Текст книги "Королева мести"

Автор книги: Джоан Швейгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Нет такой вещи, как свобода, женщина, – зло бросил он. – Мы свободны лишь в выборе своих ограничений.

– Тогда позвольте мне самой выбрать их для себя. Отпустите меня.

– Ты никогда отсюда не уйдешь.

Я глянула на Аттилу, который по-прежнему сидел, не шелохнувшись.

– Тогда пусть Аттила лишит меня жизни. Скажи ему, что я буду счастлива, если он позволит драгоценному мечу сначала окунуться в кровь женщины, которая подарила его.

Эдеко рассмеялся и перевел мои слова. По-прежнему не поворачивая головы, Аттила усмехнулся. Их веселье повергло меня в настоящую ярость. Моя рука метнулась к мечу войны. В тот момент я уже была готова убить себя, но Аттила положил руку на эфес меча. Его пальцы лениво охватили рукоять, будто он просто хотел поправить его на коленях. В тот же самый момент Эдеко схватил меня за плечи и оттащил на шаг назад. Аттила зевнул, потом что-то сказал Эдеко. Тот перевел:

– Аттила понимает то положение, в котором ты оказалась, но не желает, чтобы что-то произошло с женщиной, которая принесла ему дар богов. Он призовет тебя к себе через некоторое время, но твое поведение сейчас вынуждает его закончить встречу.

Когда Эдеко повернулся к двери, я бросила последний взгляд на Аттилу. Он сидел, скрестив ноги и закрыв глаза. На его губах играла легкая усмешка.

Мы вышли наружу, Эдеко взял меня под локоть, но я вывернулась, и некоторое время мы брели в молчании. Добравшись до своей хижины, я вступила в нее со словами:

– Переселите меня в город. Я не буду ни с кем беседовать, даю слово. Спроси женщин, которые приходили ко мне каждый день, принося еду, – я ни разу не пыталась заговорить с ними. За все это время я не произнесла ни слова.

К моему огромному облегчению, Эдеко вошел в хижину следом за мной.

– Это невозможно, – сказал он.

Его голос сейчас казался нежным, как и его рука, когда он пытался взять меня за локоть. В неожиданном порыве я схватила его ладонь, хотя и чувствовала, что он противится этому.

– Что я сделала? – воскликнула я. – Какое преступление совершила? Ты не должен бросать меня здесь в одиночестве!

Мой взгляд упал вниз. Пока меня не было, сюда принесли еду. Настоящую еду, много мяса, хлеба, сыра, фруктов и кувшин с вином. Теперь я разрывалась между желанием задержать Эдеко – как бы я его ни ненавидела, я не вынесла бы еще одного дня или ночи в полном одиночестве – и голодом. Я ослабила хватку на руке Эдеко, и она быстро выскользнула у меня из пальцев.

– Я не могу так жить, – пробормотала я, все еще глядя на тарелки с едой. И снова я задалась вопросом, не мог ли Эдеко оказаться в Вормсе, когда убивали бургундов. Ему было тогда, но меньшей мере, лет тринадцать, в этом возрасте уже становятся воинами, а воин должен принимать участие во всех битвах. Я опустилась на колени со словами: – Я должна поесть.

Подняв глаза, я увидела, что Эдеко уже удалился.

3

– Однажды пастух, живший за пределами города, подошел к воротам и стал умолять о встрече с Аттилой. Аттила согласился, и пастух рассказал ему, как утром заметил, что одна из его телок захромала.

Услышав это, я вздрогнула от неожиданности. В тот вечер я сидела, скрестив ноги, в центре темной хижины – в одиночестве и тишине. И вдруг до меня донеслась чья-то речь, а затем Эдеко приоткрыл входную завесу. Сначала я подумала, что это мое воображение играет в новые игры, но Эдеко держал лампу, и, какими бы бессмысленными ни казались его слова, свет лампы был отнюдь не призрачным. Эдеко вошел, поставил светильник на пол и сел.

– Присмотревшись внимательнее, пастух увидел, что телка поранила переднюю ногу, – продолжил Эдеко. – След крови уходил далеко, к верхним лугам. Пастух полдня двигался по этому следу, пока тот не привел его к густым травам близ городских ворот. Там пастух нашел меч, торчавший из земли – виднелись лишь рукоять и часть лезвия. Он удивился тому, как такая вещь могла остаться незамеченной возле самих ворог. Решив выдернуть меч из земли, пастух поразился снова, потому что, едва он коснулся рукояти, его обожгло пламя, вырвавшееся из нее. И тогда он понял, что на меч наложено заклятье, и предназначается он тому, чей дворец скрывается за ворогами.

Аттила выехал тотчас же, взяв с собой пастуха и одного из своих военачальников. Когда они добрались до того места, где меч словно рос из земли, Аттила приказал военачальнику достать его и принести. Но, так же как и пастух, военачальник, протянув руку к мечу, был обожжен пламенем. Тогда Аттила спешился и сам пошел за мечом, в то время как пастух с военачальником с волнением наблюдали за ним, опасаясь, что огонь повредит руку их драгоценного вождя. Меч действительно начал гореть и светиться, но когда Аттила к нему потянулся, языки пламени уменьшились. А когда пальцы Аттилы сомкнулись на рукояти, огонь и вовсе угас. И Аттила понял, что возлюбили его боги и послали ему дар, чтобы подтолкнуть навстречу судьбе, о которой он до этого дня мог только мечтать.

Эдеко сложил руки и улыбнулся. Разум мой еще не окреп, но пока Эдеко рассказывал мне эту историю, я осознала, что она означает. Я потянулась за рукой Эдеко – тот пребывал в хорошем расположении духа и не стал противиться – и перевернула ладонью вверх. Я увидела ожоги.

– А что случилось с охранником, который заглянул в эту хижину, когда я поведала тебе настоящую историю появления меча? – спросила я.

– Бедняга случайно погиб, – ответил Эдеко.

Я отпустила его руку.

– Я готов сжечь себя заживо, если того пожелает Аттила, – прошептал он и стал внимательно вглядываться в мои глаза, будто бы искал в них реакции на свои слова. Поскольку я не проявила никаких эмоций, Эдеко решил, что я их тщательно скрываю.

– Я знаю, ты в ужасе, – громко воскликнул он. – Понимаю, этот франк значил для тебя очень многое. Но самые важные детали соответствуют правде. Меч действительно создан богами. И нашел он дорогу к Аттиле именно потому, что он избран.

– Это так, – заставила я себя произнести. – Только бог, создавший этот меч, был гаутом, а не гунном!

Теперь, когда он заставил меня принять вызов, Эдеко расслабился.

– Бог гаутов, бог гуннов, бог римлян… Да какая между ними разница!

– Разве у гуннов есть боги? Никогда бы не подумала.

Эдеко наклонился вперед.

– У гуннов не было богов до появления меча войны. А теперь он у них есть, и Аттила – его земное воплощение.

– Земное воплощение? Ты хочешь сказать, что Аттила считает себя богом во плоти человека?

– Да, в некотором роде. – Эдеко задумался, – Или, скорее, как римский бог, христианский, про которого сказано, что он послал сына на землю проповедовать свое слово.

– И что же это за бог? – спросила я.

Эдеко рассмеялся и глянул в сторону входа, будто хотел удостовериться, что нас никто не подслушивает.

– Я сам мало о нем знаю, кроме того, что его сын был слаб и, находясь на земле, не стал противиться, когда народ решил его убить. – Он снова засмеялся. – Теперь я понимаю, что ошибся, сравнивая с ним Аттилу. Во всяком случае, это большая удача, что Аттила верит, будто меч войны создан богами и послан лично ему.

– Почему?

– Как почему? Иначе он бы давно приказал тебя убить. А так он верит, что боги не зря избрали тебя для того, чтобы принести ему меч. И пока он не поймет, в чем смысл их выбора, ты будешь в безопасности. Ты у нас одна из самых уважаемых пленниц. Других – а их множество – содержат в восточной части города. Их морят голодом и постоянно бьют. Мало того, Ильдико, если бы ты не совершила ошибку, рассказав мне о мече войны, то жила бы в шелковом шатре во дворе Аттилы и стала одной из его жен.

– Почему же это ошибка?

Эдеко от души рассмеялся.

– Неужели ты и вправду думала, что Аттила повторит твой рассказ об обретении меча перед своей многочисленной армией? Конечно, этот меч – нечто удивительное. И все, кто его видел, ощущали его притягательную силу. Но… Ты действительно надеялась, что Аттила поведает, как получил меч от безродной гаутки, которая украла его у бургундов, похитивших его у франка?! А то г забрал меч у дракона, который выкрал его у богов? Аттила с тем же успехом мог назвать его даром от римлян, женщина!

– Римляне постоянно присылают ему дары, ты сам мне об этом говорил…

– Да, но не те дары, которые обладают силой, способной победить римлян.

– Понятно, – сказала я, все еще недоумевая.

– Видишь ли, Ильдико, – продолжил Эдеко, – когда ты все это мне рассказывала, то ясно дала понять, что ни за что на свете не допустишь, чтобы твоего франка лишили славы. А мы ведь не можем позволить себе такую роскошь, как две версии одной легенды?

Я покачала головой.

– Тогда передай Аттиле, что я готова на сделку. Пусть говорит о мече все, что считает нужным, но он должен отпустить меня.

– Аттила не станет так рисковать. У него великие планы на меч, подаренный ему богами…

– Это я подарила ему меч.

Эдеко рассмеялся и погрозил пальцем.

– Вот видишь! Ты все еще упорствуешь!

– Я только хотела сказать…

Его лицо неожиданно стало жестким.

– Я знаю, что ты хотела сказать.

– Но ты должен сообщить ему… – стала умолять я.

– Я ничего не буду говорить Аттиле. – Эдеко встал.

К ужасу своему я поняла, что гораздо больше расстроена тем, что он уходит, нежели появлением новой легенды о том, как Аттила обрел меч войны. Визит Эдеко с новостью о выдумке Аттилы стал первым событием за долгое время. До этого моя жизнь состояла из трапез, звуков шагов охраны и забытья, урывками подаренного мне сном, поэтому я больше не понимала, когда заканчивался один день и начинался другой.

– Останься, пожалуйста, – попросила я.

Эдеко посмотрел на меня сверху вниз. На его лице расцвела улыбка, и он снова сел. Я же отвернулась, потому что мне стало стыдно: я умоляла врага о снисхождении. Но потом вспомнила, что пришла в Паннонию для того, чтобы обмануть врага именно таким образом. Я так долго жила в одиночестве и темноте, что эта мысль застала меня врасплох. Но я заставила себя сосредоточиться и быстро придумала, чем объяснить необходимость нашей беседы.

– Скажи, а эту легенду будут петь во дворце Аттилы вместе со всеми остальными? – спросила я.

– Петь? Как это? – Эдеко выглядел раздраженным.

Я была потрясена.

– Неужели гунны не поют о своих предках? О войнах, в которых они сражались? О своем пути, о преодолении преград, с самого начала начал?

Эдеко пожал плечами.

– У нас есть лишь одна песня – восхваление Аттилы.

– Я подумала о других народах… – начала я.

– Гунны были кочевниками, пока не пришли в Паннонию, – перебил меня Эдеко. – Кому интересно слушать песню об этом?

– Что ты, Эдеко! – воскликнула я. – Гунны многого себя лишают! Послушать песни о предках, которые поются в твою честь… Мой брат Гуннар… – Я успела оборвать себя на полуслове, пристально посмотрев на Эдеко. Тот кивнул, глядя перед собой почти отсутствующим взглядом. Потом улыбнулся.

– Правда, Гуннар не был мне настоящим братом, – торопливо продолжила я. – Мои родные братья мертвы, как я тебе и рассказывала. Я их почти не помню… Гуннар так хорошо пел о том, как гауты пришли в свои земли с севера! Он – сын предводителя племени, в котором я прожила дольше всего. Кем же они были? Вандалами? Аланами? О, боги, я уже и не помню!

Эдеко взмахом руки приказал мне замолчать. Я заметила хитрую улыбку на его лице.

– Не можешь вспомнить название племени, Ильдико? Удивительно, что ты помнишь мужчину, но забыла, из какого рода он происходит. Кроме того, наверняка ты была очень близка с этим Гуннаром, раз назвала его братом.

Я подалась вперед и, заставив себя улыбнуться, схватила руку Эдеко.

– Ох, Эдеко, это случилось так много лет назад! Память выделывает странные трюки с давними воспоминаниями, делая одни ярче, а другие стирая напрочь. А что касается брата Гуннара… Поверь, в землях гаутов часто так называют хорошего друга. – Неожиданно мне пришло в голову, что, держа Эдеко за руку, я как будто умоляла его поверить мне. Я тут же отпустила гаута.

Он улыбнулся, взял светильник, поднялся и вышел.

* * *

Я так много думала о допущенной мною ошибке, что впала в жуткое отчаяние. Но постепенно я поняла, что подведу себя и своих братьев, если не найду способа изменить свое положение. Аттила получил меч вместе с проклятьем, и мне оставалось лишь быть настороже и ждать.

Я обложила шкурами стены своей хижины, потому что ночи становились холоднее, и стала вспоминать разговор с Эдеко во время нашей последней встречи. В конце концов я убедила себя: тот факт, что я открыла имя брата, уже не важен. А еще мне пришлось признать, что я желаю общества своего врага, и простить себя за это. Наша последняя встреча плохо закончилась, но зато мой разум ожил, наполнившись воспоминаниями и размышлениями о будущем. Теперь меня уже мало беспокоило, что мне запрещено выходить из хижины. Я жила в предвкушении того дня, когда смогу открыть миру правду о мече войны. Аттила оценил это проклятое оружие и собирался пустить его в ход, и меня интересовало только, как долго мне еще осталось ждать. Меч сделает Аттилу безрассудным и жадным, а это положит начало его концу.

Вероятно, я смогла думать о будущем в новом свете потому, что в моей хижине появился огонь? Уходя, Эдеко забрал с собой светильник, но, заметив, что я не сводила с него глаз, приказал принести мне лампу вместе с завтраком на следующее утро. Моя пища, как и обещал Аттила, радовала обилием и разнообразием. Римское вино, которое я полюбила за снотворный эффект, тоже приносили регулярно. В сопровождении Эдеко я теперь часто посещала купальню.

Постепенно у нас сложился молчаливый ритуал. Эдеко приходил за мной к хижине, и мы отправлялись к купальне. Эдеко ехал верхом, а я шла перед ним с опущенной головой, как в моем представлении и должен был идти смиренный пленник. Затем, в купальне, возможно в благодарность за мое послушание, Эдеко отворачивался и изображал озабоченность какими-то важными размышлениями. А еще он иногда приходил по вечерам в мою хижину, чтобы убедиться том, что я ни в чем не нуждаюсь.

Я полагала, что его доброта вызвана только желанием выудить из меня побольше сведений. Но шли дни, и я стала замечать, что Эдеко приятно проводить со мной время. Тогда я решила воспользоваться его благосклонностью.

Поначалу наши разговоры походили на поединки: Эдеко пытался выяснить цель моего появления в Паннонии. Я же старалась вернуть беседу к Аттиле и мечу войны, потому что отчаянно ждала любых известий о начале действия проклятья. Однако поняв, что Эдеко не собирается ничего говорить мне об Аттиле, и чем тот занимается в настоящее время, я стала выспрашивать о прошлом великого вождя.

К тому времени Эдеко уже надоело задавать вопросы, и он с удовольствием рассказывал о подвигах Аттилы. Я же научилась изображать восторг и восхищение, правда, не больше, чем пристало женщине в моем положении. Я ждала, что когда-нибудь Эдеко совершит ту же ошибку, которую в свое время допустила я: поведает мне больше, чем намеревался. Поскольку Эдеко никогда не упоминал Гуннара, я постепенно перестала бояться, что он снова вспомнит о моем брате, особенно когда заметила, как легко он увлекается рассказами о себе.

Эдеко был одним из троих личных охранников Аттилы. Другие двое – Берик, гунн, и римлянин Орест. Узнав о том, что Аттила выбрал себе в приближенных гунна, гаута и римлянина, я не могла не подивиться его хитрости. Конечно, он опасался неповиновения и, выбрав своими приближенными представителей каждого народа, со стороны которого возможны неприятности, надеялся их избежать.

Эдеко родился в племени скирийцев, которые подобно многим остготам попали во власть гуннов еще в те времена, когда гунны только появились в Паннонии. Став подданными гуннов, скирийцы быстро переняли их обычаи, например, уродовали лица своих сыновей, чтобы те с младых ногтей учились терпеть боль. Как и другие племена гаутов, скирийцы были прекрасными земледельцами. Поскольку сами гунны не умели возделывать землю и не имели ни малейшего желания осваивать это занятие, скирийцы и остготы взяли на себя снабжение гуннов продуктами питания, а также шерстью и, разумеется, молодыми мужчинами для пополнения рядов гуннской армии.

Большая часть скирийцев брала в жены гуннок, чтобы доказать свою преданность Аттиле, но Эдеко, который хвастался тем, что в его верности никто никогда не сомневался, дерзнул полюбить представительницу собственного племени. Это произошло, когда он был очень молод, служил в армии гуннов, но еще не стал личным телохранителем Аттилы. Его молодая жена родила двух сыновей, Хамафа и Одоакра.

Сразу же после рождения Одоакра скирийцы подняли восстание, и жену Эдеко, не принимавшую в нем участия, случайно убили, когда гунны усмиряли скирийцев. Чтобы утешить Эдеко после такой чудовищной ошибки, Руа, являвшийся в то время вождем гуннов, взял его в личные телохранители. И Эдеко был удовлетворен.

После смерти Руа его племянники, Бледа и Аттила, оставили Эдеко на службе. Гаут очень нравился Аттиле, и после смерти Бледы (я не смогла заставить Эдеко признать, что Аттила сам убил Бледу, о чем слышала дома, в бургундских землях) он стал охранником нового вождя. Это Эдеко убедил Аттилу в том, что, в отличие от других вождей, его имя останется в истории навечно. И в награду за любовь и преданность Аттила был добр к Эдеко, щедро одарил его золотом и назначил вторым по старшинству среди своих людей. Только гунн Онегиз стоял выше его.

Я узнала много интересного о женах и детях Аттилы, вернее, о его сыновьях, потому что дочерей Аттила приказывал убивать сразу же после рождения. Жен, приносивших больше одной девочки, тоже убивали, или, если Аттила проявлял благосклонность, отправляли прочь, влачить дни за стенами города. Эдеко обязан ежедневно обходить шелковые шатры жен Аттилы и выбирать, с кем вождь проведет ночь. Сам властелин не имел права сделать этот выбор. Поскольку у жен Аттилы не было иных дел, кроме приготовления к встрече с их общим мужем, они все горели желанием стать избранными и терзались завистью и ревностью.

Сыновья Аттилы тоже снедаемы ревностью, причем настолько, что вождю гуннов пришлось назначить специального охранника, чтобы не дать им поубивать друг друга. Но среди сыновей был лишь один, Эрнак, чья гибель действительно огорчила бы Аттилу. Если верить словам любимого предсказателя Аттилы, после смерти великого вождя может настать время, когда гунны ослабнут и лишь Эрнак будет знать, как укрепить их. Поэтому к Эрнаку был приставлен личный телохранитель для защиты от собственных братьев.

Однажды, когда Эдеко сопровождал меня к купальне, я воспользовалась этой информацией. Проходя через город, мы увидели группу мальчиков, гуннов и гаутов, которые забавлялись, мучая беднягу сурка, потерявшего нору. Дети, держа в руках палки, окружили несчастного зверька и не давали ему выбраться из круга. Недалеко от мальчиков стоял верховой охранник, который наблюдал за происходящим. Эдеко дотронулся хлыстом до моего плеча и громко велел остановиться. Затем, наклонившись ко мне, прошептал:

– Догадаешься, кто этих детей возлюбленный сын Аттилы, Эрнак?

– Это очень просто, – ответила я. – Тот, с кого охранник не сводит глаз. – И мы оба посмотрели на Эрнака. Мальчик вошел в центр круга и, судя по всему, пытался насадить сурка на свою палку, как на вертел.

– Наверное, я слишком много тебе рассказал, – задумчиво произнес Эдеко.

Я набралась смелости и взглянула на него. Эдеко улыбался. Затем он тронул лошадь, намереваясь продолжить путь, но неведомая сила заставила меня воскликнуть:

– Тогда, может быть, ты не станешь возражать, если я тоже расскажу тебе больше, чем ты должен знать. Среди этих мальчиков есть тот, кому предначертана великая судьба, но это не Эрнак. – Не дожидаясь, пока он отреагирует на мои слова, я показала пальцем. – Видишь вон этого? Высокого, того, что стоит немного в стороне от остальных, вроде бы желает присоединиться к ним, но в то же время испытывает отвращение к ненужному насилию?

Взгляд Эдеко стал жестче. Я поторопилась продолжить.

– Я видела его лицо. Видела, каким он станет через несколько лет, – в огне моего светильника. Он вел за собой людей, но эти люди не были гуннами. Они были гаутами. Когда я поняла, что они отправились в поход на Римскую империю, видение стало размытым, и я не смогла больше ничего узнать.

Эдеко бросил на меня косой взгляд и даже приподнял руку, отпустив поводья, но вдруг замер, а его взгляд соскользнул на что-то за моей спиной и стал рассеянным. Наконец, он дотронулся кнутом до моей спины и крикнул:

– Пошевеливайся, женщина!

Я знала, что мальчик, о котором я рассказывала, – сын Эдеко, Одоакр. За несколько дней до этого мальчишки играли возле моей хижины. Я слышала, как они смеялись и звали друг друга по именам. Поскольку никто из жителей города не забирался так далеко, я подобралась к завесе и выглянула наружу. Мой охранник как раз отъехал, чтобы сделать выговор сорванцам, поэтому у меня появилась пара мгновений для наблюдения. Мальчишки, увидев подъезжавшего к ним охранника, тут же бросились врассыпную. Лишь один из них, гунн, остался и крикнул: «Одоакр!» Тут же из-за бугра между моей хижиной и оградой показалась еще одна голова, и я поняла, что это и есть сын Эдеко. Мальчик-гунн побежал к охраннику, на ходу придумывая объяснение своим проделкам. Заметив же, что Одоакр уже убрался с холма, он резко оборвал свои оправдания и помчался следом за другом.

Тогда я не придала значения этому открытию, лишь подумала, что надо как-нибудь при случае обмолвиться Эдеко, что нахожу его мальчика очень пригожим, – чтобы польстить отцу. Лишь теперь, когда мы остановились, чтобы посмотреть на Эрнака, я поняла, что могу с большей пользой применить свои знания. Но мне и в голову не приходило, как именно это следует сделать – слова сами сорвались у меня с языка. Казалось, что мое пророчество было истинным и само пришло ко мне, как это и бывает с теми, кто обладает Даром. Я осталась очень собой довольна. С момента первой встречи с Эдеко я больше ни разу не называла себя валькирией, поскольку боялась, что подобное заявление в устах истощенной женщины вызовет у него лишь смех. Но теперь я стала сильной. Удовольствие, которое Эдеко испытывал в моей компании, вселяло в меня надежду. Может быть, он еще поведает мне нечто, чем я смогу воспользоваться для достижения цели. Постоянная потребность Эдеко доказывать свою любовь к Аттиле в разговоре со мной выглядела странной. Здесь было какое-то несоответствие, в котором я угадывала глубоко спрятанную верность гаута своему народу. Я решила убедить Эдеко, будто влюблена в него, – для того, чтобы в один прекрасный день это принесло пользу моему народу. Почему бы не допустить, что и Эдеко изображает преданность Аттиле, чтобы однажды это принесло пользу ему самому и его сыновьям? Мы свободны лишь в выборе своих ограничений, – так он сказал. Его реакция на мое спонтанное пророчество, его отстраненный взгляд, сведенные брови и жесткий взгляд, – все говорило о том, что Эдеко не станет отказываться от лучшей судьбы. В моих словах таилась измена интересам Аттилы, но Эдеко не наказал меня за них. А это уже было изменой Аттиле.'

* * *

Однажды вечером Эдеко пришел ко мне в особенно хорошем настроении. И я дерзнула попросить, чтобы он научил меня нескольким словам на наречии гуннов. Хотя бы тем из них, которые позволят поблагодарить женщин, помогавших мне и приносивших еду. Сначала Эдеко посмотрел на меня с подозрением, но я рассмеялась и воскликнула:

– Эдеко, разве плохо, если я выучу пару слов благодарности, которые и сказать-то смогу только женщинам? Мне порой хочется перекинуться словом со служанками в купальне. Но у меня нет желания овладеть языком полностью. Да и способностей к этому не имеется!

– Ладно, но только пара слов, не больше! – сказал Эдеко.

Он научил меня использовать «пожалуйста», «спасибо» и некоторые приветствия. Но с тех пор, если я в ходе беседы спрашивала его о том, как будет на языке гуннов то или иное слово, Эдеко не отвечал мне отказом. Я повторяла за ним слово, которое он произносил, и быстро возвращала разговор в прежнее русло. После ухода Эдеко я повторяла новые слова, до тех пор, пока они не врезались в мою память, где хранилось все, что я узнала от Эдеко.

Все эти сведения дожидались своего момента в будущем. Но когда этот момент настанет – мне было неизвестно.

От Эдеко я узнала, что у римлян имелся свой письменный язык, который они использовали не как мы руны, для наведения заклятий и изменения хода событий, а просто для того, чтобы описывать то, что произошло. В тот вечер, когда он мне об этом рассказал, было ужасно холодно. Мы поделили пополам шкуры, лежавшие в моей хижине, и по очереди грели руки над лампой. Мы говорили о римском вине и о его согревающих свойствах, и вдруг Эдеко сказал:

– Дело в том, Ильдико, что римляне обладают массой умений, которые были бы весьма полезны нам, гуннам.

– Да, строительство, законы… – перебила я его.

– И письмо. – Увидев по моему лицу, что я не понимаю, о чем идет речь, он рассмеялся и стал объяснять.

Сначала это меня не заинтересовало, особенно когда Эдеко признался, что римские письмена не содержали в себе никакой магической силы. Но он, казалось, был полон решимости убедить меня в важности этого мастерства.

– Сама подумай, Ильдико, – восклицал он. – Ты как-то говорила о песнях и легендах племени, которые поются для того, чтобы почтить память предков. Но если племя пропадет с лица земли, – случится мор, голод или война – эти песни исчезнут вместе с ним. Записанная же песня останется надолго и переживет тех, кто ее создал. И если пламя не уничтожит пергамент, то нашедшие песню потомки смогут прочесть ее и снова спеть.

Я засмеялась.

– Кому понадобится искать такую вещь среди останков?

– Наверное, никому. Я привел песню только как пример. Письменность полезна еще по многим другим причинам.

– Чем, расскажи.

– Расскажу, моя невежественная подруга. – Глаза Эдеко блеснули. Он опустил взгляд и какое-то время рассматривал руки в свете лампы. – Вот, например, законы. Римляне записывают все свои законы.

– И чем это лучше устных законов?

– Ты никогда не сталкивалась с ситуацией, когда человек утверждает, что никогда не слышал о каком-то законе? Если же закон записан, всякий человек, умеющий читать, не смеет заявлять о своем неведении.

– А еще?

Эдеко задумался, потом снова посмотрел на меня.

– Они записывают, какое у кого имущество, сколько золотых монет… Их старейшины спрашивают каждого жителя, чем тот владеет, и заносят это в свои книги. Потом, когда приходит время собирать налоги, они точно знают, сколько должны получить. А письма! Рассылать записанные сообщения очень удобно.

Я снова засмеялась.

– Там, откуда я родом, сообщения тоже распространяются легко. Для этого нужен лишь хороший наездник да быстрая лошадь.

Эдеко пригрозил мне пальцем.

– Да, но ты кое о чем забываешь. Представь, что у меня есть послание, предназначенное лишь для ушей Аттилы.

– Почему тебе тогда не отправиться к нему самому?

– Допустим, я не могу этого сделать. Скажем, что-то вынуждает меня остаться там, где я нахожусь. Если бы я умел писать, то записал бы свое послание на свитке и закрепил бы его печатью. Когда Аттила получит свиток с неповрежденной печатью, то он будет уверен в том, что никто мое послание не читал.

Теперь эта тема меня заинтересовала.

– Расскажи еще, – попросила я.

Эдеко приподнял бровь.

– Ты встречала человека, чьи мысли были важнее, чем мысли других людей? Такого человека, который влиял бы на других своим знанием и мудростью?

Я подумала о дяде Сигурда, Грипнере.

– Да, – осторожно ответила я.

– Когда такой человек умирает, его мысли и мудрость умирают вместе с ним.

– Если только не будут записаны, я поняла.

– И это еще не все. Римляне готовят свои речи, записывая их перед тем, как произнести. Таким образом, они ни о чем не забывают сказать, говорят красиво и точно. Они даже в любви признаются письменно, во всяком случае, те из них, что страдают от стеснительности и говорить о любви не в силах, потому что краснеют и теряют дар речи. – Эдеко покачал головой. – Письменность дает римлянам так много, что, может быть, я могу что-то и упустить. Например, они записывают рождение и смерть, браки и наследников.

– Как ты обо всем этом узнал? Расскажи мне.

Эдеко рассмеялся.

– Ну, письменность не такая уж и редкость, как тебе кажется. На земле много народов, которые пользуются этим мастерством, подобно римлянам. Например, гауты.

– Я ни с чем подобным не встречалась. А Аттила умеет писать?

– Этому мастерству сложно и долго учиться. У Аттилы нет на это ни времени, ни нужды. В стенах его города живет достаточно людей, способных сделать это для него. Например, есть один епископ, который…

– Епископ?

– Да, человек, который утверждает, что знаком с богами.

– Продолжай.

– Этот епископ как-то пришел в Паннонию, чтобы разграбить могилы гуннов и похитить их сокровища. Аттила поймал его и собирался уже убить, но передумал. Враги иногда бывают куда более полезны, чем друзья, Ильдико. Аттила заключил с ним сделку. Он отпустил епископа, взяв с него обещание открыть ворота родного города, когда Аттила подойдет с войском. И тогда у Аттилы не только появился повод нарушить границы римлян, но и уверенность в собственной победе. Он взял город, много золота, много пленных и епископа, в качестве благодарности за сдержанное слово. Аттила оказал ему милосердие, потому что римляне могли бы растерзать епископа, узнав, что именно он открыл ворота врагу. Теперь этот епископ – один из самых доверенных писарей Аттилы. Есть и другие, некоторые пришли из далеких земель, умоляя, чтобы им позволили стать писарями Аттилы.

– Неужели Аттиле так много нужно записать?

– Разумеется! Такой великий человек, как Аттила, говорит множество вещей, которые необходимо записывать. Он рассылает свои требования в Западную империю. Посылает им имена людей, которых захватил, и дает возможность решить, сколько золота они готовы уплатить за них в качестве выкупа. Записываются даже его сны, потому что оказывают большое влияние на решения, которые он принимает. – Эдеко взмахнул рукой. – Ну и все остальное – тоже.

– Понятно, – сказала я.

Когда Эдеко ушел, я сидела, дрожа от холода и размышляя о том, каким полезным для меня могло бы оказаться это мастерство. Несколько следующих дней я только и делала, что представляла себе, как научилась писать, а потом использовала свое умение, чтобы рассказать правдивую историю о мече войны. В этих мечтах я сочиняла историю Сигурда снова и снова, изменяя лишь слова, чтобы точнее описать отвагу героя и его падение. Эта мысль настолько захватила меня, что все мои силы уходили на то, чтобы удержаться от разговора об этом с Эдеко.