Текст книги "Забрать любовь"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Теперь, прижимая к себе Пейдж, он задался вопросом, что побудило его к столь неожиданным действиям и какая часть тела им сейчас управляет.

***

В свой первый выходной за весь июль Николас пригласил Пейдж на свидание. Себя он убеждал в том, что, в сущности, никакое это не свидание. Просто старший брат хочет показать сестренке город. На прошлой неделе они уже ходили вместе на игру «Ред Сокс», а потом гуляли по парку и катались на знаменитых лебединых лодках [5]5
  Прогулки по озеру на изящных водных велосипедах, сделанных в форме лебедя, – излюбленное развлечение леди и джентльменов Новой Англии. Аттракцион существует с конца XIX в. и является бостонским брэндом.


[Закрыть]. Николас не признался Пейдж, что за все двадцать восемь лет, прожитые в Бостоне, он еще ни разу не катался на них. Он любовался тем, как солнце сверкает в ее волосах и окрашивает розовым румянцем ее щеки, смеялся, глядя, как она ест хот-дог без булки, и пытался убедить себя в том, что и не думает в нее влюбляться.

Возможно, это было несколько самонадеянно с его стороны, но Николаса ничуть не удивляло то, что Пейдж нравится его общество. Он к этому давно привык. Да и вообще он знал, что любой врач притягивает женщин как магнит. Что его удивляло, так это то, что ему хочется проводить время с ней. Это превратилось для него в навязчивую идею. Ему нравилось, что она любит босиком бродить по улицам вечернего Кембриджа, когда тротуары начинают остывать от дневного зноя, ему нравилось, как она вприпрыжку бежит за фургончиками с мороженым, подпевая их незамысловатому мотиву. Ему нравилась ее детская непосредственность – возможно, потому, что сам он уже давно себе ничего подобного не позволял.

Его выходной пришелся на 4 июля [6]6
  4 июля отмечается День независимости США – основной государственный праздник, установленный в честь принятия тринадцатью североамериканскими штатами в 1776 г. Декларации независимости.


[Закрыть], и Николас очень тщательно спланировал прогулку. Сначала обед в знаменитом своими бифштексами ресторане к северу от Бостона, а затем фейерверк на берегу реки Чарльз.

Они вышли из ресторана в семь, и времени до фейерверка оставалось более чем достаточно, но из-за дорожного происшествия они целый час провели в пробке на шоссе. Николас терпеть не мог, когда ситуация выходила из-под контроля и его планы срывались. Он с глубоким вздохом откинулся на спинку сиденья, включил и выключил радио. Потом посигналил, хотя колонна машин и не думала двигаться.

– Этого просто не может быть! – заявил он. – Теперь мы точно опоздаем.

Пейдж, поджав ноги, сидела в пассажирском кресле.

– Подумаешь, – спокойно отозвалась она. – Что я, фейерверков никогда не видела?

– Таких не видела, – возразил Николас. – Это особенный фейерверк.

Он принялся рассказывать ей о баржах посреди реки и о том, что фейерверки взлетают под увертюру «1812 год».

– Увертюра «1812 год»? – повторила Пейдж. – Что это?

Николас только посмотрел на нее и снова принялся сигналить замершей впереди машине.

Когда они раз двадцать сыграли в «географию» и три раза в «двадцать вопросов», длинная череда автомобилей наконец тронулась с места. Николас мчался к Бостону как сумасшедший, но город оказался запружен машинами и ему пришлось припарковаться на территории частной школы в нескольких милях от эспланады.

Подойдя к набережной, они оказались в плотной толпе людей. Вдалеке, за волнующимся морем голов, виднелась раковина знаменитой открытой бостонской сцены и оркестр. Какая-то женщина ударила его по ноге.

– Послушайте, мистер, – воскликнула она, – я тут с шести утра сижу! Даже и не думайте сюда влазить.

Пейдж обеими руками ухватилась за Николаса, потому что какой-то мужчина дернул ее за юбку и потребовал, чтобы она немедленно села. Он почувствовал, как она, прижавшись губами к его груди, прошептала:

– Может, уйдем?

Впрочем, выбора у них все равно не было. Толпа теснила их назад, пока они не очутились в автомобильном тоннеле. Тоннель был длинным и темным, и они абсолютно ничего не видели.

– С ума сойти, – пробормотал Николас.

Не успел он подумать, что хуже ничего и вообразить себе нельзя, как в толпу врезалась группа байкеров на ревущих мотоциклах, при этом один из них проехал прямо по его левой ноге.

Пока он прыгал на правой ноге, кривясь от боли, издали донеслись первые хлопки фейерверка.

– О господи! – в отчаянии выдохнул Николас.

Пейдж прислонилась к бетонной стене тоннеля и скрестила руки на груди.

– Твоя проблема, Николас, заключается в том, – сказала она, – что вместо наполовину полного стакана ты видишь наполовину пустой. – Она развернулась к нему, и даже в темноте он увидел, как лихорадочно сверкают ее глаза. Откуда-то донесся свист римской свечи. – Красная, – заявила Пейдж. – Она взлетает все выше и выше, а сейчас, смотри, она мерцает, рассыпаясь по небу дождем раскаленных искр.

– Бог ты мой! – рявкнул Николас. – Не смеши меня, Пейдж. Ты же ничегошеньки не видишь.

В ответ Пейдж только улыбнулась.

– И кто тут кого смешит? – возразила она. Она подошла совсем близко и положила руки ему на плечи. – И кто сказал, что я ничего не вижу?

Прогремели два оглушительных взрыва. Пейдж развернулась и прижалась к нему спиной. Теперь они вместе смотрели на глухую стену тоннеля.

– Два огромных круга расплываются по небу, – продолжала Пейдж. – Один внутри второго. Сначала разлетаются синие молнии, а за ними вдогонку струятся белые… Они начинают меркнуть, но тут вспыхивают маленькие серебристые спиральки. Они похожи на танцующих светлячков. А вот в небо взлетает фонтан золотых брызг. А это зонтик, и с него дождем сыпятся крошечные синие искры, похожие на конфетти.

Шелковистые волосы Пейдж щекотали подбородок Николаса, ее плечи подрагивали в такт словам. Он не мог понять, как человеческая фантазия может быть такой многоцветной.

– Ой, Николас, – продолжала шептать она, – это финал. Ух ты! По всему небу расплескались языки синего, красного и желтого пламени… Они медленно угасают, но очередной взрыв уже затмил их гигантским серебристым веером… Он разгорается, растет и расползается вширь и ввысь, и вот уже небосвод заполнили миллионы сияющих розовых звезд.

Николасу кажется, что он может слушать Пейдж бесконечно. Он прижимает ее к себе, закрывает глаза и вместе с ней смотрит фейерверк.

***

– Я тебя не опозорю, – заверила его Пейдж. – Я знаю, какой вилкой едят салат.

Николас рассмеялся. Они ехали на обед к его родителям, и меньше всего его беспокоила подкованность Пейдж в области столового этикета.

– Знаешь, – сказал он, – ты единственный человек в мире, который может заставить меня забыть о мерцательной аритмии.

– У меня много талантов, – кивнула Пейдж. Она посмотрела на него. – Еще я знаю нож для масла.

Николас улыбнулся.

– И кто же тебя всему этому научил?

– Папа, – гордо ответила Пейдж. – Он меня всему научил.

Они остановились на светофоре, и Пейдж опустила стекло, чтобы получше разглядеть себя в зеркале заднего вида. Она показала Николасу язык, а он одобрительно покосился на изгиб ее белой шеи и виднеющиеся из-под юбки розовые подушечки пальцев ног.

– Чему еще научил тебя папа? – поинтересовался он.

Ее лицо озарила радостная улыбка. Она принялась загибать пальцы.

– Никогда не выходить из дома, не позавтракав; во время бури идти спиной вперед; если машину занесло, поворачивать руль в сторону заноса… – Она опустила ноги на пол и надела туфли. – Ах да, брать с собой в церковь что-нибудь пожевать – главное, чтобы еда не хрустела.

Она принялась рассказывать Николасу о сделанных отцом изобретениях. О тех, которые получили признание, например автоматическая вращающаяся чистка для морковки, и о тех, которые были отвергнуты, – вроде собачьей зубной щетки. Вдруг она наклонила голову и посмотрела на Николаса.

– А ты бы ему понравился, – заявила она. – Да. – Окончательно утвердившись в своем мнении, она кивнула. – Ты бы ему очень понравился.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что у вас есть нечто общее, – улыбнулась Пейдж. – Это я.

– А как насчет мамы? – поинтересовался Николас. – Чему онатебя научила?

Он тут же вспомнил разговор в ресторане, когда Пейдж рассказала ему о матери. Но было уже поздно. Нелепые и бессвязные слова повисли между ними почти физически осязаемой преградой. Пейдж не ответила. Она даже не шелохнулась. Можно было подумать, что она его не услышала, но затем она наклонилась вперед и включила радио, да так громко, как будто пыталась заглушить прозвучавший вопрос.

Десять минут спустя Николас припарковал автомобиль в тени раскидистого дуба. Он вышел из машины и обошел ее вокруг, чтобы помочь Пейдж, но она уже стояла на тротуаре и потягивалась.

– Который из них твой? – спросила она, глядя на противоположную сторону улицы, застроенную хорошенькими, окруженными белым штакетником викторианскими домами.

Николас взял ее за локоть и развернул так, чтобы она увидела дом у себя за спиной – огромный кирпичный особняк в колониальном стиле. Вся северная стена здания была увита плющом.

– Ты шутишь, – отшатнувшись, прошептала Пейдж. – Твоя фамилия Кеннеди?

– Ни в коем случае, – пожал плечами Николас. – Они все демократы.

Он взял ее под руку и повел к входной двери, которую, к счастью, открыла не прислуга, а сама Астрид Прескотт. Она была одета в мятую куртку сафари, а на шее у нее болталось сразу три фотоаппарата.

– Ни-иколас! – выдохнула она и бросилась ему на шею. – А я только что вернулась домой. Непал. Какая удивительная страна! Мне не терпится взглянуть, что у меня получилось. – Она похлопала ладонью по фотоаппаратам, а самый верхний даже погладила, как живое существо. Затем с силой, сопоставимой с мощью урагана, она втащила Николаса в дом и обернулась к его спутнице. – А вы, должно быть, Пейдж, – сказала она, завладевая маленькими, ледяными от волнения ладошками девушки и увлекая ее за собой в великолепный холл с обшитыми красным деревом стенами и мраморными плитами пола. – Я вернулась меньше часа назад, – продолжала Астрид, – и Роберт без умолку рассказывает мне об этой загадочной Пейдж.

Пейдж попятилась. Роберт Прескотт был известным врачом, но Астрид Прескотт была легендой. Николас не любил сообщать знакомым, что он сын той самойАстрид Прескотт, имя которой произносилось с таким же благоговением, с каким веком ранее шептали: « Та самаямиссис Астор». Всем была известна ее история: богатая девушка из высшего общества отвергла балы и светские вечеринки, занялась фотографией и достигла вершин успеха. Все были знакомы с фотографиями Астрид Прескотт, особенно с ее графическими, черно-белыми снимками исчезающих видов животных. Оглядевшись, Пейдж увидела, что эти фотографии украшают стены холла. Это были удивительные произведения, исполненные света и теней. Пейдж как завороженная смотрела на гигантских морских черепах, птицекрылых бабочек, горных горилл. Размах крыльев пятнистой совы, взмах хвоста синего кита… Пейдж вспомнила статью об Астрид Прескотт в «Ньюсуик», которую она прочитала несколько лет назад. Там приводились слова Астрид, заявившей, что она очень сожалеет, что не застала динозавров. «Вот это была бы сенсация!» – сокрушалась Астрид.

Пейдж переводила взгляд с одной фотографии на другую. В каждом доме был либо большой настенный календарь, либо ежедневник Астрид Прескотт, потому что ее снимки были поистине изумительными. Рядом с этой легендарной женщиной в этом гигантском великолепном доме Пейдж ощутила себя никчемной карлицей.

Но на Николаса гораздо большее влияние оказывал отец. Когда Роберт Прескотт вошел в комнату, атмосфера мгновенно изменилась и стала наэлектризованной. Николас выпрямился еще больше и надел свою самую обезоруживающую улыбку. Впрочем, боковым зрением он продолжал наблюдать за Пейдж, впервые в жизни задавшись вопросом, почему он вынужден играть в присутствии собственных родителей. Они с отцом никогда не прикасались друг к другу, если не считать рукопожатий. Демонстрация привязанности считалась у Прескоттов чем-то совершенно недопустимым. В итоге на похоронах все неизменно думали об одном и том же: почему они так ни разу и не сказали усопшему родственнику, как он был им близок и дорог.

За холодным фруктовым супом и фазаном с молодым картофелем Николас рассказывал родителям о своей клинической практике, и особенно об отделении неотложной помощи. Впрочем, чтобы не портить собеседникам аппетит, он несколько смягчал ужасы, с которыми ему приходилось там сталкиваться. Его мать то и дело переводила разговор на свою поездку.

– Эверест! – восклицала она. – Его не удается снять даже широкоугольным объективом. – Она уже избавилась от мятой куртки и осталась в старой майке и мешковатых штанах цвета хаки. – Но эти шерпы знают гору как свои пять пальцев.

– Мама, – вздыхал Николас, – не всех интересует Непал.

– Как и ортопедическая хирургия, милый. Но мы тебя вежливо выслушали. – Астрид обернулась к Пейдж, не сводящей глаз с головы огромного оленя, закрепленной над дверью, ведущей в кухню. – Это ужасно! Вы не находите?

Пейдж сглотнула.

– Просто я не могу себе представить, чтобы вы…

– Это папин трофей, – подмигнул ей Николас. – Папа охотник. Эту тему лучше не трогать. Мои родители далеко не всегда находят общий язык.

Астрид послала воздушный поцелуй на противоположный конец стола, где восседал Роберт Прескотт.

– Благодаря этой ужасной штуковине у меня дома есть собственная фотолаборатория.

– Мы сумели договориться, – подал голос Роберт Прескотт, салютуя жене наколотой на вилку картофелиной.

Пейдж перевела взгляд с матери Николаса на его отца и обратно. Она чувствовала себя лишней в их непринужденном спарринге. «Интересно, как маленькому Николасу удавалось привлечь к себе их внимание?» – спрашивала она себя.

– Пейдж, милая, – тем временем переключилась на нее Астрид, – где ты познакомилась с Николасом?

Пейдж нервно стиснула вилку для салата. К счастью, никто, кроме Николаса, этого не заметил.

– Мы познакомились на работе, – ответила она.

– Так значит, ты… – Астрид не окончила предложение, ожидая, что Пейдж вставит в него что-то вроде «студентка медицинской школы», или «медсестра», или хотя бы «лаборантка».

– Официантка, – заявила Пейдж.

– Понятно, – кивнул Роберт.

Радушие Астрид Прескотт улетучилось буквально на глазах. От внимания Пейдж не ускользнуло промелькнувшее в ее взгляде разочарование. «Она не то, что мы думали», – было написано на ее лице.

– Не думаю, – покачала головой Пейдж.

Николас, с самого начала обеда чувствовавший себя не в своей тарелке, вдруг допустил еще одну оплошность. Он громко расхохотался, что у Прескоттов считалось совершенно недопустимой вольностью.

Родители удивленно уставились на него, а он обернулся к Пейдж и улыбнулся ей.

– Пейдж сказочно рисует, – пояснил он.

– Да ну? – Астрид наклонилась вперед, готовая предоставить Пейдж возможность реабилитироваться. – Это замечательное хобби для девушки. Я тоже начинала с рисования. – Она щелкнула пальцами, и тут же возле нее выросла служанка, поспешившая убрать пустую тарелку. Астрид оперлась загорелыми локтями о накрытый тончайшей льняной скатертью стол и улыбнулась, хотя улыбка так и не поднялась к ее глазам. – И какой же ты окончила колледж, милая?

– Никакой, – спокойно ответила Пейдж. – Я собиралась поступать в РАШДИ, но обстоятельства изменились.

Она произнесла название школы как акроним, под которым она была известна.

– Раш-ди, – повторил Роберт, глядя на жену. – Что-то я никогда не слышал о таком колледже.

– Николас, – резко произнесла Астрид, – как поживает Рэчел?

Николас увидел, что Пейдж даже в лице переменилась при упоминании другой женщины, имя которой она слышала впервые. Он скомкал салфетку и встал из-за стола.

– А какое тебе до нее дело, мама? – поинтересовался он. – Ты ведь никогда о ней не спрашивала. – Он подошел к стулу Пейдж и сжал ее плечи, вынудив подняться. – Приношу свои извинения, – поклонился он родителям. – Боюсь, что нам пора.

Они еще долго петляли по городу на машине.

– Что все это означает? – спросила Пейдж, когда Николас в конце концов выехал на шоссе. – Я вам что, пешка?

Николас не ответил. Несколько минут она смотрела на него, гневно скрестив руки на груди, а потом устало откинулась на спинку сиденья.

Николас уже подъезжал к Кембриджу, когда она внезапно распахнула дверцу. Он резко затормозил.

– Что ты делаешь? – изумленно обернулся он к Пейдж.

– Выхожу. Дальше я пойду пешком.

Она вышла из машины. Прямо за ее спиной вставала луна, окрашивая в кроваво-красный цвет воду в реке Чарльз.

– Видишь ли, Николас, – сказала Пейдж, – похоже, я не за того тебя принимала.

Она зашагала прочь. Николас, играя желваками, смотрел ей вслед. «Она такая же, как и все остальные», – твердил он себе.

***

На следующий день Николас все еще кипел от злости. Он встретил Рэчел, выходящую с лекции по анатомии, и пригласил ее на кофе. Он сказал, что знает местечко, где рисуют портреты клиентов. До местечка было далековато, потому что оно находилось на другом берегу реки, зато от него было близко до его квартиры. Шагая рядом с девушкой к машине, Николас считал мужчин, косившихся на ее медового цвета волосы и плавные изгибы фигуры. У двери закусочной он привлек Рэчел к себе и впился в ее губы поцелуем.

– С возвращением! – улыбнулась она.

Он провел ее к своему обычному столику, но она почти мгновенно скрылась в туалете. Пейдж нигде не было видно. «Зачем я сюда приехал?» – злился Николас, озираясь по сторонам. Пока он разбирался в собственных мотивах, Пейдж подошла к нему сзади. Она двигалась так бесшумно, что он и не заметил бы ее появления, если бы не сопровождающий ее аромат персиков и молодой зелени. Николас обернулся. Она стояла прямо перед ним, глядя на него широко открытыми усталыми глазами.

– Прости, – сказала она. – Я не хотела тебя расстраивать.

– А с чего ты взяла, что я расстроился? – самодовольно ухмыльнулся Николас, хотя его сердце сжалось, и он задался вопросом, не это ли ощущение всегда пытаются описать пациенты кардиологического отделения.

В это мгновение из туалета показалась Рэчел. Подойдя к столику, она скользнула на сиденье напротив Николаса.

– Прошу прощения, – сказала Пейдж. – Этот столик занят.

– Я знаю, – холодно ответила Рэчел. Она потянулась к Николасу и взяла его за руку, демонстрируя спокойную силу обладания.

Все произошло именно так, как планировал Николас. Однако он никак не ожидал, что это причинит такую боль Пейдж. И дело было вовсе не в том, что она застыла перед ним с растерянным видом и приоткрытым ртом, как будто сомневаясь, что правильно расслышала слова Рэчел. Впрочем, на ее лице не было ни разочарования, ни обиды. Подняв на нее глаза, он обнаружил, что она все еще как зачарованная смотрит на него.

– Зачем ты сюда приехал? – только и спросила она.

Николас откашлялся, а Рэчел пнула его ногой под столом.

– Я рассказал Рэчел о твоих рисунках, и она захотела, чтобы ты и ее нарисовала.

Пейдж кивнула и ушла за альбомом. Она расположилась неподалеку от столика на низком табурете и, по своему обыкновению, наклонила альбом так, чтобы рисунок явился сюрпризом для того, над чьим портретом она работала. Она рисовала уверенными широкими штрихами, а другие клиенты заглядывали в альбом, усмехались и перешептывались. Окончив, она швырнула рисунок на столик перед Николасом и ушла в кухню. Рэчел взяла портрет в руки. Вот ее волосы, ее блестящие глаза, ее точеные черты… Портретное сходство было налицо, и тем не менее с альбомного листа на нее смотрела ящерица.

***

Хотя в этот день Николасу предстояло ночное дежурство, он сделал нечто, совершенно ему несвойственное: позвонил в больницу и сказался больным. Затем он на скорую руку перекусил в «Макдоналдсе». Солнце уже скрылось за горизонтом, когда он не спеша пересек Гарвард-сквер и уселся на низкую кирпичную стену на углу Брэттл, наблюдая за уличным артистом, жонглирующим пылающими факелами. Николас опустил вытертую долларовую бумажку в футляр джаз-гитариста и остановился перед витриной магазина игрушек, где плюшевые аллигаторы в галошах шагали по лужам из алюминиевой фольги. Без пяти одиннадцать он направился к «Мерси», спрашивая себя, что он станет делать, если закусочную сегодня будет закрывать Дорис, Марвела или еще кто-нибудь, но не Пейдж. И решил, что в этом случае он будет бродить по улицам, пока не найдет ее.

Когда он вошел, Пейдж убирала бутылочки для кетчупа. На стене над ее головой висел портрет Рэчел в облике ящерицы.

– Здорово это у тебя получилось, – сказал он, заставив ее вздрогнуть от неожиданности.

Пейдж не удержалась от улыбки.

– Я отпугнула клиента, – вздохнула она.

– Ну и что? – отозвался Николас. – Зато явернулся.

– И что мне за это полагается? – поинтересовалась Пейдж.

– Все, что хочешь, – улыбнулся Николас.

Много лет спустя, вспоминая этот разговор, Николас понял, что ему не стоило давать невыполнимых обещаний. Но тогда он верил в то, что может предоставить Пейдж все, чего бы она ни пожелала. У него было ощущение, что Пейдж нуждается в нем самом, а вовсе не в его регалиях или его успехе. Это чувство было столь непривычным, что с его плеч будто гора свалилась. Он привлек к себе Пейдж и почувствовал, как она сначала напряглась, а затем расслабилась. Он поцеловал ее ухо, затем висок, уголок губ. От ее волос пахло вафлями и беконом, а помимо этого – солнцем и сентябрем, и он не понимал, как ему могло прийти в голову все, что он совсем недавно о ней думал.

Она нерешительно обвила его шею руками, а он обнял ее за талию.

– Лайонел еще здесь? – шепотом спросил он.

Она отрицательно покачала головой, и он вытащил из ее кармана ключи и запер дверь изнутри. Выключив свет, он уселся на табурет у барной стойки и привлек к себе Пейдж. Он ласково целовал эту женщину-дитя, а его руки легко скользили по ее шее, по ее груди и животу. Когда он коснулся ее бедер, она напряглась, и он улыбнулся, решив, что имеет дело с девственницей. От осознания этого у него даже дух захватило. «Я хочу быть первым мужчиной в ее жизни, – подумал он. – Я хочу быть ее единственным мужчиной».

– Выходи за меня замуж, – вырвалось у него.

Услышав эти слова из собственных уст, он замер от удивления. Что, если это начало конца? Первый шаг к краю пропасти? Возможно, именно на этом и закончится, не начавшись, его карьера. Но он еще крепче прижал к себе Пейдж и решил, что холодок внутри – это любовь, а не предостережение. Николас с трудом верил в то, что ему так повезло. Неужели он действительно нашел человека, которого необходимо защищать и опекать? Ему и в голову не пришло, что ему тоже угрожает опасность, хотя и совершенно иного рода, а значит, и он сам нуждается в защите.