Текст книги "Волк: Ложные воспоминания"

Автор книги: Джим Гаррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Когда я появился, вечеринка отчетливо шла на спад. Народ дюжинами валялся на полу или вяло сидел по углам. Обкуренные до предела. Кто там писал о франжипановых часах? Какой-то страждущий тип, на вид старшекурсник, произнес: я Боб, а ты кто? Я Свансон, принц де Оллстонский. А-а. Книжный червь вульгарис, он был в штиблетах от «Васс Уиджанс», украшенных полтинниками с профилем Кеннеди. Воздух тяжелый от плана. Своего приятеля я нашел в спальне, он сидел там, с глазами тупыми и мокрыми, как будто они нарисованы соплями. В правой руке он держал косяк, я забрал, поджег, три раза глубоко затянулся и закашлялся. Девчонка, сидевшая тут же на комоде, сказала, что в косяке тоже план. Ну и хорошо, быстрее догоню, подумал я. Девчонку немного портило слишком круглое лицо, а говорила она углом рта – манера высшего класса Восточного побережья, гангстеров и сутенеров.

– Приятный вечер, – сказал я.

– Да? – живо отозвалась она.

– Особенно если высунуть морду в окно.

Я отправился исследовать женский потенциал гостиной. По нулям. Чем-то заляпанные, страшные или занятые. Я вернулся в спальню, сменил свои настройки и обменялся с луноликой любезностями. Она явно забыла, что две минуты назад я тут уже был.

– Неплохо устроились, – сказал я, приглушая «битловскую» «Мишель». – Спорим, тебя зовут Мишель.

– Хорошо бы.

Она опустила взгляд на свои очень далекие ноги, болтавшиеся и стучавшие в стенку комода.

Я предложил подышать свежим воздухом, и она без всякого интереса протопала за мной по черной лестнице за дверь. Ничего похожего на газон тут не было. Тянулся переулок с семьюдесятью семью мусорными баками. План теперь у меня в глазах. К делу. Мы обнялись, я огляделся по сторонам в поисках удобного места, но ничего не нашел. В конце переулка под фонарем легавые. Я развернул ее и залез под юбку – без трусов, одна щелка. Опустил руку, убедиться, что хуй на месте. От наркоты молния трещала, как пулемет. Хуй был на месте, однако дальше, чем полагается. Я согнул ее и засадил неутомимыми медленными взмахами. Раз или два она сказала «о» и слегка постонала. Чмок, чмок. Я кончил, оступился и упал на задницу, не почувствовав боли. Она обернулась, вяло окинула меня взглядом, одернула юбку и пошла обратно в дом. Я встал, едва не зашатавшись в державших меня за щиколотки штанах. В жопу впился гофрированный обод бутылочной крышки. Шатаясь во все стороны, я натянул штаны, вышел из переулка и повернул к Гарвард-сквер.

В машине оказалось очень жарко и затхло. У меня был выбор: оставить окна закрытыми и умереть от удушья или открыть и быть искусанным до смерти. Мошкара – такие же божьи твари, как и мы, разве что в меньшей степени; мы обязаны это признать, если обладаем разумом. Я открыл банку «венских» сосисок – крошечных стручков в теплом солоноватом соусе. В открытой дверце машины жужжали мухи и злобная оса с торчащей из-под хвоста гаубицей жала. Я подошел к ручью, он был здесь шире, накормленный в верхнем течении водой из более мелких ручьев. Имелся небольшой водопад и глубокая заводь, куда с приятным ровным рокотом обрушивалась вода. Под него хорошо спать. Никакого ночного шума, и ни медведь, ни левиафан не засунет лапу в окно машины. Я прополоскал кусок марли, которым раньше протирал в машине стекла, а сейчас собирался закрутить вокруг головы для защиты от мошек. Затем быстро скинул одежду, нырнул в воронку и поплыл сквозь бурный поток водопада. В белой, насыщенной кислородом ледяной пене я открыл глаза и позволил воде протащить меня ярдов сто по течению. Окоченею и приплыву в океан. Правда, сначала в озеро Верхнее. Только меня все равно поймают сучья с валежником или доберется до головы соскользнувший булыжник, и свет померкнет. Пловец гибнет по пути к морю. Останки никто не нашел. Никто и не искал, не считая одинокого сердитого зимородка. Я вышел из воды и, продрогший до костей, двинулся вверх по перине из сосновых иголок. Постоял голышом на солнечной просеке, закурил сигарету. Окончательно стемнеет примерно в десять, и до этого времени оставалось часа четыре. Лягу пораньше, а на рассвете отправлюсь в свой лагерь.

Сжавшись в сумерках на заднем сиденье машины, я пытался дышать сквозь несвежую марлю. Запах тряпья и жидкости для чистки стекол, известковая пыль, мексиканский рис в школах всей страны. Сисс бум бах сисс бум бах – кричат они в баскетболе. Долго брел в Бостоне по Бойлстон-стрит, пока та не переходила в Девятое шоссе. Направо по Честнат-хилл крикетный клуб «Лонгвуд», и можно посмотреть, как красивая загорелая девочка отбивает теннисный мяч от дальней бетонной стены. Волосы собраны в хвост, чтобы не лезли в глаза во время грядущего матча с Брайсом Свинтусом, развращенным красавцем и собирателем купонов. Кака така справедливость на ентой зямле, особенно сейчас, когда я смотрю из-за забора на ее длинные гладкие смуглые ноги и как они устремляются вверх, к попе. Блузка без рукавов и изящные руки. Довольно высокая, с приподнятой талией и потрясающим лицом. Как Лорен Хаттон,[43]43
  Мэри Лорен Хаттон (р. 1943) – американская супермодель.


[Закрыть] модель «Вог». Стараясь не высовываться, я читал в магазине журнал «Семнадцать». Она мельком взглянула на меня и насупилась. Частный клуб с очередью в 66 333 человека. У меня ровно двенадцать центов, я куплю тебе лимонной кока-колы. Я вцеплялся пальцами в забор, пленник войны, бедности и, конечно же, голода. Обернулась опять, посмотрела холодно, между нами меньше тридцати трех футов, и, ни разу не оглянувшись, ушла к далекому клубу. Я повалился на сиденье машины, уткнулся носом в спинку; комар, пробравшись под тряпку, искал мой глаз. Значит, ей не нужна моя бессловесная лимонная кока-кола. Назад, Бонни. Быстро. Я не стану пялиться, я буду смотреть на небо без птиц. Должно быть, второкурсница в университете Сары Лоуренс, изучает кризис урбанистики. Ебется с пятидесятипятилетним профессором социологии, дурковатым мистером Жмотом с козлиной бородкой, по вечерам он поит ее кофе с пузырьком шпанских мушек. Когда-нибудь мы встретимся на нью-йоркской вечеринке. Я толкну ее. Может, ударю по щеке самыми кончиками пальцев. Она попросит прощения, скажет: я так жалею, что не взяла тогда эту лимонную кока-колу, ведь ты теперь такой знаменитый. Вот именно. После недели муштры и бесконечных стратегических ласк я отдам ее бравой футбольной команде из Африки. Или «Гарлемским странникам».[44]44
  «Harlem Globetrotters» – баскетбольная шоу-команда, созданная в Чикаго в 1927 г.


[Закрыть] У нее был шанс, и она им воспользовалась. Пройти через весь Честнат-хилл под взглядами подозрительных охранников, после чего спущенные с цепей английские доги настигают меня в собственном убогом квартале. Милая девушка, если ты читаешь сейчас эти строки, ты догадаешься, о ком я. Вспомни меня, как я стоял, так сильно прижимаясь лицом к сетчатому забору, что оно покрывалось красными трапециями. Вспомнила? Желаю тебе получить колостомию, геморрой, пиурию и шепелявого мужа с короткой пиписькой. Чтоб тебе гнить меж Дувром и Дэдхемом. Чтоб ты свалилась с лошади. И не подходи ко мне даже близко. Мой номер не указан в справочнике, у меня нет телефона, и поезд давным-давно ушел.

Я не мог спать в машине. Сел и закурил сигарету, выдув дым на ближайших комаров. Выбрался наружу и зашагал по дороге, пока не стих дробный шум водопада. Полная луна, этой ночью цветет аконит. Мне померещилось, или это было на самом деле, но тут вдалеке перебежала дорогу большая собака. Койот или волк. Чутье отметало волка. Собак здесь нет. Или койот, или померещилось. Волка нужно увидеть ясно, среди бела дня, иначе не считается.

На рассвете после всего лишь часа беспокойного сна я сложил еду в мешок и набрал из ручья во флягу воды. Мои следы на просеке кое-где оказались зачеркнуты следами небольшого медведя. Унюхал пищу. Я запер машину, зашагал к палатке и добрался до места еще до полудня – на обратную дорогу ушло в два раза меньше времени, чем на поиски машины. От лямок дешевого рюкзака болели плечи, а тело было мертвым после кошмарной бессонницы.

Бостон. Вечером накануне предполагаемого отъезда я жутко надрался у «Джека Вирта» – слопал полдюжины сосисок, сыр с плесенью и бермудский луковый сэндвич с черным хлебом. Это – плюс двенадцать двойных «Джим Бимов» и несколько кружек пива – проделало изрядную прореху в моих сбережениях. Зато наверняка полезно и питательно. Я спал на полу у себя в комнате, добравшись до нее милостью некой странной силы; что если это было… Нет, этого не может быть. Перед рассветом я вдруг проснулся, решив, что в комнате кто-то есть. Дверь была открыта. Я чувствовал, как со мной происходит что-то ужасное – или прямо сейчас, или произойдет днем. Я встал с пола, захлопнул дверь, попытался уснуть опять. Но ничего не получилось, тогда я сел голышом перед открытым окном и стал смотреть на крыши многоквартирных домов на той стороне улицы. Это могло означать, что сегодня я умру – автобус воткнется в разделительную стенку и перевернется. Но я быстро забыл о смерти. Похожие предчувствия настигали меня сто раз, и ни одно из них, к счастью, не сбылось.

Подул ветер с моря. В комнате было душно, сыро, но бриз в этой темноте оказался тугим, холодным, сильным и быстро нагнал свежего воздуха. Послышалось карканье вороны – я рассмотрел ее тусклый силуэт в небе, где только и было, что узкая полоска бледной красноты на востоке. Заверещали другие птицы, но ворона опередила всех. Я вспомнил, что если ворона одна, значит, она разведчик, другие так и не появились. Одинокая ворона.

Я встал со стула и подошел к плите, перешагнув через чемодан. Он достался мне в наследство от отца, из-под искусственной кожи со множеством царапин проглядывал картон. Линолеум потрескался, и на свет проступил черный деготь, в котором живут и рождаются вороны. Мне захотелось кофе, но когда я зажег газ, мой живот, пах и бедра вдруг посинели. Какого цвета мертвые? Вот вам синяя ворона с ценным билетом до Нью-Йорка. С билетом на автобус. Без племени и приятелей-ворон. С перепугу я зажег лампу и стал разглядывать руки – вены на предплечьях были толстыми, узловатыми и синими. Кровь готова свернуться без предупреждения. Синяя глыба поплывет вверх к плечу и к сердцу – в яблочко. Я мрачно выпил растворимый кофе и оделся. Солнце вытянулось прямоугольником света на противоположной стене комнаты. Снизу звон молочных бутылок. Я возвращался в детство, где можно было прятаться в камышах и листьях лилий, оставляя над водой только нос, глаза и макушку. Моя подружка из соседнего домика входила в воду неуверенно. Ей было двенадцать лет – считай, ни единой волосинки ниже затылка, пухлая, розовая, очень симпатичная, с длинными черными косами. Мы приветствовали друг друга под водой, затем хватались за руки и всплывали, чтобы набрать воздуха, – над болотом на той стороне озера летали вороны.

В воздухе висел гнусный, непонятно откуда взявшийся холод, мерно лил почти стальной дождь. Там лежал Бостон, мертвая мокрая треска с вытаращенными глазами. Чемодан был тяжел и громоздок; я поставил его на плечо, потом попробовал пристроить перед собой, как буфер от сырого ветра. Куча грязных шмоток и слишком много книг. Мне хотелось бросить его в канаву и начать все с нуля. Я сел в троллейбус до Парк-стрит, вздохнув с облегчением, когда тот выехал из этого уродства и нырнул в дыру на Кенмор-сквер. Поддавшись импульсу, я вышел на Копли взглянуть на закрывавшийся сторивилльский «Ханнингтон» – клуб, где великие джазмены отдавали сибаритам свои пропитанные наркотой неистовые сердца, устраивая сеты столь грандиозные, что эти сердца лопались с треском, и на пол лилась кровь. Я перешел Копли-сквер, не уступая машинам, – все гудели, но почему-то мне было безразлично, собьют меня или нет. Гигантский судебный иск навсегда освобождает человека от финансовых затруднений – заголовок в «Глобе». Лимузин из аэропорта, едва меня не задев, остановился перед «Плазой». Я был там всего раз и предложил выйти за меня замуж одной девушке, мы сидели за стойкой, занавешенной расшитым балдахином и крутившейся, словно карусель. Я слишком много выпил и спросил бармена, нельзя ли выдернуть штепсель и остановить эту чертову штуку. Нам предложили уйти, и она кричала «нет», но нас уже выталкивали, моя просьба показалась им слишком дерзкой. Переставив чемодан с одного плеча на другое, я зашагал к публичной библиотеке, где провел столько времени, читая журналы и записывая свою историю дождя и горя. В библиотеках слишком много придурков. В Нью-Йорке и Фриско то же самое. Они срут в туалетах на пол, болтают что-то невнятное и ко всем пристают. Однажды в вестибюле я видел молодого парня, который орал «смотри» и тряс своим хреном. Потом запахнул плащ и попытался выскочить на улицу, но неловко застрял в крутящейся двери. Одна тетка визжала, но большинство лишь пожимали плечами. Депрессия. Ему нужна помощь. Замок на ширинку для начинающих.

По Парк-стрит к автовокзалу, где я сел на скамью и стал ждать автобуса на Нью-Йорк, ходившего раз в час. Вот где никакого щегольства. Склонные к плевательству и блеву предпочитают именно автобусы – свежевыпущенные обитатели психушек колесят в них по стране, автовокзалы со всей их вонью и бубнежем сплетаются вместе, изнуряющий запах солярки, свободный обмен смертельными вирусами в забегаловках, у питьевых фонтанчиков и в туалетах. Я сел рядом с черным солдатом, и мы немного поговорили о «Медведях» и «Патриотах»; спорт – самая распространенная и безобидная тема залов ожидания. И бродят кругами остроносые мокасины, поглядывая на паховые выпуклости и надеясь найти друга в беде. Зверь бежит на ловца.

Я выпил чашку жуткого кислого кофе и наконец-то забрался в автобус. На остановке в Ньютоне вошла миловидная девушка, но сесть с ней рядом не представлялось возможности, так что до границы Коннектикута я смотрел ей в затылок, потом уснул. Позже, когда мы остановились на ланч в Хартфорде, я разглядел вблизи, что все ее лицо замазано кремом, маскирующим прыщи, и даже блестит. В иные дни можно подумать, что красота покинула эту землю. Верхняя губа прикрывала зубы, но один выступал, наводя на мысль о затаившемся в далеком прошлом клыке вампира, о неспособности измениться под влиянием учебника по социологии, из которого она рывком прочитывала полфразы, прежде чем снова поднять взгляд. Бедному жениться, как говорят. Высший класс стремится к теннису и дорогому водному спорту. И летает самолетами, тогда как бедняки ездят в автобусах. Иммигранты стремятся выучить язык. Наконец-то Девятая авеню, к бежевым кишкам Порт-Оторити.[45]45
  Крупнейший в США автовокзал, находится в ведении администрации Нью-Йоркского порта.


[Закрыть] Нью-Йорк. Я собирался пробыть там всего несколько дней, чтобы встретиться с людьми, и еще питал очень слабую надежду получить деньги, одолженные старому другу. Затем поеду домой в Мичиган, отработаю ссуду и, может быть, отправлюсь в Сан-Франциско начинать новую жизнь.

III
ЗАПАД

Если внимательно посмотреть на карту американского Запада (а под Западом я понимаю все земли по ту сторону Канзас-сити), можно заметить его недвусмысленное сходство с топографией Сибири или Урала. Телевизор успел, разумеется, опровергнуть это наблюдение: тонкие синие, черные и красные линии на карте, подразумевающие реки, дороги и границы, о многом, так сказать, умалчивают. Мне нет дела до величия Луизианской покупки, экспедиции Льюиса и Кларка, бесконечных караванов повозок, группы Доннера[46]46
  Луизианская покупка – крупнейшая в истории США дипломатическая сделка 1803 г., в результате которой их территория увеличилась практически вдвое. Мерриуэзер Льюис (1774–1809) и Уильям Кларк (1770–1837) – американские путешественники, исследователи Запада. Группа Доннера – группа из 87 переселенцев, отрезанных от мира снегами в горах Сьерра-Невада зимой 1846–1847 гг.; половина из них погибла от голода, остальные стали каннибалами.


[Закрыть] (такая милая компашка) или телепрограммы «Низкий чмобордель».[47]47
  Обыгрывается название телевизионного вестерна «Высокий чаппарель» (1967–1971).


[Закрыть] И даже до этой мертвой птички – 66-го тракта – не столько дороги, сколько программы. Я также не собираюсь заниматься здесь дурными спекуляциями на тему «Запад как марш геноцида» или тезисом Тернеpa[48]48
  Тезис Тернера, или теория фронтира – историографическая теория, сформулированная Фредериком Джексоном Тернером (1861–1931) о том, что американский характер сформировался под влиянием неосвоенных земель Запада.


[Закрыть] о том, что Запад вот-вот окончательно сожмется в дешевый шарик из яркой бумаги, склеенный кровью индейцев и мексиканцев. Все это работа историков. Университеты и без того не знают, куда деваться от них самих и от их диспутов, какой профессор застолбил какой участок – обычные мюмзиковые шлепки и моськины перебранки из-за того, кто будет читать введение в историю Территории Луизиана. Вообще-то эти люди заслужили свои невинные смегмовые стычки. А мы подождем, пока кто-то из них не изложит всю правду в монументальном десятитомном труде «Дерьмоздные войны: Западная волна навоза в направлении Тихоокеанской водной губы». Заметьте, как единодушны в любви к двоеточиям академические книги и газетные заголовки. Это ключ к вопросу о том, чему они учат наших детей. Инфляция съедает наши сбережения. Двоеточие – это полнота и пустота одновременно. Грядет не расширение, а сжатие. Где-то в кишках Монтаны наверняка есть глубокая пещера, в которой собираются в анти-табун не-бизоны. За ними наблюдает Бешеный Конь, до сих пор переваривая сердце Кастера.[49]49
  Бешеный Конь (Ташунка-Витко, ок. 1842–1877) – вождь одного из племен оглала народности сиу, успешно воевал с федералами. В одном таком сражении на реке Литтл-Бигхорн 25 июня 1876 г. был убит легендарный герой Гражданской войны генерал Кастер (1839–1876).


[Закрыть]

Трудно предаваться горечи, когда теплое вечернее солнце, пробиваясь меж берез, испещряет желтым светом палатку и землю. Я подстрелил бы олениху и поел свежего мяса, но большая его часть все равно сгниет. Лучше питаться корешками и оставить оленя хмырю, который неизбежно сюда заявится. Милая история о том, как у богатого энтузиаста имелось небольшое стадо бизонов; он выращивал их просто для интереса, выбраковывая (выборочно отстреливая) животных, когда тех становилось слишком много. Продается бизонье мясо, неплохое на вкус, чем-то похоже на мясо старого лося, лучше тушить, чем жарить. Короче, некий лучник купил бизона еще на копытах, вознамерившись пристрелить свой трофей. В чудище с довольно близкого расстояния было выпущено больше тридцати стрел, однако бизон и не думал умирать, хоть и стал похож на гигантского редкоигольчатого дикобраза. Вызвали полицию штата, и сержант разрядил тридцать восьмой калибр в мощное тело, уже упавшее на передние колени. В предсмертной агонии бизон повалился на бок, сломав много дорогих стрел. Конец истории. Предполагаемое наказание? Придумайте сами. Как бы то ни было, мать-природа заметно усохла, и, будь вы космонавтом, глядящим с высоты полутысячи миль, всяко бы вздрогнули, где-то даже от ужаса. Все это, конечно, тупиковая романтика. Ничего сверхъестественного. Серьезный сержант потопал после работы домой и рассказал историю жене. Хозяин бизона покачал головой и сказал «ну и ну». Лучник поведал друзьям, что бизоны – крутые, опасные чуваки и хрен их свалишь.

Добравшись до Ларами, я первым делом купил себе ковбойскую рубашку и шляпу с высокой тульей. Сапоги по-прежнему не гнулись, купленные в Форт-Моргане, Колорадо, где я сошел с автобуса. Конец маршрута – денег осталось мало, и я решил добираться до Калифорнии стопом – всего-то тысяча четыреста миль, при том что во второй раз. Бывалый. В первый раз я доехал на автобусе до границы с Мичиганом и целый день потратил на то, чтобы попасть в Терра-Хот. Пришлось пройти пешком почти весь Индианаполис; дороги путались, а когда в них наконец-то удалось разобраться, меня подобрала молодая пара и отвезла в Терра-Хот. Там я простоял три часа, прежде чем хоть кто-то остановился. На этот раз механик из Питсбурга, пояснивший, что едет в Эл-Эй. Он ни разу не сказал Лос-Анжелес, только Эл-Эй. Я собирался в Сан-Франциско, по крайней мере за день до того, но столь долгая поездка выглядела заманчиво. К Джоплину мы успели подружиться, и он признался, что его машину «пасут», сам он двоеженец и по приезде в Эл-Эй намерен исчезнуть. Может, смотается в Мексику, пока все не утрясется. Он поделился со мной тайным запасом белых пилюлек, мы не спали от Индианы до Калифорнии и лишь однажды – в Сковороднике – потеряли контроль над машиной, но и тогда получился безобидный, хоть и шумный вираж сквозь мескитовые заросли, затем без остановки обратно на дорогу.

Всю неконсервированную еду я сложил в мешок из-под лука, край перевязал веревкой, перекинул ее через ветку дерева и надежно закрепил. Не так давно, вернувшись в палатку, я увидал повсюду следы енотов и теперь вовсе не хотел, чтобы, пока я буду гулять вокруг озера, они растащили мои припасы. С минуту я подумал о жене. Очаровательная девушка, которой, как ни странно, не хочется быть женой пьяницы. К палатке она все же не ревновала. Четыре с половиной дня без выпивки – однозначно самый длинный промежуток за последние десять лет. Пока вокруг нет людей, ничего страшного. В мешок, висевший у меня на поясе, я сложил леску, крючки и грузила. Фляга мне сегодня не понадобится.

Путь до озера был легким и знакомым. На песчаной отмели, откуда я застрелил черепаху, еще виднелись мои следы. Ружье я с собой больше не ношу – бесполезный и тяжелый груз. Куда разумнее брать его в Окленд. Я прикрыл от солнца глаза и всмотрелся в дальний берег, где, как мне думалось, в прошлый раз я приметил гнездо скопы, – оно было на месте, и я стал прикидывать, с какой стороны легче и быстрее обойти озеро. Если бы у меня хватило ума взять бинокль, можно было бы рассмотреть берега поближе, но в спешке я его оставил. Психи вечно куда-то несутся. Я повернул налево и пошел вдоль края озера, не спуская глаз с берега на случай, если покажется водяная кобра. Из змей я боюсь только гадюк и водяных кобр, хотя к голубым полозам тоже неравнодушен, слишком они резвые. Часто во время рыбалки мне доводилось видеть, как эти лоснящиеся синие толстяки заползают по стволу кедра чуть ли не на десять футов. Дойдя до места, где озеро смыкается с болотом, я сел на землю, снял ботинки, связал их шнурками и повесил на шею. Первое время ступать по воде было страшновато, но дно оказалось твердым, только ноги немели от холода. Я обошел вокруг торчавшей из воды верхушки пихты, но ствол на этот раз глубоко утопал в ковре из плавучих листьев, над которыми выступали огромные белые цветы и чуть поменьше желтые. С другой стороны дерева в озеро впадал ручей, и там было слишком глубоко даже у самого берега, идти по воде не получалось. Здесь должен быть неплохой клев, но мне хотелось до полудня добраться до гнезда. Пропихнувшись через заросли, я сел на упавшую лиственницу и натянул башмаки. Было жарко, я потел, пот смывал противокомариную пасту, она текла прямо в глаза, в которых из-за этого стояла красная пелена и жгло.

Я заночевал в Ларами, в клоповнике за железной дорогой. В воздухе коровье дерьмо, и ночь напролет катят дизеля. Ночлежка – по совместительству местный дешевый бордель. Дежурный – как обычно, чахоточный мужичок лет сорока – взглянул на меня испытующе. Потом всю ночь смех и пьяные крики. На следующий день я собирался вернуться в Шайен, посмотреть большое родео, о котором в тот вечер говорили в баре. Перед тем как лечь в кровать, я сунул бумажник в трусы. Затем встал, подпер дверную ручку стулом и постучал сверху, чтобы покрепче заклинило. Покурил, поднялся опять, выглянул в окно и стал смотреть на маневровые локомотивы с единственной болтающейся фарой и на громыхающие вагоны – названия «Путь орла», «Путь Фебы», «Лакавонна» полюбились мне больше всего. Я достал из скатки пинту виски и крепко к ней приложился. Не запивая, высосал половину. Я пил, пока виски не кончился, и мирно заснул под разнообразный шум, смущало меня лишь мычание скота в скотовозках. По дороге к ножам Сент-Луиса или Чикаго.

Надо признать, что Шайен – это коровник. Денвер тоже, если на то пошло. Их сбросили с высоты на планету, и они размазались по ней, точно коровьи лепешки по траве. Шпок, шпок, шпок. Бестолковые и безголовые, масло, вылитое на стоячую воду; в пригородах мотели, автостоянки, гамбургерные, бензоколонки со стофутовыми рекламными щитами, чтобы видно было с фривеев, и тысячи неотличимых друг от друга мелких заведений в одноэтажных кирпичных или блочных зданиях. Вынесены за город с какими-то темными целями. Торговля недвижимостью и движимостью. Туалетные принадлежности. Дом тысячи ламп. Стейки с яичницей Брэда. Всем это хорошо известно, и незачем начинать заново.

В пять часов утра я вышел на перекресток 90-го шоссе, успев перед этим плотно позавтракать в кафе «Стрелочник», где на табуретах сидели рядком железнодорожники в сине-белых полосатых комбинезонах с нагрудниками и в кепи. На горке оладий лежал кусок ветчины, а на куске ветчины яичница из трех яиц. Инсулиновый шок и сонливость – особенно после птичье-козодойного отдыха, срубает почти сразу. Несколько секунд стояния с задранным большим пальцем, и вот останавливается «олдсмобиль», последняя модель с умопомрачительными плавниками. Я профланировал ярдов сто и, не глядя, залез в открытую дверцу. В машине сидели трое молодых людей, двое спереди и один сзади, воздух был тяжел от паров, а по радио вопила Пэтси Клайн – «Моя депрессия кончается на „я“».[50]50
  Пэтси Клайн (1932–1963) – американская кантри-певица. «The Last Word in Lonesome Is Me» – выпущенная в 1965 г. песня Роджера Миллера (1936–1992), годом позже стала хитом номер один в исполнении Эдди Арнольда (1918–2008); Пэтси Клайн, разумеется, не исполнялась.


[Закрыть] Машина взвыла, разогналась до ста миль в час, и тут стало ясно, что никто из них в эту ночь не спал. Стетсон на голове водителя был надвинут на оправу черных очков – мужик гнал во всю мощь навстречу круглому мячу в конце дороги – утреннему солнцу. Джонни Кэш запел «Я не переступаю черту».[51]51
  Джонни Кэш (1932–2003) – выдающийся кантри-музыкант. «I Walk the Line» (1956) – первый хит номер один в его карьере; так же назывался фильм 1970 г. с Грегори Пеком и фильм-биография Кэша 2005 г. с Хоакином Фениксом в главной роли (в российском прокате – «Переступить черту»).


[Закрыть] Никто не сказал мне ни слова.

– Вы в Шайен? – спросил я слегка дрожащим голосом.

– Ага, – сказал водитель.

Ковбой на соседнем сиденье проснулся и рукавом рубашки вытер слюни, тянувшиеся из угла его рта. На окне около него – рвота. Он запел, скорее, зажужжал:

– С черным негром на заборе баба скачет хоть куда, я с тех пор ее не видел, тралль-ля-ля-ля-ля-ля-ля.

И так далее. Снова и снова, пока водитель не обернулся и не сказал: заткнись, после чего ковбой заснул опять. На нем были синие сапоги с вытисненным на верхушке голенища американским орлом. Месячная зарплата на одни сапоги.

Мы доехали до Шайена меньше чем за час, я выпрыгнул на первом же светофоре и помахал скаткой. Господи, они же могли меня убить. Как все фигляристые янки, ребята набрались этого дерьма в кино про самих себя. Как-то посмотрев «Дикаря»[52]52
  «Дикарь» («The Wild One», 1953) – фильм Ласло Бенедека, в котором Марлон Брандо сыграл классического байкера, «бунтаря в коже».


[Закрыть] с Ли Марвином и Марлоном Брандо, я неосторожно заехал на велосипеде в кукурузное поле. Все, больше не надо. Прекратите эту херню, ну пожалуйста. Мне хватит красной куртки Джеймса Дина[53]53
  Джеймс Байрон Дин (1931–1955) – очень популярный американский киноактер, молодежный идол.


[Закрыть] и вечной ухмылки, а еще «форда» 49-го года с прямыми трубами и голливудскими глушителями, который за секунду разгоняется до семидесяти пяти миль в час.

Я шел вдоль ручья, пока тот не начал сужаться, по пути миновал небольшую бобровую заводь с торчащей над водой хаткой из палочек. Обитаемую – не зря вокруг столько поваленных деревцев с ободранными ветками. Срезы симметричные, как будто кто-то орудовал миниатюрным, но очень острым топориком. На обратном пути пойду потише, может, удастся застать бобров за работой. Мне доводилось видеть, как они плавают, но как валят деревья – только издалека в бинокль. Поразительно быстро они их валят. Двоюродный дедушка Нильс как-то угощал нас бобровым хвостом – величайший деликатес, по его словам, – однако Нильс был самым настоящим отшельником и ел все, что попадалось под руку. Пил тоже. Например, тошнотворное самодельное малиновое вино. Может, у них в семье так принято. На вкус, как популярный полоскатель рта.

Я перешел по камням ручей, один раз оступившись и зачерпнув воды в ботинок, затем стал искать место повыше, намереваясь выйти к гнезду прямо из лесной чащи. Посмотрел вверх – если скопа парит сейчас в воздухе, она разглядит меня с высоты нескольких миль. Где-то я читал, что, если бы наши глаза в пропорции были такими же, как орлиные, получились бы мячи для боулинга. С тремя гладкими дырками. Ну вот, теперь я впадал в пиздотранс. Они являются без предупреждения из красочной памяти любого человека – в лесу, в тайге, в Арктике, военным летчикам, может, даже сенаторам и президентам. Гомосексуалисты, надо думать, впадают в херотранс. Среди деревьев тоже нет спасения. Ты в кино, тебе дрочит школьница, вы смотрите его из машины, у вас двенадцать банок пива, купленных по фальшивому удостоверению личности. Рассчитывал на серьезное, но у нее месячные. На пальце школьное кольцо подружки, замотанное клейкой лентой и замазанное лаком для ногтей, чтобы не свалилось. Лента трет в противофазе, милая. Смена рук, очень неуклюжая. Она тянет из банки пиво и смотрит кино. Рука со знанием дела скачет над ширинкой. Ох, ах. Испачкалась, да? Не отрывая взгляда от экрана, она берет у меня носовой платок. Ответная услуга позже, но никакого «языка», как это когда-то называлось. Так происходит по всей стране, со всеми этими девчонками в голубых летних платьицах. Может, сейчас уже нет. С пилюлями они ебутся, как норки, – сексуально отреволюченные. Их еще за это ругают, можно подумать, ебля обесценивает еблю. Жди, пока сможешь насладиться ею в собственном доме на улице вязов, кленов или дубов, и чтобы на дорожке стояла твоя собственная машина.

В своих причитаниях и мечтаниях о славных девичьих пирожках я забыл, что надо идти потише. До гнезда осталось меньше четверти мили, нужно сесть, подождать и послушать. Почти все мои встречи с животными происходили случайно или благодаря усталости – я сидел, дремал или мечтал о чем-то, пока не успокаивалось дыхание, и бывало, через час появлялся олень, а то и не один. Как-то я видел лису, играющую с мышью, – она ее хватала, подбрасывала в воздух, потом опять прижимала лапой. Или я ловил форель, устроил себе перерыв на ланч, и тут к ручью подошла рысь. Четыре сэндвича, бутылка бренди из горла́ в холодный день, и все лишь для того, чтобы проснуться и увидеть, как в ста ярдах ниже по течению большая кошка осторожно лакает воду. Я закурил сигарету и пригляделся к собственным рукам. Они были черными от сосновой смолы с налипшей на нее грязью и пахли джином – единственным видом алкоголя, который я презирал. Все из-за того, что, выпив как-то четверть галлона, на следующий день вымыл руки с мылом, пахнувшим сосной, – блевал как ненормальный, прямо на собственное отражение в зеркале. Когда я заказываю водку-буравчик или водку-мартини, а вместо водки туда наливают джин, меня временно начинает тошнить от спиртного. Очень временно, правда. Пожалуйста, уберите и принесите то, что заказано, быстро, быстро.

Если скопа здесь, я отсалютую Богу и доложу властям. Не все яйца погибли; ДДТ как-то подействовал на репродуктивный цикл: скорлупа стала чересчур тонкой и больше не выдерживает родительский вес. Могли бы сообразить, прежде чем начинать продажу. Иначе в будущем – тонкие черепа человеческих детенышей начнут раскалываться от залетной пастилы или пинг-понгового шарика. Желательно черепа детей акционеров, хоть это и невозможно. Я осторожно воткнул сигарету под листья во влажный перегной. Над головой у меня уже давно визжала голубая сойка, но теперь я заметил еще и канадскую. Они работают в лесу воздушными сиренами, предупреждая о набегах. Неподалеку прошмыгнули несколько рыжих белок, решивших, что меня можно не бояться. Я и сам никогда в жизни не чувствовал себя таким безвредным. Между прочим, сейчас я не убиваю себя пьянством. Был бы у меня гашиш, выслеживание скопы растянулось бы навечно. Еще лучше чуть-чуть пейота, почки две, чтобы запомнить вены в ее глазах или сотворить птеродактиля. Сгодилось бы даже немного травы – я поплыл бы над шумными ветками, листьями и зарослями, и это выслеживание оставалось бы в моем воображении бесшумным и прекрасным. Но алкоголь и наркотики идут на хуй. Этот мозг расширяется сам и наблюдает более чем достаточно привидений. Много лет назад я сообразил, что землю заселяют призраки. Антизоологические чудовища буйствуют в сочетаниях, не воспринимаемых глазом. Их называют правительствами. На каждом акре земли неизлечимые раны, что затягиваются шрамами наших жизней. Распоследний довод: я не хочу жить на земле, но я хочу жить.