Текст книги "Темный ангел"

Автор книги: Джоанн Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

22

Я помню касание ее прохладных сильных рук к моим волосам. Ее лицо в свете лампы, бледное, как луна. Шорох ее юбок. Ее духи, теплый золотистый аромат янтаря и шипра. Ее голос, тихий, спокойный, напевавший без слов в такт поглаживаниям. Тише, тише, засыпай…Генри – лишь дурной сон, растворившийся в океане света. Часы на камине тикали громче моего сердца, а оно было легким, как одуванчик, и мягкие пушинки отсчитывали минуты теплой летней ночи. Глаза закрыты, легкие сонные мысли летели в гостеприимную темноту сна. Голос Фанни такой нежный, мелодичный, каждое слово как ласка.

– Шшш… спи. Спи, малышка… Засыпай… шшш… – Ее волосы коснулись моего лица, я улыбнулась и забормотала. – Вот так. Шшш… Спи, моя милая, моя Марта, любовь моя.

Убаюканная в ее объятиях, я позволила течению тихонько нести меня прочь. Она гладила меня по голове, а я смотрела, как мимо, словно воздушные шарики, проплывают воспоминания. Моз… кладбище… выставка… Генри… Какими бы яркими они ни были, я могла отогнать их прочь и вскоре увидела яркое облако шариков: нити переплелись, краски сияют в лучах заходящего солнца. Это было так красиво, что я, кажется, заговорила вслух тонким голоском маленькой девочки:

– Шарики, мамочка, они улетают. Куда они летят?

Мои волосы заглушали ее голос.

– Далеко-далеко. Они летят в небо, прямо в облака… они все разноцветные, красные, желтые, синие… Видишь?

Я кивнула.

– Полетай с ними немножко. Сможешь?

Я снова кивнула.

– Чувствуешь, как летишь вверх? Ты летишь вверх, с шариками. Вот так. Шшш…

Я поняла, что начинаю подниматься, без усилий, просто думая об этом. Я выплыла из тела, умиротворяющая картина все еще стояла перед закрытыми глазами.

– Ты уже раньше так летала, – мягко сказала Фанни. – Помнишь?

– Помню, – почти беззвучно произнесла я, но она услышала.

– На ярмарке, – настаивала Фанни.

– Да.

– Ты можешь опять там оказаться?

– Я… я не хочу. Я хочу лететь с шариками.

– Шшш, милая… все хорошо. Никто тебя не обидит. Мне просто нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты вернулась назад и рассказала мне, что ты видишь. Скажи мне его имя.

Я летела, и небо было такое голубое, что больно смотреть. Шарики поднимались над горизонтом. А подо мной, далеко внизу, виднелись ярмарочные шатры и навесы.

– Шатры… – пробормотала я.

– Спустись. Спустись к шатру и загляни внутрь.

– Н-нет… я…

– Все хорошо. Тебя никто не обидит. Спустись. Что ты видишь?

– Картины. Статуи. Нет, восковые фигуры.

– Ближе.

– Нет…

– Ближе!

Я вдруг снова оказалась там. Мне десять лет, я вжалась в стену своей спальни, Плохой Дядя приближается ко мне, и в глазах его вожделение и смерть.

Я закричала.

– Нет! Мама! Не разрешай ему! Не разрешай Плохому Дяде подходить! Не разрешай Плохому подходить!

Сквозь багровый туман и стук крови в висках я услышала ее голос, по-прежнему очень спокойный.

– Кто, Марта?

– Не-е-ет!

– Скажи мне кто.

И я посмотрела ему в лицо. Бескрайний ужас, застывшая вечность… а потом я его узнала. Ужас исчез, и я проснулась, Фанни обнимала меня сильными руками, смятый бархат ее платья промок от моих слез.

Очень мягко она повторила:

– Скажи мне кто.

И я сказала ей.

Мама прижала меня к себе.

23

Наверное, в прошлом веке меня бы называли ведьмой. Ну, мне давали имена и похуже, иногда вполне заслуженно, но меня никогда не заботило людское мнение. Я могу сварить бульон, который снимет жар, или приготовить поссет [26]26
  Горячий напиток из вина, молока, меда и пряностей.


[Закрыть], от которого вы будете летать во сне, а иногда в зеркале я вижу то, что там не отражается. Я знаю, как бы это назвал Генри Честер, – ну что ж, зато у меня есть определение для таких, как он, и в Священном Писании вы его не найдете.

Если бы не Генри Честер, в июле Марте исполнилось бы двадцать. Я женщина обеспеченная и оставила бы ей приличное наследство – ей бы не пришлось жить на улице. Я бы подыскала ей дом и мужа, если бы ей захотелось; я бы дала ей все, о чем бы она ни попросила. Но когда ей было десять, Генри Честер отнял ее у меня, и я ждала десять лет, чтобы отнять у него Эффи. Мне всегда было не до поэзии, но я вижу эту страшную симметрию – и для меня это достаточное возмездие. Холодное, несомненно, но от этого не менее жестокое.

Я была очень молода, когда родилась Марта, если у меня вообще была молодость. Возможно, у нее было тридцать отцов – какая разница? Она была моей… Она росла, а я старалась оградить ее от той жизни, которую вела сама. Я отправила ее в хорошую школу и дала ей образование, которого у меня никогда не было; я покупала ей одежду и игрушки и поселила ее в приличном доме, у школьной учительницы, дальней родственницы матери. Марта навещала меня так часто, как только я осмеливалась ее приглашать, – я не хотела, чтобы она общалась с людьми, приходившими в мой дом, и я никогда не пускала клиентов наверх, в крохотную мансарду, где устроила ей спальню. Я пригласила Марту к себе в день ее рождения и, хотя в тот вечер я ждала гостей, пообещала себе, что позже займусь только ею. Я поцеловала ее на ночь… и живой больше не видела.

В десять вечера я услышала, как она зовет меня, и побежала наверх, в ее комнату… но она уже была мертва, лежала, раскинувшись, на кровати, с ночной рубашкой на лице.

Я знала: убийца наверняка кто-то из клиентов, но полицейские только рассмеялись, когда я потребовала расследования. Я была проститутка, моя дочь – дочь проститутки. А клиенты – богатые, уважаемые люди. Мне повезло, что меня саму не арестовали. В итоге мою дочь похоронили под белой мраморной плитой на Хайгейтском кладбище, а ее убийце позволили забыть о ней на десять лет.

О, я пыталась вычислить его. Я знала, что он здесь, я улавливала вину, что скрывалась за респектабельной внешностью. Вы знаете, что такое ненависть? Ненависть была моей едой и питьем. Ненависть шагала бок о бок со мной, когда во сне я настигала убийцу своей дочери и обагряла улицы Лондона его кровью.

Я ничего не изменила в комнате Марты – все оставила, как было: свежие цветы у кровати и все ее игрушки в корзине в углу. Каждую ночь я тайком пробиралась туда и звала ее – я знала, что она там, – и умоляла сказать мне имя, только лишь имя. Если бы она тогда назвала мне имя, я бы убила его без малейших угрызений совести. И отправилась бы на виселицу, сияя нимбом. Но за десять лет моя ненависть исхудала и проголодалась, как волк. Она стала умной и хитрой и смотрела на всех подозрительными янтарными глазами – на всех, но на одного человека в особенности.

Помните, я его знала – знала его алчные, постыдные наклонности, его приступы ненависти к самому себе, его вину. Он всегда просил молоденьких девушек, не сформировавшихся, девственных. Не то чтобы таких было много, но я видела, как он смотрит на маленьких уличных попрошаек, и видела его картины. Старый лицемер, чья нездоровая страсть способна задушить женщину. Но он был не единственный, кого я подозревала, и я не могла знать наверняка. Я пыталась дотянуться до моей маленькой Марты: сначала с помощью свечей и зеркала, затем с помощью карт. Всегда одни и те же карты: «Отшельник», «Звезда», «Жрица», валет монет, «Перемены» и «Смерть». Всегда одни и те же карты в определенном порядке: всегда рядом с Отшельником выпадала девятка мечей и Смерть. Но был ли Генри Честер этим Отшельником?

Понимаете, он был умен. Если бы он убежал, я бы не сомневалась – но он сохранял спокойствие. Продолжал приходить, нечасто, может, раз в месяц; всегда вежлив, всегда щедр. Я пошла по другому следу: мужчины, которые внезапно перестали появляться после смерти Марты. Доктор, один из давних клиентов, предположил, что моя девочка умерла от некоего припадка – он сказал, эпилепсия. Я не поверила ни на минуту. Но боль и время подорвали мою убежденность, я усомнилась в чистоте своей ненависти. Может быть, это действительно был припадок, а может, незваный гость, соблазнившийся легкой добычей. Уму непостижимо, чтобы кто-то из моих клиентов мог это совершить и так долго оставаться неузнанным.

Жажда мести утихла. А потом я узнала, что Генри женился. По слухам, на девочке, едва со школьной скамьи. Ей было всего семнадцать. Во мне снова проснулись подозрения – я никогда не была уверена в нем, никогда, – и моя ненависть обрушилась на них обоих, подобно рою ос. Разве имеют они право на счастье, когда Марта гниет в Хайгейте? У кого вообще есть такое право?

Как-то раз я пошла за ними в церковь, надеясь взглянуть на новобрачную, но она была вся закутана в черное, словно в трауре, и я разглядела лишь худенькое личико под шляпкой. У нее был нездоровый вид, и меня невольно потянуло к ней, я ощутила что-то вроде жалости. Она была так похожа на мою бедную погибшую Марту.

Не люблю священников – я пришла взглянуть на Честера и его жену, а не слушать проповедь, и потому первая заметила, что с ней случилось. В одну минуту она слушала, а в следующую – поплыла, голова склонилась, как у ребенка, читающего молитву. А я – я давно умею видеть то, что большинство из вас не видит и, возможно, никогда увидеть не сможет, и, как только миссис Честер отключилась, поняла, что это не обычный обморок. Я увидела, как она выскользнула из тела, нагая, как новорожденный младенец, храни ее Бог, и, заметив удивление на ее лице, я поняла, что подобное произошло с нею впервые.

А еще она была красавица – ничего общего с бесплотными фигурами на картинах Генри Честера. Она была красива естественной красотой, как дерево или облако. Кроме меня, никто ее не видел – и неудивительно, сплошь примерные прихожане. Никто не учил ее этомуфокусу – она, без сомнений, постигла тайну сама, и я догадалась, что у нее есть и другие таланты, о которых она не подозревает. Именно тогда я подумала: может, ей известно что-то, что могло бы мне помочь… Я мысленно позвала ее, и она пристально посмотрела на меня. И тогда я поняла, что в ней – ответ на все мои вопросы. Нужно лишь привести ее к себе.

Ее звали Эффи. Я часто наблюдала за ней – а она и не догадывалась, – призывала ее к себе из комнатки Марты под самой крышей. Я видела, что она несчастна: сперва с Генри, потом с Мозом. Бедная одинокая маленькая девочка – я знала, она придет ко мне, это лишь вопрос времени, и я начала заботиться о ней как о собственной дочери. Я знала ее мысли, ее привычки… и, увидев ее на ярмарке, я поняла, что это мой шанс поговорить с ней наедине.

Гадалка с хрустальным шаром с радостью уступила мне свое место за гинею. Я сидела в тени, с вуалью на лице, и Эффи ничего не заподозрила. Она оказалась настолько чувствительной к моим мыслям, что ее даже не пришлось усыплять – она сама уснула… однако, лишь когда она заговорила со мной голосом дочери, я осознала, сколь уникальной, сколь бесценной для меня она может стать. Если она так отчетливо воспроизводит голос, на что же еще она способна? Голова шла кругом от представлявшихся возможностей: вновь увидеть мою девочку, прикоснутьсяк ней… а почему бы и нет? Поверьте, я не желала Эффи зла, но ее реакция на выход из транса поразила даже меня. Девочка была слишком ценной, я не могла ее потерять. Я не моглаотпустить ее.

И действительно, прежде чем я копнула слишком глубоко, она назвала мне долгожданное имя. Генри Честер. Отшельник. Убийца моей дочери.

Я уже вышла из того возраста, когда хочется вопить от злости. Если и понадобится жертва – на сей раз это буду не я.

24

Это был несчастный случай, говорю вам. Я вовсе не собирался ее убивать. Я хотел рассказать вам, но прошло столько лет…

Ее мать всегда смущала меня – она была слишком основательной. Я чувствовал себя карликом рядом с ней, ее было слишком много, она завораживала меня и подавляла. В ней было что-то нечеловеческое, словно под ее розовой кожей не кровь и мышцы обыкновенной женщины, но некая странная смесь из черной земли и гранита – египетский идол с агатовыми глазами. От нее пахло испорченной сладостью, как от миллиона гниющих роз, – томительный сокровенный бальзам из потаенных уголков ее женского тела для моих постыдных сердечных страстей. И у такой женщины была дочь!

Она смотрела на меня сквозь перила. Глаза, зеленые, как трава, уставились из полутьмы лестничного проема, и, когда я поднял голову, она тихонько хихикнула и вскочила на ноги, готовая исчезнуть наверху, стоит мне двинуться. Она стояла, босая, а свет очерчивал ее тело сквозь ткань ночной рубашки. В ней не было ничего от пугающей основательности ее матери: ребенок, подброшенный эльфами, почти бестелесный, прямые черные волосы падают на худое треугольное личико… и все же я уловил сходство. Что-то в ее глазах, быть может, или в плавности, изяществе движений – так, наверное, золотоволосая Церера отразилась в бледной Персефоне.

Я спросил, как ее зовут.

Она склонила голову набок, в глазах озорные искорки.

– Я не должна говорить.

Едва уловимый корнуоллский акцент: как и мать, она мягко растягивала слоги.

– Почему?

– Я не должна здесь быть. Я обещала.

Если бы не ее улыбка, не контуры ее тела против света, я мог бы поверить в ее невинность, но она стояла надо мной, словно пародируя Джульетту на балконе, и я знал, что, несмотря на возраст, она дитя своей матери, зачатое во грехе и взращенное терзать грешников, подобных мне. Казалось, я слышу ее аромат – тревожную, обманчивую смесь янтаря и болотной тины.

– Я обещала, – повторила она, отодвигаясь от перил. – Мне нужно идти.

– Подожди! – Слова вырвались сами. Я торопливо взбирался по ступеням, виски взмокли от пота. – Не уходи. Я никому не скажу. Смотри, – я порылся в карманах, – у меня есть шоколадка.

Поколебавшись, она протянула руку за лакомством, немедленно развернула и откусила. Развивая успех, я улыбнулся и положил руку ей на плечо.

– Пойдем, – ласково сказал я. – Я отведу тебя в комнату и расскажу тебе сказку.

Она торжественно кивнула и тихонько побежала по лестнице впереди меня, босые ноги мелькали в темноте, как белые мотыльки. Я не мог не пойти за ней.

Ее комната приютилась под самой крышей. Она запрыгнула на кровать, поджав ноги и натянув на себя одеяло. Она доела шоколадку, и я смотрел, как она облизывает пальцы, – зрелище столь мощное, что у меня чуть колени не подогнулись.

– Рассказывай сказку! – потребовала она.

– Позже.

– Почему не сейчас?

– Позже!

Ее аромат заполнял все вокруг. Она стряхнула его с волос, как цветочный дождь, и в самой сердцевине запаха я различил зловонную нотку – должно быть, собственную похоть.

Я больше не мог терпеть. Я шагнул вперед и схватил ее, зарылся в нее лицом, утонул в ней. Ноги подкосились, и я рухнул вместе с ней на кровать, отчаянно цепляясь за нее. На секунду она показалась чудовищно сильной, водоворот глаз затягивал в темноту, разинутый рот извергал беззвучные проклятия. Она сопротивлялась, брыкалась, черные волосы стаей летучих мышей облепили мое лицо, душили меня. В этот миг, чувствуя, как обвивается вокруг меня ее гибкое змеиное тело, как ее волосы забиваются мне в рот, вдыхая тошнотворный запах шоколада, я был уверен, что она убьет меня.

Кровь шумела в ушах, безумная паника охватила меня. Я закричал от страха и отвращения. Я был жертвой, она – гранитной богиней смерти, жаждущей моей крови. Собрав остатки разума, я схватил ее за горло, сжимая все крепче… маленькая ведьма дралась как дьявол, визжала и кусалась, но силы вдруг вернулись ко мне…

Тогда со мною был Бог. Если бы мне только хватило мужества уйти из этого дома и никогда не возвращаться, может быть, Он не отвернул бы от меня Свой лик… но, даже с содроганием вспоминая ужасную битву, я испытывал какое-то демоническое возбуждение, торжество, как будто вместо того, чтобы подавить прилив похоти, я открылся для иного вожделения, которое никогда полностью не удовлетворить.

25

Я плохо помню, как вернулась на Кромвель-сквер; светало, через несколько часов должны были проснуться слуги, а Генри еще не возвращался. Я сумела войти в дом, самостоятельно разделась и скользнула в постель. Немного поспала, но, чтобы справиться с дурными видениями, тревожившими мой сон, вынуждена была принять еще опия. Я уже не отличала вымысел от реальности; уж не приснилось ли мне все, что случилось на Крук-стрит, думала я… Правда ли я говорила с Генри? Правда ли Фанни приходила ко мне, когда я спала? Около шести утра я погрузилась в глубокий сон и проснулась два часа спустя, когда вошла Тэбби с горячим шоколадом. Голова раскалывалась, меня лихорадило, и, хоть я пыталась изобразить бодрость, Тэбби немедленно догадалась, что дело нечисто.

– Миссис Честер, вы неважно выглядите! – отметила она, раздвинув шторы и приблизившись к кровати. – Какая же вы бледная!

– Да нет, Тэбби, – запротестовала я. – Просто немного устала, но скоро я буду в порядке.

– Я скажу мистеру Честеру, что вам нездоровится, мэм, – твердо заявила Тэбби.

– Нет! – Я тут же понизила голос: ей вовсе ни к чему знать о моей панике. – Нет. В этом нет необходимости.

Она сомневалась.

– Может быть, капельку настойки, мэм?

Я покачала головой.

– Пожалуйста, не надо. Просто немного болит голова. Но от этого превосходного шоколада мне станет лучше. – Я заставила себя пригубить обжигающий шоколад и ободряюще улыбнулась. – Спасибо, Тэбби, можешь идти.

Она неохотно покинула комнату, оглядываясь через плечо; ясное дело, нельзя рассчитывать, что она сохранит мою болезнь в тайне от Генри. И естественно, через десять минут он возник на пороге со стаканом и пузырьком опия.

– Тэбби говорит, ты не хочешь принимать лекарство, – сказал он. Он кинул быстрый взгляд на Тисси, сидевшую на кровати, и недовольно скривился. – Я тебе уже говорил, мне не нравится, что эта кошка спит в твоей комнате. Не удивлюсь, если именно она является причиной твоей болезни.

– Мне кажется, – произнесла я, – что вы с Тэбби чересчур озабочены моим здоровьем!

Этот резкий ответ удивил меня саму не меньше, чем Генри, и я покраснела и смущенно пробормотала какие-то извинения. Я пыталась вспомнить, откуда взялась эта внезапная враждебность… а потом вспомнила свой сон – или это был не сон? – в котором я увидела… Это было на уровне подсознания, картинка мелькнула и исчезла, остались только ощущения: ненависть, отвращение, жажда мести… И все это словно чужое, и сила этих чувств потрясла меня тем больше, что я забыла, откуда они взялись. Дрожащим голосом я продолжила:

– Я поправлюсь. Пожалуйста, не надо больше давать мне настойку.

Он взглянул на меня презрительно и начал отмерять капли в стакан.

– Делай, что я говорю, Эффи. Я сегодня не в настроении терпеть твои капризы. Давай-ка пей лекарство и в обед тоже прими, или я рассержусь.

– Но мне не нужно никакого лекарства. Просто разреши мне прогуляться на свежем воздухе…

– Эффи! – сказал он ледяным тоном. – Хватит пререкаться. Я знаю, что у тебя нервы не в порядке, но ты выводишь меня из терпения! Если бы ты была настоящейженой… – Он прервался на середине предложения. – Если ты и дальше будешь упрямиться, – продолжил он тише, – я умываю руки и передаю тебя Расселу. У него богатый опыт обращения с истеричками.

– Я не истеричка! – заспорила я. – Я…

Но, посмотрев в его глаза, подчинилась и взяла питье, ненавидя его, но не в силах сопротивляться.

– Так-то лучше. – Взгляд у него был жесткий и какой-то ликующий. – И помни, будь у меня чуть меньше терпения, я давно бы разобрался с твоими приступами. Обещаю, если ты опять начнешь лить слезы и капризничать, я приглашу Рассела осмотреть тебя. Если не станешь пить лекарство, я тебя заставлю его пить, а если не будешь вести себя, как подобает хорошей жене, думаю, доктор объяснит мне причину. Все понятно?

Я кивнула и заметила, как в его глазах промелькнула улыбка – злая, хитрая улыбка.

– Я сделал тебя тем, что ты есть, Эффи, – мягко сказал он. – Ты была никто, пока я не нашел тебя. Ты будешь такой, какой я скажу. Если я захочу, чтобы ты была истеричкой, ты будешь истеричкой. Не думай, что доктор поверит тебе, а не мне – если я скажу, что ты сумасшедшая, он согласится. И я могу сказать это, когда захочу, Эффи. Я могу заставить тебя делать все, что захочу.

Я пыталась что-то сказать, но его торжествующее лицо расплывалось перед моими усталыми глазами, и мне ужасно захотелось расплакаться. Наверное, он это заметил, потому что жесткая складка вокруг его губ разгладилась, и он наклонился и нежно поцеловал меня в губы.

– Я люблю тебя, Эффи, – прошептал он, и нежность его была страшнее его ярости. – Я это делаю, потому что люблю тебя. Я хочу, чтобы ты была моей, в безопасности и благополучии. Ты не представляешь, сколько в мире грязи, какие опасности подстерегают такую красивую девочку, как ты… Ты должна доверять мне, Эффи. Доверять и слушаться меня. – Он мягко, но уверенно повернул мое лицо к себе. Вид у него был озабоченный, но в глазах я читала все то же бурное, жестокое ликование. – Я все сделаю, чтобы защитить тебя, Эффи.

Его решимость была невыносима.

– Даже запрешь меня? – произнесла я одними губами.

Взгляд его был спокоен, но в голосе звучала плохо скрываемая злоба.

– О да, Эффи. Лучше убитьтебя, чем видеть испорченной.

Потом он ушел. Я лежала в постели, разум мой был смущен и затуманен опием, я старалась вспомнить, что я знаю о Генри Честере, но память воскрешала лишь спокойное лицо Фанни, ее руку, что гладила мои волосы, и воздушные шарики…

Я проснулась около двенадцати, уже не такая усталая, но очень вялая и запутавшаяся. Я сама умылась и оделась и спустилась в гостиную. Генри уже ушел. Я решила прогуляться до кладбища, чтобы проветриться и хоть на время вырваться из гнетущего дома. Я уже надевала плащ, когда появилась Тэбби с подносом. Она удивленно вздрогнула, увидев, что я собираюсь на прогулку.

– Что же это, мэм! Вы ведь не пойдете на улицу? Вы утром были так больны!

– Мне гораздо лучше, Тэбби, – спокойно ответила я. – Я уверена, прогулка пойдет мне на пользу.

– Но вы же ничего не ели! Вот что, у меня в духовке замечательные имбирные пряники, они будут готовы через несколько минут. Прежде вы ведь так любили отведать горячего пряничка.

– Тэбби, я не голодна, спасибо. Может, я перекушу позже, когда вернусь. Пожалуйста, не беспокойся.

Тэбби покачала головой:

– Мистеру Честеру вовсе не понравится, если я отпущу вас сегодня на улицу. Он сказал, вы не должны выходить ни под каким предлогом, в вашем-то состоянии, мэм. – Она слегка покраснела. – Я знаю, вам бы хотелось уйти, мэм, но постарайтесь понять, это неразумно. Не нужно доставлять бедному джентльмену еще больше хлопот… и он ведь не велел, мэм.

Между бровями Тэбби появилась складка. Я ей нравилась… но Генри был хозяином в доме.

– Понятно.

На миг меня охватило желание взбунтоваться: какое мне дело до приказов Генри? Потом я вспомнила, что́ он сказал о докторе Расселе и как Тэбби простодушно повторила его слова: «в вашем-то состоянии». Меня вдруг пробрал озноб.

– Наверное, я все же останусь.

Я с притворным безразличием сняла плащ и заставила себя присесть.

– Да и я думаю, так лучше, мэм, – по-матерински произнесла Тэбби. – Может, хотите чаю? Или шоколада? Или имбирных пряников, когда будут готовы?

Я кивнула, челюсти сводило от натянутой улыбки.

– Спасибо, Тэбби.

Я старалась сохранять спокойствие, пока Тэбби прибиралась в гостиной. Казалось, она целую вечность разжигала огонь, взбивала подушки и суетилась, то и дело спрашивая, не нужно ли мне чего. Конечно, я могла бы сказать ей, что хочу побыть одна, но ее привязанность ко мне была так трогательна и искренна – и к тому же я не хотела, чтобы она доложила Генри, какая я нервная и взбалмошная. Его угроза была ясна… Я пыталась справиться с накатывающей истерикой – если меня считают слишком больной или неуравновешенной, чтобы одной выходить из дома, то когда же я увижу Моза? Когда я увижу Фанни?

Я вскочила, подбежала к окну и выглянула в сад. Начинался дождь. Я открыла окно и вытянула руки, чувствуя влагу на лице и ладонях. Дождь был теплым, запах мокрой листвы вызывал острую ностальгию, напоминая о ночи на кладбище. Паника постепенно отступала. Оставив окно распахнутым, я вернулась на диван и попыталась рассуждать логически, но чем больше я старалась упорядочить мысли, тем глубже погружалась в полуреальность прошлой ночи; все словно было подернуто наркотическим обманом. Возможно, Генри прав. Возможно, я схожу с ума. Если б только повидаться с Мозом…

Нет! Еще не время. Сначала я должна убедить Генри, что чувствую себя хорошо и могу выходить одна. Это он мой враг, твердо сказала я себе. Это он виновен, а не я. У меня есть причины его ненавидеть. У меня есть причины быть несчастной.

Я впервые призналась себе в этом. В тот день я безмолвно объявила Генри войну – войну, полную ненависти и коварства. Пусть он думает, что все козыри у него, но ведь я не та смазливая дурочка, которой он меня считает. И я смогу это доказать. У меня есть по крайней мере одно преимущество – внезапность нападения…