Текст книги "Я, Мона Лиза"

Автор книги: Джинн Калогридис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

XXIV

Вскоре после этого мы с художником присоединились к празднику. Леонардо хватило времени лишь на то, чтобы сделать этюд, как он его назвал, – быстрый набросок чернилами основных черт лица. Я почувствовала некоторое разочарование: по своей наивности я ожидала, что через несколько минут он преподнесет мне полностью готовый портрет. И все же лицо на наброске, бесспорно, было мое, хотя художник и не успел подробно выписать великолепное платье и чудесную шапочку.

С противоположной стороны зала к нам приближался Великолепный в сопровождении мальчика на год или два меня старше и молодого человека лет двадцати. Несмотря на слабость и необходимость опираться на трость, Лоренцо передвигался с неожиданным проворством, а когда поравнялся со мной, то взял мою руку в свои и сжал ее с теплотой, которая меня изумила.

– Лиза, дорогая моя, – сказал он, – полагаю, вам понравилось то, что вы увидели во дворе?

– Да, очень.

– Это ничто по сравнению с тем, что вы увидите сейчас. – Он повернулся к молодым людям, стоявшим рядом. Но сначала позвольте представить вам моих сыновей. Это старший, Пьеро.

Пьеро тихо вздохнул и поклонился с еще более надменной скукой, чем Боттичелли. Высокий, широкоплечий, он унаследовал от своей покойной матери высокомерие и дурной нрав, но ни толики отцовского обаяния и остроумия. Как знали все во Флоренции, Лоренцо избрал его в качестве своего преемника, и все по этому поводу горевали.

– А это мой младший, Джулиано. – Тон Великолепного слегка потеплел.

Это имя было дано удачно. Младший сын почти не походил на отца, ибо черты лица у него были правильные и те же широко распахнутые глаза, как и у его погибшего дяди, пытливо смотрели на мир. А от отца он унаследовал грацию и стать.

– Мадонна Лиза, – произнес Джулиано. – Несказанно рад. – Он низко поклонился, как Леонардо, и поцеловал мне руку, а когда выпрямился, не сразу ее отпустил, глядя в мои глаза, – я даже смущенно потупилась.

Мне показалось, что Лоренцо бросил на своего младшего предостерегающий взгляд, прежде чем продолжить.

– Мой средний сын, Джованни, не смог посетить праздник. – Он помолчал. – Мальчики, ступайте и позаботьтесь, чтобы нашего дорогого Леонардо хорошо накормили и устроили после его долгого путешествия. А вы, юная мадонна…– Он подождал, пока остальные отошли на почтительное расстояние, и только потом продолжил: – Окажете мне большую честь, если согласитесь осмотреть произведения искусства в моих личных покоях.

В его тоне не было и намека на неприличие, это было предложение рыцаря. Но я все же была изумлена. Мне не хватало знатности, чтобы быть подходящей партией для его младшего сына (Пьеро был уже женат на представительнице рода Орсини, мадонне Альфонсине), и поэтому я не понимала, зачем мне представили его сыновей, разве что только из вежливости. А если я здесь для того, чтобы меня оценили потенциальные женихи — в частности, как я надеялась, Леонардо, – то зачем уводить меня из общего зала?

Вероятно, проницательный Великолепный пожелал поближе рассмотреть мои достоинства и недостатки. Несмотря на смущение, я была чрезвычайно возбуждена. Я ведь даже не мечтала, что когда-нибудь увижу знаменитую коллекцию Медичи.

– Я буду в восторге, – прозвучал мой искренний ответ.

Лоренцо крепко сжал мои руки своими шишковатыми пальцами, словно я была его собственной дочерью; что бы там ни случилось во время моей отлучки из зала, это глубоко его взволновало, и теперь он пытался скрыть от меня свои чувства.

Я снова взяла его под руку, и мы покинули праздник, вернулись в коридоры, украшенные картинами и скульптурами, затем поднялись на один лестничный пролет. Мой спутник испытывал боль и тяжело дышал, но, решительно сцепив зубы, шел медленным, размеренным шагом. Сунув трость под мышку, он тяжело опирался на перила, а я тем временем крепко держала его под локоть, стараясь изо всех сил ему помочь.

Наконец мы поднялись на последнюю ступень. Лоренцо тяжело выдохнул и постоял минуту, собираясь с силами.

– Отнеситесь ко мне снисходительно, – переводя дух, произнес он. – В последнее время у меня почти не было возможности для физических упражнений. Но теперь я стараюсь, и после каждого моего усилия ноги становятся все крепче.

– Разумеется, – пробормотала я, и мы подождали еще немного, пока он не начал дышать свободнее.

Затем он подвел меня к огромной деревянной двери, тоже охраняемой; слуга, стоявший на часах, сразу открыл ее при нашем приближении.

– Вот мой кабинет, – сказал Лоренцо, когда мы вошли.

Как мне описать эту комнату? Ничего примечательного с точки зрения архитектуры: скромные размеры, низкий потолок – гостиная в нашем доме и то была внушительнее. И, тем не менее, куда бы я ни кинула взгляд – на стену, на мозаичный мраморный пол, на полку или тумбу, – я везде видела произведение древнего искусства, изумительное творение какого-нибудь величайшего мастера.

У меня даже голова закружилась от обилия красивых предметов, собранных в одном месте. Мы прошли мимо пары керамических напольных ваз, чуть ли не с меня ростом, разрисованных восточными узорами. Лоренцо небрежно кивнул в их сторону.

– Подарок султана Каит-бея, – сказал он и показал на стену. – Портрет моего старого друга, Галеаццо Мария Сфорца, герцога Миланского, написанный еще до того, как он умер и Лодовико занял его место. А здесь картины Уччелло и Поллайоло, мои любимые. – Эти имена знал каждый образованный флорентиец, хотя не многим выпадала удача увидеть их работы собственными глазами. – А вот прелестная картина фра Анджелико.

Фра Анджелико, тот самый известный монах-доминиканец, который создал превосходные фрески на стенах монастыря Сан-Марко и даже расписал кельи, по воле Козимо де Медичи. Разглядывая картину, я невольно задалась вопросом, одобряет ли Савонарола такое ненужное украшательство. На картине был изображен святой Себастьян, наш защитник от чумы, в минуту мучительной смерти; его безмятежный взгляд был устремлен в небо, хотя сам он, привязанный к дереву, повис на веревках и его тело и даже лоб пронзали многочисленные стрелы.

Не успела я насладиться чудесными картинами, как Лоренцо снова отвлек мое внимание. Он подвел меня к длинному столу, где была разложена «небольшая часть коллекции монет и камней». Как раз над ней висела настенная лампа, так что свет отражался от сияющего металла и драгоценных камней, делая их ослепительными. Я увидела, по меньшей мере, две сотни предметов. Никогда не думала, что во всем мире найдется столько богатства, не говоря уже об одной Флоренции.

– Эти монеты дошли до нас со времен Цезарей. – Лоренцо показал рукой на ряд тусклых стертых монет, многие из которых были даже неправильной формы. – Другие попали сюда из Стамбула и с Востока. Вот. – Он неловко взял в руку рубин размером в половину мужского кулака и протянул мне, а потом рассмеялся, увидев мою нерешительность. – Все в порядке, дитя мое. Он не кусается. Поднесите камень к свету, вот так, и поищите недостатки – трещинки или пузырьки. Не найдете ни одного.

Я сделала, как он сказал, стараясь не дрожать от сознания, что держу в руках богатство большее, чем принадлежало всей моей семье, и принялась рассматривать сквозь камень лампу, казавшуюся теперь алой.

– Какая красота.

Он кивнул, довольный, а я вернула ему камень.

– Здесь также много медальонов, созданных по эскизам наших лучших художников. Вот один из них, отлитый давным-давно по рисунку Леонардо. Довольно большая редкость, таких изготовили совсем немного. – Он почти небрежно вернул рубин на место и с гораздо большей почтительностью потянулся за золотой монетой, впав в легкую меланхолию.

Я взяла медальон и прочла надпись: «Всеобщая скорбь». Там был изображен Джулиано, поднявший руки в безуспешной попытке защититься от кинжалов в руках убийц. Восхищаясь красотой изделия, я внутренне содрогнулась, вспомнив рассказ Дзалуммы о трупе мессера Якопо. «Восемьдесят человек за пять дней», – сказал как-то отец. Неужели этот мягкий человек был способен на такую жестокость?

– Прошу вас, – сказал он, – примите это в дар.

– У меня уже есть такой медальон, – ответила я и сразу смутилась из-за своей необдуманной реакции на такое неслыханно щедрое предложение. – Мама подарила.

Он долго всматривался в меня острым взглядом, который постепенно смягчился.

– Разумеется, – сказал Медичи. – Я совсем забыл, что раздал несколько таких медальонов своим друзьям.

Он протянул мне другой медальон с изображением его дедушки, Козимо, и семейного герба. Сразу было видно, что это создал другой художник – ему не хватало тонкости Леонардо. Но меня все равно поразила щедрость Великолепного.

Он, казалось, совсем устал, но все же решил показать мне еще одну коллекцию – собрание резных камней, халцедонов, от белейших до темно-серых, а также сердоликов, ярко-красных и оранжевых. Большинство из них представляли собой инталии с красивыми углубленными изображениями, некоторые геммы были инкрустированы золотом знаменитым Гиберти.

На всеобщее обозрение была выставлена и коллекция резных кубков, украшенных драгоценными камнями, серебром и золотом. Но к этому времени силы хозяина дома иссякли, и он не стал выделять особо какие-то предметы. Вместо этого он подвел меня к тумбе, на которой стояла лишь одна неглубокая чаша, чуть больше той, что ставили передо мной за ужином.

– Это тоже халцедон, красновато-коричневый, – объяснил Лоренцо хриплым шепотом. На темном фоне были изображены несколько фигур в виде молочно-белых камей. – Это мое единственное редчайшее сокровище. Тот, что держит рог изобилия, – Осирис, а это сидит его жена, Исида. Их сын Гор пашет землю. – Великолепный замолчал, но почти сразу продолжил с гордостью: – Этой чашей пользовались для своих ритуалов правители Египта. Из нее пила сама Клеопатра. После того как Октавиан одержал над царицей победу, чаша исчезла на какое-то время, а потом снова всплыла в Константинополе. Оттуда она попала на двор неаполитанского короля Альфонса и, в конце концов, оказалась в Риме, где я ее и приобрел. – Он угадал, что мне не терпится прикоснуться к ней, и улыбнулся. – Смелее. Потрогайте.

Я так и сделала, поражаясь изяществу древнего изделия. Еще до рассказа Лоренцо я решила, что это флорентийское творение. Края у чаши были холодные и идеально гладкие. Я повернулась с улыбкой к сэру Лоренцо и увидела, что он смотрит с огромным удовольствием и радостью не на чашу, а на меня.

Мой восторг был прерван чьими-то шагами. Я оглянулась и увидела Джованни Пико. Он держал в руке бокал, наполненный темной жидкостью. При виде меня он поразился, я же сжалась, застигнутая врасплох. Он вежливо улыбнулся, а я не сумела выдавить из себя улыбку.

– Ба, да это же дочь Антонио Герардини, – произнес он. Наверное, не смог вспомнить моего имени. – Как вы, моя дорогая?

Лоренцо устало повернулся к нему.

– А вы, Джованни, оказывается знакомы с нашей мадонной Лизой.

– Я близкий друг Антонио.

Пико кивнул мне, что было невежливо, но я промолчала. Мы не виделись с графом со дня похорон моей матери. Он часто навещал отца, но я всякий раз отказывалась принимать его и не выходила из своей комнаты. Сейчас он и виду не подавал, хотя, конечно, знал, как я его ненавижу.

Пико отличала сдержанность, но он все-таки не сумел скрыть, что ему любопытно, как я здесь оказалась. Он хоть и считался своим в доме Медичи, его, видимо, не пригласили на этот праздник, и он даже не знал, по какому случаю собрались гости.

– Я давно тебя ищу, Лоренцо, – дружелюбно принялся выговаривать он хозяину дома. – Ты еще не принял сегодня лекарства. – Он с пониманием улыбнулся, глядя на меня. – Наш хозяин слишком занят делами других, а о себе побеспокоиться ему некогда.

Лоренцо слегка скривился.

– Мессер Джованни уже много лет вхож в наш дом как самый дорогой гость. Мы расходимся во взглядах по некоторым вопросам… Но при этом остаемся друзьями.

– Мне еще удастся его переубедить, – шутливо ответил Пико. И все же между ними ощущалась напряженность, словно этот союз держался только из соображений удобства и желания быть в курсе того, чем занимается другой. – Простите, что прервал ваш разговор. Прошу вас, продолжайте. Я подожду, пока вы закончите. Но в то же время, дорогой Лоренцо, не забывай о своем здоровье.

Лоренцо заметил мое удивление, когда я услышала о лекарстве; он ведь оставлял нас с Леонардо одних, сославшись на то, что должен выпить снадобье.

– Меня отвлекло… другое дело, – пробормотал он так, чтобы слышала я одна.

– Вы были очень любезны, мессер Лоренцо, – произнесла я, думая только о том, как бы удрать. Присутствие Пико заставляло меня нервничать; во мне еще были свежи воспоминания о смерти мамы. – Но, я думаю, вам нужно теперь отдохнуть. С вашего разрешения я бы хотела удалиться.

Возможно, он понял по моему голосу, что я расстроена, а может быть, его покинули силы – во всяком случае, он не возражал.

– Оставь лекарство, – велел он Пико. – Пойди и убедись, что мессер Антонио готов ехать, и скажи, что его дочь сейчас выйдет. Ты найдешь его в часовне. Затем разыщи Пьеро и пришли ко мне.

Я почувствовала огромное облегчение, стоило Пико уйти. Как только за ним закрылась дверь, Великолепный сказал:

– Присутствие мессера Джованни расстраивает вас.

Я уставилась на блестящий мраморный пол.

– Он был там, когда умерла моя мама.

– Да, я помню, он говорил об этом. – Лоренцо собрался с мыслями. – Нет ничего горестнее, чем потеря тех, кого мы больше всего любим. Ранняя смерть, которой не должно быть, – огромное горе для близких. И сердце тогда легко обращается к ненависти. – Он опустил взгляд. – Когда умер мой брат, я мстил направо и налево без разбора. Теперь это меня преследует. – Он помолчал, уставившись в одну точку, где еще совсем недавно стоял Пико. – Мессер Джованни легко впадает в крайности. Более образованного человека я не знаю, и все же его сердце теперь принадлежит монаху Джироламо. Мир лишился одного из величайших философов. Вы слышали о его теории синкретизма?

Я покачала головой.

– В ней утверждается, что все философии и религии содержат зерно истины – и в то же время все они содержат ошибки. Наш Джованни уверяет, что все это следует изучить, чтобы определить общую истину и отбросить заблуждения. – Он устало улыбнулся. – За одно это Папа хочет сжечь его на костре. Он приехал сюда два года назад, под мою защиту. А теперь поддерживает человека, жаждущего только одного – свергнуть меня.

Его лицо внезапно омрачилось, и он тяжело вздохнул.

– Дитя мое, я должен поступить невежливо и просить позволения присесть в вашем присутствии. Этот вечер отнял у меня больше сил, чем я ожидал.

Я помогла ему дойти до кресла. На этот раз он тяжело опирался на мою руку, уже больше не в состоянии создавать видимость, будто почти здоров. Лоренцо опустился на кресло с тихим стоном, прямо под картиной с изображением умирающего святого Себастьяна, и откинулся на спинку, прикрыв веки; горящая лампа отбрасывала на него тень, отчего он выглядел в два раза старше.

– Принести вам лекарство? – испуганно спросила я.

Он едва заметно улыбнулся, открыл глаза и ласково посмотрел на меня.

– Нет. Но вы не подержите руку старика, дорогая, чтобы утешить меня, пока не придет Пьеро?

– Конечно. – Я наклонилась и взяла его руку, холодную и очень худую, одна кожа да кости.

Мы помолчали немного, а потом Великолепный тихо спросил:

– Если я снова позову вас, Лиза, вы придете?

– Конечно, – ответила я, хотя даже не смела, вообразить, что могло повлечь подобную просьбу.

– Наш Леонардо вами совершенно очарован, — продолжал Лоренцо. – Должен признаться, я видел, как он рисовал вас во дворе. Как только он сумеет оставить свою службу в Милане, хотя бы ненадолго, я закажу ему ваш портрет. Не станете возражать?

Я онемела от изумления. Первая мысль была об отце: такая честь придаст ему еще больше престижа и поспособствует его делам, хотя я сомневалась, что она перевесит его фанатическую преданность учениям Савонаролы. Отношения отца с семейством Медичи укрепятся, что наверняка вызовет неодобрение его новых друзей.

Но сейчас было не время высказывать подобные сомнения вслух. Как только я вновь обрела дар речи, я сказала:

– Не только не стану возражать, маэстро, я в восторге от подобного предложения.

– Хорошо. – Он коротко кивнул. – Значит, решено.

Больше мы ни о чем не говорили, а вскоре открылась дверь, и вошел младший сын Лоренцо.

– Джулиано, – раздраженно произнес Великолепный. – Я ведь посылал за твоим братом. Где Пьеро?

– Он неважно себя чувствует, – быстро ответил Джулиано. Лицо его раскраснелось, словно он торопился на зов отца. При виде меня он просиял. – Тебе нехорошо, отец? – Он оглядел комнату и увидел кубок с нетронутым снадобьем. – Давно пора было принять лекарство. Позволь, я его поднесу.

Лоренцо отпустил мою руку и отмахнулся от предложения.

– Мой младший, – с явной любовью сказал он, обращаясь ко мне, – так же быстро потакает моим желаниям, как мой старший забывает о них.

Джулиано улыбнулся, напомнив мне терракотовый бюст в саду.

— Сожалею, что не в состоянии сопроводить вас к отцу, – продолжал Лоренцо. – Но Джулиано ответственный молодой человек. Могу гарантировать, он доставит вас в целости и сохранности. – Он снова потянулся к моей руке и сжал ее на удивление сильно. – Да пребудет с вами Господь, моя дорогая.

– И с вами тоже. Спасибо, что пригласили меня в свой дом. И за будущий портрет…

Мы неохотно разжали руки. Меня охватила странная печаль, когда я оперлась на локоть молодого Джулиано и покинула его отца, больного и некрасивого человека, окруженного богатством и красотой веков.

XXV

В коридоре мы с Джулиано проходили мимо других скульптур, портретов и тонких фарфоровых ваз в половину моего роста, все эти сокровища были освещены свечами в красиво отлитых канделябрах из бронзы, серебра и золота. Мы шли в неловком молчании, я опиралась одеревеневшей рукой на его локоть, а он смотрел прямо перед собой и двигался с врожденным достоинством, более подходящим кому-то лет на десять старше его. Как и Лоренцо, он был в одежде темных, торжественных цветов, на нем была хорошо сшитая туника из тончайшей шерсти, какую продавал мой отец.

– Простите, мадонна Лиза, что недуг моего отца прервал ваш визит.

– Пожалуйста, не извиняйтесь, – сказала я. – Мне жаль, что мессер Лоренцо все еще болеет.

В мерцающем свете свечей я разглядела, как Джулиано помрачнел.

– Отец храбрится перед гостями, но последние несколько месяцев он очень сильно хворал, мы боялись, что он умрет. И слабость до сих пор его не оставила. Доктора велели не приглашать никаких гостей, но он твердо решил вновь повидаться с друзьями. Особенно ему хотелось увидеть Леонардо. А еще… Он мне ничего не говорил, но я смею предположить, что он хотел увидеть вас с целью впоследствии устроить брак.

– Да, – ответила я. Упоминание художника из Винчи, который специально приехал издалека на этот прием, воскресило мои надежды. – Ужасно, что ваш отец так болен. Что с ним?

– Сердце. – Джулиано расстроенно пожал плечами. – По крайней мере, так говорят доктора, но мне кажется, они сами не очень разбираются в том, что утверждают. Он всю жизнь страдает от подагры – иногда ему так плохо, что он кричит от боли в суставах. Но в последнее время его одолели с десяток других болезней, ни одну из которых его лекарь, видимо, не способен вылечить. Он слаб, почти ничего не ест и плохо спит… – Он покачал головой и остановился. – Я очень за него беспокоюсь. Ему всего сорок три, а выглядит он как глубокий старик. Помню, раньше, в моем детстве, он был такой сильный, бегал с нами, ребятишками, играл на равных. Часто сажал меня к себе в седло, и мы с ним катались верхом…– Голос Джулиано дрогнул, и юноша замолк, чтобы взять себя в руки.

– Мне очень жаль. – Я недавно потеряла мать и понимала страх, который охватил теперь младшего Медичи. – Но ведь сейчас он пошел на поправку, разве нет?

– Да… – Джулиано поспешно кивнул, не поднимая глаз.

– Значит, ему и дальше будет лучше. Не теряйте надежды.

Джулиано вдруг пришел в себя.

– Простите меня, мадонна! Вы наша гостья, а я тут стою и жалуюсь. Мне не следовало обременять вас своими заботами…

– Но я хочу знать такие вещи. Мессер Лоренцо был очень добр ко мне. Он показывал свою коллекцию, несмотря на усталость.

Джулиано печально улыбнулся.

– Это на него похоже. Он любит собирать красивые вещи, но они приносят ему настоящее удовольствие только тогда, когда он может показать их другим людям и понаблюдать за восторгом гостей. Я слышал, как некоторые говорят, будто он бывает жесток, если дело касается политики или финансов, но лично я вижу в нем только хорошее. – Он помолчал, а потом заговорил уже более беспечным тоном: – Вам понравилась экскурсия, мадонна?

– Чрезвычайно.

– Я знаю, отцу хотелось бы продемонстрировать вам всю свою коллекцию. Вы позволите мне попросить его о том, чтобы вы еще раз приехали и осмотрели другие произведения? Мы могли бы устроить ваш визит на виллу Медичи в Кастелло. Там много чудесной живописи, прекрасные сады.

– Я бы с удовольствием.

Меня охватил радостный трепет от одной этой мысли, но отвечала я не без сомнения. Отец, скорее всего, не даст мне второго шанса посетить семейство Медичи. Я до сих пор не была уверена, пустит ли он на порог нашего дома художника, пусть даже такого знаменитого, как Леонардо.

Джулиано улыбнулся, услышав мой ответ.

– Это было бы чудесно, мадонна Лиза! Так как отец сейчас нездоров, он, наверное, позволит мне быть вашим спутником.

Только тут я осознала, что он очарован мною, и это меня встревожило. Не приходилось сомневаться, что Лоренцо пригласил меня в дом вовсе не как возможную невесту для своего сына – Джулиано пока не достиг того возраста, когда мужчины вступают в брак, ему оставалось еще несколько лет. А когда он все-таки женится, то его избранницей будет девушка какого-либо из самых знатных родов Италии, а не дочь торговца шерстью.

Я так и не нашла достойного ответа. К счастью, в эту минуту мы подошли к боковому входу во дворец. Слуг у дверей не оказалось. Я смутно вспомнила, что охрана выставлена снаружи, на холоде. Джулиано остановился.

– Я покину вас всего лишь на мгновение, мадонна. Хочу удостовериться, что ваш отец уже ждет. Я сразу вернусь и провожу вас.

Он порывисто наклонился и поцеловал меня в щеку. Затем исчез так же быстро.

Я была рада его уходу, а также отсутствию свидетелей. Судя по тому, как запылали мое лицо и шея, должно быть, я покрылась малиновым румянцем.

Меня раздирали противоречия. Я встретила доброго, приятного юношу, к тому же красивого – я даже не надеялась поймать в свои сети такого. От одного его поцелуя у меня закружилась голова. В то же самое время я напоминала себе, что сражена художником, Леонардо да Винчи. Надежды на брак с ним были более реальны. Леонардо был незаконнорожденным сыном одного из самых известных нотариусов Флоренции, вступившего в связь со служанкой. По отцовской линии он происходил из семейства, почти равного по богатству и знатности семейству моего отца.

Вскоре Джулиано вернулся, но я по-прежнему была чересчур сконфужена, чтобы поднять на него глаза. Он вывел меня из дома в холодную ночь, проведя мимо стражников с огромными мечами на боку, и помог сесть в экипаж, ничем не напомнив о сорванном поцелуе. А когда я уселась рядом с отцом, сказал просто:

– Доброй ночи, мадонна. Доброй ночи, мессер Антонио. Да пребудет с вами Господь.

– И с вами, – ответила я.

Пока мы выезжали на виа Ларга, отец держал себя отчужденно. Видимо, молитва и размышления не успокоили его, не умерили боли от того, что пришлось передать свое единственное дитя в руки врага Савонаролы. Он заговорил сдержанно, не глядя мне в глаза:

– Как все прошло? Что там с тобой делали, выставили напоказ перед женским обществом?

– Там не было женщин. Только мужчины.

– Одни мужчины? – Он впервые повернул голову, чтобы посмотреть на меня.

– Друзья Великолепного. – Боясь вызвать неодобрение отца, я не хотела вдаваться в подробности, но любопытство не давало мне покоя. – Было много художников. Среди них Леонардо да Винчи.

Я не стала упоминать о том, что Лоренцо заказал ему мой портрет. Такие переговоры лучше было предоставить более умелым дипломатам. Я помолчала, внезапно оробев.

– У него есть жена?

– У Леонардо? – Отец рассеянно нахмурился, глядя на темную дорогу. – Нет. Он один из наших самых известных содомитов. Много лет назад против него даже возбудили дело, а потом отказались от обвинений. Но он уже несколько лет живет со своим «учеником», юным Салаи, который наверняка его любовник. – Он говорил на удивление спокойно, и это было странно, учитывая, что обычно такие мужчины вызывали в нем праведный гнев.

Сделав над собой явное усилие, отец принялся расспрашивать меня, задавая уместные в данной ситуации вопросы о гостях Великолепного. Намекнул ли мессер Лоренцо, кого из присутствовавших он считал подходящей партией? Что я там делала?

Я отвечала немногословно. Отец, видимо, не заметил, что его неучтивый отзыв о Леонардо больно меня задел. Наконец он умолк, погрузившись в какие-то мрачные мысли, и мы ехали, не говоря ни слова, по холодному, темному городу. Я поплотнее завернулась в подбитую мехом накидку, когда мы пересекали безлюдный мост Санта-Тринита, направляясь домой.