрестного допроса, – вы когда-нибудь видели эмбрионов с такими же укороченными тазобедренными суставами?

– Конечно.

– А что было дальше, вам известно?

Адвокат Шарлотты привстала.

– Протестую, Ваша честь. Свидетельница – всего лишь лаборантка, а не квалифицированный врач.

– Она сталкивается с этим ежедневно, – возразил Букер. – Она окончила курсы по расшифровке сонограмм.

– Принято.

– Ну, – оскорбленно фыркнула Джанин, – между прочим, расшифровывать результаты УЗИ не так-то просто. Пускай я всего лишьлаборантка, но именно я отмечаю проблемные зоны. – Она кивнула в мою сторону. – Моей начальницей была Пайпер Рис. Я просто выполняла свои обязанности.

Она больше ничего не сказала, но я все равно услышала продолжение: «В отличие от тебя».

Шарлотта

С моим адвокатом что-то случилось. Она постоянно мялась и ерзала, пропускала мимо ушей вопросы и забывала ответы. Неужели сомнения заразны? Неужели, просидев целый день рядом со мной, – а я порывалась встать и все это немедленно прекратить, – она наутро проснулась с тем же порывом?

Она вызвала незнакомого мне свидетеля – доктора Турбера, британца, ранее возглавлявшего отдел радиологии в детской больнице Люсиль Пэкард в Стэнфорде. Затем он перебрался в Омаху, где стал применять свои знания на должности рентгенолога для детей с ОП. Согласно бесконечному списку его заслуг, зачитанному Марин, доктор Турбер за свою карьеру расшифровал тысячи УЗИ, прочел множество лекций по всему миру и две недели своего ежегодного отпуска тратил на уход за беременными женщинами в бедных странах.

Если вкратце, то это был святой. Только очень умный.

– Доктор Турбер, – начала Марин, – вы могли бы разъяснить азы ультразвука для непосвященных?

– В акушерстве его используют как диагностический инструмент, – сказал он. – Оборудование представляет собой сканер, работающий в режиме реального времени. Звуковая волна исходит из передатчика, который прислоняют к животу беременной и которым двигают, чтобы отразить содержимое матки. Изображение проектируется на монитор – получается сонограмма.

– Что может показать ультразвук?

– Ультразвук помогает диагностировать и подтвердить беременность, оценить сердцебиение эмбриона и выявить пороки его развития, измерить плод, чтобы дать оценку гестационному возрасту и росту, найти плаценту, определить объем околоплодных вод… И многое другое.

– Когда беременных обычно подвергают ультразвуковому обследованию?

– Строгих правил нет, но иногда сканирование проводят примерно на седьмой неделе, чтобы подтвердить беременность и исключить возможность внематочной беременности либо пузырного заноса. Большинству женщин делают хотя бы одно УЗИ между восемнадцатой и двадцатой неделей.

– И что происходит на этом УЗИ?

– К тому времени эмбрион уже достаточно велик, чтобы проверить его анатомию и обнаружить врожденные дефекты, если они есть. Измеряется длина определенных костей, чтобы параметры соответствовали норме на данном сроке. Проверяется, на месте ли органы, цел ли позвоночник. В общем, это такая проверка, всё ли на месте. И, разумеется, вы возвращаетесь домой с фотографией, которая следующие полгода висит у вас на холодильнике.

Кто-то из присяжных рассмеялся. Была ли у меня твоя фотография с УЗИ? Не помню. Вспоминая тот день, я чувствую лишь волну облегчения: ведь Пайпер сказала мне, что ты здорова.

– Доктор Турбер, – продолжала Марин, – у вас была возможность изучить результаты УЗИ, сделанного Шарлотте О’Киф на восемнадцатой неделе?

– Была.

– И что вы увидели?

Он посмотрел в сторону присяжных.

– Результат явно внушал опасения. Обычно на УЗИ мозг виден сквозь череп, так что картинка получается слегка размытой, сероватой, из-за реверберации, возникающей с той стороны черепа, куда сначала ударяет луч. На сонограмме же миссис О’Киф внутричерепное содержимое видно как на ладони – даже ближнюю часть черепа, которая обычно затемнена. Это говорит о деминерализации кости. Череп может быть недостаточно минерализирован в ряде случаев – в частности, как следствие скелетной дисплазии и ОП. В таком случае врач обязан взглянуть на длинные кости. Длина бедренной кости вообще очень важна в акушерском УЗИ. А у дочери миссис О’Киф длина эта была ниже нормы. Комбинация короткой бедренной кости и деминерализированного черепа позволяет сразу же заподозрить несовершенный остеогенез. – Его слова повисли в воздухе судебного зала. – Если бы лаборантка нажала на живот миссис О’Киф, она бы прямо на экране увидела, как искривляется череп.

Я обхватила свой живот руками, как будто ты по-прежнему была внутри меня.

– Если бы миссис О’Киф была вашей пациенткой, как бы вы поступили?

– Я сделал бы еще несколько снимков грудной клетки, чтобы проверить, есть ли переломы ребер. Я измерил бы все остальные длинные кости, чтобы убедиться в их недостаточной длине. В самом крайнем случае я направил бы ее к более квалифицированному специалисту.

Марин кивнула.

– А что бы вы сказали, если бы узнали, что акушер миссис О’Киф ничего подобного не сделала?

– Я бы сказал, что она допустила серьезную ошибку.

– У меня всё, – сказала Марин, усаживаясь рядом со мной, и тяжело вздохнула.

– Что такое? – прошептала я. – Он же нам помог!

– А вам никогда не приходило в голову, что у других людей тоже могут быть неприятности? – рявкнула Марин.

Теперь показания у рентгенолога должен был брать Гай Букер.

– Вы же знаете выражение «Все сильны задним умом»?

– Знаю.

– Вы давно даете показания в качестве приглашенного эксперта?

– Уже десять лет.

– И я так понимаю, не бесплатно?

– Мне, как и всем другим приглашенным экспертам, платят, – согласился Турбер.

Букер поглядел на присяжных.

– Ясно. Что-то тут только и разговоров, что о деньгах, не правда ли?

– Протестую! – возмутилась Марин. – Неужели он думает, что эксперт станет отвечать на его риторические вопросы?

– Вопрос снят. Доктор, это правда, что остеопсатироз – заболевание крайне редкое?

– Да.

– И акушер-гинеколог из маленького городка может за всю жизнь ни разу с ним не столкнуться?

– Вполне вероятно, – кивнул Турбер.

– Справедливым ли будет утверждение, что на ультразвуковом обследовании ОП стал бы искать лишь специалист в этом вопросе?

– Да, среди врачей действительно бытует пословица «Слышишь топот – значит, лошадь». Но любой опытный акушер должен заметить тревожные сигналы на УЗИ. Возможно, она не поняла бы, какую именно угрозу они представляют, но заподозрила бы некую патологию и помогла пациентке обследоваться на более высоком уровне.

– Существуют ли другие заболевания, кроме ОП, из-за которых изображение ближних зон мозга могло отобразиться с повышенной четкостью?

– Летальная форма гипофосфатазии, но это очень редкое заболевание, которое, кстати, тоже требовало бы перевода пациентки к компетентным специалистам.

– Доктор Турбер, – решил уточнить Букер, – можно ли получить необычайно четкий внутричерепной снимок, если… ребенок здоров?

– Не исключено. Если проекция случайно пройдет через нормальный шов черепа, а не через кость, мозг появится на мониторе очень четко. Но мы обычно делаем несколько снимков мозга под разными углами, а швы очень тонкие. Так что вариант, когда передатчик все время будет попадать на швы, фактически невозможен. Если бы я увидел одну подозрительно ясную картинку, я бы подумал, что луч угодил на шов. Но в этом случае всеснимки мозга были подозрительно ясными.

– А что насчет длины бедра? Случалось ли, чтобы вы измеряли бедро на восемнадцатой неделе и оно оказывалось слишком коротким, а ребенок рождался без патологий?

– Да. Иногда показания чуть сбиваются, оттого что плод много движется или находится в нетипичной позе. Мерку снимают дважды или трижды и берут самую долгую ось, но даже миллиметровая погрешность – хоть на волосок – существенно снижает процентиль. Зачастую ненормальная длина бедренной кости является лишь следствием недостаточно тщательного измерения.

Букер подошел к нему вплотную.

– УЗИ, безусловно, полезная вещь, но его ведь нельзя причислить к точным наукам, я прав? Не все картинки получаются одинаково четкими?

– Да, четкость на снимках различных структур варьируется. Тут вступают в действие различные факторы: габариты матери, положение эмбриона в утробе и прочее. Надо принимать во внимание множество обстоятельств. Сегодня мы сможем всё рассмотреть подробно, а завтра повсюду будут пятна и затемнения.

– Доктор, а можно при помощи УЗИ на восемнадцатой неделе определить, болен ли ребенок ОП третьего типа?

– Можно определить нарушения скелетообразования. Можно увидеть первые симптомы – как в случае Шарлотты О’Киф. На более позднем сроке, если появятся первые переломы, можно уже догадаться, что это ОП третьего типа.

– Доктор, если бы Шарлотта О’Киф была вашей пациенткой и вы получили бы результаты ее УЗИ без видимых переломов, вы бы направили ее на дальнейшее обследование?

– При том, что бедро укорочено, а череп деминерализирован? Безусловно.

– А заметив переломы на следующем УЗИ, вы бы поступили так же, как Пайпер Рис? То есть немедленно отправили бы миссис О’Киф в больницу матери и ребенка?

– Да.

– Но могли ли бы вы уверенно диагностировать ОП ребенку миссис О’Киф ужена восемнадцатой неделе, исходя лишь из первого УЗИ?

Турбер ответил не сразу.

– Ну… – замялся он. – Нет.

Амелия

Иногда я задумываюсь, что же можно причислить к «экстренным случаям». То есть как, ведь каждый учитель в моей школе знал, что мои родители не только судятся с кем-то, но и друг против друга. Благодаря газетам и телевидению об этом знал весь штат, если не вся страна. И даже если они считали мою маму сумасшедшей или алчной тварью, у них должна была остаться хоть капля сострадания ко мне, угодившей между двух огней. И тем не менее на меня все равно наорала учительница математики за то, что я «отвлекаюсь». Завтра у меня должна была быть сложная контрольная по английскому. Мне надо было выучить девяносто слов, которых я, скорее всего, никогда в жизни не произнесу.

Чтобы подготовиться как следует, я сделала карточки. «Гиперчувствительность, – написала я. – Очень, очень, очень сильная чувствительность». Но в этом же и смысл, разве нет? Если ты чувствительный человек, то, понятное дело, принимаешь всё близко к сердцу.

«Смятение – тревога». Используйте слово в предложении «Я тревожусь из-за этой дебильной контрольной».

– Амелия!

Я услышала, что ты меня зовешь, но знала, что отвечать не обязательно. В конце концов, мама – а может, Марин – платила этой пропахшей нафталином медсестре, чтобы та за тобой присматривала. Она приходила к нам уже второй раз, и меня, если честно, не впечатлял ее профессионализм: вместо того чтобы играть с тобой, она смотрела сериал по телеку.

– Амелия! – закричала ты еще громче.

Я неохотно вылезла из кресла и спустилась вниз.

– Ну чего тебе? Я вообще-то уроки делаю.

И тут я всё увидела: мисс Гнусен [17]17
  Персонаж культовой книги Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки».


[Закрыть]заблевала весь пол.

Она стояла, прижавшись к стене, и лицо у нее было как силиконовое.

– Мне, наверное, лучше пойти домой… – просипела она.

Да уж наверное. Мне не хотелось заразиться от нее бубонной чумой.

– Сможешь приглядеть за Уиллоу до маминого возвращения? – спросила она.

Я этим вообще-то всю жизнь занималась.

– Конечно. Но вы перед уходом уберете, правильно?

– Амелия! – зашипела на меня Уиллоу. – Она же заболела!

– Ну, я убирать точно не буду, – прошептала я, но сиделка уже двинулась в кухню за шваброй.

– Мне все равно надо делать уроки, – сказала я, когда мы остались вдвоем. – Давай я схожу наверх за тетрадкой и карточками.

– Нет, лучше я поднимусь с тобой, – ответила ты. – Мне хочется прилечь.

И я отнесла тебя наверх (да, до того ты была легкой) и усадила на кровать, поставив костыли рядом. Ты взяла книжку и принялась читать.

«Скрупулезный – очень внимательный».

«Конституция – телосложение».

Я поглядела на тебя через плечо. Тебе было шесть с половиной, а выглядела ты года на три. Интересно, ты вообще вырастешь? Есть же такие золотые рыбки, которые становятся больше, если посадить их в большой бассейн. Может, и тебе бы помогло что-нибудь такое? Может, чем сидеть на кровати в этом идиотском доме, тебе лучше бы увидеть весь наш огромный мир?

– Я могу позадавать тебе вопросы, – предложила ты.

– Спасибо, но я еще не готова. Давай потом.

– А ты знала, что Лягушонок Кермит – левша?

– Нет.

«Расточать – тратить».

«Уклоняться – избегать». Вот бы и мне так.

– А ты знаешь, какого размера роют могилы?

– Уиллоу, я пытаюсь хоть что-то выучить. Ты не могла бы помолчать?

– Семь футов, восемь дюймов на три фута, два дюйма на шесть футов, – прошептала ты.

– Уиллоу!

Ты села на кровати.

– Я в туалет.

– Отлично. Смотри не заблудись! – рявкнула я.

Ты осторожно приподнялась, используя костыли в качестве рычагов. Обычно в туалет тебя водила – нет, «препровождала» – мама, а потом тебе становилось неудобно перед ней и ты закрывалась внутри.

– Помочь? – спросила я.

– Ага. Коллагену дай немножко, – ответила ты, и я почти что улыбнулась.

Через минуту щелкнула задвижка. «Щепетильный, богобоязненный, аннигилировать. Летаргия, летальный, идти на убыль». В мире было бы куда проще жить, если бы, вместо того чтобы обмениваться этими дурацкими нагромождениями слогов, мы просто не врали друг другу. Слова нам мешали. Самые яркие ощущения – к примеру, когда мальчик до тебя дотрагивается и ты становишься словно сделанной из солнечного света или когда тебя одну не замечают, – не передашь обычными фразами. Это скорее твердые узлы в нашем теле, точки, где кровь начинает течь вспять. Если бы кто-то поинтересовался моим мнением (что, конечно, маловероятно), я бы сказала, что из всех слов можно оставить только одно: «Прости».

Покончив с тринадцатым и четырнадцатым уроками («иезуитский, объятый ужасом, захолустный»), я посмотрела на часы. Всего три часа.

– Вики, когда мама должна…

И тут я вспомнила, что ты ушла.

Минут пятнадцать, а то и двадцать назад.

Никто не проводит столько времени в туалете.

Пульс у меня участился. Неужели я настолько погрузилась в изучение слов типа «произвольный», что ничего не услышала? Я подбежала к двери и задергала ручку.

– Уиллоу? Ты в порядке?

Ответа не последовало.

Иногда я задумываюсь, что же можно причислить к «экстренным случаям».

Я замахнулась и вышибла дверь ногой.