Текст книги "Дорога мертвеца. Руками гнева"

Автор книги: Джо Р. Лансдейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Лодка плыла дальше.

Последний год Гражданской войны. Он – еще мальчишка, сражается за южан и терпит поражение, а в восемнадцать лет узнает смерть слишком близко.

Убитые им (в запятнанной кровью военной форме янки) вытянулись в шеренгу вдоль берега и печально махали вслед. Не будь так тягостно – смотрелось бы комично.

И еще: выстрел за выстрелом из дула его кольта – вначале капсюльного, позже модифицированного под цельный патрон, – выстрел за выстрелом, пока он не наловчился попадать в подброшенную монету и разрывать с торца игральные карты, стреляя через плечо и целясь в зеркало.

Те, кого он убил не на войне – одних, кто не оставил ему другого выбора, других за прегрешения перед Господом, – выстроились вдоль берега и с улыбкой, зачастую кровавой, взмахом руки посылали прощальный привет.

«Кто без греха, пусть первый бросит в меня камень».

Он не мог отвести взгляд и смотрел, как мертвецы удаляются в темноту.

По мере движения по реке возникали всё новые картины его жизни. Одно сплошное дерьмо.

Он обернулся к другому берегу, в надежде увидеть лучшее представление. Но там было то же самое.

Уплывай.

Наконец, прямо по курсу, над водной гладью стала вырастать худшая часть кошмара.

Сначала поверхность пробили паучьи ноги – целых десять мельтешащих ног, слишком много для подлинного членистоногого. Следом вынырнула раздутая округлая туша паукообразной твари. В огромных красных глазах угадывался темный жуткий разум.

Паук перекрыл всю реку, ногами упершись в берега.

Но лодочник не свернул, неуклонно двигался вперед.

Преподобный протянул руку к револьверу – там было пусто. Он был совсем голым, со сморщенным членом, перепуганный. Попытался крикнуть, но не вышло. Страх точно зашил ему рот.

Паук привел в трепет, и он не мог понять причины. Ладно, размер. Ладно, зловещие красные глаза. Он не раз стоял лицом к лицу с врагом, а то и с тремя – и всех отправил в ад, и никогда, ни на миг, не испытывал подлинного страха. До этих снов. (Боже, только бы это были сны!)

Преподобный понял, что не может оторваться от глаз паука. Они впитали все его грехи и слабости.

Лодка двигалась вперед.

Тварь разинула черную, обросшую шерстью пасть, куда лодка вплыла как в туннель, и, едва чернота и вонь поглотили нос лодки вместе с лодочником, Преподобный потерял из виду красные глаза. дальше его окружала тьма, свет за ним померк – и он очутился в аду…

Он проснулся, обливаясь потом.

Сел, задрожав от холода.

Молнии сверкали раз за разом. Яркие зигзаги были видны даже через плотные шторы, а когда порыв ветра их разметал – совсем отчетливо. Шторы хлопали и рвались к нему, как прибитые за хвост призраки. Дождь хлестал в окно, на постель и его сапоги. При вспышках молнии сапоги блестели мокрой змеиной кожей.

Он вывалился из постели, подцепил бутыль виски и надолго припал к ней. Не помогло. Привычная волна тепла не прошла по нёбу, не разлилась в животе. С тем же успехом он мог выпить подогретую солнцем воду.

Шагнул к окну, собираясь закрыть его. Но передумал.

Высунувшись, подставил лицо дождю и ветру, точно приглашая молнию ударить с небес и расколоть его голову как тыкву.

Молния не соблазнилась приманкой.

Дождь залепил мокрыми волосами лицо, смешался с потом и слезами, струйками потек на грудь и за воротник, где налипли пряди.

– Могу ли я быть прощен? – тихо спросил он. – Я любил ее. Всей душой и сердцем, как только может мужчина любить женщину. Мы не совокуплялись, как скотина на лугу. Это была любовь, сестра она или нет. Слышишь, ты, старый говнюк, это была любовь!

Внезапно он рассмеялся. Получился едва ли не шекспировский монолог или что-то в манере дурацких стихов Капитана Джека Кроуфорда.

Однако веселье длилось недолго.

Он вновь обратил лицо к небу, открыв глаза жалящим стрелам дождя.

– Ради любви Иисуса, Господи, прости немощь моей плоти. Испытай меня. Проверь. Я пойду на все ради твоего прощения.

Как и прежде, ответа не было.

Он улегся обратно, прихватив бутыль. Дождь пошел гуще, простыни слиплись от влаги. Ему было плевать.

Глоток за глотком, он вспоминал свою жизнь и как прожил ее. Все обернулось темной грязной ложью. Бога не было. Все его молитвы – только слова, порхавшие в воздухе, подобно дуновению амброзии.

Потянувшись, он достал Библию из кармана сюртука. Книга была изрядно потрепанной. Уже много лет как он охладел к ней. Молитвы стали для него куском хлеба, не более. И так длилось уже достаточно долго.

Он прилег, упираясь спиной в изголовье: бутыль в одной руке, Библия – в другой. Отхлебнул из бутыли.

– Вранье! – выкрикнул он и со всей силы запустил Библию в окно. – Получай, небесный говнюк!

Прицел был неточным. Библия не полетела в открытую створку, как он хотел, а угодила выше, и еще до звона разбитого стекла он знал, что придется покупать новое для жирного Монтклера.

Стекло разлетелось – и Библия многокрылой птицей выпорхнула в ночь. На его глазах она исчезла в темноте, но, когда он поднес бутыль виски к губам, вернулась назад, трепеща страницами, как голубь перед насестом. Угодила в бутыль, разбив ее, и добавила слепящий удар в лицо. Стекло рассекло подбородок, и закапала кровь.

Он сел, прямой как палка.

На его коленях лежала открытая Библия.

Капля крови упала с подбородка на левое поле Откровения, глава 22, стих 12.

Он прочел:

«Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его».

Вторая капля – на стих 14:

«Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами».

Преподобный осторожно закрыл книгу.

В горле запершило, точно там застрял шерстяной комок. От него и его постели разило дождем вперемешку с виски и примесью сладкого запаха крови.

Он прочистил горло и упал на колени возле постели, молитвенно сложив руки.

– Да будет воля Твоя, Господи. Да будет воля Твоя. Не поднимаясь, он целый час читал молитвы, и впервые за долгий срок делал это с истовой верой. После он умылся, стряхнул с простыней осколки, разделся и лег, как должно.

Прежде чем забыться, он размышлял, удастся ли ему пройти испытание, что Господь уготовил ему здесь, в Мад-Крике.

Как бы там ни было, он приложит для этого все старания.

Он уснул.

И спал без сновидений.

(8)

Когда солнце село и взамен в небе повис золотой дублон луны, затопившей окрестности Мад-Крика почти сверхъестественно ярким сиянием, ночные странники отправились в путь.

Конюшня выпустила постояльца: замок стек в грязь как растопленное масло, но упал на землю целым, а потом вернулся на место – с дужкой, защелкнутой в петлях.

На самой окраине городка, в доме Фергюсонов, умерла месячная девочка. Утром под общие стенания смерть приписали естественным причинам.

Пропало несколько дворовых собак, одна маленькая шавка отыскалась наутро с разорванным брюхом. Рана носила отметины волчьих зубов.

Ночью и вправду не раз доносился волчий вой. На слух зверь был не из мелких.

Час почти пробил.

(9)

Утром Преподобный почистил сюртук, взял из седельной сумки свежую рубашку и, поплевав на щетку, до блеска начистил сапоги.

На сей раз он не стал начинать день с глотка виски. Очень хотелось яичницы с беконом и чашку кофе. Он отправился завтракать к Молли Макгуайр.

В кафе царили шум и суета.

Подавальщицы сновали от кухни к столам и обратно, как муравьи от амбара к муравейнику, разнося оладьи, яичницу с беконом и дымящийся кофе.

С удобной позиции у входа Преподобный заметил, как один старикан сгреб подавальщицу за бедро. Та привычно отмахнулась, поставив перед ним тарелку и сохранив на лице радушную улыбку.

За столиком в углу блеснула шерифская звезда. Она красовалась на широкоплечем человеке среднего роста и уныло-благообразной внешности. Именно с ним он хотел повидаться.

Компанию шерифу составлял человек значительно старше, с виду затасканный, как индейские мокасины.

Рядом оказался свободный столик, и, поскольку оба были погружены в беседу и при этом оживленно жестикулировали, Преподобный обосновался там в надежде улучить момент представиться.

Присев, он сразу навострил уши на разговор – по давно заведенной привычке это получалось само собой. Скитаясь по городам и готовясь к службе, он старался подслушивать разговоры вокруг. Иногда это позволяло снабдить проповедь адресным посланием кому-то из прихожан. Случись, скажем, подслушать похвальбу, как кто-то промаслил свой фитилек с чужой женой, он читал проповедь так, что бахвал задумывался, не доносит ли Бог о его грехах проповеднику.

Это было очень кстати, когда доходило до пожертвований. Из-за грехов, кипящих на поверхности (пусть ненадолго), кающиеся не жались, надеясь откупиться от Бога.

Прошедшей ночью Преподобный решил возобновить изначальный порядок для проповедей – нести слово Божие пастве. Он вернулся в лоно Господне – проповедовать ради нескольких монет на виски больше не входило в его планы.

Но не так просто избавляться от старых привычек.

– Ну, – обратился к шерифу пожилой собеседник, – ты, сдается, так ничего и не надыбал?

– Ничего. Утром проехал по следу от дилижанса. Ни волоска, ни клочка кожи пассажиров… По мне, похоже на индейцев. Или грабителей.

– Чушь порешь, – сказал пожилой. – Мэтт, ты знаешь не хуже меня, никакой заварухи с индейцами здесь не было много лет. Кроме, может, того случая с индейским знахарем и его девкой – но мы это уладили.

– Это вы его вздернули. Меня там не было.

– Иуда тоже не прибивал Христа, – ухмыльнулся пожилой. – Хватит придуриваться, парень. Ты нам его выдал. Так что разницы никакой. И не в чем себя винить – это ж просто индеец, а девка была наполовину черномазой.

– Он был невиновен.

– Как сказал один лесоруб: индеец хорош, только когда он мертв. То же с черномазыми и всякими полукровками.

Преподобный заметил гримасу отвращения на лице Мэтта, но тот промолчал.

– Ладно, – продолжал пожилой, – это не индейцы, и уж точно не грабители. Сумки, говоришь, не тронуты?

– Говенные грабители, – кивнул Мэтт. – И утонченного воспитания. Сняли народ с дилижанса, куда-то запрятали, а сами не поленились подогнать дилижанс, поставить тормоз и бросить посреди чертовой улицы. Странно, что ленивые сучьи дети не удосужились покормить лошадей.

На время беседа прервалась, и Преподобный решил не упускать шанс. Он поднялся и шагнул к их столу.

– Прошу прощения, – обратился он к шерифу. – Мне бы с вами перемолвиться.

– Так говорите. Это Калеб Лонг. Временами мой заместитель.

Преподобный кивнул Калебу, который разглядывал его, не скрывая усмешки.

Обернувшись к шерифу, он продолжил:

– Шериф, я слуга Господа. Путешествую из города в город, несу Его слово.

– И наполняю тарелку для пожертвований, – добавил Калеб.

Преподобный посмотрел на Калеба. Принимая во внимание, что он долгое время именно так и поступал, причин гневаться не было.

– Да, признаю. Я слуга Господа, но, как и вы, должен есть. И, кроме проповеди, я несу еще кое-что – слово Господа нашего и вечное спасение.

– А сейчас намерены предложить мне тарелку? Не стоит утруждаться, Преподобный. Я готов купить лишь то, что можно потрогать.

– Вероятно, я склонен к излишнему усердию, когда речь заходит о промысле Божьем, – сказал Преподобный.

– Так кто ее завел? – сказал Калеб.

– Прошу простить, Преподобный, – сказал Мэтт, – но могли бы мы разгрести навоз и перейти к сути? Чем могу быть полезен?

– Я хотел бы арендовать палатку и, с вашего позволения, провести ночь в молитве, пении псалмов и возврате заблудших душ к Иисусу. – Он покосился на Калеба. – И сборе пожертвований.

– Я не против, – сказал Мэтт. – Но проповедник у нас уже есть. Не думаю, что он будет в восторге от появления пришлого толкователя. И, как мне помнится, он единственный в этих краях, у кого есть нужная вам палатка. В прошлом он тоже странствовал.

– Как надлежит, – сказал Преподобный.

– Ступайте по улице, – махнул в южную сторону Мэтт, – пока не дойдете до церкви. При ней живет преподобный Кэлхаун. Скажете, я не возражаю, при условии, что он согласен.

– Благодарю, – сказал Преподобный.

Калеб встал и бросил на стол деньги за еду. Подняв ногу, он натужился и громко пёрнул.

На миг в кафе стало тихо. Все посетители уставились на него.

Громко, чтобы все могли слышать, Калеб произнес:

– Не придавайте значения, ребята. Маманя не выучила меня хорошим манерам. – Он повернулся к Мэтту. – Пока. – И Преподобному: – Увидимся в церкви, проповедничек.

С чем и вышел.

– Необычное у вашего друга чувство юмора, – сказал Преподобный.

– Он слегка неотесан.

– Подходящее определение.

– Он старался вас смутить.

– И проявил завидное рвение.

– Он ненавидит проповедников. Когда он был ребенком, проповедник изнасиловал его мать.

– Ну, а вы? Тоже ненавидите проповедников?

– Вы истинный проводник слова Божьего?

– Перед вами.

– Тогда сделайте одолжение, помолитесь за меня. Похоже, мне это пригодится. – Мэтт встал из-за стола, оставил плату и вышел.

Оставшись один, Преподобный тихо сказал:

– Помолюсь.

(10)

Позавтракав, Преподобный расплатился и направился к выходу. В дверях он столкнулся с красивой брюнеткой. Вид ее ошеломил Преподобного – она точь-в-точь напомнила ему сестру, какой та была бы сейчас. Он задержался на миг дольше, чем следует, прежде чем отступил в сторону.

Когда он посторонился, она улыбнулась, и Преподобный коснулся полей своей шляпы.

Следом вошел пожилой мужчина с пепельными волосами, в очках и взглядом, способным уложить бизона с пятидесяти шагов.

Мужчина взял даму под руку и проводил к столу. Когда они присели, он обернулся и взглянул на Преподобного, застывшего в дверях как истукан.

Преподобный поклонился и, когда дама улыбнулась снова, поспешил выйти.

По пути к церкви он почувствовал внезапное томление в животе. Ясно, эта женщина не его сестра. Очень похожа, но не она. Тем не менее от воспоминания желание шевельнулось в его чреслах.

Не испытание ли эта женщина, ниспосланное Богом? Если так, он не прогадал. От нее бросало в дрожь не меньше, чем от встречи с индейским гремучником.

Минуя конюшню, он заметил Дэвида, который чистил лошадь у ворот. Дэвид помахал ему. Преподобный ответил и продолжил путь, все еще удерживая в сознании возбуждающий образ.

Неслышно для Дэвида на сеновале конюшни забросанный сеном деревянный ящик немного сдвинулся при появлении Преподобного, точно стрелка компаса, неуклонно смотрящая на север: там – Преподобный.

Глава вторая

(1)

В конце улицы, посередке, возвышалась большая белая церковь, с торчащим в небеса массивным белым крестом. Сбоку к ней прилепился домик с односкатной крышей и огороженным садиком, где, вооружившись тяпкой, яростно выкорчевывал сорняки преподобный Кэлхаун.

Джеб распознал того с первого взгляда. Как и у его отца, на лице Кэлхауна застыла маска фанатичного осуждения. В своем ничтожном садике он воевал с сорняками, точно сам Господь, искореняющий грешников.

Кэлхаун поднял голову и оперся на мотыгу, отер рукавом пот со лба. Попутно он оглядел Преподобного. Нахмурившись в силу привычки, облокотился на изгородь своего садика.

Преподобный сделал то же самое.

– Добрый день, сэр. Я преподобный Джебидайя Мерсер. Пришел просить вас об услуге.

– Услуге?

– В которой один добрый христианин не может отказать другому.

– Это мы поглядим, – сказал Кэлхаун.

– От шерифа, при условии вашего согласия, я получил разрешение на одну ночь чтения псалмов, здесь, в Мад-Крике. Во избежание недоразумений, он хотел быть уверен, что вы не против, хотя какие могут быть недоразумения между нами, слугами Господа.

– Да ну? – сказал Кэлхаун.

Преподобный улыбнулся. Он редко делал так по своей воле, только когда преследовал некую цель. Сейчас он чувствовал, что его красноречие не слишком проняло этого старого пса.

– Он еще добавил, что у вас есть палатка, а мне бы она пригодилась. Я хотел бы взять ее в аренду для проповеди.

– А я пока не давал разрешения здесь проповедовать. Ведь вы сказали, что шериф настаивал на моем разрешении, верно?

– Разумеется. Кстати, я готов хорошо заплатить за палатку.

– И сколько?

– Назначьте цену.

– Шесть монет.

– Расхожая цена, – сказал Преподобный. Он полез в карман за деньгами.

– Вечер для проповеди выберу я.

– Не хочу мешать заведенному вами порядку. Выбирайте.

– Отлично. В субботу.

Преподобный удержал руку с деньгами.

– В субботу? Однако, преподобный Кэлхаун, при всем уважении, это худшая ночь для проповеди. Все отправятся в салун.

– Соглашайтесь или проваливайте, мистер Мерсер.

– Преподобный Мерсер.

– Так что?

– Согласен. – Поморщившись, он вложил монеты в протянутую ладонь.

Кэлхаун пересчитал их и сложил в карман штанов.

– А вы точно проповедник? – спросил он.

– Не похож?

– Проповедник не носит оружия. Вряд ли оно подобает Божьему промыслу, мистер Мерсер.

– Преподобный Мерсер.

– Довольно необычно видеть человека при револьвере, вроде обычного стрелка, который якобы служитель Божий.

– Кто сказал, что Господу служат лишь миролюбием? Бывает, против неверных надлежит обнажить меч… или ствол… – Улыбка. – Да вам и не случалось посещать мою службу. Иногда нужен аргумент, чтобы собрать паству.

Если Кэлхаун и уловил шутку, то вида не подал. – Итак, вы берете палатку, мистер Мерсер? У меня дела.

– Ах да. Палатка.

(2)

Обстановка внутри церкви была скудной. Ряды скамей, на возвышении – кафедра, за ней на стене – грубый деревянный крест с распятым Иисусом, выполненный в гротескной немецкой манере. Ровно по центру среднего ряда скамей располагалась дверь. Кэлхаун подвел туда Преподобного и открыл. Просунув руку внутрь, он вынул керосиновую лампу и зажег. Немного выкрутил фитиль, и они стали спускаться по скрипучим ступеням.

В задней части помещения Преподобный различил высокое окно, занавешенное плотной шторой. Через нее пробивался свет. Притом что комната была длинной, ее потолок располагался вровень с основным помещением церкви. Похоже, некогда в церкви был второй этаж, но потом его снесли, чтобы расширить пространство для хранения разной утвари.

Ящики, бочонки, тюки и коробки были нагромождены в штабеля. У стены возвышалась покрытая пылью оружейная стойка с винчестерами, двуствольными дробовиками и парой старинных ружей Шарпа. Возле – несколько ящиков с надписями «Патроны» и «Оружие».

– Для человека, не питающего склонности к оружию, у вас неплохой арсенал, – заметил Преподобный.

– Не нужно ехидничать, парень… Поначалу эту церковь строили как склад и оплот от нападений разбойников и индейцев… Но они не слишком нас донимали. Ружья так и остались здесь, как и решетки на окнах. На будущий год я сниму решетки и постараюсь убедить городской совет вынести всю эту рухлядь.

– Что в этих ящиках?

– Инструменты. Кое-какая одежда. Пистолеты и пули.

Преподобный подошел к оружейной стойке и присмотрелся. Хотя кое-где на ружьях виднелись пятна ржавчины, в целом они были в полном порядке. Толстые кирпичные стены хорошо защищали от влаги.

– Вот палатка, мистер Мерсер.

– Преподобный Мерсер, – поправил Джеб, обернувшись.

(3)

У него случился рецидив.

Следом за тем, как они с Кэлхауном выволокли по лестнице тяжеленную палатку и Преподобный нанял повозку для перевозки в отель «Монтклер», где с полдюжины ребятишек помогли затащить ее в номер – он снова увидел ту женщину. Когда он рассчитывался с мальчишками на мостовой возле отеля – как положено, по шесть монет каждому, – он увидел, как похожая на его сестру брюнетка переходит улицу под руку с пожилым господином.

Она обернулась и взглянула на него. Между ними была порядочная дистанция, но Преподобный ощутил покалывание в теле, как после близкого удара молнии. В чреслах у него засвербело, а на душе сделалось муторно.

Он поднялся к себе, заперся и стал мастурбировать.

Потом настал черед виски.

В его поклаже оставалась еще одна бутыль, достав которую он занял на кровати привычную позу. Получалось, он совершенно недостоин дарованного Господом повторного шанса. Он все испортил. Он вновь взялся за чертово зелье, с тягой к которому не в силах совладать, и вновь вожделеет сестру или воплотившую ее образ женщину, теребя свое мужское естество, точно школьник. Воли у него не больше, чем у бешеной собаки.

Теперь неизбежно наступит ночь с кошмарами о лодке на адской реке и поджидающей твари в паучьем обличье.

В дверь постучали.

Преподобный изумился проворству, с которым перекинул бутыль в левую руку и выхватил револьвер, – так же легко, как перед этим выпростал свой бутон и наяривал, пока тот не дал сок.

Он перекатился на бок и сел на краю постели.

Поставив бутыль на пол, поместил себя и револьвер назад в штаны.

Стук повторился.

– Придержите коней, – сказал Преподобный.

После чего отворил.

С порога на него уставился Дэвид из конюшни.

(4)

– Только не говори мне, что цена за мою лошадь выросла еще на шесть монет и с меня еще и скребок, – сказал Преподобный.

Не отвечая, Дэвид принюхался:

– Несет как из винной бочки и как если бы ты драил свою ось.

– Парень твоих лет должен быть в курсе, – сказал Преподобный, несколько пристыженный, что его вычислили.

– Всему есть оправдание. Для женщин я слишком молод.

– Чем могу тебе помочь?

– Я-то думал, проповедники не одобряют хмельное.

– Я в том числе, но все равно пью. В медицинских целях… Итак, я могу что-то сделать или ты просто явился поучать меня умеренности?

– С позволения сказать, Преподобный, сегодня вы не такой бойкий и праведный, как вчера.

Дэвид широко улыбнулся.

– Может, отучить тебя улыбаться?

– Не надо. – Дэвид сделался серьезным.

– Так, ради всего святого, говори, в чем дело. Чего ты хочешь, пока я от скуки не помер?

– Да револьвер, что у вас. Умеете с ним обращаться?

– Обычно попадаю в цель, даже если швыряю им.

– Ага, по виду вы как раз такой. Мне нужен урок стрельбы.

Преподобный взялся за дверь, точно намереваясь закрыть ее.

– Я не даю уроков. Папашу проси.

– Кроме как горбатиться, он другому не учит.

– Закаляет характер, всего хорошего.

– Я заплачу.

– Заплатишь, чтобы я научил тебя стрелять?

Дэвид кивнул.

– С чего бы тебе так приспичило?

– Вроде каждый мужчина должен это уметь.

А папаша твердит, что от меня мало проку. Мол, не дорос я до мужской работы и мужских занятий.

– Ты просто пока не подрос. Ты мальчик.

– Говорит, я как мама – мечтатель.

– Мне отец говорил то же самое.

– Правда?

– Да, помимо всего прочего.

– А можно мне не стоять в коридоре?

– Пожалуй.

Дэвид зашел в номер, и Преподобный, закрыв дверь, сел на кровать. Дэвид остался стоять.

Преподобный снова взял бутыль и глотнул виски. – На пьянчугу вы не похожи, – сказал Дэвид.

– Внешность обманчива, – сказал Преподобный и сделал новый глоток.

– Вы с виду такой – особый. Словно и вправду правая рука Господа – понимаете?

– Нет.

Повисла неловкая тишина.

– Хорошо, дам тебе урок стрельбы, – сказал Преподобный. – Завтра утром. Но деньги мне не нужны. Нужна услуга.

– Все, что хотите. Только скажите.

– Погоди. Нельзя соглашаться, пока тебе не разъяснили, в чем дело. Иначе, сам не подозревая, рискуешь заложить голову черту. Так что выслушай.

Преподобный кивком указал на брошенную на пол палатку.

– Вечером в субботу я прочту проповедь. Нужно несколько ребят, чтобы помочь поставить палатку. Я тут нанял одних затащить ее наверх, но толку от них было мало. Самому пришлось попотеть. И мне больше не нужна шайка лодырей, когда придет время ее ставить.

– Я сумею. Я знаю подходящих ребят. Я…

Удерживающий жест.

– Подожди минуту. Еще понадобятся ребята для раздачи листовок, которые мне должны отпечатать. Там будет время и место церемонии. Могу я положиться на тебя в том, чтобы листовки раздали и расклеили по городу?

– Можете.

– Хорошо. Тогда беги. У меня голова разболелась.

Дэвид кивнул:

– Преподобный, может, уже достаточно виски?

– Это мне решать. Проваливай, или мне самому тебя выставить?

– Слушаюсь, сэр.

– Да, постой, еще одно. Пока мы будем за городом, где я дам тебе урок, мне нужно помочь срезать несколько кольев для палатки. – Преподобный встал на ноги. – Вот тебе деньги нанять у отца повозку. Скажешь, я подрядил тебя на работу. Он будет доволен. Приятно узнать, что тебе придется горбатиться. – Посмотрим, – сказал Дэвид. – Срезать колья, поставить палатку, раздать листовки и нанять повозку. Может, Преподобный, за вас и проповедь прочесть?

– Очень смешно. Прямо Эдди Фой. Ладно, ступай.

Дэвид вышел.

Преподобный закрыл дверь, снова присел на кровать и взял бутыль. Он почти поднес бутыль к губам, когда вспомнил слова Дэвида: «Вы с виду такой – особый. Словно и вправду правая рука Господа…»

– Будь я проклят, – сказал он и встал.

Не выпуская бутыль, он шагнул к окну и выглянул наружу. Дэвид переходил улицу, поодаль было еще несколько пешеходов.

Он обернулся к зеркалу. Отражение в нем не порадовало. Развернувшись, он вылил на улицу остатки виски, рукояткой револьвера разбил бутылку и бросил осколки в мусорную корзину.

Еще раз рассмотрел себя в зеркале. С виду мало изменилось, но внутри решил – больше ни капли виски. Он откликнулся на призыв свыше и станет таким, как назвал его Дэвид, – «правой рукой Господа».

Внезапно Преподобный хватил кулаком в зеркало и расколол его, разрезав себе костяшки. Все это он не раз говорил себе и прежде.

Он обмыл пораненную руку и снова взглянул на расколотое отражение. Сейчас он выглядел поприличнее.

– Я стараюсь, Господи. Стараюсь.

Тщательно, по заведенному ритуалу, он вымыл руки, будто смывая прилипшую к коже вонючую слизь, которая оставалась невидимой.

И тут его осенило. Брюнетка была послана как искушение. Дэвид же был помощью от Господа, чтобы придать ему сил. Значит, он не совсем погиб.

Бросив последний взгляд в зеркало, он расхохотался и подумал: «Проживание в отеле обойдется в круглую сумму».

(5)

В ящике на сеновале конюшни другой, укрытый от света и погруженный в приятную дремоту, отсчитывал колебания маятника, уносящего минуты в предвкушении ночи. Тогда все и начнется.