Текст книги "Мэнсфилд-парк"

Автор книги: Джейн Остин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 4

Том Бертрам в последнее время так редко бывал дома, что скучать об нем можно было разве только на словах; и леди Бертрам вскоре лишь диву давалась, как хорошо они обходятся и без сэра Томаса, как хорошо сумел его заменить Эдмунд, который самолично принимал решения, разговаривал с управляющим, переписывался с поверенным в делах, улаживал недоразумения со слугами, и при этом в каждой мелочи оберегал ее от возможной усталости и напряжения, предоставляя ей лишь самой адресовать письма.

Были получены первые сведения, что после приятного плавания путешественники благополучно прибыли на Антигуа, хотя дошли они не прежде, чем миссис Норрис позволила себе предаться невероятнейшим страхам, стараясь всякий раз, как заставала Эдмунда в одиночестве, приобщить к ним и его; в надежде стать первой, кому доведется узнать о какой-нибудь катастрофе, она уже настроилась, как именно сообщит об ней всем остальным, но тут заверения сэра Томаса, что они с Томом живы и здоровы, вынудили ее отложить на время и волнение свое, и вкрадчивые вступления к роковой вести.

Наступила и миновала зима, а речи эти все были без надобности, вести по-прежнему приходили добрые; и миссис Норрис, в придачу ко всем заботам о собственном хозяйстве, кое-какому вмешательству в хозяйство сестры и наблюдению за расточительством миссис Грант, так была занята, содействуя развлечениям племянниц, поощряя их стремление наряжаться, выставляя напоказ их совершенства и приглядывая им будущих мужей, что у ней почти не оставалось досуга опасаться за судьбу отсутствующих.

Обе мисс Бертрам теперь прочно утвердились среди местных красавиц; а так как их красота и блестящее воспитание сочетались с присущей им от природы естественной непринужденностью и заботливо привитой любезностию и обходительностию, они заслужили благосклонность и восхищение местного общества. Тщеславие у них было такого превосходного свойства, что казалось, они полностью его лишены, и они нисколько не важничали; а похвалы, вызываемые таким поведением, сохраненные и пересказанные им тетушкой, укрепляли их веру в свою непогрешимость.

Леди Бертрам не сопровождала дочерей, когда они выезжали. Она была слишком тяжела на подъем, чтобы даже и ради удовольствия, какое получает любая мать, видя успех и радость своих детей, обречь себя на кое-какие неудобства, и попечение это было передано сестре, которая ничего лучше столь почетного представительства не желала, и со знанием дела упивалась открывшейся перед нею возможностью вращаться в обществе, не обременяя себя расходами на лошадей.

Фанни не участвовала в развлечениях этого сезона, но радовалась, что, когда они призывали всех прочих членов семейства, она, по общему признанию, оказывалась полезна в качестве тетушкиной компаньонки: а так как мисс Ли уже покинула Мэнсфилд, то в вечер бала или поездки в гости Фанни неизменно заменяла тетушке Бертрам всех и вся. Она разговаривала с тетушкою, слушала ее, читала ей; и покой этих вечеров, уверенность, что в их tete-a-tete ей не грозит ни единое недоброе слово, оказывались невыразимо приятны душе, которая лишь изредка бывала свободна от тревог и смущения. Что же до развлечений своих кузин и кузена, она любила слушать о них, особливо о балах и о том, с кем танцевал Эдмунд; но считала свое положение слишком скромным, чтобы воображать, будто и ей когда-нибудь позволят войти в этот мир, и потому слушала, вовсе не думая, что ей доведется узнать все это ближе. В целом этой зимою ей жилось уютно; ибо хотя Уильям так и не появился в Англии, надежда на его приезд, никогда не оставлявшая Фанни, очень ее поддерживала.

С наступлением весны Фанни лишилась своего дорогого друга, старого серого пони, и одно время ей грозила опасность, что утрата скажется не только на ее чувствах, но и на здоровье, ибо, хотя признано было, как необходима ей верховая езда, никто не позаботился, чтобы она опять стала ездить верхом, «потому что, – как заметили тетушки, – она может ездить на лошадях своих кузин во всякое время, когда те им не нужны»; но такого времени, разумеется, никогда не находилось, ведь в каждый погожий день обеим мисс Бертрам лошади неизменно бывали нужны, и при всей их благовоспитанности им и в голову не приходило, что не грех иной раз пожертвовать своим удовольствием. Погожим апрельским и майским утром они превесело отправлялись на прогулки верхом; а Фанни либо весь день сидела дома с одной тетушкой, либо гуляла до изнеможенья по наущению другой; ибо леди Бертрам, не любившая прогулки, полагала их ненужными и всем прочим, а миссис Норрис, которая весь день была на ногах, находила, что и все прочие не должны уступать ей в этом. Эдмунд в ту пору был в отъезде, не то зло было бы исправлено раньше. Когда он воротился, понял, в каком положении оказалась Фанни, и представил все дурные последствия этого, он решил, что выход может быть только один, и утверждение «У Фанни должна быть лошадь» противопоставил всем попыткам матери, порожденным бездеятельной натурой, и тетушки, заботящейся об одной лишь экономии, убедить его, что это совершенно не важно. Миссис Норрис хотела думать, что среди множества лошадей Мэнсфилд-парка наверняка найдется какая-нибудь старая лошадь, которая вполне сгодится для Фанни, или такую можно взять на время у их управляющего, или, быть может, иной раз брать у мистера Гранта пони, на котором ездят за почтой. По ее мнению, нет никакой необходимости и даже неприлично, чтобы у Фанни, так же, как у девиц Бертрам, была своя лошадь. Сэр Томас, разумеется, не имел такого намерения, и она, миссис Норрис, уверена, что делать такую покупку в его отсутствие, увеличивая и без того огромные расходы на конюшню в ту пору, когда значительная часть его доходов оказалась под угрозой, совершенно непростительно. «У Фанни должна быть лошадь», – отвечал Эдмунд на все возражения. Миссис Норрис не могла с ним согласиться. Леди Бертрам соглашалась; как и сын, она полагала это необходимым и не сомневалась, что так рассудил бы и его отец; она лишь умоляла его не торопиться, лишь хотела, чтобы он дождался возвращения сэра Томаса, и тогда сэр Томас все уладит сам. Он должен быть дома в сентябре, и что плохого, если они всего лишь подождут до сентября?

Хотя Эдмунд был куда больше недоволен тетушкой, почти не уделявшей внимания племяннице, чем матерью, он вынужден был прислушаться к ее словам и под конец избрал такую линию поведения, чтобы не опасаться, что отец подумает, будто он взял на себя слишком много, и при том не лишать Фанни столь ей необходимых для здоровья прогулок верхом. У него были три собственные лошади, но все неподходящие для женщины. Две были охотничьи, третья – хорошая ездовая лошадь; эту третью Эдмунд надумал обменять на такую, которая подойдет кузине для верховой езды; он знал, где ее сыскать, и, раз уже решил, быстро довел дело до конца. Новая кобыла оказалась истинным сокровищем; почти без труда она стала именно такою, как требовалось, и тогда была отдана Фанни чуть ли не в полное распоряжение. Прежде Фанни не представляла, чтобы кто-нибудь мог так же подойти ей, как старый серый пони; но ее восторг от кобылы Эдмунда значительно превосходил удовольствие, которое она получала раньше; и всякий раз при мысли о том, что своей радостью она обязана доброте Эдмунда, к ней прибавлялось еще что-то, чего она не в силах была выразить словами. В глазах Фанни кузен Эдмунд был воплощением всего, что только может быть хорошего и благородного, и этого никто, кроме нее, не способен оценить по достоинству, и он заслужил право на такую благодарность, какая, сколь бы ни была велика, все будет недостаточна. В отношении Фанни к Эдмунду слились чувства самые почтительные, благодарные, исполненные доверия и нежности.

Так как и на словах и по существу лошадь оставалась собственностью Эдмунда, миссис Норрис могла допустить, чтобы на ней ездила Фанни; доведись леди Бертрам вспомнить свои возражения, Эдмунд был бы оправдан в ее глазах тем, что, хотя и не дождался сентября, когда сентябрь наступил, сэр Томас все еще находился за границей безо всякой надежды на скорое окончание дел. Когда все его помыслы уже обратились к Англии, неожиданно возникли неблагоприятные обстоятельства, и полнейшая неопределенность, в которой он оказался, побудила его отослать домой сына, а самому ждать, пока все не уладится. Том благополучно прибыл и сообщил, что отец находится в добром здравии; но, на взгляд миссис Норрис, особого смысла в его приезде не было. Она вообразила, что сэр Томас отослал сына, движимый отцовской любовью, в предвидении грозящей ему самому опасности, и ее стали одолевать ужасные предчувствия, которые долгими осенними вечерами, в печальном одиночестве ее коттеджа, так ее мучили, что днем ей приходилось искать спасения в столовой Мэнсфилд-парка. Возвращение зимнего сезона сыграло свою роль; и среди встреч и приглашений мысли ее так приятно были заняты устройством судьбы старшей племянницы, что нервы основательно поуспокоились. «Если бедняжке сэру Томасу не суждено вернуться, будет особенно утешительно знать, что Мария удачно выдана замуж», – обыкновенно думала она всякий раз, как они оказывались в обществе богатых мужчин, главным же образом когда им представляли молодого человека, который недавно унаследовал какое-нибудь из крупнейших состояний и прекраснейших имений Англии.

Мистер Рашуот был с самого начала покорен красотою старшей мисс Бертрам и, имея намерения жениться, скоро вообразил себя влюбленным. То был скучный молодой человек, отличавшийся разве что здравым смыслом; но так как ни в наружности его, ни в обращении не было ничего неприятного, его избранница была очень довольна своей победою. Марии Бертрам шел уже двадцать первый год, и она начинала считать замужество своим долгом; а так как брак с мистером Рашуотом сулил ей радость большего дохода, чем у отца, а также, без сомненья, дом в Лондоне, что было сейчас главною целью, она опять же по чувству долга сочла своей прямой обязанностью, если удастся, выйти замуж за мистера Рашуота. Тетушка Норрис весьма усердно способствовала заключению этого союза всяческими советами и затеями, которые и должны были сделать его еще привлекательней для обеих сторон; среди прочего она старалась завязать дружбу с матерью сего джентльмена, которая в настоящее время жила с ним одним домом, и вынудила леди Бертрам нанести ей утренний визит, для чего почтенной леди пришлось одолеть десять миль далеко не лучшей дороги. Очень скоро между матерью мистера Рашуота и миссис Норрис установилось взаимопонимание. Миссис Рашуот призналась, что весьма желает, чтобы сын женился, и объявила, что из всех барышень, каких ей довелось видеть, старшая мисс Бертрам, судя по ее привлекательности и прочим совершенствам, кажется, лучше всех других способна составить его счастье. Миссис Норрис вполне с этим согласилась и выразила восхищение проницательностью племянницы, сумевшей отличить человека, истинно достойного. Да, Мария и вправду гордость и радость всей их семьи, она безупречна, просто ангел; и, конечно, когда девушка так окружена поклонниками, сделать выбор нелегко; но насколько миссис Норрис может позволить себе судить при таком недолгом знакомстве, ей кажется, мистер Рашуот именно тот молодой человек, который заслуживает Марии и должен ее привлечь.

Протанцевав друг с другом на положенном числе балов, молодые люди подтвердили эти мнения, к явному удовольствию обоих семейств и многочисленных наблюдателей-соседей, которые уже много недель чувствовали, как уместен брак между мистером Рашуотом и старшей мисс Бертрам, и с должным упоминанием об отсутствии сэра Томаса было договорено о предстоящей помолвке.

Согласие сэра Томаса можно было получить лишь через несколько месяцев; а пока суд да дело, поскольку никто не сомневался в его самом сердечном удовольствии от сего родства, оба семейства поддерживали между собою самую тесную связь, и попытка сохранить предстоящее в тайне состояла единственно в том, что тетушка Норрис говорила об этом повсюду как о событии, о котором пока еще говорить не следует. Из всего семейства один лишь Эдмунд полагал этот союз ошибкою; и как тетушка ни старалась представить мистера Рашуота в лучшем виде, Эдмунд не находил его подходящей для Марии партией. Он мог согласиться, что сестре лучше знать, в чем ее счастье, но его не радовало, что счастье она видит в больших деньгах; и, оказываясь в обществе Рашуота, частенько говаривал себе, что «не будь у этого малого двенадцати тысяч в год, он был бы обыкновенным тупицей».

Сэр Томас, однако ж, был поистине счастлив в предвидении союза столь бесспорно выигрышного и о котором он знал только все наилучшее и приятное. Это было как раз такое родство, как надобно – в том же графстве, земли по соседству; и он со всей поспешностью сообщил о своем сердечном согласии. Он лишь поставил условием, чтобы свадьба состоялась не прежде, чем он воротится, чего он опять ждал с величайшим нетерпением. Он написал в апреле и твердо надеялся полностью все уладить и уехать с Антигуа еще до окончания лета.

Так обстояли дела в июле месяце, и Фанни едва исполнилось восемнадцать лет, когда местное деревенское общество пополнилось братом и сестрой миссис Грант, некими мистером и мисс Крофорд, детьми ее матери от второго брака. Оба были молоды и богаты. У сына было хорошее имение в Норфолке, у дочери – двадцать тысяч фунтов. Когда они были детьми, сестра горячо их любила, но так как она вышла замуж вскоре после смерти их обшей родительницы, а они остались на попечении брата их отца, которого миссис Грант совсем не знала, она с тех пор едва ли их и видела. Дом дядюшки стал для них истинным домом. Адмирала и миссис Крофорд, всегда и на все смотревших по-разному, объединила привязанность к этим детям, по крайней мере, они расходились только в том, что у каждого был свой любимец, которому они выказывали особую любовь. Адмирал восхищался мальчиком, его супруга души не чаяла в девочке; и как раз смерть леди Крофорд заставила ее protegee после нескольких месяцев дальнейших испытаний в доме дяди искать другого пристанища. Адмирал Крофорд, человек распущенный, вместо того чтобы удержать у себя племянницу, предпочел привести в дом любовницу; этому миссис Грант и была обязана желанием сестры приехать к ней, что было столь же приятно для одной стороны, как и уместно для другой; ибо к этому времени миссис Грант успела использовать все привычные возможности, которые предоставляет бездетному семейству деревенская жизнь, полностью, и даже с избытком, обставила свою любимую гостиную красивой мебелью, завела отменный сад и домашнюю птицу и уже стала жаждать каких-то перемен дома. Оттого приезд сестры, которую она всегда любила и теперь надеялась задержать у себя, пока та не выйдет замуж, был как нельзя более кстати; и беспокоилась она главным образом об том, чтобы не оказалось, что Мэнсфилд не удовлетворит привычки молодой девицы, до того жившей все больше в Лондоне.

Мисс Крофорд не вовсе была свободна от сходных опасений, правда, они в основном были вызваны сомнениями, подойдет ли ей стиль жизни сестры и достаточно ли изысканным окажется общество; и лишь после того, как она тщетно старалась уговорить брата поселиться с нею в загородном доме, она решилась попытать счастья у других родственников. К сожалению, Генри Крофорду было совсем не по вкусу подолгу жить под какой-нибудь одной крышей либо ограничивать себя каким-нибудь одним обществом; он не мог поступить по желанию сестры в деле столь важном, но с величайшей любезностью сопровождал ее в Нортгемптоншир и, если бы ей там наскучило, по первому ее зову с такою же готовностью забрал бы ее оттуда.

Встреча вполне удовлетворила обе стороны. Мисс Крофорд нашла сестру отнюдь не педантичную или провинциальную, мужа сестры, похоже, настоящего джентльмена, и просторный, хорошо обставленный дом; а миссис Грант получила в тех, кого надеялась полюбить пуще прежнего, молодого человека и девушку весьма привлекательной наружности. Мэри Крофорд была необыкновенно хорошенькая, а Генри, хотя и не красавец, имел приятное выражение лица; держались оба мило и непринужденно, и миссис Грант незамедлительно отдала должное и всему прочему. Она была в восторге от обоих, но Мэри особенно ее покорила; и, ни в юности, ни в зрелые годы не имея оснований упиваться собственною красотою, она вовсю наслаждалась возможностью гордиться красотою сестры. Она не стала ждать приезда Мэри, чтобы подыскать ей подходящую партию; свой выбор она остановила на Томе Бертраме; девушка с двадцатью тысячами фунтов, со всеми ее совершенствами и изяществом, которые миссис Грант представляла заранее, была как раз под стать старшему сыну баронета; и Мэри не пробыла в доме сестры и трех часов, как та, добрая и откровенная, поведала ей о своих планах. Мисс Крофорд обрадовалась, узнав, что в такой близости от них есть столь высокопоставленное семейство, и у ней не вызвало неудовольствия ни то, что сестра загодя о ней позаботилась, ни то, на кого пал ее выбор. Брак был ее целью, при условии, что замужество будет удачным, и так как она видела Тома Бертрама в Лондоне, она понимала, что сам он может вызвать не больше возражений, нежели его положение в обществе. И оттого, относясь к затее сестры как к шутке, не забыла подумать об этом всерьез. В скором времени об этом было рассказано Генри Крофорду.

– А теперь, – прибавила миссис Грант, – в довершение всего я и еще кой о чем подумала. Я бы от души желала, чтобы вы оба обосновались в здешних краях, и потому, Генри, ты конечно женишься на младшей мисс Бертрам, это обворожительная красивая девушка, доброго нрава, и воспитание получила хорошее, она составит твое счастье.

Генри поклонился и поблагодарил ее.

– Дорогая сестра, – сказала Мэри, – если вам удастся склонить его к этому, у меня будет еще одна причина радоваться, что я состою в родстве с особой столь тонкого ума, и мне останется лишь пожалеть, что у вас нет полудюжины дочерей, которых надобно пристроить. Если вы надеетесь склонить Генри жениться, вы должны обладать хитроумием француженки. Все, на что способны англичанки, было уже испробовано. У меня есть три весьма разборчивые подружки, и все они по очереди обмирали по нему; и даже вообразить нельзя, каких только усилий не прилагали они сами, их маменьки (женщины весьма тонкого ума), а также моя дорогая тетушка и я, чтобы урезонить его, уговорить или хитростью заставить жениться! Другого такого ловеласа не сыщешь в целом свете. Если сестры Бертрам не желают остаться с разбитыми сердцами, пускай лучше держатся от Генри подальше.

– Дорогой братец, я не могу этому поверить.

– Конечно, вы ведь такая добрая. Вы будете снисходительнее Мэри. Вы примете во внимание сомненья молодости и неопытности. Я по натуре осторожен и не желаю в спешке рисковать своим счастьем. К брачным узам я отношусь с величайшим почтеньем. Про жену-благословенье, мне кажется, всего лучше сказано в сдержанных словах поэта «Последний неба дар счастливый»1.

– Вот видите, миссис Грант, как он играет словом, и вы только посмотрите на его улыбку. Уверяю вас, он ужасен. Дурной пример адмирала был слишком заразителен.

– Я не обращаю внимания на разговоры молодых о браке, – сказала миссис Грант. – Если они заявляют о своем отвращении к браку, я понимаю так, что они еще не встретили подходящей особы.

Доктор Грант, смеясь, поздравил мисс Крофорд с тем, что она такого отвращения не испытывает.

– О нет! И нисколько этого не стыжусь. Пускай бы все вступали в брак, если могут сыскать себе подходящую партию. Мне не нравится, когда растрачивают жизнь впустую. Но вступать в брак надобно, если это послужит к взаимной выгоде.

Глава 5

Молодые люди с самого начала понравились друг другу. У обеих сторон было много притягательного, и в скором времени с той быстротой, какую позволяло хорошее воспитание, знакомство обещало стать более тесным. Красота мисс Крофорд не вызвала неприязни у сестер Бертрам. Они слишком хороши были сами, чтобы невзлюбить за это другую женщину, и почти в той же мере, как братья, были очарованы ее живыми темными глазами, чистой смуглой кожею лица и общей прелестью. Будь она высокая, пухленькая и белокурая, это могло бы оказаться для них более серьезным испытанием, а при ее наружности не было и речи ни о каком сравнении, и ей позволительно было быть милой хорошенькой девушкой, при том, что они оставались первыми красавицами в здешнем краю.

Брат ее не был хорош собой; нет, когда они увидели его впервые, он показался им некрасивым и слишком смуглым; но все-таки он был джентльмен и отличался приятной манерою разговора. При второй встрече они нашли его уже не таким некрасивым; да, он некрасив, это несомненно, зато какое выражение лица, и зубы хороши, и так сложен превосходно, что скоро уже забываешь о его некрасивости; а после третьей беседы с ним, отобедавши в его обществе у викария, они уже никому больше не позволяли так о нем отзываться. Такого приятного молодого человека им никогда еще не доводилось видеть, и обе равно были в восторге от него. Помолвка старшей мисс Бертрам делала его по справедливости собственностью Джулии, что она вполне сознавала, и он еще и недели не пробыл в Мэнсфилде, а она уже совершенно была готова в него влюбиться.

Мысли Марии о сем предмете были более смутные и сбивчивые. Она не желала толком в них разобраться. «Что за беда, если ей понравится приятный человек… что она не свободна, всем известно… пускай мистер Крофорд сам поостережется». Мистер Крофорд ничуть не намерен был оказаться в опасности; обе мисс Бертрам стоят того, чтобы доставить им удовольствие, и они к тому готовы; и у него поначалу была единственная цель им понравиться. Он не желал, чтобы они умирали от любви; но при здравом уме и самообладании, благодаря которым ему следовало бы судить и чувствовать вернее, он позволял себе в таких делах большую свободу.

– Мне чрезвычайно нравятся обе ваши мисс Бертрам, сестра, – сказал он, воротясь, когда проводил их до кареты после того обеда, – они очень изящные, приятные барышни.

– Ну, конечно, конечно, и я рада это слышать. Но Джулия тебе нравится больше.

– О да! Джулия мне нравится больше.

– В самом деле? А ведь все почитают Марию красивейшей из них.

– И не удивительно. У ней и черты лучше, и выражение лица, на мой взгляд, милее… но Джулия мне нравится больше. Мария, конечно же, красивее и показалась мне приятнее, но Джулия всегда будет мне нравиться больше, потому что так вы мне приказали.

– Не стану тебя уговаривать, Генри, но знаю, в конце концов она уж непременно понравится тебе больше.

– Разве я не сказал вам, что она с самого начала понравилась мне больше?

– И кроме того, Мария обручена. Помни об этом, милый братец. Она уже сделала выбор.

– Да, и оттого она нравится мне еще более. Обрученная женщина всегда милее необрученной. Она довольна собою. Ее треволненья позади, и она может на всех подряд испытывать свои чары. Обрученная девушка не представляет опасности, ей ничто не грозит.

– Ну что до этого… мистер Рашуот весьма достойный молодой человек, и для нее это замечательно удачный брак.

– Но мисс Бертрам ни в грош его не ставит; таково ваше мненье о вашей близкой подруге. Я бы под ним не подписался. Мисс Бертрам, без сомнения, питает великую привязанность к мистеру Рашуоту. Я прочел это в ее глазах, когда о нем упомянули. Я слишком хорошо думаю о мисс Бертрам, чтобы предположить, что она отдаст свою руку без любви.

– Мэри, ну что с ним поделать?

– По-моему, надобно предоставить его самому себе. Уговоры ни к чему не приведут. В конце концов он окажется в ловушке.

– Но я вовсе не желала бы, чтоб он оказался в ловушке, вовсе не желала бы, чтоб его одурачили, я бы желала, чтобы все было честно и благородно.

– О Господи!.. пусть его попытает счастья и окажется в ловушке. Не вижу в том ничего плохого. Рано или поздно всяк попадается.

– Но не всегда в браке, дорогая Мэри.

– Особливо в браке. Дорогая моя миссис Грант, при всем моем уважении к тем из присутствующих, кому случилось вступить в брак, все же из сотни людей не найдется ни единого мужчины или женщины, кто бы, вступив в брак, не оказался в ловушке. Куда ни гляну, всюду то же; и чувствую, что иначе и не может быть, ведь при этом каждый ждет от другого куда более, чем во всякой иной сделке, а сам всего менее намерен вести себя по чести.

– Ах, Мэри! На Хилл-стрит ты прошла плохую школу для супружества.

– Моей бедняжке тетушке и вправду не за что было так уж любить замужество, но, однако, по моему наблюдению, брак хитрая штука. Сколько ж я знаю случаев, когда вступали в брак полные надежды и веры, что нашли весьма удачную партию с точки зрения родства, или образованности и воспитания, или добрых свойств натуры, и оказывались совершенно обманутыми и вынуждены были мириться с полной противоположностью всему, чего ожидали! Что же это, как не ловушка?

– Дитя мое, боюсь, у тебя слишком разыгралось воображение. Ты уж извини, но я не могу полностью тебе поверить. Право же, ты видишь лишь одну сторону. Ты видишь дурное и не видишь утешения. Без кое-каких трудностей и разочарований ничто не обходится, и все мы склонны ждать чересчур многого; ну, а если не сбудется наше представленье о счастье, человеческая натура такова, что тотчас же возникнет иное; если первый расчет окажется неверен, мы сделаем другой, получше; чем-нибудь да утешимся, милочка Мэри, – а те недоброжелатели, что смотрят со стороны и делают из мухи слона, куда вероятней окажутся и обманутыми и в ловушке, чем сами заинтересованные стороны.

– Браво, сестра! Я отдаю должное твоему esprit du corps. Когда я стану женою, я постараюсь быть такой же стойкой; и дай мне Бог таких же стойких друзей. Это избавило бы меня от многих страданий.

– Ну и хороша же ты, Мэри, не лучше своего братца. Но мы непременно вылечим вас обоих. Мэнсфилд вылечит вас обоих… и безо всяких ловушек. Оставайтесь с нами, и мы вас непременно вылечим.

Вовсе не желая, чтобы их вылечили, Крофорды, однако, очень хотели остаться. Дом викария пришелся Мэри по вкусу в качестве нового пристанища, и Генри тоже готов был задержаться здесь. Он приехал, намереваясь провести у Грантов всего несколько дней, но Мэнсфилд сулил приятное времяпрепровожденье, и ничто не призывало его в какое-либо другое место. Миссис Грант была счастлива оказать гостеприимство им обоим, и доктор Грант соглашался на это с превеликим удовольствием; разговорчивая хорошенькая девушка вроде мисс Крофорд – всегда приятная компания для праздного домоседа; а присутствие в доме мистера Крофорда давало повод что ни день пить кларет.

Восхищенье, которое мистер Крофорд вызвал у сестер Бертрам, они изъявляли куда восторженней, чем то было в обычае у мисс Крофорд. Однако она признавала, что братья Бертрам прекрасные молодые люди, что двух таких сразу не часто встретишь и в Лондоне и что их манеры, особливо манеры старшего, на редкость хороши. Он много бывал в Лондоне, отличался большею живостью и галантностью, и оттого его следовало предпочесть Эдмунду; а то, что он из двоих старший, разумеется, было и еще одним серьезным достоинством. У ней скоро появилось предчувствие, что старший должен понравиться ей больше. Она знала: так ей суждено.

Тома Бертрама и вправду можно было счесть премилым молодым человеком; он был из тех, кто пользуется всеобщей любовью, его умение понравиться было такого рода, которое почитают приятным охотнее, нежели иные свойства более высокие, ибо он непринужденно держался, имел прекрасное расположение духа, широкое знакомство и за словом в карман не лез; а Мэнсфилд-парк и звание баронета, которое ему предстояло унаследовать, тоже не пустяк. Мисс Крофорд вскоре почувствовала, что он сам и его положение могли бы ее устроить. Она огляделась, поразмыслила и сочла, что почти все говорит в его пользу: и парк – настоящий парк пяти миль в окружности, и просторный, современной постройки дом так хорошо расположен и защищен, что ему место в любой коллекции гравюр, изображающих дворянские усадьбы английского королевства, разве только его требуется заново обставить, и сестры у Тома милые, маменька сдержанная, и сам он приятный человек, притом, дав слово отцу, отстал от карточной игры, а в будущем станет сэром Томасом. Это бы очень ей подошло; она была уверена, что следует отнестись к нему благосклонно; и соответственно стала проявлять некоторый интерес к его лошади, которая будет участвовать в скачках.

Из-за скачек он должен был уехать вскоре после того, как началось их знакомство, и поскольку, судя по предыдущим отъездам, семья могла ждать его возвращения лишь через много недель, это подвергло бы его страсть раннему испытанию. Со всем пылом влечения он чего только ни говорил, чтобы склонить ее присутствовать на скачках, и строил планы большого приема, на котором они будут присутствовать, но мисс Крофорд все это занимало лишь как тема для разговоров.

Ну а Фанни, что делала и думала все это время она? И каково было ее мнение о приезжих? Не многие восемнадцатилетние девицы так мало склонны высказывать свое мнение, как Фанни. Сдержанно, лишь изредка имея собеседника, она отдавала дань восхищения красоте мисс Крофорд; но, по-прежнему находя мистера Крофорда весьма некрасивым, хотя кузины постоянно утверждали обратное, об нем вовсе не упоминала. Интерес, который возбуждала она сама, был такого свойства:

– Я уже начинаю понимать вас всех, кроме мисс Прайс, – сказала мисс Крофорд, прогуливаясь с братьями Бертрам. – Скажите на милость, она выезжает или не выезжает?.. Я в недоумении… Она вместе со всеми вами обедала у викария, значит, похоже, она выезжает, и однако ж, она так неразговорчива, что трудно этому поверить.

Эдмунд, к которому прежде всего были обращены эти слова, ответил:

– Я, кажется, представляю, что вы имеете в виду… но не берусь ответить на ваш вопрос. Моя кузина уже не ребенок. По годам и здравому смыслу она взрослая, но выезжает или не выезжает – это выше моего понимания.

– И однако же, в этом очень просто разобраться. Различие столь велико. Манера поведения, а также внешний вид обычно совсем разные. До этого случая мне и в голову не приходило, будто можно ошибиться, выезжает девушка или нет. Если девушка не выезжает, она всегда определенным образом одета, носит, например, скромный капор, кажется очень застенчивой и никогда слова не вымолвит. Можете улыбаться, но, уверяю вас, это так, и так и следует, хотя, случается, в этом чересчур усердствуют. Девушке положено быть тихой и скромной. Самая нежелательная сторона в этом, что, когда девушку вводят в общество, ее поведение часто меняется слишком резко. Иные в самое короткое время переходят от робости к полной ее противоположности – к самонадеянности! Вот в чем недостаток нынешнего порядка вещей. Неприятно видеть девушку восемнадцати, девятнадцати лет, которая так внезапно переменилась, особливо если вы видели ее год назад, когда она едва решалась заговорить. Мистер Бертрам, уж вам-то наверно приходилось иной раз наблюдать такое.