Текст книги "Воин Арете"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5
НА КОРАБЛЕ

«Европа» покинула Сест сегодня, уже ближе к закату. Мы могли бы отплыть значительно раньше, но наш капитан Гиперид придирался то к одному, то к другому, пока на борт не поднялся хромой и, по-моему, больной старый эллин. После чего капитан придираться перестал.

Из гавани мы вышли на веслах. Это тяжелая, однако довольно приятная работа. Очутившись на просторах Геллеспонта, мы поставили парус; при столь мощном западном ветре грести не было необходимости. Матросы говорят, что берега на восток от нас принадлежат империи Великого Царя, так что если ветер подгонит нас слишком близко, придется все же взяться за весла. Пока я писал, мы успели встретить три корабля, такие же триремы, как наша. Они возвращались в Сест, так что шли на веслах и напоминали огромных шестикрылых птиц, низко летящих над разбушевавшимся морем.

Подошла Ио и заговорила со мной и с чернокожим. Она меня не раз предупреждала, что если этот свиток намокнет, то вскоре рассыплется в прах. И я ей клятвенно обещал сразу убирать его в сундучок, как только кончу писать. Я спросил у нее про хромого человека, и она рассказала, что его зовут Эгесистрат, мы давно с ним знакомы (чернокожий при этом покивал), а она ухаживает за ним. Сейчас она уложила его под палубой, где не дует, и он заснул. Я спросил, чем он болен, но она не ответила.

Кибернет наш между тем все ходит по проходу между скамьями и разговаривает с гребцами. Он самый старый моряк на борту, по-моему, старше даже хромого и Гиперида. Он маленького роста, тощий, почти лысый, а вокруг лысины – седой венчик волос. Поравнявшись с нашей скамьей, он улыбнулся Ио и сказал, как это хорошо, что она опять оказалась у него на корабле. Она мне говорила, что мы однажды плавали на этой триреме вокруг Пелопоннеса, но я, конечно, ничего не помню. Кибернет велел нам с чернокожим показать ему ладони, пощупал их и заявил, что они недостаточно мозолистые. Мне казалось, что у меня на ладонях кожа здорово загрубела, ведь я в последнее время много работал руками, но кибернет сказал, что она слишком мягкая и должна загрубеть значительно больше, прежде чем я смогу грести весь день.

Он считал, что нам сейчас нужно больше работать веслами, чтобы быть готовыми на тот случай, когда от нашего умения грести и выносливости будет зависеть жизнь всех на корабле. Ио рассказывала, что наш кибернет – старый морской волк и знает о кораблях и о море куда больше, чем Гиперид, хотя, по-моему, Гиперид знает очень много. Гиперид считается нашим капитаном, потому что этот корабль куплен на его деньги (его заставило сделать это Собрание Афин). Я сказал Ио, что мне он кажется человеком умным, может быть, даже чересчур. Она же уверила меня, что он очень добрый, хотя действительно хорошо разбирается в денежных вопросах.

Надо сказать, пожалуй, что мы с чернокожим занимаем верхнюю скамью по левому борту. По словам Ио, мы с ним сидим рядом именно потому, что это верхняя скамья и, к тому же находится ближе к носу, тогда как лучшие гребцы сидят ближе к корме, чтобы все видели и следовали их темпу гребли.

Чернокожий, который сидит ближе к борту, называется франитом (то есть "скамеечником"), я же зовусь зигитом (то есть "баночником"). Это потому, что весло чернокожего опирается на уключину, вставленную в пародос, то есть выступ над бортом корабля. Мое же весло прикреплено к банке, вернее, к толстому деревянному стержню, вставленному в банку. Когда судно идет под парусом, людей можно разместить на пародосе, чтобы избежать излишнего крена корабля; но когда мы идем на веслах, каждый, кто хочет пройти по этому выступу, должен переступать через вальки весел, которыми работают франиты.

Я еще должен упомянуть, что люди, сидящие ниже нас, называются "фаламиты". По-моему, это значит "сидящие внутри". Их весла проходят сквозь отверстия в бортах корабля, а на вальки этих весел надеты смазанные жиром кожаные рукава. Один из матросов раньше был подвергнут наказанию (не знаю, за что именно). Щитоносцы привязали его к скамье фаламита так, чтобы голова торчала в отверстие борта, и каждый раз при вдохе несчастному, должно быть, казалось, что в лицо ему выплескивают ведро ледяной морской воды. Когда его отвязали, он показался мне вполне раскаявшимся и смиренным.

Чернокожий куда-то отлучился. Когда он вернулся, я спросил, где он был.

Но он только покачал головой. Теперь он сидит и смотрит на воду. Над бортом натянуты кожаные занавески от брызг, но они не мешают нам видеть море.

На ночлег мы причалили к берегу и вытащили корабль на песок. Разожгли костры, согрелись и сварили ужин – кругом валялось много плавника; теперь я пишу при свете костра, а другие уже улеглись спать. Огонь почти потух, но я принес еще дров. Один из моряков проснулся, поблагодарил меня и снова заснул.

Для Гиперида, кибернета, Асета и Эгесистрата разбили палатку. Если пойдет дождь, мы тоже сделаем себе навес из ходового и боевого парусов, а пока все спят возле костров, завернувшись в плащи и сгрудившись, чтоб было теплее. Когда я спросил, куда мы плывем, Ио ответила, что в Пактию, где стена Мильтиада.

Я вдруг проснулся и увидел какую-то женщину, которая рассматривала наш лагерь. Молодая луна светила ярко, и я мог хорошо рассмотреть незнакомку.

Она стояла, чуть выдвинувшись из тени, которую отбрасывали сосны. Лагерь охраняли двое гоплитов Асета, но они женщину то ли не замечали, то ли просто не обращали на нее внимания. Я встал и пошел к ней, думая, что она сразу исчезнет в тени и убежит, стоит, мне подойти поближе, но она не исчезла. У меня уже давно не было женщины; в чреслах моих возникла дрожь – так дрожит от напряжения парус, когда берешь слишком круто к ветру. На нашем корабле, разумеется, нет женщин, если не считать Ио.

Незнакомка была маленького роста, хорошенькая, но какая-то печальная. Я поздоровался и спросил, не могу ли чем-нибудь ей помочь.

– Я невеста этого дерева, – отвечала она, указывая на самую высокую сосну. – Многие, кто приходят сюда, в мой лес, приносят мне жертвы. И меня удивило, что вы – а вас так много! – этого не сделали.

Я решил, что она – жрица какого-нибудь местного храма. И объяснил, что я вовсе не начальник над всеми этими людьми, что спят на берегу, но, мне кажется, они не принесли ей жертву только потому, что у них не было жертвенного животного.

– Мне вовсе не нужны ни ягненок, ни козленок, – сказала она. – Достаточно лепешки и меда.

Я вернулся в лагерь. Нынче вечером чернокожий, Ио и я ужинали вместе с четырьмя обитателями палатки, причем ужин готовил чернокожий, и я знал, что у Гиперида припасен горшок меда, запечатанный пчелиным воском. Я приготовил пресное тесто из муки крупного помола, добавил соли и кунжутного семени и испек на углях лепешку, а потом отнес ее той женщине вместе с медом и бурдюком вина.

Она подвела меня к подножью огромной сосны, где лежал плоский камень. Я спросил, какие слова я должен произнести, возлагая на жертвенник свои приношения, и она ответила:

– Есть гимны, которые чаще поют мужчины, а есть и такие, которые предпочитают их жены и дочери; но все эти люди забыли, что приносить жертву следует в полном молчании.

Я возложил лепешку на камень, чуть-чуть смазал ее медом, а горшок поставил рядом. Потом плеснул на землю немного вина.

Женщина улыбнулась, села перед камнем, прислонившись спиной к дереву, разломила лепешку, окунула в мед и съела. С поклоном я предложил ей вина, и она взяла мех с вином в руки и сделала добрый глоток прямо оттуда, не разбавив вино водой. Потом вытерла губы тыльной стороной ладони и знаком предложила мне сесть напротив.

Я сел, полагая, что сейчас произойдет именно то, на что я надеялся, однако не знал, как к этому приступить, потому что между нами лежал священный камень. Женщина вернула мне мех, и я тоже глотнул крепкого вина.

– Теперь можешь говорить, – сказала она. – Каково твое самое большое желание?

Еще секунду назад я это знал прекрасно, но теперь чувствовал лишь смущение.

– Ты хочешь попросить плодородия своим полям? – Она снова улыбнулась.

– А разве у меня есть поля? – спросил я. – Я и не знал…

– Или же ты желаешь покоя? Это тоже в наших силах. Покой и прохладная сень… Только, по-моему, сейчас тебе нужно совсем не это.

Я покачал головой и попытался что-то сказать, но не смог.

– Нет, я не могу перенести тебя на родину, – сказала она. – Это не в моей власти. Но я могу тебе ее показать. Хочешь?

Я кивнул и, вскочив на ноги, протянул ей руку. Она тоже поднялась, повесила мех с вином на плечо и сжала мою руку.

И тотчас же яркий солнечный свет наполнил весь мир вокруг. Деревья, берег, корабль и спящие люди – все исчезло. Мы шли по свежевспаханной земле, где в бороздах еще корчились дождевые черви. Перед нами седовласый пахарь одной рукой нажимал на рукоять плуга, а другой погонял быка стрекалом. За его согнутой спиной виднелся сад, виноградник и невысокий белый дом.

– Если хочешь, можешь поговорить с ним, – сказала женщина. – Только он тебя не услышит. – Она глотнула еще вина.

– Тогда я лучше не буду с ним говорить.

Я хотел было спросить у нее, действительно ли эти поля принадлежат мне, и если это так, то почему их пашет какой-то старик, но почему-то я был уверен, что это действительно мои поля, мой сад, виноградник и дом. Я даже догадывался, что седовласый пахарь – мой отец…

– Урожай будет хороший, – сообщила она мне. – Потому что я здесь побывала.

– Но как мы попали сюда? – спросил я. – И почему я не могу здесь остаться?

Она указала на солнце, и я заметил, что оно склоняется к горизонту, а тени стали значительно длиннее.

– Хочешь увидеть свой дом? – спросила она.

Я кивнул, и мы пошли к дому прямо через виноградник. По дороге она сорвала несколько ягод и съела, сунув и мне в рот одну. Ягода оказалась гораздо слаще, чем я думал; я и не знал, что виноград бывает таким сладким. Я сказал ей об этом, добавив, что сладок он, наверное, потому, что она держала его в руках.

– Вовсе нет, – возразила она. – Он кажется таким сладким, потому что принадлежит тебе.

В густой тени под лозами стояли лужи, в которых отражались звезды.

У порога свернулось клубком какое-то животное, не то обезьяна, не то медведь. Впрочем, оно вело себя вполне дружелюбно, точно старый пес при виде хозяина. В глазах его мелькали золотистые искорки, и я сразу вспомнил (и сейчас еще помню), что не раз видел их в детстве. Лохматое существо не двинулось с места при нашем приближении, но его золотистые глаза неотрывно за нами следили.

Дверь была открыта, так что мы легко вошли внутрь, хотя, по-моему, мы бы вошли туда в любом случае, даже если бы дверь была крепко заперта.

Внутри на огне кипел горшок с водой, а возле старого стола сидела пожилая женщина и дремала, уронив голову на руки.

– Мама! – сказал я. – Мамочка! – Слова застревали у меня в глотке.

– Люций! – Она вскочила и обняла меня. Лицо ее, залитое слезами, все было в морщинах, но я бы все равно узнал его сразу, где бы ни встретил.

Она прижала меня к себе, плача и приговаривая:

– Люций, ты вернулся!

Наконец-то! А мы уж думали, что ты погиб в бою!

Она обнимала меня, в точности как и когда я был ребенком, но я все время видел, что она одновременно в прежней позе сидит у стола.

Наконец, поцеловав меня, она повернулась к молодой женщине:

– Добро пожаловать! Нет, это я должна просить у тебя позволения войти в дом – ведь он не мой, а моего сына, и ты можешь не разрешить мне. Будет ли мне и моему мужу позволено остаться здесь?

Молодая женщина продолжала попивать вино все то время, что мы с матерью обнимали друг друга. Она слегка покачнулась, но с улыбкой кивнула, и мать тут же бросилась к двери, крича:

– Он вернулся! Люций вернулся домой!

Но пахарь не обернулся, продолжая налегать на плуг и погонять быков длинным стрекалом с железным наконечником. Солнце уже почти коснулось болотистых полей; в сумерках, за вспаханным полем, я различал силуэт нашего корабля, вытащенного на берег, и казалось, что дом и сад, освещенные последними лучами закатного солнца, парят над погружающимся в ночной мрак только что вспаханным полем.

– Нам пора, – сказала молодая женщина заплетающимся языком. – По-моему, мы еще собирались заняться любовью, не так ли?

Я отрицательно покачал головой, одной рукой обнимая мать, а другой хватаясь за косяк двери. Однако они растаяли у меня на глазах подобно тому, как мед тает в горячей воде.

– А я собиралась! – заявила женщина.

Последние лучи солнца погасли, и воздух сразу стал холодным. Сквозь темные силуэты деревьев снова просвечивало море, я видел затухающие костры и корабль, лежащий на берегу. Молодая женщина прильнула губами к моим губам, и мне показалось, что я пью дивное старое вино из новой, только что выточенной и еще пахнущей деревом чаши. Мы упали на подстилку из сосновых игл и листьев папоротника.

Дважды я взял ее – плача в первый раз и смеясь во второй. Мы выпили еще вина. Я говорил ей о любви, а она клялась, что никогда меня не покинет, и мы смеялись друг над другом, понимая, что оба лжем, но сейчас находимся в полной безопасности. Заяц, выскочив из тьмы в лунное пятно на поляне, посмотрел на нас горящим глазом, воскликнул: "Элата!"[14]14
  Элата – херсонесская нимфа. Ее имя означает «сосна».


[Закрыть] и тут же исчез. Я спросил, действительно ли это ее имя, и она кивнула, вновь делая глоток вина и целуя меня.

Потом я услышал лай гончих псов, преследующих оленя, – сперва далеко, а потом все ближе и ближе. Мне смутно припомнилось, что все, кто имел несчастье оказаться на пути такой охоты, бывали разорваны собаками в клочья. И я пожалел, что не опоясался мечом, прежде чем отправиться приносить жертву дереву. Элата спала, положив голову мне на колени, но я поднялся, шатаясь, и взял ее на руки, желая отнести к костру на берегу.

Но не успел я сделать и шага, как затрещали ветки и из тени вынырнул огромный олень; увидев огни костров (а может, лишь почуяв запах дыма), он метнулся назад, чуть не сбив меня с ног. Я слышал, как тяжело он дышит, прямо как кузнечные мехи, и почувствовал запах страха.

Элата сонно шевельнулась у меня на руках, олень пронесся мимо, а лай собак раздался совсем рядом. Я поставил молодую женщину на ноги, намереваясь побыстрее отвести к костру, но она поцеловала меня и, ткнув пальцем в темноту, объявила с пьяной многозначительностью:

– Погоди, 'ще один с твоего корабля хоч'т меня видеть…

Глава 6
НИМФА

Элата вернулась с минуту назад и попросила затушить костер. Но я не стал этого делать, хотя от костра остались лишь тлеющие уголья. Я знаю, она успела нынче побывать в постели Эгесистрата, а после него, по-моему, переспала еще и с одним из гоплитов Асета. После чего искупалась в ручье, где мы брали воду, но, когда я предложил ей обсушиться у костра, она как будто испугалась и попросила меня затушить его, жарко целуя и лаская меня.

Я очень устал; если Элата желает опять лечь с мужчиной, пусть поищет себе кого-нибудь другого. К тому же, пока я окончательно не заснул, нужно успеть записать в дневник про ту женщину (Эгесистрат зовет ее богиней) с пегими гончими. То, что сказала она, и то, что говорил Эгесистрат, может завтра оказаться очень важным.

Богиня была совсем юной, с менее пышными формами, чем у Элаты, но гораздо красивее; и я уверен, она еще не знала мужчины. С нею были и другие женщины, тоже очень красивые, но их я как следует не разглядел, потому что они избегали яркого лунного света, в котором столь смело выступала та Охотница.

Но сперва расскажу о ее гончих псах. Их мы увидели раньше, чем саму Охотницу и ее свиту. Меча у меня с собой не было, так что я схватил первую попавшуюся палку, увидев этих псов, однако сразу понял, как это глупо, – с тем же успехом можно было попробовать отбиться от них тонким прутиком.

Каждый пес был ростом с теленка, а в своре их было не меньше двадцати.

Элата спасла меня от них тем, что повисла на моей руке (сказать по правде, она самостоятельно уже и стоять не могла). Разъяренные гончие рядом с ней присмирели, стали вилять хвостами и даже ласкаться, тыкаясь ей в колени мордами и облизывая ей пальцы огромными шершавыми языками, а она гладила их. Я не решился на подобную фамильярность по отношению к этим бестиям, но они меня не тронули.

Вскоре появилась и Охотница с серебряным луком. Она улыбнулась нам, однако в улыбке ее не было теплоты; если б ее гончие загнали оленя, она, наверное, улыбалась бы точно так же. Но до чего все-таки она была изящна и прекрасна!

– Человек, который все забывает, – так она обратилась ко мне. Голос у нее был совсем девчоночий, но в нем слышались отзвуки охотничьего рога, высокие и чистые. – Меня-то ты не должен был бы забывать, – сказала она и прикоснулась ко мне своим луком.

И тут же я вспомнил, как встречался с нею на перекрестках жизненных путей, хотя при первой нашей встрече, да и при последней тоже, она показалась мне старше и меньше ростом, да и окружали ее собаки совсем другой породы. Я также припомнил, что она называла себя царицей, хотя и выглядела очень юной, и почтительно склонился пред нею, как и прежде.

– Ты, как я вижу, успел обольстить мою служанку, – заметила она, чуть улыбаясь.

– Как скажешь, великая богиня.

Она нетерпеливо качнула головой:

– Зови меня Охотницей.

– Хорошо, Охотница, коли ты так хочешь.

– Ты, наверное, мог бы послужить неплохой дичью для моих любимцев.

Хочешь, я тебе фору дам – стадию или даже две? – У нее за спиной сгрудились нимфы; до меня доносился из темноты их серебристый смех.

– Как пожелаешь, Охотница, – отвечал я. – Конец все равно один. – Костры, горевшие на берегу, были всего в одной стадии от нас, и я подумал, что мог бы успеть выхватить горящую головню. А с огнем в руках, да еще разбудив спящих матросов, можно было рассчитывать, что охота примет совсем другой оборот.

Тут из темноты раздался новый голос, мужской:

– Латро, ты где?

– Здесь, – ответил я негромко.

– Кто это там с тобой?

Я с трудом сдержал улыбку. Охотница ответила за меня:

– Ты же нас прекрасно знаешь, прорицатель.

Эгесистрат подошел совсем близко, так что, по-моему, должен был бы уже увидеть Охотницу, освещенную луной; но он опять спросил:

– Это кто там, возле дерева? Женщина?

Хоть он и опирался на свой костыль, идти ему в темноте все равно было трудно, почва здесь была неровная. Я бросил свою палку и протянул руку, чтоб помочь ему; он ухватился за меня – и тут же низко склонился перед Охотницей. Эллины не преклоняют колен, как это делаем мы, и не падают ниц, как народы Востока; но все же, мне кажется, богам оказывается более высокая честь, когда их приветствует простым поклоном мужчина, который никогда не стал бы целовать ничьи следы.

– Кому ты служишь, Эгесистрат?

– Готов служить тебе, Синтия[15]15
  Синтия – Охотница (Артемида), рожденная в пещере горы Синт на острове Делос.


[Закрыть], если ты того пожелаешь.

– А ты, Латро? Готов ли ты снова служить мне, если я попрошу?

У меня внутри все перевернулось, как молоко в маслобойке; моя рука, что поддерживала Элату, задрожала; но я тут же напомнил себе: ведь именно эта ужасная богиня вернула мне хоть какую-то память, – по крайней мере, воспоминания о моих прежних встречах с нею. (Теперь-то я опять об этом забыл, хотя не так давно еще помнил; но я все еще помню, что тогда подумал и сказал.) – Ты ведь царица, – смиренно произнес я, – разве я могу отказать тебе?

– Некоторым это удавалось. Но слушайте оба! Нет, заклинаю вас своей девственной чистотой! Слушайте все трое!

Нимфы дружно охнули где-то в темноте.

– Латро только что назвал меня царицей. Скоро вам встретится другая царица – можете поверить. У нее сильный защитник и покровитель, и я хочу воспользоваться его могуществом, чтобы поднять кабана. А вы должны мне помочь, но не противоборствовать ей. А когда наступит время, старая шлюха должна проиграть! Случится это в доме моего брата – ты его знаешь, прорицатель. Там вы будете в безопасности, у друзей. Ступайте же на северо-запад; там вы встретите ее. И ваша царица спасет вас, если вы не свернете к югу.

Эгесистрат поклонился, а я сказал, что мы сделаем все, как она сказала, хотя на самом деле абсолютно ничего не понял. Один из ее огромных псов обнюхал Эгесистрата. Она глянула на него и сказала:

– Да-да, хорошенько запомни запах этого человека!

Потом повернулась к Эгесистрату:

– У Латро есть все качества, необходимые герою, за исключением одного: он забывает даже то, что ему приказывают. Ты должен позаботиться, чтобы он об этом не забывал. Моя царица должна победить и, возможно, уничтожить того правителя – а, стало быть, вторая царица победить не должна!

Эгесистрат поклонился еще ниже.

– Ты приносишь победу, Латро, так что будешь править лошадьми моего брата. В случае победы получишь награду. Чего бы ты желал?

– Вернуться домой, – отвечал я, потому что сердце мое все еще разрывалось от воспоминаний о родине.

– Что? Вернуть тебя к жалким клочкам земли, свинарникам да коровникам?

Это не в моей власти. Вот что, ты помнишь, чего просил у Коры? – Я отрицательно покачал головой. – Ты просил, чтобы она вернула тебя к твоим друзьям. Она выполнила твое желание и воссоединила тебя с ними. По крайней мере, с некоторыми. Они уже были мертвы или умирали, чего и следовало ожидать, ибо Кора властвует в Царстве теней. Я тоже верну тебя к твоим друзьям – только к живым, поскольку мертвые меня не интересуют.

– Хотя именно ты приносишь внезапную смерть женщинам, – прошептал Эгесистрат.

Я был так счастлив, что слов его почти не расслышал. Выпустив Элату из объятий, я упал перед богиней на колени.

– О, как ты добра, Охотница!

Она горько улыбнулась:

– Так многие говорили. Ну что, доволен такой наградой?

– Более чем!

– Рада это слышать. Однако ты будешь наказан за то, чем занимался нынче ночью с моей служанкой, утратив – по крайней мере, на время – всякий стыд и то, что с такой гордостью именуешь своим достоинством.

Богиня приблизилась к Эгесистрату, и мне показалось, что она – хотя в данный момент она была лишь чуть-чуть выше его – буквально нависает над ним.

– Ну а тебе награду выбирать не дано. Твои грязные желания и без того мне известны. Хорошо, эта испорченная девчонка пока что будет твоей, хотя до тебя она принадлежала Латро.

Эгесистрат теперь поддерживал Элату, тихо бормоча слова благодарности.

– Учти: она останется у тебя только до тех пор, пока ты снова не попадешь сюда, – предупредила его Охотница. – Как только это произойдет, она обретет свободу и сможет снова вернуться в свой дом.

И с этими словами исчезла и Охотница, и ее псы, и ее нимфы; под огромной сосной во мраке остались только прорицатель, Элата и я. Еще некоторое время мне казалось, что я слышу вдали дикий лай и завывания гончих, потом все стихло.

Хромой Эгесистрат с трудом мог передвигаться по неровной каменистой земле, усыпанной скользкими сосновыми иглами, а Элата по-прежнему была настолько пьяна, что мне пришлось нести ее на руках. Сам же Эгесистрат держался за мое плечо. Я попросил его объяснить, в чем смысл произошедшего, и сказать, кто такая эта Охотница и какой властью она обладает. Он обещал, что все потом расскажет и объяснит, но сперва, едва мы добрались до костров, повел Элату к воде, где песок был влажным и плотным, так что он мог передвигаться гораздо свободнее.

Итак, я описал все события с той минуты, как заметил Элату, рассматривавшую наш лагерь. Когда я писал об олене, вернулся Эгесистрат и начал рассказывать мне об Охотнице, а тем временем вернулась и Элата, которая тут же полезла в ручей купаться.

Я спросил Эгесистрата, хорошо ли он знаком с Охотницей.

– Только понаслышке, – отвечал прорицатель. – Раньше я с нею не встречался. В отличие от тебя.

Я уже не помнил, когда встречался с этой богиней, но чувствовал, что так оно и было.

– Это Великая богиня, – сказал он. – Ты ведь тоже небось не думал, что разговариваешь с обыкновенной женщиной?

– Нет, я как раз думал, что она самая обыкновенная – ведь именно такой она явилась мне. Но что-то я, конечно же, подозревал. Так ее зовут Синтия?

– Это одно из ее имен, – ответил Эгесистрат. – А имен у нее много. Ну а Губителя «одно из прозвищ Аполлона» ты знаешь?

Я ответил, что нет, и добавил: если судить по имени этого бога, то вряд ли у кого-либо возникнет желание с ним знакомиться.

– Ты глубоко заблуждаешься! Ты забываешь, что на свете есть великое множество такого, что следовало бы погубить, уничтожить – волки и львы, например. Между прочим, он и мышей уничтожает.

Тут я смутно вспомнил что-то – воспоминание это точно вынырнуло из тумана, окутавшего мою память, – и сказал, что хотя уничтожение мышей, видимо, приносит людям пользу, однако я совсем не уверен, что хотел бы погубить всех волков и львов на земле.

– Захотел бы, если б держал овец или коз, – прагматически заметил Эгесистрат. – Или коров разводил. У тебя свой-то скот есть? Насколько я понял со слов богини, раньше он у тебя был.

Я сказал, что у меня, видимо, была по крайней мере одна упряжка быков, если то, что показала мне Элата, соответствует действительности. После чего мне пришлось рассказать ему все об этом странном происшествии – как она перенесла меня туда, где, по ее словам (и моим собственным догадкам), находится мой дом, и что мы там видели и делали. Когда я спросил его, как Элате удалось такое проделать, он признался, что не знает, и вслух усомнился, что подобные чудеса вообще в ее власти. Я спросил, не колдунья ли она.

– Нет, – отвечал он, – можешь мне поверить. Она просто дриада, нечто вроде нимфы.

– А я думал, когда Элата назвалась невестой[16]16
  Слово «нимфа» по-гречески означает «невеста».


[Закрыть], что она просто молодая женщина, достигшая брачного возраста, – заметил я.

Эгесистрат кивнул:

– Тебе, чужеземцу, это вполне простительно. Из всех невидимых существ нимфы ближе всего к нам, людям; они даже не бессмертные, хотя живут очень долго. Наши крестьяне и боятся их, и любят; какой-нибудь деревенский воздыхатель, желая сделать приятное своей возлюбленной пастушке, может даже притвориться, что считает ее нимфой в человеческом обличье. Оттого слово "нимфа" и приобрело ныне оттенок обычного комплимента.

– Понятно, – сказал я. – Но, по-моему, есть и еще одно сходство между нимфами и нами – они тоже должны повиноваться Охотнице, которую ты называешь Великой богиней.

– Так и есть, – подтвердил Эгесистрат. – Она сестра, даже больше, сестра-близнец того Губителя, о котором мы только что говорили. А он – один из Двенадцати, лучший из них, истинный друг людей, покровитель искусства предсказаний, искусства врачевания – вообще всех искусств! Но его сестра…

– Не так дружелюбно относится к людям, как он, – подхватил я, прочитав это по его лицу.

Тут появилась Ио и уселась рядом с нами. Глаза у нее были заспанные, но горели любопытством.

– Кто эта женщина? – спросила она у Эгесистрата. – Я проснулась, а она лежит рядом со мной. Говорит, что принадлежит тебе.

Эгесистрат ответил, что это правда.

– Тогда тебе надо бы достать ей какую-нибудь одежду, а то хлопот не оберешься, когда моряки проснутся.

Я велел Ио сходить за одеждой Элаты, которая так и осталась под сосной.

Эгесистрат пробормотал себе под нос:

– Вообще-то неплохо было бы найти на корабле такое местечко, где ее никто не увидит. А то все начнут на нее пялиться – мне даже думать об этом неприятно.

Я заметил, что для этого достаточно посадить ее перед самой первой скамьей. Он рассмеялся:

– Ты прав, конечно, но это хорошо, когда все гребцы заняты. А ведь большую часть времени они грести не будут.

– Ну и что, даже в этом случае только те, что сидят рядом, смогут ее разглядывать, ведь корабль-то длинный и узкий. Только, по-моему, у моряков мысли будут при этом не намного грязнее твоих.

– Ты имеешь в виду слова богини?

Я кивнул.

– Она, между прочим, сказала еще, что ты тоже спал с этой нимфой до меня.

Я не стал возражать, а постарался утешить его, пояснив, что спал с Элатой, когда Охотница еще не отдала ее ему.

Он вздохнул:

– Да она бы никогда и не стала моей, если бы ты не переспал с нею прежде. Что же до моих "грязных" желаний, то лишь женщина может назвать их такими, да и то далеко не всякая. Я, видишь ли, потерял несколько лет назад жену; и мне, хромому, да еще вдали от дома, совсем не просто найти себе новую. Любому мужчине это сделать нелегко, тем более если хочешь, чтобы новая жена была такой же доброй, как прежняя.

– А у этой Охотницы любовники есть? – спросил я.

Эгесистрат покачал головой:

– Даже несколько – по крайней мере, я знаю нескольких смертных и богов, очень хотевших стать ее возлюбленными. Но все они вскоре кончили плохо.

Рассказывают, например, такую историю… Не знаю, правда ли это…

Я настоятельно попросил его рассказать мне эту историю, хотя уже очень устал. Мне почему-то казалось, что я должен постараться узнать об Охотнице как можно больше.

– Ну хорошо. Она ведь дочь Громовержца – кажется, я об этом еще не упоминал? – и, согласно легенде, в три года она явилась к отцу и попросила дать ей столько же имен, сколько у ее брата-близнеца, серебряный лук и стрелы, чтобы стать царицей нимф, и еще много всего. И когда отец пообещал выполнить все ее желания, она попросила еще, чтобы он превратил ее во взрослую женщину, такую же, как ее единокровная сестра, богиня мудрости Афина, которая родилась из головы своего отца уже взрослой. И это ее желание тоже было исполнено; вот поэтому иногда говорят, что она так и не успела повзрослеть по-настоящему.

Я предположил, что, наверное, то же самое можно сказать и об Афине;

Эгесистрат согласился со мной:

– Кстати, ни одна из них вроде бы так и не имела ни одного настоящего возлюбленного. Правда, Афина, по крайней мере, не принуждает других блюсти целомудрие. Вполне возможно, что она действительно так и не стала настоящей женщиной – в том смысле, что и некоторые мужчины тоже настоящими мужчинами не являются, – именно потому, что появилась на свет таким необычным способом.

Тут вернулась Ио, которая сообщила, что нашла одежду Элаты и прикрыла ее наготу. Она еще сказала, что заметила среди деревьев какое-то крупное животное, и оно настолько ее испугало, что она сразу бросилась прочь. Мы с Эгесистратом предположили, что это была просто корова, но Ио с этим не согласилась. Эгесистрат попросил девочку помогать ему охранять Элату от чужих посягательств, и она с готовностью обещала ему это, предварительно испросив разрешение у меня. Я добавил, что тот мальчик тоже мог бы им помогать, но они удивились и заверили меня, что на корабле нет ни одного мальчика.

И вот сейчас в небе уже разгорается заря.