Текст книги "Я, Мона Лиза"

Автор книги: Джинн Калогридис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

XXII

Отец несколько раз твердо повторил, что я не должна говорить об этом со слугами, исключая Дзалумму. Даже наш возница ничего не должен был знать; отец сказал, что сам отвезет меня в экипаже для деловых поездок.

На следующий день я умирала от волнения. Мне предстояло выйти в свет на всеобщее обозрение, во дворце будут отмечать мои достоинства и недостатки и определять мое будущее. Лоренцо и, как я предполагала, целая толпа тщательно отобранных высокородных дам, станут меня рассматривать со всех сторон и критиковать. Окончательно меня сразило известие, что Дзалумма останется дома и не будет меня сопровождать.

Платье, хитро скроенное так, чтобы создать видимость форм, которых у меня еще не было, выглядело восхитительно – я таких до сих пор не носила. Пышные юбки с коротким шлейфом из сочного сине-зеленого бархата с атласным узором в виде побегов плюща; лиф из того же бархата со вставками светло-зеленого дамаста, выбранного Дзалуммой; сорочка – из выбранного мною тончайшего белого шелка с серебряным отливом. Завышенная талия затянута серебряным поясом тонкой работы. Парчовые рукава с разрезами были сшиты из ткани, в которой переплелись бирюзовые, зеленые и пурпурные нити вперемежку с чистым серебром; Дзалумма вытянула из разрезов рукава сорочки и взбила их по моде.

Зато с волосами было сплошное расстройство. Я надела парчовую шапочку, отделанную мелким жемчугом, а так как я была незамужняя, то мне позволялось распустить волосы по плечам. Но жесткие локоны лежали неровно и нуждались в укрощении; Дзалумма сражалась с ними с помощью раскаленной кочерги, пытаясь закрутить пряди колечками. Но локоны не держались, и все ее усилия создавали лишь еще больший хаос.

На дворе стоял конец февраля, поверх платья я надела длинную безрукавку из парчи, окаймленную широкими полосами дамаста и белого горностая. Полы безрукавки расходились, не скрывая великолепного платья. Шею я украсила маминым ожерельем из мелкого жемчуга с большой аквамариновой подвеской, достигавшей края лифа, так что я чувствовала кожей ее прохладу.

Наконец Дзалумма подвела меня к большому зеркалу. У меня перехватило дыхание. Никогда в жизни я не выглядела такой привлекательной, никогда в жизни еще не была так похожа на маму.

Когда служанка отвела меня вниз, где ждал отец, мне показалось, что он сейчас расплачется.

Я села в экипаж рядом с отцом, как делала всякий раз, сопровождая его в деловых поездках, когда он посещал дома знати. Я скрыла свой наряд под темно-синим шерстяным плащом, чтобы не нарушать городских законов.

Отец правил лошадью, мрачно разглядывая зимний пейзаж и щурясь от яркого послеполуденного солнца. На нем был обычный наряд: черный плащ, туника из простой черной шерсти и поношенные рейтузы – совсем не подходящий вид для приема, на который мы собрались.

Воздух был приятно свеж и только слегка сдобрен дымком от многочисленных каминов. Сначала мы следовали вдоль берега Арно, а потом выехали на Понте Веккио, на котором было открыто еще много лавочек. Я вспомнила, как переполняли меня чувства в прошлый раз, когда я ехала по Старому мосту с Дзалуммой и мамой, как любовалась я великолепными произведениями художников и ювелиров; сейчас, сидя рядом с отцом, я не почувствовала даже крупицы радости .

Когда мы проехали мост и оказались на широкой виа Ларга, я поняла, что если мне хочется задать вопрос, давно не дававший мне покоя, то нужно сделать это сейчас, причем очень быстро, так как скоро мы доедем до места.

– Фра Джироламо не одобряет семейства Медичи, – сказала я. – Почему же ты везешь меня к Лоренцо?

Отец, не глядя в мою сторону, потер подбородок.

– Я обещал. Давно дал слово.

Итак, возможно, Дзалумма оказалась права. Вероятно, мама желала, чтобы мужа для ее дочери выбрал мудрейший сват города, и отец, влюбленный тогда в свою жену, а не очарованный Савонаролой, согласился уважить ее просьбу. Зная о слабом здоровье Лоренцо, отец решил побеспокоиться заранее и выбрать для меня жениха.

Вскоре наш экипаж подкатил к воротам дворца. Их отворил вооруженный стражник, мы въехали во двор и остановились возле конюшен. Я ждала, что отец поможет мне спуститься, а затем под руку отведет во дворец. Впервые за несколько лет я была рада его присутствию. Но отец удивил меня.

– Погоди, – сказал он, предостерегающе вытянув руку, когда я собралась выходить. – Еще не время.

Я сидела, мучаясь предчувствиями, и вот, наконец, несколько минут спустя, распахнулась боковая дверь и из нее медленно вышел человек в сопровождении двух стражников. Он двигался очень осторожно, опираясь на отделанную золотом резную трость изумительной работы.

За то время, что я не видела Лоренцо, он сильно постарел: ему было всего немногим более сорока, но выглядел он гораздо старше. Кожа на его лице обвисла и пожелтела, как у глубокого старца. Только одно указывало на относительную молодость: иссиня-черные волосы без единого проблеска седины.

Но, даже опираясь на трость, Великолепный двигался с грацией, достоинством и уверенностью человека, ни разу, не усомнившегося в собственной значимости. Бросив взгляд через плечо на одного из своих стражников, он коротко кивнул – тот поспешил вперед и протянул мне руку. Я приняла ее и позволила ему помочь мне выйти из экипажа.

За мной последовал отец, он почтительно склонился перед хозяином дома.

– Да пребудет с вами Всевышний, любезный Антонио, – произнес Великолепный, подходя к нам.

– И с вами, мессер Лоренцо, – ответил отец.

– Это и есть ваша Лиза?

– Да, это она.

– Мадонна Лиза. – Лоренцо с трудом поклонился. – Простите, что не могу преклонить колено, как подобает, перед такой красивой юной особой.

– Мессер Лоренцо. – Я присела в глубоком поклоне.

– Лиза, – быстро и тихо заговорил отец, – оставляю тебя заботам мессера Лоренцо. Я буду здесь, в церкви, на вечерней службе. После я тебя заберу.

– Но, отец… – начала я, но, прежде чем успела продолжить, он снова отвесил поклон Великолепному, после чего проследовал за одним из стражников во дворец.

Я осталась одна. Поведение отца для меня не было загадкой: никто, кроме самих участников событий, никогда не узнает, что он привел меня сюда. Даже те, кто мог нас видеть при въезде в ворота, скорее всего, подумают, что он приехал по делу, как всегда привез ткани для семейства Медичи, а дочь просто его сопровождала.

В панике я оглянулась на Великолепного.

Он сочувственно улыбался. У него был поразительный взгляд – добрый и участливый, но за ним скрывалась острота ума, потрясающая проницательность и чувствительность.

– Не бойтесь, юная мадонна, – сказал он слабым гнусавым голосом. – Ваш отец по чисто личным и религиозным причинам испытывал бы неловкость, присутствуя на нашем собрании. Будет гораздо гуманнее освободить его от такой обязанности, вы согласны?

Хозяин дома протянул мне свободную руку, и я обвила его локоть рукой, дотронувшись пальцами до запястья. Руки у него были шишковатые, пальцы настолько искорежены, что с трудом удерживали набалдашник трости. Я подумала, что, наверное, уже несколько лет он не держал в руке пера.

Мы начали наш путь. Я почувствовала, что Лоренцо почти всем весом опирается на трость, и попыталась быть для него больше опорой, нежели помехой.

– Да, – сказала я довольно тупо, ибо все мое остроумие куда-то улетучилось. – Он никогда не любил званых приемов. Я даже не припомню, когда он в последний раз посещал нечто подобное.

– К сожалению, в этот вечер вам придется довольствоваться такой обузой в качестве кавалера, как я, – произнес Лоренцо, пока мы шли до дверей. – Мне очень жаль. Все молодые особы, переступавшие впервые порог моего дома, чтобы быть представленными обществу, сильно нервничали. Но для них, по крайней мере, могло служить утешением присутствие семьи.

– Их матерей и сестер, – добавила я, подумав, что теперь у меня нет никого.

Он кивнул и тихо добавил:

– Надеюсь, дорогая Лиза, что вы не испытываете чересчур большой неловкости.

– Я просто в ужасе, – честно ответила я и вспыхнула от такой невольной прямоты.

Он поднял лицо к угасавшему солнцу и рассмеялся.

– Мне нравится ваша честность и откровенность, мадонна. Вы преуспеете лучше остальных.

Мы прошли мимо вооруженных стражников и оказались в широком коридоре с блестящими мраморными полами, где было выставлено старинное оружие и доспехи; оттуда мы проследовали в другой коридор, увешанный картинами в золоченых рамах.

– Я уже выразил вашему отцу свои соболезнования по поводу утраты, – сказал Лоренцо. – Теперь мне хотелось бы то же самое сказать и вам. Мадонна Лукреция была чудной женщиной, огромной красоты и ума. Второй такой благородной души не найти.

Я бросила на него искоса внимательный взгляд.

– Так вы ее знали? – Он грустно улыбнулся.

– Когда она была молода и здорова.

Больше он ничего не сказал, так как мы дошли до конца коридора и оказались у высоких сводчатых дверей; двое слуг, по одному с каждой стороны, бросились их распахивать.

Я ожидала увидеть зал скромных размеров, заполненный самое большее десятком флорентийских аристократок. И увидела нечто совсем другое.

В этом зале легко могли бы разместиться более сотни людей – он был высокий и просторный, как храм. Хотя солнце еще не скрылось за горизонтом, здесь пылали фонари и канделябры всевозможных видов. Несмотря на огромные размеры зала, в нем было тепло благодаря трем большим каминам, в которых горело много дров. Здесь снова были выставлены на всеобщее обозрение старинные доспехи и оружие, мраморные бюсты на пьедесталах, умопомрачительные гобелены – один из них, с гербом семейства Медичи, был выполнен в цветах Флоренции, синем и золотом. На стенах висели картины с языческими сюжетами, простенки были украшены гирляндами и карнавальными масками.

Банкетные столы, заваленные снедью – жареной бараниной и свининой, всевозможной дичью, а также орехами, фруктами, хлебом, сыром и сластями, – были сдвинуты к стенам. Официального застолья не предполагалось, любой из присутствовавших мог угоститься, когда только ему вздумается. Слуги тотчас поднесли бы ему тарелки, приборы, бокалы и вино. Гости сами накладывали себе закуски, а потом разговаривали стоя или усаживались на стулья, расставленные небольшими группами.

Я прибыла последней: очевидно, вино уже давно лилось рекой, потому что разговор был оживленным и довольно громким, порой даже заглушал музыкантов. Я слишком волновалась, чтобы вести счет, но у меня создалось впечатление, что в зале собралось не меньше тридцати человек.

И женщин среди них не было.

Я ждала, что все замолчат при моем появлении, повернутся и выслушают Лоренцо, который представит новую гостью. Я предполагала, что все начнут меня внимательно рассматривать, что не шло вразрез традиции, когда в свет выводят девушку, готовящуюся к браку.

Но Лоренцо ничего не сказал, а мужчины, разделившиеся на несколько небольших компаний – кто смеялся, кто спорил, кто рассказывал истории, – даже не взглянули на меня.

Я продолжала разглядывать толпу в надежде увидеть хоть одно женское лицо – возможно, мадонну Альфонсину, невестку Лоренцо, – но тщетно. Это было исключительно мужское собрание, и я невольно задалась вопросом, не находится ли среди них и мой будущий муж.

– Это мои друзья, – перекрывая шум, прогнусавил Лоренцо. – Я давно не наслаждался их обществом. Так как наступило время карнавала, то я подумал, что они не откажутся от небольшого развлечения. – Он склонил ко мне голову и улыбнулся. – Надеюсь, и вы тоже.

Я не стала отказываться, когда он подозвал слугу и тот принес бокал – изысканно украшенный золотом и таким темным лазуритом, какого мне еще не приходилось видеть. В бокале было вино, разбавленное водой, – изумительного, неведомого мне до сих пор вкуса. Я сделала глоток и смутилась, поняв, насколько полон бокал.

– Мне столько не выпить, – сказала я и тут же молча себя ругнула.

– Возможно, вам оно понадобится, – хитро и даже игриво заметил Лоренцо.

В этом я не сомневалась.

– А вы не выпьете со мной?

Он покачал головой и как-то пристыженно улыбнулся.

– Мое время для подобных излишеств, к сожалению, давно прошло. А, вот они. – Он указал острым подбородком на небольшую группу мужчин, сидящих в центре зала. – Я бы хотел представить вас моим самым дорогим друзьям.

Я поспешно сделала еще глоток вина. Значит, все-таки я буду представлена суду, причем самых близких друзей Медичи. Я изобразила скромную улыбку и пошла рука об руку с хозяином дома.

Великолепный подвел меня к группе из четырех мужчин, трое из них сидели, а четвертый стоял возле стола с тарелками и винными бокалами. Мужчине, державшему речь, было около пятидесяти – светлые волосы, тронутые сединой, пухлое тело, гладко выбритое одутловатое лицо; но не возникало сомнений, что в молодости он отличался красотой благодаря полному чувственному рту и огромным глазам. Видимо, и состоянием он обладал немалым: на нем была бархатная безрукавка сапфирового цвета, а поверх – умело задрапированный небесно-голубой плащ. В одной руке он держал небольшую тарелку, наполненную снедью, а в другой – крошечную ножку жареной перепелки, к которой сейчас и обращался, словно та могла его слышать.

– Увы, птичка моя, – насмешливо говорил он, – трагично, что тебя не успел освободить наш друг, и удачно для меня, что ты сперва познакомилась со мной, а не с ним!

Сбоку сидел темноволосый темноглазый юноша лет восемнадцати. У него был огромный высокий лоб, так неуклюже нависший над укороченным подбородком, что казалось, будто у него вовсе нет зубов. Привлекательности ему не добавляли ни глаза навыкате, ни угрюмый вид. Он потягивал вино, пока остальные вели дружескую беседу. Вторым был старик, иссохший и лысый, не считая нескольких клоков волос на висках. А третий…

Да, этот третий. Третьему, тому самому «другу», о котором говорил выступавший, было где-то, на мой взгляд, между тридцатью и сорока – вернее, он был без возраста, ибо одежда и манеры, абсолютно не модные, более подходили бы Древней Греции или Риму. Его розовая туника, такая длинная, что достигала колен, и ничем не украшенная, видимо, не знала портновской иглы и была просто вырезана из куска ткани. Светло-каштановые волосы, отливавшие золотом и серебром, лежали идеальными волнами, почти достигая пояса, а борода, тоже волнистая, не уступала шевелюре по длине. Несмотря на странный костюм и внешность, он являлся, безусловно, самым красивым во всем зале. Белые и ровные зубы, узкий прямой нос, а глаза… Если Лоренцо можно было сравнить с бриллиантом, то этого человека – с солнцем. Его взгляд отличался удивительной чувственностью и острой прозорливостью.

Я принялась молиться про себя: «Господи, если мне суждено выйти за флорентийца, одного из тысяч, пусть это будет он».

Лоренцо не спешил подходить к друзьям близко, не желая прерывать их беседу. Когда первый закончил говорить, старик, сидевший рядом с красивым философом, нахмурился, глядя на него, и спросил:

– Значит, это правда, что говорят? Ты действительно ходишь на рынок, скупаешь там птиц в клетках и выпускаешь на свободу?

Красавец лишь очаровательно улыбнулся, а тот, что стоял с перепелкой в руке, ответил за него:

– Я несколько раз сопровождал его в этих экспедициях. – С этими словами он сунул жареную ножку в рот и вытянул обглоданную косточку. Потом добавил, не переставая жевать: – Он так поступал еще тогда, когда был зеленым юнцом.

Старик недоверчиво уставился на философа.

– Значит, ты вообще не ешь мяса?

Красавец ответил просто, не пытаясь ни извиниться, ни осудить собеседника:

– Это так. Не ем с тех пор, как вступил в разумный возраст.

Старик отпрянул.

– Неслыханная идея! Как же ты умудряешься выжить?

– Благодаря уму, да и то с трудом, дорогой Марсилио. Ум плюс суп, хлеб, сыр, фрукты и хорошее вино. – Он поднял свой бокал и сделал глоток.

– Но ведь это наверняка укоротит твою жизнь! – упорствовал Марсилио, искренне встревожившись. – Мужчина должен есть мясо, чтобы быть сильным!

Философ отставил бокал и призывно наклонился вперед.

– Не хочешь побороться, чтобы найти истину? Может быть, не ты, Марсилио, учитывая твое хрупкое сложение, а наш Сандро? Думаю, он с радостью займет твое место. – Он бросил взгляд на солидный живот поглотителя куропаток. – Вот уж кто точно уничтожил львиную долю всех мясных запасов Флоренции. Да что там говорить, он только что умял еще одну. Сандро! Скидывай плащ! Давай, разрешим наш спор эмпирическим путем!

Старик рассмеялся такой глупости.

– Это будет несправедливое состязание, – отвечал Сандро с насмешливой скукой. – Ты ехал всю ночь из Милана, чтобы повидать Лоренцо, и сейчас устал. А во мне слишком много сострадания к старому другу, чтобы воспользоваться своим преимуществом. Ты бы все равно проиграл, даже если бы хорошо отдохнул.

Наступила пауза. Вперед шагнул Лоренцо, по-прежнему не отпуская моей руки.

– Господа.

Они повернулись. Все, кроме красивого философа, очень удивились, увидев какую-то девчонку в своей компании.

– Я хочу познакомить вас с молодой дамой. – Лоренцо отступил на шаг и указал на меня рукой, словно я была ценным призом. – Это мадонна Лиза ди Антонио Герардини, дочь торговца шерстью.

Любитель куропаток поставил на стол тарелку, прижал руку к груди и отвесил величественный поклон.

– Сандро Боттичелли, скромный художник. Счастлив нашему знакомству, мадонна.

– А это мой дорогой друг Марсилио Фичино, – продолжал Лоренцо, указав на престарелого господина, который счел разумным не подниматься со стула и приветствовал меня равнодушным кивком. – Наш Марсилио глава Флорентийской академии, а также известный переводчик «Corpus Hermeticum»[12]12
  Сборник трактатов (IIIв.), приписываемых мифическому автору Гермесу Трисмегисту. Посвящен вопросам астрологии, оккультизма, духовного возрождения. Переведен с древнегреческого Марсилио Фичино вXIVв. К текстам трактатов часто обращались мыслители эпохи гуманизма и Возрождения.


[Закрыть], а потому мы все его безгранично уважаем.

– Для меня это большая честь, господа, – обратилась я к обоим и присела в поклоне, надеясь, что великий Боттичелли не услышал дрожи в моем голосе. К этому времени он уже создал свои величайшие шедевры: «Весну» и, разумеется, «Рождение Венеры», они украшали стены виллы Лоренцо в Кастелло.

– Этот молодой человек, – Лоренцо понизил голос и слегка улыбнулся, глядя на темноволосого хмурого юношу, который и глаз не мог поднять, – талантливый Микеланджело, он живет в нашем доме. Возможно, вы слышали о нем.

– Слышала, – ответила я, немного осмелев, скорее всего оттого, что юноша так смущался. – Я хожу в церковь Санто-Спирито, где находится красивейшее деревянное распятие его работы. Мне оно всегда очень нравилось.

Микеланджело опустил голову и заморгал – что, наверное, и было ответом, хотя, может быть, и нет, но я восприняла это как ответ, да и другие, видимо, посчитали его поведение нормальным.

Тут поднялся мой философ. Он был высок, строен и пропорционально сложен. Взглянув на меня, он слегка поежился, словно от беспокойства, но потом его тревога исчезла, сменившись какой-то странной и нежной меланхолией.

– Меня зовут Леонардо, – тихо произнес он. – Я родом из маленького городка Винчи.

XXIII

Я подавила возглас удивления. Мне вспомнилось, как мы с мамой вместе рассматривали на стене Дворца синьории фреску, где в уверенной изящной манере был изображен убийца Бернардо Барончелли. Сейчас передо мной стоял ее создатель.

— Для меня огромная честь познакомиться с таким великим художником, – запинаясь, проговорила я и краем глаза увидела, как Боттичелли пнул Леонардо локтем, в шутку изображая ревность.

Леонардо взял меня за руку и так внимательно вгляделся в мое лицо, что я покраснела. В его взгляде читалось нечто большее, чем любопытство художника. Я увидела глубокое восхищение, смешанное с симпатией, которой пока не заслужила.

– А для меня большая честь, мадонна, познакомиться с живым произведением искусства. – Он склонился к моей руке и слегка дотронулся до нее губами, его борода оказалась мягкой, словно локоны ребенка.

«Умоляю, – повторила я про себя, – пусть это будет он».

– Мне казалось, вы теперь связаны с Миланом, – сказала я, не понимая, почему он здесь.

– Верно, теперешний мой покровитель – герцог Милана, – дружелюбно ответил он, выпуская мою руку. – Хотя я полностью обязан своей карьерой великодушию Великолепного.

– Наш Леонардо настоящий гений, – сухо заметил Боттичелли. – В Милане он рисует, занимается скульптурой, разрабатывает планы великолепных дворцов, руководит строительством дамб, играет на лютне и поет… – Сандро взглянул на старого друга. – Скажи мне, есть ли то, чего ты не делаешь для герцога?

Вопрос был задан не без лукавства. Старик Фичино захихикал, но тут же оборвал смех, словно неожиданно вспомнил о присутствии хозяина дома с гостьей. Лоренцо бросил на эту пару предостерегающий взгляд.

– Ты все перечислил, – спокойно ответил Леонардо. – Хотя я действительно задумал в недалеком будущем изменить ход солнца.

Раздался смех – хохотали все, кроме Микеланджело, который лишь крепче вцепился в свой бокал, словно испугавшись шума.

– Если кто и способен на это, то только ты, – съязвил Фичино.

– Любезный Леонардо, – заговорил Лоренцо, неожиданно став серьезным. – Я бы хотел показать мадонне Лизе свой двор, но мне нужно немного отдохнуть, к тому же настал час принимать прописанную лекарем отраву. Не будете ли вы столь добры, заменить меня?

– Я и мечтать не мог о таком счастье. – Художник протянул мне руку.

Я приняла ее, окончательно оробев, но изо всех сил стараясь этого не выдать. Неужели это знак того, что Великолепный счел его самым подходящим кандидатом на роль моего мужа? Перспектива жизни с этим очаровательным, талантливым, знаменитым незнакомцем – пусть даже в далеком Милане, при дворе герцога Лодовико Сфорца – казалась приятной, даже если я пока была слишком молода.

– В таком случае, я удалюсь на минуту. – Коротко поклонившись, Лоренцо покинул компанию.

– Как это несправедливо, – заметил Боттичелли, глядя вслед хозяину дома, – что только одному из нас даровано удовольствие вас сопровождать.

Мы с Леонардо двинулись по залу. Он повел меня к дальним дверям, при нашем приближении слуги, стоявшие по обе стороны двери, тут же ее открыли.

Переступая порог, Леонардо сказал мне:

– Вам ни к чему так нервничать, Лиза. Вы умны и чувствительны, как мне кажется, и вы здесь среди равных, а не среди тех, кто вас выше.

– Вы очень добры, что так говорите, но я бесталанна и могу лишь восхищаться красотой, созданной другими.

– Вкус к прекрасному уже сам по себе дар. Лоренцо Великолепный обладает таким талантом.

Воздух на дворе оказался прохладным, но там горели несколько факелов и небольшой костер, обложенный со всех сторон камнями.

– Мадонна, позвольте предложить вам плащ. – Леонардо повернул ко мне свое идеальное лицо, и свет заходящего солнца придал его коже теплый коралловый оттенок.

Я взглянула с улыбкой на протянутый кусок материи, это была тонкая темная шерсть, поношенная и кое-где залатанная.

– Мне не холодно, благодарю вас.

– Тогда разрешите мне провести краткую экскурсию.

Он подвел меня к костру. Рядом на высоком пьедестале я увидела бронзовую статую обнаженного юноши с округлым женственным телом и длинными волосами, вьющимися из-под соломенной пастушьей шляпы. Он стоял, упершись кокетливо одной рукой себе в бедро, а второй держал эфес меча, вонзив его острый конец в землю. У его ног лежала огромная отрубленная голова великана.

Я подошла поближе, пламя отбрасывало отблески на темный металл.

– Это Давид? – спросила я. – Он похож на девушку!

Я зажала рот ладошкой, сразу смутившись от собственных необдуманных слов. Кто я такая, чтобы отпускать подобные неучтивые замечания?

– Да, – слегка рассеянно пробормотал мой провожатый. Я посмотрела на него, и оказалось, что он все это время не сводил с меня глаз, словно впервые видел перед собою женщину. – Давид, созданный великим Донателло. – После долгой, но лишенной неловкости паузы он пришел в себя и продолжил: – Он всегда здесь. Охраняет этот двор еще с тех пор, как Лоренцо был ребенком. Но здесь собраны и другие вещи для вашего удовольствия.

Для «моего» удовольствия? Я задумалась, но потом решила, что Леонардо просто хотел мне польстить.

Мы перешли к двум бюстам, каждый на собственном пьедестале и каждый такой старый, что я не поняла, из какого они сделаны камня.

– Похоже на древность.

– Так и есть, мадонна. Это голова императора Августа, а вторая – полководца Агриппы, их создали во времена Древнего Рима.

Я дотронулась пальцем до бюста Августа. Для меня было обычным делом проехаться по Старому мосту, построенному давным-давно римскими рабами, но лицезрение произведения искусства, которое запечатлело человека, умершего более тысячи лет тому назад, наполняло меня благоговением. Леонардо отпустил мою руку и позволил осмотреть работу.

– Лоренцо любит древности, – сказал он. – В его доме находится самое большое в мире собрание искусства – как современного, так и древнего.

Я перешла еще к одному бюсту, тоже из белого камня, – это был старик с округлым носом-картошкой и окладистой бородой, хотя не такой впечатляющей, как у Леонардо.

– А это кто?

– Платон.

До этого бюста я тоже нежно дотронулась, чтобы ощутить под пальцами прохладу камня и представить живого человека, послужившего моделью. Была там еще одна статуя – современная – мускулистого здоровяка Геракла, считавшегося основателем Флоренции. В какое-то мгновение я так увлеклась, что отставила свой бокал и совершенно о нем забыла.

Несмотря на возбуждение, в котором пребывала, я успела замерзнуть и уже была готова попросить, чтобы мы вернулись в дом, когда мой взгляд упал еще на один бюст, терракотовый, в углу двора. Это был современный мужчина, красивый, с выразительными чертами лица, в расцвете жизни. Большие, широко распахнутые глаза, легкая улыбка на устах, словно он только что увидел дорогого друга. Мне он сразу понравился.

– Знакомое лицо. – Я нахмурилась от усилия вспомнить, где я могла его видеть.

– Вы никогда не встречались, – возразил Леонардо, и, хотя он пытался сохранить беспечный тон, я услышала в его голосе отзвук печали. – Он умер еще до вашего рождения. Это Джулиано де Медичи, брат Лоренцо, погибший от руки убийцы.

– Он выглядит таким жизнелюбивым.

– Он таким и был, – ответил мой провожатый, уже не скрывая своей печали.

Значит, вы его знали.

– Знал. Мы подружились в то время, когда я был близко связан с домом Медичи. На свете не рождалось еще более доброй души.

– Это видно и по скульптуре. – Я повернулась лицом к Леонардо. – Кто ее создал?

– Мой учитель Верроккио начал работать над ней, когда Джулиано был еще жив. Я завершил скульптуру… уже после его смерти. – Он помолчал, вспоминая то далекое горе, затем заставил себя думать о другом. Привычным движением потянулся к альбому и перу, прикрепленным к поясу под плащом, и заговорил оживленно: – Мадонна, не окажете ли мне любезность? Вы позволите набросать с вас быстрый эскиз прямо сейчас, когда вы смотрите на бюст?

Я была сражена, потеряла дар речи от одной мысли, что великий художник из Винчи задумал рисовать меня, незначительную особу, дочь какого-то торговца шерстью. Я так и не нашла слов, но Леонардо этого даже не заметил.

— Встаньте здесь, мадонна Лиза. Не могли бы вы сдвинуться вправо? Совсем чуть-чуть… Вот так. А теперь посмотрите на меня и расслабьте лицо. Думайте об Августе и Агриппе, вспоминайте, что чувствовали, когда дотрагивались до их бюстов. Прикройте веки, глубоко вдохните и медленно выдохните. А теперь откройте глаза, но смотрите не на меня, а на Джулиано и вспоминайте, что испытали, когда впервые его увидели.

Я попыталась выполнить все, что было велено, хотя мне так и не удалось забыть лицо Леонардо – его страстный и пронзительный взгляд, когда он быстро поднимал на меня глаза, а потом снова смотрел в альбом. Перо громко царапало бумагу.

На какую-то секунду он засомневался, и перо замерло в его руке над бумагой. Он уже не был художником, а превратился в обычного мужчину, который смотрел на меня с желанием, окрашенным печалью. Затем он взял себя в руки и снова принялся за дело, еще громче заскрипев пером.

Солнце скрылось за горизонтом, оставив после себя серую мглу, которая быстро превращалась в темноту; факелы запылали ярче.

– Дышите же, – велел художник, только тут я с испугом поняла, что уже давно затаила дыхание.

Было трудно, но я нашла в себе силы расслабиться, смягчиться, отрешиться от страха. Я подумала об улыбке Джулиано и о том, как по-доброму смотрел он на художника, попросившего его позировать.

А когда я, наконец, забылась, то случайно взглянула за плечо Леонардо, на окна большого зала, где продолжался праздник. Тяжелая портьера на одном из них была отодвинута в сторону, там стоял и смотрел на нас человек, освещенный со спины.

Хотя лицо его было скрыто тенью, я узнала наблюдателя по сутулой фигуре и напряженной позе: это был Лоренцо де Медичи.