Текст книги "Хрупкая душа"
Автор книги: Джоди Линн Пиколт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
IV
Громада неба сдержанно прекрасна —
Избыток мира и пространства клад.
И мы, далёкие, над ним не властны,
И так близки, что не охватит взгляд.
Звезда летит! Желание скорей!
Смятенный взор следит её паденье:
Начала просим или завершенья?
Виновность чья-то и прощенье в ней?
Испытание– стадия готовки, на которой тесто может подняться.
Когда вы печете хлеб, вам дважды придется его испытать. Дрожжи испытывают водой и небольшим количеством сахара, чтобы убедиться, что они по-прежнему активны, прежде чем переходить к следующим этапам рецепта. Но испытанием также называют стадию, на которой тесто становится в два раза больше, момент, когда оно внезапно начинает стремительно увеличиваться в размерах.
Почему тесто поднимается? Потому что дрожжи превращают глюкозу и другие углеводы в углекислый газ. Разные дрожжи и испытывают по-разному. Каким-то достаточно одного испытания, каким-то нужны несколько. В перерывах между стадиями тесто нужно месить.
Меня не удивляет, что и на кухне, и в жизни за рост всегда приходится расплачиваться насилием.
КОРИЧНЫЕ БУЛОЧКИ «ВОСКРЕСНОЕ УТРО»
Тесто:
3 1/ 2чашки муки.
1/ 3чашки сахара.
1 чайная ложка соли.
2 пачки активных сухих дрожжей.
1 чашка теплого молока.
1 яйцо.
1/ 3чашки расплавленного масла.
Карамель:
3/ 4чашки темно-коричневого сахара.
1/ 2чашки несоленого масла.
1/ 4чашки легкого кукурузного сиропа.
3/ 4чашки половинок пекана.
2 столовые ложки расплавленного масла.
Начинка:
1/ 2чашки измельченного пекана
2 столовые ложки сахара
2 столовые ложки коричневого сахара.
1 чайная ложка корицы.
Ты однажды сказала, что самое приятное начало выходного дня – это когда просыпаешься и, унюхав что-то вкусное, послушно идешь на запах. Чтобы приготовить эти булочки, нужно думать наперед, как это зачастую бывает со сдобой. С другой стороны, а когда я не думала наперед, если это касалось тебя?
Чтобы приготовить тесто, смешайте 2 чашки муки, 1/ 3чашки сахара, соль и дрожжи в большой миске. Добавьте теплого молока, яиц и 1/ 3чашки сливочного масла; взбивайте 1 минуту на минимальной мощности. Если возникнет необходимость, добавьте муки, чтобы тесто легче было лепить.
Месите тесто в течение 5 минут на присыпанной мукой поверхности. Это, позвольте добавить, вам понравится – нужно ведь будет стоять на стуле и наваливаться на тесто всей своей массой. Затем поместите тесто в смазанную маслом посуду и переверните намасленной стороной кверху. Накройте и «испытывайте», пока оно не вырастет вдвое (на это уйдет около полутора часов). Как понять, что тесто готово? Очень просто: нажмите на него пальцем – след должен остаться.
Далее нужно приготовить карамель. Доведите, помешивая, до кипения 3/ 4чашки коричневого сахара и полчашки масла. Снимите с огня и долейте кукурузный сироп. Образовавшуюся смесь вылейте на сковороду (не смазанную). Посыпьте половинками пекана.
Для начинки смешайте измельченный пекан с 2 столовыми ложками сахара, 2 столовыми ложками коричневого сахара и корицей. Отставьте смесь в сторону.
Месите тесто кулаком. Затем раскатайте его на посыпанной мукой поверхности в форме прямоугольника, примерно 15 на 10 дюймов. Смажьте 2 столовыми ложками масла, равномерно посыпьте смесью из дробленого пекана. Сворачивайте тесто плотно, зажимая края, начиная с десятидюймовой стороны прямоугольника. Старайтесь добиться идеальной цилиндрической формы.
Разрежьте на 8 равных кусков и разместите их на сковороде, чтобы они не соприкасались. Плотно оберните сковороду фольгой и поставьте в холодильник, по меньшей мере, на 12 часов. Пусть вам приснится, как они растут. Это «испытание» лишний раз докажет, что некоторые вещи увеличиваются до размеров, о которых мы и не мечтали.
Разогрейте духовку до 350 градусов по Фаренгейту, выпекайте 35 минут. Доставайте, когда булочки приобретут золотистый оттенок. Тотчас перекладывайте их на тарелку и подавайте, не остужая.
Марин
Несколько минут спустя.
Меня всегда интересовало происхождение выражения «давать свидетельские показания». Как будто люди расстаются с ними по принуждению. Как будто в суде господствует некая погода, которую они определяют при помощи своих приборов. Это всё верно, но не в том смысле, как вам кажется. Свидетельские показания всегда несовершенны. Конечно, лучше, чем косвенные улики, но люди – это всё же не магнитофоны, на пленки их памяти не записывается каждое действие и противодействие, да и сам акт вспоминания включает в себя выбор слов, фраз и образов. Иными словами, каждый свидетель, обязанный якобы снабжать суд фактами, на самом деле снабжает его своей версией вымысла.
Шарлотта О’Киф, в данный момент стоявшая за трибуной, не могла, по большому счету, выступать свидетельницей собственной жизни, хотя именно она эту жизнь и проживала. Она сама признала, что не может говорить беспристрастно. Она сама признала, что помнила лишь те эпизоды своего прошлого, которые были непосредственно связаны с Уиллоу.
Из меня тоже получилась бы скверная свидетельница: я ведь даже не знала, с чего началась моя жизнь.
Сложив руки «замком» на коленях, Шарлотта легко проплыла по первым трем вопросам:
«Как вас зовут?»
«Где вы живете?»
«Сколько у вас детей?»
Но уже на четвертом вопросе она запнулась.
«Вы замужем?»
Формально – да. Но на самом деле требовались объяснения, иначе Гай Букер использует разрыв между Шарлоттой и Шоном в своих юридических интересах. Я отрепетировала с Шарлоттой правильный ответ, и ни одна репетиция еще не прошла без слез. Дожидаясь, пока она заговорит, я затаила дыхание.
– В данный момент да, – спокойно ответила Шарлотта. – Но в силу того, что ребенок с особыми потребностями нуждается в постоянном внимании, между нами возникли некоторые разногласия. В данный момент мы с мужем готовимся к разводу. – Она выдохнула с еле слышным свистом.
«Умница», – подумала я.
– Шарлотта, вы не могли бы нам рассказать, как была зачата Уиллоу? – Услышав возмущенный гул со стороны пожилых присяжных, я уточнила: – Механика процесса нам ясна… Я имела в виду ваше решение стать матерью.
– Я уже и так была матерью, – сказала Шарлотта. – Матерью-одиночкой, в течение пяти лет. Когда я повстречала Шона, мы оба поняли, что хотим совместных детей, но нам долгое время не везло. Мы пытались завести ребенка почти два года и уже готовились обратиться к специалисту по искусственному оплодотворению, когда это… Ну, случилось само собой.
– Какие чувства вы испытывали в тот момент?
– Мы впали в эйфорию, – ответила Шарлотта. – Знаете, как бывает, когда жизнь кажется настолько идеальной, что вы боитесь прожить следующее мгновение, потому что оно никак не сможет сравниться с этим? Вот такие чувства мы испытывали.
– Сколько вам было лет?
– Тридцать восемь. – Шарлотта робко улыбнулась. – Врачи называют это гериатрической беременностью.
– Вас беспокоило это обстоятельство?
– Я знала, что риск родить ребенка с синдромом Дауна после тридцати пяти лет возрастает.
Я подошла к трибуне вплотную.
– Вы обсуждали этот вопрос со своим акушером-гинекологом?
– Да.
– Вы могли бы сообщить суду, кто являлся вашим акушером-гинекологом в то время?
– Пайпер Рис. Ответчица.
– Почему вы решили обратиться именно к ее услугам?
Шарлотта опустила глаза.
– Она была моей лучшей подругой. Я ей доверяла.
– И что доктор Рис сказала в ответ на ваше беспокойство?
– Она рекомендовала мне сдать кровь. Так называемый анализ на квадраторе. Он помогает определить вероятность рождения ребенка с синдромом Дауна или нейропатологиями. Риск оказался повышенным – один на сто пятьдесят. Стандартный же – один из ста семидесяти.
– И что ока вам посоветовала?
– Амниоцентез, – ответила Шарлотта. – Но я знала» что это тоже рискованная процедура. Мне все равно нужно было делать плановое УЗИ на восемнадцатой неделе, и она сказала, что сперва расшифрует его результаты, а потом уже, исходя из увиденного, решит, нужен ли амниоцентез. Степень точности у УЗИ пониже, но синдром Дауна распознать все-таки можно.
– Вы помните то УЗИ?
Шарлотта кивнула.
– Нам не терпелось поскорее увидеть нашего ребенка. И в то же время я сильно волновалась, так как знала, что лаборантка будет первым делом искать симптомы Дауна. Я следила за ней, ждала от нее какой-то подсказки. И в какой-то момент она наклонила голову и задумчиво что-то пробормотала. Когда я спросила, что она там увидела, она сказала, что результаты считает доктор Рис.
– Что же сообщила вам ответчица?
– Пайпер только вошла в кабинет – и я сразу поняла, что синдром Дауна не обнаружен. Я спросила, уверена ли она, и она сказала, что да. Что лаборантка даже подивилась, какая чистая картинка. Я заставила ее посмотреть мне в глаза и поклясться, что всё в порядке. И она сказала, что из стандарта выбивается только один параметр – бедренная кость в шестом процентиле. Пайпер заверила меня, что причин для беспокойства нет, потому что я невысокого роста и на следующем УЗИ кость может перейти уже в пятнадцатый процентиль.
– Вас не встревожила подозрительная четкость картинки?
– А почему она должна была меня встревожить? Пайпер же не встревожила. И я решила, что в этом и состоит задача УЗИ – получить как можно более четкое изображение.
– Доктор Рис не направила вас на новое, более подробное ультразвуковое обследование?
– Нет.
– Вы еще проходили УЗИ до окончания беременности?
– Да, на двадцать седьмой неделе. Но это было не столько обследование, сколько дружеская забава после рабочего дня. Мы хотели узнать пол ребенка.
Я повернулась лицом к присяжным.
– А это УЗИ вы помните?
– Да, – тихо ответила Шарлотта. – Его я не забуду никогда. Я лежала на столе, и Пайпер приложила зонд к моему животу. Она не отрываясь смотрела на монитор. Я спросила, когда мне можно будет взглянуть, но она не ответила. Я спросила, всё ли с ней в порядке.
– И каков был ответ?
Взгляд Шарлотты устремился к Пайпер и скрестился с ее взглядом.
– Что с нею-то всё в порядке, а вот с моей дочерью – нет.
Шарлотта
– Что ты имеешь в виду? Что произошло?
Я привстала на локтях и всмотрелась в экран, пытаясь понять что-то на картинке, вздрагивающей в такт моим движениям.
Пайпер указала на черную линию, на мой взгляд, не отличимую от всех прочих черных линий на мониторе.
– У нее сломано несколько костей, Шарлотта. Много костей.
Я помотала головой. Это невозможно. Я же ниоткуда не падала.
– Я вызову Джианну Дель Соль. Это заведующая отделением матери и ребенка в нашей больнице… Она объяснит подробнее…
– Объяснит что? – выкрикнула я, поддаваясь панике.
Пайпер убрала датчик с моего живота, экран очистился.
– Если это то, о чем я думаю, – несовершенный остеогенез, – то это очень редкое заболевание. Я о таком только читала, давно, еще в университете, но ни разу лично не сталкивалась с людьми, которые бы им страдали. Это нарушение уровня коллагена. Кости ломаются очень легко.
– Но мой ребенок… С ним же всё будет хорошо?
Вот тут моя лучшая подруга должна была обнять меня и сказать: «Конечно, всё будет хорошо, не глупи». Или: «Через десять лет мы посмеемся над этой мелочью на дне рождения». Но Пайпер не сказала ни того ни другого.
– Я не знаю, – призналась она. – Честно говоря, не знаю.
Мою машину мы оставили возле больницы и поехали домой на ее, чтобы сообщить все Шону. Всю дорогу я прокручивала в голове последние недели, силясь определить, когда произошли эти переломы. Неужели в ресторане, когда я уронила пачку масла и нагнулась ее поднять? Или в комнате Амелии, когда я споткнулась о скомканные пижамные штаны? Или на трассе, когда я резко нажала на тормоза и ремень туго натянулся у меня на животе?
Сидя за столом, я слушала, как Пайпер рассказывает Шону, что ей известно и что, увы, неизвестно. Время от времени ты шевелилась, словно исполняя неспешное танго. Я боялась поднести руку и коснуться тебя даже сквозь все свои ткани. Мы были одним целым в течение семи месяцев, разлучить нас было невозможно, но в этот момент ты показалась мне чужой. Пришелицей в моем теле. Иногда, стоя в душе и ощупывая свою грудь на предмет затвердений, я задавалась вопросом: а какой вариант я предпочла бы, обнаружив у себя рак? Химиотерапию, облучение, операцию? И неизменно приходила к выводу что попросила бы сразу же вырезать опухоль. Я не могла бы спать, зная, что она ширится у меня под кожей. Ты, еще пару часов назад такая любимая и родная, внезапно стала такой же: незнакомой, нежеланной, пришлой.
После ухода Пайпер Шон загорелся энтузиазмом.
– Мы найдем лучших врачей в мире, – поклялся он. – Мы ни перед чем не остановимся.
Но как быть, если ничем помочь нельзя?
Я наблюдала за Шоном, будто охваченным лихорадкой, а сама скорее плыла сквозь густой, клейкий сироп. Мне пошевелиться было трудно, не то что ввязываться в войну с недугом. Ты, однажды сблизившая нас до предела, теперь была прожектором, в лучах которого становились очевидны различия между нами.
В ту ночь я не могла заснуть. Я смотрела в потолок, пока красный отблеск от цифр на часах не превратился в неукротимый пожар; я вела обратный отсчет от этого мига до мига твоего зачатия. Когда Шон, стараясь не шуметь, встал, я притворилась спящей, потому что знала, куда он идет: к компьютеру, искать в Интернете информацию об остеопсатирозе. Я тоже хотела это сделать, но мне не хватило смелости. А может, наивности: в отличие от него я считала, что новая информация запросто могла оказаться страшнее той, которой мы располагали.
В конце концов я таки задремала. Мне снилось, что у меня отошли воды и начались схватки. Я пыталась перевернуться на другой бок, чтобы сказать Шону, но не могла. Я вообще не могла сдвинуться с места. Руки, ноги, челюсти – я как-то поняла, что всё сломано. И тогда я поняла, что ребенок, живший во мне все эти месяцы, растаял и теперь вытекал на простыню подо мной. И ребенком эту жидкость назвать было уже нельзя.
Следующий день выдался суматошным: сначала усложненное УЗИ, на котором я таки увидела переломы, потом встреча с доктором Дель Соль, с которой мы обсудили увиденное. Она беспрерывно сыпала непонятными мне терминами: второй тип, третий тип, стержни, макроцефалия. Она сказала нам, что в этом роддоме когда-то уже родился ребенок с ОП. У него было десять переломов, и он умер, Не прожив и часа.
Затем она отправила нас на консультацию к доктору Боулзу, специалисту по генетике.
– Итак, – начал он безо всяких вступлений типа «Примите мои соболезнования». – В лучшем случае ваш ребенок переживет роды. Но даже тогда у новорожденного с третьим типом может произойти кровоизлияние в мозг. Родовая травма может также привести к увеличению объема головы. Скорее всего, у нее будет сколиоз в трудной форме, ей придется перенести многочисленные операции вследствие переломов, в позвоночник придется вшить стержень или даже соединить позвонки. Из-за деформации грудной клетки ее легкие не будут расти, а из-за этого могут возникать постоянные дыхательные инфекции. Это же может послужить причиной смерти.
Как ни странно, ни один из симптомов не совпал с тем перечнем, что дала нам доктор Дель Соль.
– И, само собой, нельзя забывать о сотнях переломов и, если смотреть на вещи трезво, о высокой вероятности, что она так и не научится ходить. Если вкратце, то короткая жизнь этой девочки будет целиком состоять из боли.
Я почувствовала, что сидящий рядом со мною Шон уже свернулся клубком, точно кобра, и готов атаковать этого мужчину, вымещая на нем свой гнев и свое горе. Генетик говорил с нами так, будто речь шла не о нашей дочери, а о машине, в которой пора бы поменять масло.
Доктор Боулз покосился на наручные часы.
– Вопросы будут?
– Да, – сказала я. – Почему нас никто не предупредил?
Я вспомнила, сколько раз мне приходилось сдавать кровь. Вспомнила о первом УЗИ. Если моему ребенку суждено страдать всю жизнь, это ведь должно было стать понятно раньше.
– Ну что тут скажешь, – отвечал генетик. – Ни вы, ни ваша жена не являетесь переносчиками ОП, так что на плановом осмотре до зачатия определить это не представлялось возможным. Ни один гинеколог не забил бы в набат. На самом деле это даже хорошо, что болезнь развилась вследствие спонтанной генетической мутации.
«Моя дочь – мутант, – подумала я. – Шесть глаз. Антенна на голове. Она попросит о встрече с президентом».
– Если вы захотите завести другого ребенка, нет никаких оснований полагать, что это повторится.
Шон попытался встать, но я удержала его в кресле.
– А как можно узнать… – Я не сумела заставить себя произнести это слово и лишь опустила глаза. – …ребенок при родах или выживет?
– Пока что судить рано, – сказал доктор Боулз. – Конечно, мы будем проводить постоянные УЗИ, но нередки случаи, когда у родителей с летальным прогнозом рождается живой ребенок. И наоборот. – Он ненадолго замолчал. – У вас есть и другой вариант… В этой стране есть места, где беременность прерывают по врачебным показаниям даже на таком позднем сроке.
Я увидела, как Шон буквально разжевывает слово, которое мы не хотели произносить вслух.
– Нас не интересует аборт.
Генетик кивнул.
– Но как? – спросила я.
Шон в ужасе на меня взглянул.
– Шарлотта, ты вообще понимаешь, о чем идет речь? Я видел фотографии…
– Существует ряд методов, – ответил Боулз, глядя на меня. – Аборт путем частичного рождения, например. Или преждевременные роды после остановки сердца у плода.
– «Плода»? – вспыхнул Шон. – Это вам не плод! Это моя дочь!
– Если прерывание не рассматривается…
– Не рассматривается? В жопу такие рассмотрения! О таком вообще нельзя говорить. – Шон резким движением поднял меня с кресла. – Думаешь, матери Стивена Хокинга тоже пришлось выслушивать всю эту херню?
Сердце у меня бешено колотилось, дыхание сперло в груди. Я не знала, куда Шон меня ведет, и мне было абсолютно всё равно. Я просто понимала, что больше ни секунды не могу слушать этого врача, рассуждающего о твоей жизни и смерти так, будто он просматривает учебник о Холокосте, Инквизиции или событиях в Дарфуре. Событиях слишком чудовищных, чтобы читать о них целиком, в подробностях.
Шон потащил меня по коридору и засунул в лифт, как раз смыкавший створки.
– Прости, – сказал он, прислоняясь к стене. – Я просто… Не мог.
Мы были не одни в кабинке. Справа стояла женщина лет на десять меня старше. Руки ее покоились на ручках инвалидного кресла – не просто кресла, настоящего произведения искусства, – в котором сидел, скрючившись, ребенок. Это был мальчик-подросток, худой и угловатый; головой он опирался на выступ на спинке кресла. Локти у него были вывернуты наружу, очки наискось болтались на переносице. В открытом рту виднелся толстый, в пузырях слюны язык. «Аааааа, – пел он, – аааааа!»
Мать коснулась рукой его щеки.
– Да-да, всё правильно.
Может, она действительно понимала, что он хочет сказать? Может, существует отдельный язык утраты? Может, все, кому на долю выпали страдания, говорят на своем диалекте, непонятном беспечным окружающим?
Я не могла отвести глаз от пальцев этой женщины, гладящих волосы сына. Узнавал ли мальчик прикосновения матери? Улыбался ли ей? Сможет ли он когда-то произнести ее имя?
А ты – сможешь?
Шон крепко стиснул мою ладонь в своей.
– Мы справимся, – прошептал он. – Вместе мы справимся с чем угодно.
Я ничего не говорила, пока лифт не остановился на третьем этаже и женщина не выкатила коляску в холл. Двери снова закрылись, и мы с Шоном как будто остались одни в безвоздушном пространстве.
– Хорошо, – сказала я.
– Расскажите, пожалуйста, как прошли роды, – попросила Марин, возвращая меня в текущий момент.
– Она родилась раньше срока. Доктор Дель Соль назначила мне кесарево сечение, но всё произошло очень быстро. Родившись, она закричала, и ее понесли на рентген и прочие обследования. Увидела я Уиллоу только через несколько часов. Она к тому моменту уже лежала в поролоновой корзинке, вся обмотанная бинтами. У нее заживало семь переломов, четыре новых появилось в ходе родов.
– В больнице еще что-нибудь произошло?
– Да, Уиллоу сломала ребро, и острый конец проткнул ей легкое. Я… я ничего страшнее в жизни не видела. Она вдруг посинела, набежали врачи, стали делать ей искусственное дыхание, воткнули иголку между ребер… Они сказали мне, что ее грудная полость заполнилась воздухом и из-за этого сердце и трахея сместились в сторону. А потом ее сердце перестало биться. Ей стали делать закрытый массаж сердца, ломая попутно еще ребра, и подсоединили трубку, чтобы органы вернулись на место. Ее резали у меня на глазах.
– Вы после этого говорили с ответчицей?
Я кивнула.
– Другой врач сказал мне, что в мозг Уиллоу какое-то время не поступал кислород и нет уверенности, что не произошли необратимые изменения. Он предложил мне подписать отказ от реанимации.
– Что он подразумевал?
– Что если нечто подобное произойдет в будущем, то врачи не будут вмешиваться. Они позволят Уиллоу умереть. – Я опустила глаза. – Я решила посоветоваться с Пайпер.
– Потому что она была вашим лечащим врачом?
– Нет. Потому что она была моим другом.
