Текст книги "Клевета"
Автор книги: Джейн Фэйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
– Магдален, твоя дочь, – снова опустившись на колени, он положил сверточек с младенцем у ее щеки.
– Здоровая? – глаза Магдален снова открылись, а руки слабо потянулись, чтобы прикоснуться к ребенку. – Все-таки восьмимесячный ребенок.
– Такой была и ты когда-то, – сказал он, осторожно пододвигая младенца к ее груди. – Я помню, как твой отец сказал мне…
Он остановился, испугавшись своих слов, но неожиданно увидел в глазах Магдален блеск удовлетворения, как будто эти слова еще ближе связали ее с ребенком. Затем нежные, с голубыми прожилками веки сомкнулись, руки обмякли и упали вдоль тела, а на бледных как мел щеках выступил первый, еще очень слабый румянец. Магдален лежала, ровно дыша, погрузившись в глубокий, целительный сон, дарованный ей в награду за день, исполненный невероятной муки.
– Бог милостив, – прошептала Эрин. – Раз нет горячки, милорд, то госпожа наверняка будет жить… и ребенок тоже.
– Мы о ней теперь позаботимся, милорд, – сказала Марджери, беря младенца на руки.
Гай посмотрел на служанок: их лица казались серыми после восемнадцатичасового бдения у постели роженицы.
– За вашу преданность и самоотверженность каждая из вас получит от меня приданое, – пообещал он. – За вашу заботу о миледи и за вашу верность.
Последние слова Гай произнес подчеркнуто выразительно, чтобы им сразу стал понятен их смысл.
– Наша верность не требует платы, милорд, – ответила Эрин.
– Но она стоит того, чтобы вы были за нее вознаграждены, – он прошел к двери. – Пошлите за мной, как только леди придет в себя.
Магдален спала долго, не замечая, как ее умывают, как меняют белье на кровати, как наступает новый благоухающий ароматами цветущих трав и деревьев день, а по комнате гуляет свежий ветер. Она спала и не слышала писка ребенка, только смутно почувствовала, когда его поднесли к ее груди и младенец отчаянно и жадно сосал живительную влагу.
Она проснулась на рассвете следующего дня. В комнате стояла тишина, от которой веяло миром и спокойствием. Магдален повернула голову на подушке и увидела Эрин и Марджери: они как убитые спали на соломенных тюфяках возле кровати. Рука Эрин лежала на качалке, на которую была водружена колыбелька; очевидно, она уснула, раскачивая ее. В саму колыбель Магдален не могла заглянуть, ей видна была лишь утренняя звезда в окне, за которым начинало светать. С усилием приподнявшись на локте, Магдален разглядела белый кокон под одеялом, а пододвинувшись к краю кровати, увидела крохотный затылок.
В изнеможении упав на кровать, Магдален лежала, улыбаясь сама себе. Задержав дыхание, она могла слышать, как дышит и сопит во сне ее младенец: ровно, иногда сбиваясь, посапывая, эти сбои поначалу встревожили Магдален, пока она не уловила в них свой заданный свыше ритм. Ей страстно хотелось встать и подойти к ребенку, но она понимала, что пока это невозможно. Любопытно и странно было то, что ужас воспоминаний о самих родах куда-то отступил, она помнила отчаяние от бесконечных схваток, ужас беспомощности, но все это было памятью сознания, а не тела.
Сопение в кроватке сменилось бормотанием, послышались посасывающие звуки, и звонкий крик огласил комнату. Магдален охватило волнение, ею никогда ранее не испытываемое, и чем больше ребенок кричал, тем больше она волновалась. Плохо чувствуя тело, Магдален шевельнулась, пытаясь встать и во что бы то ни стало остановить этот крик, накормить изголодавшееся дитя, но Эрин уже была на ногах, и пошатываясь стояла у колыбели.
– Тише, тише, сокровище мое, – бормотала сонная женщина, качая колыбель.
– Дай мне ее, Эрин.
– А, вы проснулись! Миледи, она требует грудь, – Эрин вынула ребенка из колыбели. – Совсем мокрая. С вашего разрешения, я раньше сменю пеленки.
– Потом, Эрин, – сказала Магдален, протягивая руки. – Не могу вынести такого жалобного крика.
Эрин наскоро завернула мокрого ребенка в чистое полотенце и поднесла к матери. Магдален вложила сосок ребенку в открытый ротик, с удивлением глядя на крохотное существо, которому жизнь дала она. Сжатый кулачок начинал пихать грудь, стоило ребенку потерять ее, а найдя, он мгновенно прекращал свои вопли, успокаивался и щечки его округлялись от удовольствия.
– А где милорд? – Магдален оторвала взгляд от необыкновенного и захватывающего зрелища, так умилившего ее. Она смутно помнила, что Гай был в этой комнате в тот самый момент, когда непостижимым усилием воли она вырвалась из когтей смерти. – Он видел своего ребенка?
– Да, миледи, – ответила Эрин, как будто не заметив слова «своего». – Послать за ним? Он велел позвать его, как только вы проснетесь.
– Пусть позовут, но не раньше, чем я и ребенок будем приведены в порядок, – Магдален засмеялась, преодолевая слабость. – Я еще не совсем оправилась от сна, Эрин, наверное, выгляжу ужасно и волосы у меня в беспорядке? И о малышке надо позаботиться. Нельзя же ей идти на свидание со своим родителем в мокрых одеждах.
Эрин пихнула спящую Марджери носком башмака, но та, охнув, лишь перевалилась на другой бок.
– Живо просыпайся, лежебока. Миледи нужна горячая вода и кашка, чтобы утолить голод. Кроме того, нужно выкупать ребенка перед приходом милорда.
Марджери, очнувшись наконец, вытаращила глаза на мать и ребенка, и несмотря на усталость, удовлетворенно ухмыльнулась.
– Я отправляюсь на кухню. Милорд приказал не звонить в колокола по случаю благополучного разрешения миледи от бремени, опасаясь, что это потревожит сон госпожи, но сейчас не грех им и зазвенеть.
Она поспешила прочь, и через полчаса со всех четырех башен затрезвонили колокола, оповещая округу о рождении наследницы поместья Бресс. Конечно, наследник мужского пола был бы предпочтительнее, но в любом случае род де Брессов нашел продолжение, и его права, как и права герцога Ланкастера, сюзерена и тестя Эдмунда де Бресса, оставались непоколебимыми.
Гай услышал звон, находясь во дворе гарнизона. Он до самого рассвета пытался заниматься какими-нибудь делами, чтобы как-то отвлечься от вчерашнего потрясения. Гай старался держаться как покровитель отсутствующего владельца замка, для которого вопросы рождения ребенка, смерти или жизни матери были лишь приложением к проблеме сохранения прав Эдмунда де Бресса, и не более того.
На самом же деле его переполняла несказанная радость обретенного отцовства, которая была еще сильнее оттого, что это – ребенок Магдален, любимой им женщины, едва не лишившейся собственной жизни, чтобы он, Гай де Жерве, смог стать отцом.
Боясь выдать свои чувства, он торопливо прошел в сад, и там, в тени деревьев, вдохнув всей грудью опьяняющий весенний аромат нарциссов и колокольчиков, нарвал охапку цветов и трав и прижал их к лицу.
Через несколько минут с букетом в руках он выбежал из сада, быстро поднялся по наружной лестнице и широким шагом направился в комнату Магдален. Дверь была полуоткрыта, и Гай слегка толкнул ее. Эрин и Марджери не было видно; на кровати, все еще бледная, сидела, улыбаясь ему, Магдален.
Он тихо закрыл за собой дверь и подошел к кровати.
– Тебе лучше, любовь моя?
– Немного лучше, – ответила она. – Какие красивые цветы!
Она приподняла ребенка, спавшего в кольце ее рук.
– Ваша дочь, милорд.
Гай бросил букет на кровать, усыпав одеяло желтым, белым, голубым разноцветьем. Пока Магдален собирала их заново в букет, каждый цветок прикладывая к губам, он взял ребенка на руки. Улыбаясь одними глазами, Магдален смотрела, как нежно и осторожно его привыкшие к мечу и копью руки касаются младенца.
– Аврора, – сказала она. – Я окрещу ее Авророй, милорд.
– Аврора, – он дотронулся кончиком пальца до крохотного курносого носика. – Душа моя, но это совершенно неподходящее имя для отпрыска королевского рода Плантагенетов.
Лицо Магдален застыло.
– При чем тут Плантагенеты? Она наш ребенок, Гай, и будет носить имя, которое ей выберем мы, выберем по любви, а не из династических соображений.
Взяв у него ребенка, она легко поцеловала его в сморщенный лобик.
– Аврора, – проговорила она мечтательно. – Утренняя звезда, знаменующая собой начало большого и прекрасного дня нашей жизни.
11
Эдмунд де Бресс стоял на баке «Святой Анны» и, ежась от предрассветной свежести короткой весенней ночи, наблюдал, как в тающем тумане возникают очертания крепостных валов Кале. С развевавшимися на верхушке мачты штандартами Ланкастеров и де Бресс, рядом с которыми реял королевский штандарт Англии с изображением лилий и леопарда, они проплыли в гавань.
Хозяин замка де Бресс пребывал в приподнятом настроении, тело его, столько сил потратившее на борьбу со смертью, заново наполнялось энергией по мере того, как они приближались к знакомому причалу – воротам края, являвшегося предметом спора английского и французского королей, края, через который пролегала дорога к его собственным землям. Там, в фамильном замке – его жена и ребенок. Ребенок должен был родиться несколько недель назад. Быть может, жена родила ему наследника-мальчика? Да, выжил ли он вообще? Вот о чем стоило по-настоящему беспокоиться. Мальчик или девочка, все равно ребенок станет наследником. А мать его ребенка? Он так много слышат о несчастьях, которые подстерегают женщину во время и после родов: даже оставшись в живых, она может заболеть лихорадкой, молочницей и вообще чем угодно.
«Спаси и сохрани ее, Господи!» – зашептал он, дрожа от нетерпения. Ему казалось, что судьба их разлучила именно в тот момент, когда он открыл для себя мир любви к женщине, к женщине по имени Магдален Ланкастерская, когда ее образ заполнил все часы его бодрствования, служившего лишь преддверием долгой сказочной ночи, дававшей ему возможность стать хозяином этого мягкого, податливого, гибкого тела. Он знал, что она не разделяет его страсти, хотя хорошо к нему относится и именно поэтому дала согласие на их брак. Магдален дарила ему только дружбу и просто принимала его таким, каким он был. Сначала это открытие разочаровало его, но с самоуверенностью молодого человека, много имевшего и уже многого добившегося, он надеялся, что со временем добьется и ее любви, и она наконец ответит на его пылкий восторг.
Чайки кружили над водой, то резко устремляясь вниз, к палубе, в поисках разбросанных там объедков, то взмывая вверх, к начинавшему розоветь небу. Моряки заняли свои места, чтобы сразу же, как судно причалит, опустить большой квадратный парус. На причале ждали портовые матросы, готовые в любой момент принять канат и пришвартовать судно, встающее на якорь.
Эдмунд стоял на палубе, наслаждаясь зрелищем портовой суматохи. Забота о перевозимом имуществе была возложена на оруженосца и пажей, и ему не о чем было беспокоиться. Его занимала только одна мысль – как побыстрее добраться до своих владений и поскорее увидеть Магдален. Прибывали они ранним утром, а значит, как только три судна будут поставлены в док, люди и лошади сойдут на берег, выгрузив оружие и провизию. А дальше… Если не возникнет непредвиденной задержки, то через пять суток их отряд будет на месте; чуть раньше в замок де Бресс прибудет герольд в сопровождении копейщиков.
Поднявшееся солнце разогнало туман; майское утро было в разгаре, но дали по-прежнему оставались окутаны тончайшей дымкой, как в тот майский день в Хэмптоне, когда он до рассвета по росе убежал к речке, чтобы нарвать букет ноготков невесте – проворному танцующему эльфу в образе девочки с длинной косой и сверкающими серыми глазами. Тогда она не поняла смысла его подарка и наивно раздала ноготки подружкам на венки, а он огорчился, но взял реванш у майского дерева, когда, догнав ее во время игры в горелки, поцеловал на глазах у всех.
Он поцеловал ее тогда от досады, демонстрируя всем свою решимость и заявляя права на ее внимание. Не то ли самое он делал и в последующие годы? Нет, Эдмунд не имел к ней формальных претензий, Магдален честно исполняла все обязанности жены, но в те мгновения, когда они оставались одни, он ждал от нее большего, чем просто приветливая улыбка, участие в отдыхе, готовность близости с ним, он жаждал, чтобы она любила его так же, как он ее.
Эдмунд подставил лицо солнцу. В этой стране начнется его новая жизнь… Их новая жизнь. Память о тех неделях и месяцах, когда он балансировал между жизнью и смертью, заставляла его еще более жадно ловить каждое мгновение и от души благодарить Бога за то, что он оказался милостив к нему.
Через час из ворот города в направлении Бресса выехал герольд в сопровождении воинов, которому поручено было сообщить в замок о скором приезде сьёра Эдмунда де Бресса.
Гай гулял по благоухающему саду, с наслаждением вглядываясь в опрокинутый купол сверкающего голубизной майского неба. Воздух был напоен ароматом цветущей сирени. Из самой середины сада, от фонтана, брызги которого, как капли серебра, падали в каменную чащу, доносились звуки лютни; в голубятне, расположенной в зарослях чабреца, розмарина, шалфея и майорана, ворковали голуби.
Гай вспомнил другой майский день, когда женщина, прогуливающая сейчас своего ребенка, сама была почти дитя – страстное, стремительное, смешливое и нежное. Была маленькой девочкой, которая просила подарить ей серебряный пенни и надувала губы оттого, что он ехал слишком быстро и она не успевала наглядеться вокруг, на то, что видела впервые в жизни.
Он стоял, спрятавшись за приторно-сладкими зарослями жасмина, и лицо его светилось улыбкой. Тео, паж де Жерве, играл на лютне; его проворные пальцы бегали по струнам, а высокий, нежный голос подростка старательно выводил сложную мелодию. Эрин и Марджери, согнувшись, сидели над работой, пришивая кружева к детской одежде. Та, для кого они старались, мирно спала на руках у матери.
Магдален устроилась на мягком стульчике в тени ивы. Она то и дело отгоняла от лица большие желтые сережки, которые клонил ветер. Магдален по-прежнему казалась немного бледной, но лицо уже выглядело не изможденным, а полным умиротворения.
– Милорд, можете не прятаться, я знаю, что вы здесь, – сказала она с улыбкой и повернулась лицом к бело-золотым цветам. – Вы пришли, чтобы шпионить за нами, сэр?
– Нет, просто захотелось посмотреть, чем вы заняты, – засмеявшись, он шагнул из своего укрытия. – Ты чудесно поешь. Тео. Если бы ты с тем же усердием занимался латынью, то можно было бы не бояться за твою душу, как и за твое тело.
– Как вам не стыдно, милорд! – запротестовала Магдален. – Делаете комплимент, и тут же все портите.
Тео густо покраснел, вспомнив розги сурового мастера Эдварда. Гаю стало жаль его.
– Вы правы, миледи. Комплимент остается в силе. Тео, найди Джеффри и скажи ему, что через час я собираюсь уехать.
Паж, счастливый оттого, что избежал наказания, сломя голову помчался исполнять просьбу господина, а Гай, все еще смеясь, уселся на скамью рядом с голубятней. На каменном столике он увидел миску с зерном и зачерпнул полную пригоршню. Посмотрев на Магдален, он вытянул руку вперед, и на нее тут же изящно опустился голубь.
– Куда вы собираетесь ехать, милорд? – спросила Магдален, перекладывая спящего младенца с одной руки на другую.
– В Серьяк. Там возникли трудности со сбором оброка, – просто и безыскусно ответил он. – Крестьянам надо напомнить, что сьёр де Бресс должен что-то получать от своих подданных, чтобы в случае необходимости иметь возможность защитить их.
Один голубь улетел, и тут же прилетел другой.
– Скучная работа для рыцаря, – сказала Магдален. – Ведь так? Вы бы предпочли воевать, правда?
– Я отвечаю за состояние поместья, – с улыбкой ответил Гай. – Это может показаться странным, но я доволен.
Он рассыпал зерна по земле, и в ту же секунду на них, хлопая крыльями, устремилась целая стая голубей.
– Можно я подержу ребенка, если вы, конечно, не боитесь, что я его разбужу?
– Все равно она скоро проснется и запросит есть, – Магдален передала Аврору отцу – Не правда ли, она выросла? И весит уже гораздо больше?
Гай задумался. Для него, привыкшего к тяжести доспехов и двуручного меча, ребенок казался легче пушинки, и особой разницы он не замечал. Тем не менее последовал именно тот ответ, которого дожидалась Магдален.
– Да, она здорово вымахала, – он нажал на носик малышки, и та запищала, поджав губки и сморщив носик. Гай засмеялся: как всегда, созерцание крошки приводило его в восторг.
Неожиданно Аврора открыла ротик и требовательно завопила. Гай с явной неохотой вернул ребенка матери.
– Она, очевидно, требует вас, миледи.
– Что ж, пойдем ее кормить, – Магдален передала ребенка Эрин и поднялась, опершись на предложенную Гаем руку. На секунду она приникала к нему, пользуясь тем, что служанки отвернулись. – Я уже окрепла, и мне так скучно! Я бы с радостью покаталась верхом и выехала на соколиную охоту.
– Всему свое время, – сказал он. – Я провожу тебя в дом.
Она взяла его под руку, и они из сада отправились в замок, в комнату Магдален. Она облегченно вздохнула, когда Гай помог ей улечься на кровать.
– Жаль, но еще, наверное, недельку я буду такая слабая. Зато потом, не сомневаюсь, буду здорова, как раньше.
– Не забывайте, что вы кормите ребенка, леди, – заворчала Эрин, взбивая подушки. – Если вы отдадите его кормилице, дела у вас пойдут на поправку еще быстрее.
– Вот уж этого не будет! – жестко ответила Магдален; ей уже не в первый раз приходилось спорить с Эрин.
– Тогда не на что и жаловаться, – примиряюще сказал Гай. – Должен вас покинуть, но к вечерне снова буду здесь.
Он поцеловал ее в лоб.
– Теперь отдыхай, – шепнул он.
Через полчаса он выехал из замка, направляясь вразумить непокорных подданных, сопровождаемый рыцарями, оруженосцами и небольшим отрядом воинов. Занятие и в самом деле малоприятное, не для рыцаря, но кто-то должен был это делать. Французские крестьяне и вправду были задавлены слишком большими налогами, что особенно болезненно сказывалось на их хозяйствах, пострадавших от недавних боевых действий, грабежей и принудительных реквизиций. Но и их сеньору нужны были средства, чтобы содержать армию.
Гай радовался этой поездке. Нынешняя весна оказалась на редкость дождливой, дороги раскисли и несколько месяцев оставались совершенно непригодными. Но вот земля обсохла, и, теперь, как и всегда, они были запружены толпами самых разных людей, пеших и конных. Гай любил путешествовать, ему нравились новые впечатления. Вот встречный торговец торопливо согнал на обочину свой громоздкий возок, услышав повелительный рог герольда де Жерве, а на следующем повороте им самим пришлось пропустить вперед посыльного в форме герольда папского двора в Авиньоне – он и его эскорт неслись, как черти, вырвавшиеся из ада. Торговец папскими индульгенциями сидел под навесом, на все лады расхваливая свой товар, задешево предлагая его проезжавшим мимо грешникам. Потом они обогнали лотошника; из мешка за его спиной высовывалась голова деревянной куклы с раскрашенными глазами. Гай остановился и попросил показать игрушку. Кукла сидела в крошечной карете, в которую были запряжены бархатные мыши. Разумеется, эта игрушка не предназначалась для двухнедельного младенца, но Гай не удержался и купил дочке куклу, с иронией думая, что скажет по этому поводу Магдален.
Но как только они продолжили путь, мысли Гая переключились на иное. Он думал о том, что из-за плохой погоды обитатели замка все это время не имели вестей из Англии, поскольку пилигримы и купцы почти всю весну просидели у своих жаровен, глядя, как дождь, сменявшийся снегом, а потом снег, сменявшийся дождем, падает на раскисшие дороги, превратившиеся в настоящие трясины. Как только погода стала немного лучше, Гай отправил в Лондон к Джону Гонтскому посыльного с письмом, где сообщал герцогу о рождении внучки, но ответа Ланкастера с дальнейшими распоряжениями ждать придется долго, гонец вернется не раньше следующего месяца.
Он залюбовался цветущими деревьями, с любопытством взирая, как птицы вьют гнезда, но мысли его вновь привычно погрузились в мир проблем и вопросов большой политики. Его нынешнее положение, когда он вместо Эдмунда управляет поместьем Бресс, не могло сохраняться долго. Все задачи, которые поставил перед ним Ланкастер, теперь можно было считать выполненными: замок надежно охраняется, хозяйка здесь же, наследница благополучно появилась на свет, мать и ребенок здоровы и находятся под надежным присмотром. Карл Французский теперь едва ли может рассчитывать законным путем вернуть под власть своей короны эти земли, а де Боргары, судя по сообщениям Оливье, утратив интерес к кузине, с головой ушли в другие интриги: они подыскивали выгодного жениха для дочери Филиппа де Боргара.
Ныне герцог Ланкастерский должен найти другое применение Гаю де Жерве. Между тем ему пора уже было подумать о новой партии для Магдален, которая не могла бесконечно долго оставаться на положении необъявленной вдовы.
Вместе с известием о рождении Авроры Гай переслал письмо, в котором просил у герцога руки его овдовевшей дочери. Разумеется, Магдален Ланкастерская была слишком лакомым кусочком, чтобы рассчитывать на него, не давая ничего взамен, а Гай хорошо понимал, что сейчас он ничем особенно не может отплатить Ланкастеру, ну разве что, как всегда, верной службой. И все же Гай решил, что хуже не будет, а потому и направил просьбу.
Он ничего не рассказал об этом письме и своих сомнениях Магдален, которая, по-видимому, не понимала, что совсем скоро их идиллия должна закончиться. Она пропускала мимо ушей все его намеки на то, что в недалеком будущем у нее появится новый супруг, и вела себя так, будто это вообще невозможно. Сейчас, пока она еще не вполне оправилась после родов, он не решался говорить о неизбежной разлуке, но полагал, что скоро вынужден будет это сделать.
В Серьяк они приехали в разгар майского праздника; и здесь Гаю потребовалось все самообладание, чтобы сохранить спокойствие, пока староста деревни на глазах у крестьян вдохновенно и трогательно рассказывал, как деревню грабили и жгли разбойники, как потравили урожай и вырубили лес, который худо-бедно, но помогал сельчанам кормиться.
Де Жерве мрачно глядел на столпившихся на лугу женщин и мужчин, на босоногих маленьких детей, испуганно посматривавших на вооруженных людей из-за юбок матерей. Деревенские старики хранили горестное молчание, лишь подергивая себя за спутанные седые бороды.
Гай вдруг понял, что ничего не возьмешь с этих людей, и без того выжатых как лимон, голодавших по весне, изнуренных, отчаявшихся. Им нужно дать время, чтобы посеять и собрать новый урожай, восстановить разоренные хозяйства, обжиться. Но ничего не взять он тоже не мог, а потому Гай объявил, что все подданные милорда де Бресса старше шестнадцати лет должны будут отрабатывать на его землях и в замке по два дня в месяц.
Жители деревни выслушали его решение в полной тишине: они не рассчитывали на подобную милость: в этом краю такого не бывало. Но постепенно до них дошло, что им предоставляется отсрочка. На усталых лицах, старых и молодых, белозубых и беззубых, появилась неуверенная улыбка.
Не дожидаясь проявлений благодарности, Гай поднял руку, и герольд протрубил сигнал отправления. Отряд развернулся и поскакал прочь.
Когда Гай вернулся в замок, колокола созывали на вечерню. Оставив Джеффри меч и кинжал, он с остальными воинами поспешил в церковь. Магдален сидела впереди всех, перед оградой алтаря. Она напряженно улыбнулась ему, когда он опустился рядом и протянула сложенный пергамент с печатью Ланкастера. Гай положил грамоту на скамью и нахмурился: как можно думать о мирских делах в этом святом месте в разгар службы?
Это была первая за долгое время весть из Англии, почти наверняка нерадостная для Магдален. Ей очень хотелось самой вскрыть пергамент, но посыльный сказал, что письмо предназначено лично для лорда де Жерве, и только он может вскрыть его. Тогда Магдален взяла пергамент в церковь, надеясь, что Гай у нее на глазах тут же его и вскроет. И вот вместо этого он положил бумагу рядом, да еще нахмурился, будто она сделала что-то предосудительное.
Монотонно вел службу отец Вивьен, и Магдален вместе со всеми встала на колени; губы механически шептали молитву, голова же ее была занята совсем другим.
– Я хотела распечатать, но подумала, что ты будешь недоволен, – сказала Магдален, когда они вышли из часовни.
– Я рад, что ты удержалась, – отвечал он. – Мне бы это, конечно, не понравилось, да и нет никаких оснований так торопиться.
– А что там?
– Откуда я могу знать, пока не вскрыл его? Я буду в своей рабочей комнате. Джеффри, пойдем, ты поможешь мне снять кольчугу перед ужином.
– А я? – Магдален все еще не верила, что он не хочет показать ей письмо.
Но Гай был непреклонен. В письме мог содержаться ответ на просьбу выдать за него дочь герцога и вдову Эдмунда де Бресса, и, не зная, что именно напишет Ланкастер, Гай не считал возможным посвящать в это Магдален.
– Если хочешь, зайди ко мне через четверть часа, – сказал он и быстро зашагал прочь, оставив Магдален в коридоре с разинутым от изумления ртом. Глаза девушки быстро наполнились слезами. Слезами слабости и горького предчувствия.
Гай подождал, пока Джеффри снимет с него кольчугу и перевязь, нальет вина в оловянный кубок и уйдет, и только тогда распечатал письмо герцога.
Содержание его было предельно просто: Эдмунд де Бресс, подвергшийся прошлым летом нападению и считавшийся погибшим, не умер, а залечив свои раны в близлежащем аббатстве, возвратился в Савойский дворец. Он не смог прибыть к своей супруге немедленно, поскольку заболел вновь, но в настоящее время сеньор де Бресс находится на пути во Францию, где без промедления приступит к обязанностям владельца замка. Сразу по его прибытии Ланкастер приказывает своему дорогому и любимому слуге Гаю де Жерве немедленно возвратиться в Англию.
Гай впал в оцепенение. Несколько минут он стоял, тупо уставившись в каменную стену, ошеломленный и раздавленный этой новостью. Если бы Ланкастер сообщил, что у него, как у отца, иные планы на будущее Магдален, то есть отказал бы Гаю, можно было бы поехать в Лондон и попытаться уговорить герцога, используя его дружеское расположение. Но внезапное воскрешение Эдмунда де Бресса переворачивало все. Гай стал опекуном и наставником Эдмунда, когда тот был еще десятилетним мальчишкой, и Эдмунд всецело полагался на своего дядю. И вот, пусть непреднамеренно, дядя вместе с его обожаемой женой де Бресса наставил ему рога и подарил внебрачного ребенка.
Гай содрогнулся от отвращения к самому себе: так плохо ему было только тогда, когда он в первый раз убил человека. Он был юным пажом, восторженным и наивным, но после битвы у Пуатье превратился в отягощенного жизнью мужчину, жестокого и беспощадного к врагу рыцаря.
Гай вздрогнул. Теперь он знал, что ему делать: как можно скорее покинуть женщину, околдовавшую его своей красотой и страстностью, навсегда забыть о ней и об их ребенке, оставив его человеку, которому по праву надлежит быть его отцом, уехать подальше от этого места греха… от женщины, которая его в этот грех ввела. Молить у Бога прощения и, может быть, начать новую жизнь.
Дверь внезапно распахнулась.
– Что с тобой? – Магдален смертельно побледнела, увидев лицо Гая, так непохожее на то, к которому она привыкла, даже не лицо, а безжизненную маску. Она нервно ухватилась за нитку бус на шее. – Гай, что случилось?
Гай смотрел на женщину, виновную во всем случившемся, женщину, чья неумеренная страсть, слепота и эгоистичность довели их обоих до этого кошмара, и невольно испытал отвращение.
Магдален, мгновенно уловив его чувства, отпрянула. Не в силах понять, что происходит, она с изумлением и страхом глядела на него.
– Пожалуйста… Умоляю, милорд, что случилось?
– Иди сюда, – тихо произнес Гай. Чувство жалости к ней, матери его ребенка, затопило его сердце, он взял себя в руки и рассказал ей о письме.
– Твой муж в любую минуту может объявиться здесь, – закончил он с тоской в голосе.
Гаю это показалось неестественным, но услышанное как будто успокоило Магдален.
– Я же вам говорила, что Эдмунд жив, так вы и слушать не хотели, – сказала она ровным голосом.
– Откуда ты знала об этом?
Она пожала плечами.
– Знала и все. Но стоило мне начать об этом говорить, ты становился таким несчастным, что я сразу же замолкала.
Он похолодел.
– Ты понимаешь, что ты говоришь, Магдален?
– С трудом, – согласилась она, жалобно улыбнувшись. – Но я долго думала о том, что я должна сказать Эдмунду…
– Ты ничего ему не скажешь, – почти закричал он в ужасе. – Я уеду, как только твой муж вернется в замок. Он ничего не должен знать… ничего! Понятно?
Она покачала головой с так хорошо знакомым ему упрямством, глаза ее прояснились, а голос зазвучал поразительно безмятежно:
– Нет, как ты не понимаешь, Гай? Я не могу без тебя, и мы решим этот вопрос так, как это делают другие. Мой отец, например, открыто живет с Кэтрин Суинфорд, имеет он нее внебрачных детей… есть и другие примеры…
– Ты не соображаешь, что говоришь! – почти грубо перебил ее Гай. – Ты обесчещена, твой муж обесчещен, я обесчещен! Твой муж вправе лишить жизни нас обоих, и никто его не осудит. Но мы не имеем права причинять ему такие страдания. В конце концов кроме нас и твоих служанок, никто ни о чем не знает. Минуту назад я готов был вообще умереть, чтобы загладить вину…
Но уже произнеся эти слова, Гай вдруг понял, что никогда этого не сделает.
Магдален зарыдала, потрясенная внезапным предательством.
– Боже, ты… ты это говоришь? Ты готов бросить своего ребенка? Я уж не говорю обо мне…
У Гая вновь мелькнула мысль об Изольде де Боргар, женщине, которая заманивала мужчин в предательские сети соблазна, но он тут же отогнал от себя этот образ: при всей своей колдовской силе, Магдален никогда не преследовала корыстных целей и менее всего стремилась причинить кому-нибудь зло. Ею двигали любовь и страсть, и она была такой же жертвой этих чувств, как и он.
– Душа моя, – сказал он осевшим от раскаяния голосом, – прости меня!
– Боже! – прошептала она сквозь слезы. – Не понимаю, чем я заслужила такое отношение?
Магдален вытерла мокрое лицо рукавом.
– Я никак не могу найти моего платка.
Гай подошел к столу и, обмакнув в кувшин с водой свой платок, подал ей.
– Возьми, тебе полегчает. На ужине никто не должен заметить, что ты чем-то расстроена.
– Спасибо, – сказала она и попыталась улыбнуться. – Но я сегодня не хочу идти на ужин.
– Придется, – проговорил он мягко, но настойчиво. – Весть о приезде хозяина замка должна быть торжественно объявлена в большом зале, и все должны видеть, что жена Эдмунда де Бресса рада не меньше других возвращению мужа.
– Но я не хочу…
– Твое отсутствие может дать повод для ненужных подозрений. Иди к себе, соберись с мыслями и силами и приведи себя в порядок. Скоро всех созовут.
