Текст книги "Проект «Юпитер»"

Автор книги: Джо Холдеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Да, именно к такому заключению мы и пришли. Конечно, этот эксперимент проводился задолго до того, как появились спецгруппы охотников и убийц. Тогда солдатиков еще не использовали в реальных боевых действиях.

Эшер первым задал следующий вопрос:

– Мне что-то не верится, что армейские службы не додумались повторить ваш эксперимент. И не нашли способа как-нибудь обойти этот нежелательный эффект – пацифизм. Или гуманизацию – если вам так больше нравится.

– Это вполне возможно, Эшер, но маловероятно.

Я подключался в одностороннем порядке вместе с соями разных военных, от новобранца до генерала. Если бы кто-нибудь из них участвовал в подобных экспериментах или хотя бы слышал какие-нибудь разговоры о них, я бы знал.

– Если только кто-нибудь из армейского начальства тоже не подключался только в одностороннем порядке. А участников эксперимента могли изолировать – как в вашем случае, или вообще уничтожить.

Такое предположение заслуживало тишины, которая за этим последовала. Могли ли армейские исследователи убить невинных участников секретного эксперимента?

– Я согласен, в принципе такое возможно, – признал Марти. – Но очень, очень маловероятно. Мы с Рэем контролируем практически все военные исследования, которые касаются солдатиков. И чтобы кто-то протащил свой проект через все инстанции, выбил на него деньги, да еще и привел в исполнение – так, чтобы мы с Рэем об этом даже не заподозрили… что ж, это возможно. Но с той же долей вероятности, как тысячу раз подряд выиграть джекпот в национальной лотерее.

– Интересно… Ты вот заговорил о вероятностях, Марти, – сказал Риза, который что-то писал на салфетке. – Если взять самый лучший вариант развития событий, когда все люди добровольно согласятся стать человечнее и выстроятся в очередь на постановку имплантатов… Перво-наперво, один из десяти или двенадцати человек погибнет во время операции или сойдет с ума. Я как раз пытался придумать, как можно обойтись без этих потерь.

– Ну, мы не знаем пока…

– Секундочку, дай мне договорить. Если это будет каждый двенадцатый, таким образом вам придется убить шестьсот миллионов человек, чтобы остальные – те, кто останется в живых, – больше никогда никого не убивали. При таких раскладах Гитлер по сравнению с вами будет выглядеть подмастерьем-недоучкой, вы обойдете его на целых два порядка.

– По-моему, даже больше, – сказал Марти.

– Да, больше. Сколько у нас сейчас солдатиков, тысяч шесть? Скажем, мы построим еще сотню тысяч. Каждый человек должен будет провести две недели в непрерывном подключении – и это после того, как в течение пяти-шести дней им будут просверливать дырки в черепе и вживлять имплантаты. Допустим, на одного человека уйдет дней двадцать. Учитывая, что имплантацию переживет примерно семь миллиардов человек, получается, соответственно, по семь тысяч человек на одного солдатика. Другими словами, это будет длиться сто сорок тысяч дней, а это почти четыреста лет. И только потом все мы будем жить мирно и счастливо – те, кто вообще останется к тому времени в живых.

– Дай-ка мне посмотреть твои расчеты, – Риза пододвинул салфетку к Марти. Тот подчеркнул ногтем колонку цифр. – Ты забыл об одной детали. Нам ведь не нужен будет весь солдатик целиком. Только основная межмозговая связующая система и четыре блока для обеспечения питания и физиологических отправлений. И мы сможем построить не сотню тысяч солдатиков, а целый миллион специальных технических станций. Даже десять миллионов. Таким образом, необходимое на обработку время сократится всего до четырех лет.

– Но количество смертельных исходов останется прежним, – заметила Белда. – Для меня это вопрос чисто умозрительный, поскольку мне осталось прожить не так уж много лет. Но все равно, по-моему, цена слишком высока.

Эшер нажал кнопку вызова официанта.

– Ты ведь все это придумал не с бухты-барахты, Марти… Давно ты уже над этим думаешь? Лет двадцать, наверное?

– Что-то вроде того, – признался Марти и пожал плечами. – Нам не так уж и нужна вселенская катастрофа. Со времен Хиросимы мир и без нее балансирует на краю гибели. Или даже со времен Первой мировой войны.

– Тайный пацифист, который работает на военную машину? – пошутила Белда.

– Вовсе не тайный. Военные спокойно относятся к пассивным пацифистам – посмотрите хоть на Джулиана – до тех пор, пока их убеждения не мешают работе. Большинство генералов, с которыми я знаком, считают себя пацифистами.

Появился официант и взял новые заказы. Когда официант ушел, я сказал:

– Марти правильно подметил. Дело не только в проекте «Юпитер». Существует множество научных исследований, которые в результате могут привести к полному уничтожению жизни на планете или же уничтожению планеты в целом. Даже если остальная Вселенная останется нетронутой.

– У тебя уже стоит имплантат, – сказал Риза. – Так что ты не имеешь права голоса.

– А как быть с такими людьми, как я? – спросила Амелия. – С теми, которые пробовали поставить имплантат, но ничего не получилось? Может, нас надо будет поместить в комфортабельные концентрационные лагеря, где мы не сможем никому навредить?

Эшер рассмеялся.

– Так его, Блейз! Это всего лишь умозрительные предположения. Марти ведь не собирается всерьез предложить…

Марти хлопнул ладонью по столу.

– Черт побери, Эшер! Я никогда в жизни не был более серьезен, чем теперь.

– Значит, ты форменный сумасшедший. То, о чем ты говорил, никогда не случится.

Марти повернулся к Амелии.

– Тогда, давно, когда разработка технологии имплантатов только начиналась, никто не рассчитывал, что имплантат надо будет ставить абсолютно каждому человеку. Если бы в этом направлении прилагалось столько же усилий, как в разработке вашего проекта «Юпитер» или Манхэттенского Проекта, то вся работа, которую начинали делать, была бы уже сделана! – Ризе он сказал: – То же самое с твоим полумиллионом смертников. Эта проблема не из тех, над разрешением которых ученые бились каждый день в течение стольких лет. Побольше осторожности, тщательно контролируемые исследования, улучшение технологий – и частота смертных исходов при операциях сразу же снизится, возможно, даже до нуля.

– Значит, если говорить грубо, ты обвиняешь армию в преднамеренных убийствах? – сказал Эшер. – Понятно, что армия на то и существует, чтобы убивать, – но предполагается, что потери будут на стороне противника, – Марти казался озадаченным. – Я имею в виду вот что: если ты все это время считал, что операцию по вживлению имплантатов можно сделать надежной и безопасной, почему же военные не стали ждать, пока так будет, а сразу поставили производство механиков на поток, невзирая на высокий риск для жизни новобранцев?

– Не армия виновата в тех убийствах, о которых ты говоришь. Я виноват. Такие исследователи, как я и Рэй.

– Ой, только не надо так драматизировать ситуацию! Я уверен, что ты сделал все от тебя зависевшее. Но я всегда считал, что, если приходится расплачиваться человеческими жизнями за успех какого-нибудь проекта, значит, цена слишком высока.

– Согласен, – сказал Марти. – И смертность на самом деле гораздо выше, чем один случай из двенадцати. Среди механиков невообразимо высокий уровень смертности от нарушений мозгового кровообращения инфарктов сердца, – на меня Марти старался не смотреть. – А также от самоубийств как во время действительной службы, так и после.

– Смертность в армии всегда была высокой, – заметил я. – Это ни для кого не новость. И это один из доводов против профессиональной армии.

– Представьте, что удастся найти способ сделать имплантацию стопроцентно безопасной, без никаких смертельных последствий. Все равно, даже и тогда не будет никакой гарантии, что абсолютно все захотят поставить себе имплантаты. И их никак нельзя будет заставить это сделать. Вы только представьте себе фанатичных нгуми, которые выстроились в очередь и ждут, когда сумасшедшие маньяки-ученые Альянса станут сверлить дырки у них в головах! Черт возьми, да мы даже наших собственных вояк не сумеем убедить, что это необходимо! Как только наши генералы пронюхают, чем ты все это время занимался, ты сразу же отойдешь в историю. Из тебя в один миг сделают кучу навоза!

– Возможно. Возможно. – Официант принес напитки. Марти поглядел на меня и потер подбородок. – Ты не против того, чтобы подключиться со мной?

– Не против.

– Тогда… Ты свободен завтра, часов в десять?

– Да. До двух я не занят.

– Значит, приезжай ко мне. Мне это нужно.

– Эй, ребята, вы что, собрались объединиться и спасти мир? – сказала Амелия. – Спасти Вселенную?

Марти рассмеялся.

– Я имел в виду не совсем то, что ты подумала. – на самом деле он именно этого и хотел.

* * *

Чтобы добраться до лаборатории Марти, Джулиану пришлось катить на велосипеде примерно с полмили под долгожданным проливным дождем. Поэтому, когда он наконец доехал, настроение у него было не особенно праздничное.

Марти дал ему полотенце и лабораторный халат чтобы Джулиан не простудился на сквозняке от кондиционера. Они сели на стулья с жесткими прямыми спинками возле лабораторной кушетки, вернее, даже двух парных кушеток, оснащенных специальными шлемами. С высоты десятого этажа открывался превосходный вид на университетский городок, мокрый после дождя.

– Я отпустил всех помощников на всю субботу, – сказал Марти, – и переключил все телефонные звонки на домашний номер. Нам никто не помешает.

– В чем не помешает? – спросил Джулиан. – Что ты задумал?

– Я и сам хотел бы знать это наверняка до того, как мы подключимся. Но, по-моему, имеет смысл сохранить это между нами, хотя бы на какое-то время. – Марти показал на приборную панель в другом конце комнаты. – Если бы там сидел кто-нибудь из моих ассистентов, он мог бы подключиться в одностороннем порядке и все подслушать.

Джулиан встал и внимательно рассмотрел оборудование лабораторной кушетки.

– А где кнопка прерывания сеанса?

– Кнопка не нужна. Достаточно просто подумать «хватит», и связь оборвется, – Джулиан посмотрел на него с сомнением. – Это новая технология. Не удивительно, что ты о ней не знаешь.

– И тем не менее ты будешь контролировать связь.

– В целом – да. Я буду держать под контролем ощущения, но это обычное дело при таких сеансах. Я смогу изменять ощущения так, как тебе захочется.

– Это будет односторонняя связь?

– Мы можем начать с односторонней связи, потом частично перейти на двустороннюю, в «потоке беседы», когда сосредоточимся на мысленном общении, – Джулиан знал, что Марти не мог ни с кем войти в полный контакт. Он специально лишил себя этой способности из соображений безопасности. – Это будет совсем не так, как было у тебя с боевой группой. Мы не сможем по-настоящему, до конца, проникнуть в сознание друг друга. Просто будем понимать друг друга быстрее и полнее.

– Хорошо, – Джулиан улегся на кушетку и тяжело вздохнул. – Тогда давай начнем.

Оба устроились на кушетках, приладили к шеям мягкие воротники шлемов, освободили эластичные трубки с жидкостью от пластиковых креплений и повертели головами, пока имплантаты не подсоединились к разъемам как следует. Потом передние половинки шлемов опустились, закрыв лица.

Прошел час, и забрала шлемов с легким шорохом открылись. На лице Джулиана блестели капельки пота.

Марти сел на кушетке. Он заметно посвежел и приободрился.

– Разве я не прав?

– Прав, наверное. Но я все равно хотел бы сам съездить в Северную Дакоту.

– В это время года там очень хорошо. Никаких Дождей.

* * *

Когда я покинул лабораторию Марти, дождь угомонился, но, как тут же выяснилось, ненадолго. Я увидел, что над студенческим центром ливень хлещет вовсю и полоса дождя быстро движется в мою сторону. Поэтому я поставил велосипед обратно на стоянку и вернулся в помещение – и тут как раз хлынул ливень.

На крыше здания находилось шумное, ярко освещенное кафе под куполом. Это было как раз то, что надо. Я слишком долго пробыл взаперти внутри двух черепных коробок, занятый изматывающими размышлениями.

Несмотря на то что сегодня была суббота, в кафе было полно народу – наверное, из-за плохой погоды Мне пришлось выстоять в очереди целых десять минут прежде чем я добрался до прилавка и смог заказать себе чашку кофе и булочку, а потом еще оказалось, что все стулья заняты и негде даже присесть. Но внутри купола вдоль края крыши шел бордюр как раз подходящей высоты, чтобы на него можно было облокотиться.

Я еще раз перебрал мысленно все, что узнал от Марти. Десятипроцентная летальность при операциях по вживлению имплантатов – не совсем верная цифра. На самом деле семь с половиной процентов пациентов умирают, два и три десятых процента получают тяжелое повреждение мозга, два с половиной процента отделываются более легкими, восстановимыми повреждениями, а еще у двух процентов пациентов получается так, как это вышло у Амелии – никаких вредных последствий после операции не остается, но имплантат не действует. Согласно статистике смертности, около половины умерших – призывники, которых без их согласия направили на службу механиками, и погибают они из-за того, что не могут выдержать сложностей работы с солдатиками в боевой группе. Довольно большая часть других смертей происходит из-за несовершенства хирургической техники и плохого операционного оборудования в Мексике и Центральной Америке. Марти считал, что по большому счету для таких операций сейчас уже практически не нужно участие оперирующего хирурга, разве что для контроля на случай непредвиденных осложнений. Господи боже, автоматическая нейрохирургия! Но Марти уверен, что имплантация проходит на несколько порядков проще, если человеку потом не надо будет работать механиком, в боевой группе солдатиков.

И даже если отбросить эти десять процентов смертей, все равно остается одна сотая процента самоубийц, которые так или иначе сводят счеты с жизнью у Бостонской стены.

И как же, интересно, нормальные люди докатываются до такого? Гражданские, которые совершают самоубийства, подразделяются на несколько категорий: искатели сильных ощущений с неуравновешенной психикой, люди, страдающие от одиночества или сексуальной неустроенности. Очень много таких людей, как Амелия, – у которых семейные партнеры с имплантатами, а сами они поставить себе имплантат не могут.

Первое, что надо усвоить: это ни в коем случае нельзя делать бесплатно. Всеобщее благоденствие научило нас одному – люди обычно не ценят того, что достается им даром. Пусть это будет стоить месячную норму кредиток – хотя, по сути, большую часть этого месяца человек так или иначе проведет в бессознательном состоянии. Еще один важный фактор, который проявится с течением времени: люди, не прошедшие гуманизацию, будут менее удачливы в жизни. Может быть, они будут и менее счастливыми, хотя это трудно определить объективно.

Еще одна небольшая проблема – как быть с такими людьми, как Амелия? Поскольку они не могут подключаться через имплантат, подвергнуться гуманизации они тоже не смогут. Они будут чувствовать себя увечными, обозлятся и, возможно, из-за этого будут склонны к агрессивным действиям. А два процента из шести миллиардов – это составит сто двадцать миллионов людей. По одному волку на сорок девять овечек – этого вполне остаточно, чтобы обеспечить стаду должный «присмотр». Марти предполагал, что для начала таких людей надо изолировать, к примеру – переселить на острова, предварительно попросив выехать оттуда всех гуманизированных местных жителей.

Если заставить наши нанофоры наделать побольше новых нанофоров и сделать их общедоступными, любой человек сможет жить где угодно в полном комфорте, как в странах Альянса, так и на территориях нгуми.

Но, чтобы дело выгорело, перво-наперво необходимо будет подвергнуть гуманизации наших солдатиков и все военное руководство. Для этого надо проникнуть в генеральный штаб и на пару недель изолировать армейское командование от общества. У Марти даже был разработан план подобной операции – подложный приказ из Вашингтона, из Военного министерства, согласно которому всем высшим военным чинам надлежит пройти двухнедельные учения в полной изоляции.

Меня Марти выбрал на роль тайного агента. Он перекроил мои записи, так что я теперь как бы просто получил вполне безопасное небольшое нервное истощение. «Сержант Класс готов к несению службы, но командованию Портобелло рекомендуется полнее использовать его опыт и образование и перевести в руководящие кадры». Прежде чем возвращать меня в армию, Марти предполагал слегка подчистить мне память – сделать так, чтобы я на время забыл о попытке самоубийства, об участии в его заговоре и о катастрофических последствиях проекта «Юпитер». А потом, когда дело будет сделано, все встанет на свои места и я снова буду самим собой.

Следующая часть «эксперимента» заключалась в том, что мою прежнюю боевую группу нужно будет оставить в подключении на достаточно долгий срок, чтобы с ними произошла гуманизация. А потом я, уже находясь в расположении генерального штаба, сделаю так, чтобы моя группа туда проникла и подменила группу охраны.

О генералах хорошо позаботятся, им предоставят самое лучшее медицинское обслуживание. Марти подготовит специальные приказы, чтобы доставить с военной базы в Панаме одного нейрохирурга и его ассистента. У этой врачебной бригады поразительно низкий уровень неудач при операциях вживления имплантатов – в девяноста восьми процентах случаев имплантации проходят успешно.

Начавшись с генерального штаба, «эксперимент» быстро охватит весь мир. Акция будет распространяться снизу вверх – из Портобелло, и сверху вниз – благодаря связям, которые были у Марти в Пентагоне. И вскоре вся наша армия станет гуманизированной. И война закончится сама собой. Но начнется другая, еще более грандиозная битва.

Я жевал сладкую булочку с крабово-яблочной начинкой и смотрел сквозь прозрачный купол на плотную стену дождя. Потом я прислонился к стеклу и стал рассматривать посетителей кафе.

Большая часть народа была лет на десять-двенадцать моложе меня. Они казались мне такими чужими и непонятными – что значит разница в возрасте! Но, может быть, я всегда был немного не таким, как эти ребята? Я никогда не чувствовал себя уютно в подобной обстановке – пустая болтовня, флирт, глупые шутки – даже тогда, когда мне было столько же лет, как сейчас им. Мои мысли все время были заняты либо книгами, либо компьютером. Девушки, с которыми я в те времена занимался сексом, были того же редкого сорта, что и я – они были не против прерваться ненадолго и расслабиться в постели, после чего снова спешили вернуться к своим умным книжкам. Как и у каждого подростка, до колледжа у меня случались ужасающие, вселенские юношеские влюбленности, но, после того как мне стукнуло восемнадцать или девятнадцать, я вполне самореализовался в сексе, и секса у меня было – дай бог всякому. А теперь спираль развития совершила очередной виток, и общество вернулось к консервативным привычкам поколения Амелии.

Изменится ли все это, если у Марти выгорит его безумная затея, то есть если у нас выгорит наша затея? Не бывает близости более полной, чем та, что достигается в совместном подключении. А жгучий интерес юношества к сексу подогревается в основном любопытством, которое в подключении будет удовлетворено с первой же минуты. По-прежнему будет интересно делиться мыслями и впечатлениями с людьми другого пола, но понимание того, каково это – быть мужчиной или быть женщиной, – все равно придет уже в первые несколько минут контакта. У меня сохранились чужие воспоминания – память тела – о родах, выкидышах, менструациях и о том, как покачиваются груди при ходьбе. Амелия все время расстраивалась, что я разделяю со своей боевой группой мучения постменструального синдрома. А все наши женщины со смущением вспоминали о непроизвольных эрекциях и ночных семяизвержениях, они знали, как иногда мешает мошонка, когда идешь или сидишь, скрестив ноги.

Амелия успела почувствовать всего лишь тень этого, мимолетный отблеск – в те две минуты, которые были отпущены нам тогда в мексиканском госпитале. Может быть, отчасти наши нынешние затруднения проистекали из ее чувства неудовлетворенности оттого, что ей достался только этот краткий миг понимания. В последнее время мы с Амелией занимались любовью всего пару раз, не больше – после той неудачной попытки, в тот день, когда я застал ее с Питером. В тот день, когда я подключался вместе с Зоей. А тут еще так много всего случилось – этот грядущий конец света, и все такое, – что у нас просто не было ни времени, ни желания разбираться в наших интимных затруднениях.

В кафе пахло гимнастическим залом, и мокрой собачьей шерстью, и крепким кофе, но молодежь, казалось, совершенно не обращала на это внимания. Девчонки и мальчишки подыскивали себе пару, прихорашивались, старались себя показать – короче, в их поведении здесь было гораздо больше животного, чем когда они сидели в классе и занимались физикой.

Наблюдая за этим причудливым ритуалом знакомства, я почувствовал себя таким старым… Мне стало грустно, и я подумал, сумеем ли мы с Амелией когда-нибудь полностью помириться? Дело было еще и в том, что я никак не мог выбросить из головы ту картину – Амелия с Питером. Но я должен был признаться, что отчасти в этом была виновата и Зоя, и другие такие, как она. Всей нашей группе было жаль Ральфа, из-за этой его неуемной жадности до проституток с имплантатами. Но мы вместе с тем прекрасно чувствовали и его сексуальный экстаз от встреч с такими девицами и знали, что переживания Ральфа с каждым новым разом ничуть не тускнели.

Я ужаснулся, подумав на мгновение – а смог бы я сам жить такой жизнью, как Ральф, – и снова ужаснулся, когда был вынужден признать, что смог бы. Отношения, бедные в эмоциональном плане, зато наполненные жгучей страстью, хоть и недолгой. А потом – снова обычная жизнь, до следующего раза.

Неутолимая жажда полноты ощущений, когда ты чувствуешь себя ею, когда ваши мысли и чувства сплетаются воедино – в сердце своем я замуровал эту жажду в надежную темницу, повесил на нее табличку «Каролина» и накрепко запер дверь. Но теперь я не мог не признаться самому себе, что это было более чем впечатляющим переживанием – даже с совсем незнакомой девушкой. Пусть и умелой, и довольно привлекательной, о все равно чужой, и нам не приходилось притворяться, что мы друг друга любим.

Вот именно – не приходилось притворяться ни в чем. Марти прав. Нечто вроде любви возникает при контакте в подключении как бы само собой. Не говоря уже о сексе, мы с Зоей за какие-то несколько минут стали ближе друг другу, чем любая обычная семейная пара, счастливо прожившая вместе пятьдесят лет, – в том смысле, что мы узнали друг друга гораздо глубже и полнее. Это чувство взаимопонимания начало ослабевать сразу же после того, как мы отключились, и постепенно угасало в течение нескольких следующих дней, пока не превратилось просто в одно из воспоминаний. Но я знал что стоит нам снова подключиться вместе – и все вернется. Так, значит, если непрерывно оставаться в подключении две недели подряд, изменишься навсегда? Да, я могу в это поверить.

Я не стал обсуждать с Марти никаких конкретных сроков, выразив тем самым свое молчаливое согласие. Нам обоим нужно было время, чтобы каждый мог как следует обдумать мысли другого.

Я не стал также обсуждать, каким образом он собирается изменять армейские медицинские записи и заставлять высшие военные чины плясать под свою дудку. Контакт у нас был не настолько глубоким, чтобы проникнуть во все подробности замыслов. Я уловил только образ какого-то другого человека, старого друга Марти. Но мне не хотелось бы знать даже этого.

Мне не хотелось предпринимать никаких, абсолютно никаких действий до тех пор, пока я не подключусь вместе с людьми из Северной Дакоты. Я не сомневался в правдивости Марти, но не вполне доверял его суждениям. Когда ты подключаешься с кем-то, слишком легко принять желаемое за действительное. Если ты желаешь чего-то слишком сильно, то сможешь легко убедить других поверить в твои желания, принять их за реальность.

Джулиан минут двадцать стоял и смотрел на дождь, потом решил, что дождь перестанет лить еще не скоро, взял велосипед и покатил домой по лужам. Как это всегда бывает, дождь закончился как раз, когда Джулиан был уже за полквартала до дома.

Джулиан завел велосипед в подвальный гараж и смазал машинным маслом цепь и все механизмы. Велосипед Амелии тоже стоял в гараже, но это еще не означало что сама Амелия сейчас дома.

Амелия была дома. Она спала, но вскоре проснулась – Джулиан наделал достаточно шума, доставая свою дорожную сумку.

– Джулиан? – Амелия села в постели и потерла заспанные глаза. – Ну, как там у тебя прошло с… – Заметив, что он собирает сумку, Амелия спросила: – Едешь куда-то?

– В Северную Дакоту, на пару дней. Амелия встряхнула головой.

– Но зачем тебе… А, там эти уродцы Марти!

– Я хочу подключиться с ними. Сам все проверю. Может, они и уродцы, но в ближайшем будущем мы все можем превратиться в таких уродцев.

– Не все, – тихо напомнила Амелия.

Он открыл рот и сразу же закрыл. Взял три пары носков и уложил в сумку.

– Я скоро вернусь. Следующие занятия у меня во вторник, так что я вернусь пораньше, чтоб не опоздать.

– В понедельник нам многие будут звонить. Журнал не выйдет раньше среды, но они обычно обзванивают всех своих клиентов.

– Просто перешли сообщения на мой номер. Я могу ответить и из Северной Дакоты.

Добраться до штата Северная Дакота оказалось труднее, чем он думал. Джулиан нашел в расписании три военных самолета, на которых, хоть и с пересадками, можно было добраться куда ему нужно – до заполненного водой кратера Побережье. Но когда Джулиан подался заказать места на эти рейсы, компьютерный диспетчер сообщил, что он больше не пользуется льготами как участник боевых действий и получит билеты только в порядке очереди. Это означало, что шансы попасть на все три рейса снижались примерно до пятнадцати процентов. А вернуться обратно до вторника вообще оказалось почти нереальным.

Джулиан позвонил Марти, который пообещал посмотреть, что можно сделать, и перезвонил через минуту.

– Попробуй еще разок, – сказал Марти.

На этот раз Джулиан сразу же, без проблем, получил билеты на все шесть рейсов. Индекс участника боевых действий каким-то чудесным образом вернулся в его идентификационную карту.

Джулиан отнес вещи и дорожную сумку в гостиную и там стал укладываться. Амелия вышла к нему, поеживаясь от холода в тонкой ночной рубашке.

– Я, наверное, слетаю в Вашингтон, – сказала она. – Питер возвращается с Карибов и, может быть, устроит завтра пресс-конференцию.

– Как у него меняется настроение! Я думал, он улетал на острова, чтобы спрятаться от журналистов, – Джулиан внимательно посмотрел на Амелию. – Или, может быть, он возвращается в основном для того, чтобы увидеться с тобой?

– Он этого не говорил.

– Но ведь это он оплатил тебе билеты, разве нет? У тебя в этом месяце осталось слишком мало кредиток.

– Конечно, оплатил, – Амелия скрестила руки на груди. – Я помогала ему в исследованиях. Тебя, кстати, он тоже будет рад там видеть.

– Я и не сомневался. Но я лучше займусь исследованиями несколько другого вопроса, – Джулиан быстро покончил с укладкой вещей и оглядел комнату – не забыл ли чего? Подошел к столику и взял пару журналов. – Если бы я попросил тебя не ехать, ты бы осталась?

– Ты никогда не попросил бы меня об этом.

– Это не ответ.

Амелия присела на диванчик.

– Ну, хорошо. Если бы ты попросил меня не ехать, мы бы подрались. И победила бы я.

– Ты думаешь, только поэтому я не прошу тебя остаться?

– Не знаю, Джулиан, – Амелия чуть повысила голос – в отличие от некоторых я не умею читать чужие мысли!

Джулиан сунул журналы в сумку и тщательно закрыл ее на замок.

– На самом деле мне все равно – поедешь ты или нет, – примирительно произнес он. – Мы все равно когда-нибудь должны были через это пройти, так или иначе.

Он сел на диван рядом с Амелией, не касаясь ее.

– Так или иначе, – повторила Амелия.

– Пообещай только, что не останешься там навсегда.

– Что?

– Те из нас, кто умеет читать чужие мысли, еще немного умеют предсказывать будущее, – сказал он. – В течение следующей недели всем людям, занятым в проекте «Юпитер», пришлют уведомления об увольнении. Я прошу тебя только об одном – если Питер предложит тебе место, не соглашайся сразу, не подумав. Ладно?

– Хорошо. Я скажу ему, что должна обсудить это с тобой. Этого достаточно?

– Это все, о чем я прошу, – Джулиан взял Амелию за руку и легонько прикоснулся губами к ее пальцам. – Только не спеши – и все.

– А как насчет… Хорошо. Я не буду спешить, но и ты не спеши.

– О чем это ты?

– Бери телефон и закажи билеты на другой рейс, попозже, – Амелия погладила его по бедру. – Я не выпущу тебя из дома, пока ты не удостоверишься, что ты – единственный человек, которого я люблю.

Джулиан задумался на мгновение, потом взялся за телефон. Амелия скользнула на пол и начала расстегивать его брюки.

– Договаривайся побыстрее…

* * *

Последняя пересадка была у меня в Чикаго, но самолет летел чуть дальше Побережья, так что я имел возможность посмотреть с высоты на знаменитое «внутреннее море». Впрочем, назвать это «морем» можно было лишь с большой натяжкой, размером оно было вполовину меньше Великого Соленого озера. Но впечатление все равно возникало грандиозное – ровный голубой круг, обведенный со всех сторон белыми ниточками прогулочных дорожек.

Место, в которое я направлялся, находилось всего в шести милях от аэропорта. Такси здесь стоило кредиток, зато велосипеды давали бесплатно, так что я взял велосипед. Было жарко и пыльно, но физическая нагрузка даже доставила мне удовольствие – я целый день просидел без движения в самолетах и аэропортах.

Здание было построено в стиле, распространенном лет пятнадцать назад – все из зеркального стекла в металлических рамах. Надпись на заросшей лужайке перед домом гласила: «Дом Бартоломью».

Мужчина лет шестидесяти, в пасторском воротничке, надетом с обычной одеждой, открыл дверь и впустил меня в дом.

В прихожей стоял простой белый ящик безо всяких украшений, с крестом на одной стенке и ликом Христа на другой. Еще там стояла узкая и жесткая скамья у стены, простенькие неудобные стулья и столик с разложенной на нем духовной литературой. Мы прошли через двойные двери в столь же просто обставленную гостиную.

Отец Мендес оказался испанцем. Несмотря на солидный возраст, в его черных волосах почти не было седины. Исчерченное глубокими морщинами лицо пересекали два старых шрама. На первый взгляд он выглядел довольно устрашающе, но тихий голос и спокойная, доброжелательная улыбка развеивали это впечатление.