Текст книги "Клевета"
Автор книги: Джейн Фэйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Он дождался, когда гости выйдут, затем повернулся к ней.
– Ну что тебе, Эрин?
– Это касается моей госпожи, – Эрин скрестила руки на переднике, – с ней что-то неладно.
– Она хорошо себя чувствовала час назад, – сказал он, нахмурившись.
– Это не болезнь тела, милорд, – красные от работы руки Эрин были сжаты в кулаки, будто она с большим усилием превращала чужую ей мысль в слова, – это от души.
– Что за чушь ты несешь? – Гай начал терять терпение.
– Она очень странно говорит, – сказала Эрин, – она не хочет, чтобы мастер Элиас лечил ее, но, может быть, она захочет повидать отца Вивиана? Мне кажется, на нее наложено проклятие, милорд.
– Не говори глупостей! – вновь воскликнул Гай, – Магдален ведет себя как своенравный и капризный ребенок. Разумеется, на ней не лежит никакого проклятия.
Он быстрым шагом пересек двор, поднялся по боковой лестнице и направился к комнате Магдален в женской части замка. Он без стука вошел и резко закрыл дверь за собой, перед самым носом замершей Эрин.
– В чем дело, Магдален?
Она все еще сидела сжавшись на подоконнике, и, когда взглянула на него, в ее пустых глазах он увидел страх.
– Я не хочу знать этого человека, – тихо сказала она, – он хочет навредить мне, Гай, я знаю это.
Гай покачал головой:
– Это у тебя просто фантазия разыгралась, дорогая. Но даже если то, что ты говоришь правда, неужели ты думаешь, что я позволю ему причинить тебе зло?
– Конечно, нет, любимый… но все равно в нем есть что-то злое, – повторила она завороженно, – я ощутила это в Кале и почувствовала с той самой минуты, как только он въехал во двор.
– Ты несешь сущую чепуху! – Гай заставлял себя говорить с нарочитой резкостью, поскольку считал, что тем самым сможет вывести Магдален из состояния транса. – Я не хочу выглядеть жестоким, но, если ты будешь и впредь верить в эти глупости, тогда берегись!
Магдален опустила глаза. Слова Гая как бы прошли сквозь паутину безотчетного страха, опутавшего ее за последний час, реальная угроза Гая наложилась на тень неосознанной угрозы.
– Он мне не нравится, – тихо произнесла она, сдаваясь.
– Это не отговорка, необходимо соблюсти приличия, – он сел рядом с ней на подоконнике, – я не требую от тебя невозможного, мой кумир. Веришь ли ты мне, что я сумею тебя защитить?
– Да, но ты не можешь все время быть здесь.
– Твой кузен просто прибыл с визитом. Я буду рядом с тобой все это время, пока он здесь, – пытался Гай успокоить Магдален в одолевающих ее страхах, – теперь ты будешь вести себя, как подобает леди?
Взяв ее за подбородок, он взглянул ей в глаза внимательным, изучающим взором.
– Если ты этого не сделаешь, то я должен буду тебя предупредить, что ты навлечешь на себя крайнее мое неудовольствие, – он смягчил свои слова улыбкой, но Магдален не сомневалась, что он так на самом деле думает.
– Хорошо, я постараюсь быть учтивой, мой дорогой, – сказала она, – но не больше.
– Этого будет вполне достаточно, – он поцеловал ее в кончик носа, – ты хозяйка этого замка, да и не пристало Магдален Ланкастерской вести себя, как испуганный ребенок.
– Разумеется, нет, милорд, – ее откровенный взгляд встретился с его добрыми синими глазами, но в моем кузене заключено зло, и оно направлено против меня. Ты можешь говорить, что хочешь, но это не изменит моего мнения.
Гай добился своего: Магдален больше не боялась, так ему во всяком случае казалось. Он не мог допустить, чтобы ее неясные страхи превратились в тревогу, как и не мог допустить, чтобы она узнала, что между нею и де Боргарами стоит он, Гай де Жерве.
– Я буду с тобой все время, – пообещал он и встал, – никакого вреда тебе никто не причинит, пока я жив.
Она кивнула.
– Я знаю.
– Затем, леди, оденьтесь так, чтобы оказать честь гостям за обедом и поприветствуйте вашего кузена улыбкой хозяйки.
– Как угодно милорду, – это было озорное, деланое смирение, в нем не чувствовалось подлинной убежденности. Тем не менее он принял ее решение как подобало, поцеловал ее снова и оставил.
Эрин, ожидавшая за дверью, приложив ухо к замочной скважине, поспешила войти. Разочарованная тем, что так мало разобрала из разговора хозяев, она успокоилась, увидев, что ее госпожа вполне овладела собой и не проявляет признаков того, что испытала на себе гнев сеньора.
– Я хочу надеть платье из красной парчи, – сказала Магдален, открывая платяной шкаф и рассматривая его содержимое.
– А золотую цепочку, моя госпожа? – Эрин была охвачена подготовительными хлопотами, ведь великолепие одежды подчеркивало значение гостей.
– Да, и шелковый чепчик с золотой нитью.
– С сапфирами, – настояла Эрин.
– Да, с сапфирами, – согласилась Магдален.
Таким образом, когда Шарль д'Ориак вошел в переднюю большого зала, герольд объявил, что обед почтит своим присутствием хозяйка замка Бресс. Женщина, которая через минуту вошла к гостям, была только отдаленно похожа на ту бледную и слабую девушку во дворе постоялого двора в Кале или на такую же бледную, неприветливую леди, которая явно не захотела его приветствовать.
Густые каштановые волосы, ниспадавшие из-под белого шелкового чепца, были перехвачены золотой нитью. Платье из богато расцвеченной красной парчи подчеркивало стройные линии тела Магдален от шеи до бедер, где оно переходило в широкую юбку, приподнятую с одной стороны, чтобы можно было видеть красный шелк нижнего платья. Широкие рукава верхнего платья заканчивались на уровне локтей, подчеркивая пленительный изгиб ее предплечий, затянутых в узкие рукава нижнего платья. Она являла собой живое воплощение пурпурно-красных королевских цветов; тяжелое ожерелье из сапфиров облегало ее тонкую шею, цепь из золотой филиграни обвивала ее бедро, там, где платье прилегало к изгибу тела. Золотисто-красный шелк ниспадал до башмаков, их носки были сильно заострены. На руках Магдален, на ее длинных пальцах, сверкали аметисты и рубины величиной с ноготь.
У Шарля д'Ориака перехватило дыхание, когда он увидел Магдален. Это была женщина, способная низвергать мужчину в ад и вознести на небеса. Это была дочь Изольды.
Гай ощутил реакцию других мужчин, как мог бы почувствовать колебание струны у лютни. Он внимательно посмотрел на Шарля д'Ориака из-под прищуренных век и содрогнулся. Глаза Шарля хищно блестели: в них светилось вожделение дикого жеребца. Он облизнул свои тонкие губы, и Гаю показалось, что большой нос д'Ориака, выделяющийся на тонком остром лице, задергался, как будто тот вынюхал добычу. Гай почувствовал с неизъяснимой силой, что здесь кроется что-то гораздо большее, чем простая месть.
Магдален тоже заметила реакцию д'Ориака, и к горлу подступил комок. Однако она заставила себя остаться спокойной: улыбка играла на ее лице, она протянула руку.
– Надеюсь, милорд, вы нашли ваши аппартаменты удобными? – сказала она естественным голосом гостеприимной хозяйки, задающей обычный вопрос.
– Да, благодарю вас, кузина, – д'Ориак взял ее руку и поднес к губам, – вы очень любезны.
По каким-то причинам ее манеры стали неизмеримо лучше с момента прибытия, размышлял он, косясь на Гая и удивляясь, насколько серьезно тот относится к обязанностям наставника и советника.
– Мы встречались, мне кажется, в Кале, как раз после вашего прибытия из Англии. Неужели вы не помните?
Магдален покачала головой.
– Нет, не помню, – солгала она. Непостижимый, настоящий страх нахлынул на нее.
Шарль д'Ориак заметил блеск в ее глазах, слабое предательское подергивание губ и удивился: зачем она солгала ему? Что за этим кроется? Неужели она заподозрила его в чем-то? Но вряд ли ее наставники что-нибудь ей сказали. Ведь она просто-напросто была всего лишь пешкой на доске Ланкастеров, девочкой, которую обе стороны пока не принимали в расчет, так как еще не пришло время ее использовать.
– Ведите нас обедать, госпожа, – Гай пригласил гостей в зал, что положило конец размышлениям д'Ориака.
Магдален встала на свое место рядом с Гаем с едва скрываемым облегчением, и он смог почувствовать ее напряжение, когда они шли рядом по залу, где вдоль столов разместились члены свиты, вплоть до помоста в конце зала. Шарль д'Ориак, как почетный гость, занял место по левую руку от Магдален, а она по-прежнему заставляла себя выполнять обязанности хозяйки, выбирая для него лучшие куски из блюд, подносимых слугами.
Публичное пиршество было удобным случаем показать богатство и значительность дома, и Шарль д'Ориак отметил, что этот обед превзошел все его ожидания. Блюда на столе, стоящем на помосте, были из тяжелого серебра, винные кубки украшены драгоценными каменьями, разнообразие мяса и гарниров поражало, белые и мягкие пышные хлеба возбуждали аппетит. Восковые свечи горели перед каждым гостем и каждым сеньором, входящим в свиту. В главной части зала на столах стояла оловянная посуда, а хлеб был хотя и не белый, но все же не жесткий черный, какой обычно употреблялся.
Магдален де Бресс была очень богатой женщиной, и это богатство в настоящий момент служило поддержкой английской короне.
– Вы не хотите поохотиться после обеда, месье д'Ориак, у нас есть в лесах кабаны и олени, – сказал Гай, смирившись с тем, что его хозяйственные заботы должны быть отложены в связи с требованиями гостеприимства.
– Я не прочь развлечься, – согласился Шарль, – мы слишком долго были в пути. Он повернулся к своей соседке: – Вы тоже будете охотиться, госпожа?
– Я люблю охоту, – ответила Магдален, – но я беременна, и сеньор де Жерве считает, что охота неподходящее занятие для меня.
«Беременна», – подумал Шарль, отливая глоток из своего кубка. Ребенок не мог быть представлен Ланкастерам, чтобы отстаивать его права. Он должен был разделить судьбу матери. Шарль улыбнулся:
– Мои поздравления, госпожа. Ваш муж должен благодарить небо за то, что Бог так благословил ваш союз. Я знаю, что он находится в Англии.
Магдален кивнула:
– С тех пор, как его нет здесь, месье, это кажется разумным завершением.
Шарль не подал виду, что ее высокомерный тон рассердил его. Это было высокомерие проклятых Плантагенетов, их надменность, вторая, защитная кожа. Но она была необходима и для сокрытия правды, в этом он был уверен. Магдален обошла все ловушки, содержавшиеся в этом вопросе. Ведь они оба знали, что Эдмунд де Бресс мертв. Вероятно, она была хитрее, чем ему показалось.
Он слегка засмеялся.
– Моя глупая наблюдательность, кузина.
Она тем временем взяла ложку и опустила ее в супницу, выбирая сочные, большие куски угря из ароматного жаркого из речной рыбы. Она положила их на тарелку Шарля:
– Совсем не глупая, а вполне разумная.
Она улыбнулась ему, показывая на рыбу на блюде.
– Вы не находите, что это брюшко великолепно?
– Великолепное, – согласился он, чувствуя, что его раздражение отступает благодаря этой улыбке, маленьким белым зубам, розово-красным губам, таким полным и волнующим. Раздражение перешло в желание.
– Если вы не охотитесь, кузина, может быть, мы могли бы вместо этого немного прогуляться? – предложил он. – Я уверен, что сеньор де Жерве очень занят, и мне бы не хотелось, чтобы он тратил на гостей свое драгоценное время.
Магдален еле сдержалась, чтобы взглядом не попросить помощи у Гая. Предложение провести послеобеденное время в компании кузена наполнило ее таким ужасом, как будто он предложил ей провести время в темнице донжона вместе с черными пауками и скользкими пресмыкающимися.
– Прогулка никогда не заменит охоты, милорд, – сказала она, – не правда ли, сеньор де Жерве?
– Все зависит от общества, – ответил Гай, – но ваш кузен не знает, что вам следует провести несколько часов после обеда с горничной.
С вежливой улыбкой он обратился к д'Ориаку:
– Это по совету повитухи. К сожалению, леди Магдален часто пренебрегает таким ограничением, но я на нем настаиваю. Вот почему она забыла об этом упомянуть.
– Если вы настаиваете на такой рекомендации, я подчиняюсь.
– Это в рамках моей компетенции, – сказал Гай доверительно. – Не хотите ли поохотиться с собаками, месье д'Ориак?
Спасенная, Магдален откинулась назад и уже не следила за разговором, который вертелся вокруг охотничьей темы. Спасенная на данный момент. Но невозможно было бесконечно избегать общества кузена д'Ориака.
9
Шарль д'Ориак не знал точно, когда он догадался о взаимопонимании, существующем между Магдален де Бресс и Гаем де Жерве. Последний был всегда предельно осторожен, Магдален всегда смиренна в его обществе, как следует юной женщине с представителем ее отца, облеченным властью сеньора.
Д'Ориак, которому предоставили апартаменты в помещении для гостей, на противоположной стороне внутреннего двора, конечно, оставался в неведении о тайной сети проходов в главном замке и, конечно же, не мог ничего знать о том, как по ночам между женским крылом замка и покоями сеньора скользила легкая тень Магдален. Он ничего не ведал о безудержных взрывах смеха и вспышках страсти. Зато Шарль видел другое: какой-нибудь взгляд или улыбку, которыми они обменивались, когда глаза сеньоры озорно блестели, а глаза сеньора прищуривались в ответ на прикосновения, легкие касания пальцев или вдруг белая рука ложилась без всякого основания на руку сеньора, а его большая рука скользила по ее талии, по изгибу ее плеча. От мужчины с недобрыми намерениями, да еще снедаемого пылким желанием, такое не могло ускользнуть.
Шарль д'Ориак наблюдал внимательно. Он заметил, что сеньор де Жерве играет на своей лютне, а сеньора вышивает на пяльцах у окна красивой прямоугольной комнаты в дождливый день, когда нельзя выйти на улицу. Он слышал, как сеньор де Жерве поет мягкие, мелодичные песни трубадуров о любви и рыцарской верности, и он слышал тоску в его голосе.
Он заметил, как сеньора под ярко-голубым декабрьским небом внимательно следит за дерущимися на поединке рыцарями на учебном плацу. В ее поведении усматривалось нечто большее, чем простое любопытство, скорее – желание быть поддержкой прибывших рыцарей. Хотя волноваться за Гая вряд ли нужно было.
Гай де Жерве был известен как один из самых искусных рыцарей Англии и Франции, и глядя, как он гарцует на лошади, с какою меткостью летят его копья, было ясно почему. Холодная голова, длинное туловище, гигантская сила и годы рыцарской подготовки сделали этого человека непобедимым в открытом бою.
Шарль видел, как сеньора радостно хлопала в ладоши в меховых перчатках, как краснели ее щеки – гораздо больше, чем от морозного воздуха, как ее глаза загорались огнем, когда она поздравляла своего рыцаря-триумфатора, приветствовавшего ее с коня.
Он заметил и принял к сведению, что все касающееся Магдален де Бресс обращало на себя пристальное внимание Гая де Жерве. Что она ела, что она пила, когда она гуляла или ездила верхом и как далеко, когда она удалялась к себе на ночь, – ничто не укрылось от его бдительного внимания. Малейший намек на усталость или налет бледности на лице влекли деликатный совет, иногда вызывавший ее шутливый протест, но сеньор де Жерве всегда одерживал верх и сеньора извинялась и удалялась на отдых в свои покои.
Такая забота о беременной подопечной показалась Шарлю д'Ориаку чрезмерной, даже принимая во внимание заботу герцога Ланкастерского, сюзерена Гая, о безопасности и здоровье будущего ребенка. Здоровый ребенок рода Плантагенетов мог бы гарантировать закрепление за Англией наследства рода де Бресс, несмотря на смерть отца, Эдмунда де Бресса.
Шарль д'Ориак поглаживал острый подбородок и размышлял. У сеньоры Магдален не было явных признаков беременности, каковые уже должны были быть. Ведь Эдмунд де Бресс был убит в начале августа. Если она забеременела незадолго до его смерти, ей следовало быть, как она и говорила, на пятом месяце. Но по ней этого никак не заметно. Шарль был озадачен.
Магдален так и не привыкла к своему кузену, хотя прошел уже не один день его пребывания в замке. Гай считал своей обязанностью занимать гостей так, как это было положено с точки зрения родства и их ранга. Были псовые и соколиные охоты, прогулки, большие пиры, вечера с музыкой и танцами, но Магдален все сторонилась Шарля д'Ориака. Когда она невольно встречалась с ним взглядом, ей казалось, что она проваливается в темноту, что на нее веет сыростью и застоявшимся воздухом, что на нее надвигаются неведомые пресмыкающиеся.
Он же старался вести себя как можно более приветливо. Он мог танцевать, рассказывать истории, сочинять элегантные песни и аккомпанировать себе на лютне. Он расточал Магдален утонченные комплименты, преклонялся перед ней, как перед недосягаемой леди манора. Тем не менее ее страхи росли с каждым днем. Она больше не говорила Гаю об этом, так как он стал бы упрекать ее за глупые причуды. Магдален была подчеркнуто учтива с кузеном, пытаясь изо всех сил скрыть свою неприязнь под маской любезности. Она позволяла себе язвительность и иногда острословие, хотя заметила, что язвительность раздражает кузена. Он же всегда прикрывал свою досаду улыбкой или смехом, но глаза его говорили о другом, и в смехе было мало искренности. Ей было вполне достаточно досаждать ему, и она продолжала это делать под маской остроумия и всегда как будто ни в чем не бывало, как если бы это ничего не значило.
Но Гай больше не обвинял ее в расстроенном и капризном воображении, в детской недоверчивости, так как сам почувствовал истинные намерения д'Ориака к кузине. Может быть, это только ему казалось: ведь сам Гай был околдован чарами Магдален. А впрочем… ведь он видел, как действовала эта магия на Эдмунда, и теперь он видел еще одного мужчину с горящими глазами…
Он знал, как это действовало на Эдмунда, а теперь видел, как горящие глаза другого мужчины следуют за каждым ее движением, не отрываясь смотрят на нее, и Гай читал в них вожделение и понимал его. В самом деле, кто из мужчин мог остаться равнодушным, находясь рядом с Магдален, взирая на изящество каждого ее движения, ощущая гибкость ее стройного тела. Но тут было нечто большее, и это нечто заключалось в ней самой – поднимающееся из глубин осознание своей чувственности, не покидающее ее даже тогда, когда она оставалась одна.
Внешняя покладистость и уступчивость Магдален не обманули Шарля д'Ориака. Только он никак не мог взять в толк, почему она оставалась безучастной к его усилиям добиться ее доверия. Обычно женщины млели от его изысканного шарма и игриво-светских манер: он слыл большим мастером по части флирта. Но сейчас он старался быть осторожным, чтобы не спугнуть ее, и в обществе Магдален держал свои страсти в узде. Как казалось д'Ориаку, ему удалось заставить ее поверить в то, что его ухаживания и кокетство не более чем обычные игры, которые делают светскую жизнь столь приятной, но при этом он был почти уверен, что она вежлива с ним лишь по настоянию Гая де Жерве. Шарль ощущал ее отвращение, видел, как она передергивалась всем телом, стоило ему приблизиться к ней, но от этого его вожделение только разгоралось. «Но все это несущественно для моих дальнейших планов, – решил он. – Ее отношение ко мне ничего не значит и ничего не может изменить».
Гай де Жерве тоже избегал д'Ориака. Его гостеприимство и хлебосольство были на высоте, но Шарль чувствовал, что вассал Джона Гонтского не доверяет свалившемуся как снег на голову родственнику Магдален, хотя внешне не было никаких оснований питать недоверие к человеку, самому протянувшему руку дружбы. Несмотря на то, что де Боргары не раз пытались отомстить за ту давнюю ночь в Каркассоне, причина их мести оставалась тайной для всех, кроме Джона Гонтского и их самих.
Однако Шарлю иногда казалось, что де Жерве видит не одну только оболочку происходящего. Он, должно быть, оставался настороже, опасаясь козней де Боргаров против Ланкастера и его дочери. Д'Ориак отдавал должное своему противнику. Гай де Жерве со своей никогда не ослабевающей настороженностью и редкой проницательностью не был мальчиком для битья.
Шарль понимал: то, что он догадался об истинных отношениях между Магдален и Гаем, может стать козырной картой, если только правильно разыграть ее. Смертный грех прелюбодеяния – против такого убийственного аргумента едва ли найдется довод!
На двенадцатый день своего пребывания в замке Шарль решил, что пора переходить к действиям, и объявил за ужином, что утром намеревается уехать.
– Вы возвращаетесь в Русильон? – осведомился Гай. – Однако зимние дороги очень трудны для дальних поездок.
– Нет, я еду в Париж засвидетельствовать свое почтение королю, – ответил д'Ориак. – А это всего лишь восемь миль по отличной дороге.
Он повернулся к Магдален.
– Мадам, был бы счастлив, если бы вы также приняли участие в поездке в Париж, чтобы засвидетельствовать почтение королю Франции в качестве наследницы владений де Брессов. Если вам, конечно, разрешат.
– Не знаю, что скажет по этому поводу мой муж, сэр, – холодно сказала Магдален. – Не повредит ли это перемирию между нашими странами?
До Шарля дошло, что он допустил промах. Он тут же нашелся:
– Семейство вашей покойной матери считает своим сюзереном Карла Французского. Я имел в виду, что вам, как распорядительнице замка де Бресс, в отсутствие мужа было бы разумно засвидетельствовать свое двойное подчинение. Не сомневаюсь, ваш муж поступил бы именно так.
– Вы полагаете, что мой муж находится в двойном подчинении? – спросила она, играя перстнем с огромным изумрудом. – С чего это вы взяли?
– Между нашими странами нет никаких споров, – живо вмешался в разговор Гай, молясь про себя, чтобы Магдален не обратила внимания на оплошность Шарля. – Так что нет смысла говорить о том, кто и кому подчиняется.
В его голосе прозвучало предостережение, и Магдален сразу же замолчала, хотя с удовольствием продолжила бы перебранку с кузеном. Ей показалось странным, что ее французский родственник так плохо представляет себе истинное положение дел с васалитетом. Уж он-то наверняка в курсе того, что, будучи освобожденным от необходимости платить выкуп и получив в жены представительницу рода Плантагенетов, Эдмунд де Бресс взял на себя обязательства быть верным только английскому королю.
– Хорошо сказано, – согласился Шарль, негромко засмеявшись и не меньше хозяев радуясь возможности сменить тему разговора. Леди, как ему показалось, не заметила ничего неладного, а вот как насчет лорда де Жерве? – Но вам очень понравится Париж, миледи. Это большой, очень большой город.
Магдален лишь молча кивнула. Озадаченная предостерегающим тоном Гая, она посчитала невозможным продолжать этот разговор.
Уже поздно вечером, когда Гай пожелал Стефану и Теодору спокойной ночи и они ушли, закрыв за собой дверь, она раздвинула занавески балдахина и вернулась к этому вопросу.
– Почему ты не хотел, чтобы я беседовала об Эдмунде и о том, кому он подчиняется?
Гай, в длинной рубахе и без сапог, просматривал бумаги на столе, стоявшем возле окна. Так значит, она не заметила оплошности своего кузена, выдавшей его с головой? Она не поняла, что он осведомлен о смерти Эдмунда де Бресса и рассматривает Магдален как наследницу имения де Брессов? Вздохнув с облегчением, Гай притворился, что раздумывает над ее вопросом, затем обернулся. Магдален сидела на кровати, поверх стеганого одеяла, обхватив колени, и на лице у нее было написано скорее любопытство, чем недовольство.
– Шарль д'Ориак, может быть, и кузен тебе, но, как и все де Боргары, ревностно предан Франции. Я не видел смысла встревать в ваш обмен ядовитыми репликами и создавать почву для раздоров.
Магдален вновь вспомнила, что Гай нимало не озаботился тем, что Шарль тот самый человек, который пытался увести ее от постоялого двора в Кале, да и весь этот эпизод воспринял удивительно легкомысленно – как, впрочем, и она. Ощущение, что здесь что-то не сходится, вновь задело ее.
– Мне кажется, здесь должно быть что-то еще, – отчаянно выпалила она.
– Ты обвиняешь меня во лжи? – золотисто-рыжие брови Гая недоверчиво приподнялись.
– Нет, ни в коем случае, – быстро ответила она. – Просто у меня есть ощущение, что ты говоришь мне далеко не все.
– Может быть, я просто решил, что ты знаешь то, что тебе следует знать? – ответ Гая был предельно осторожен.
Магдален покраснела.
– Я не ребенок, милорд.
– Совершенно верно, – согласился он, – и именно поэтому тебе следовало бы самой понять неразумность споров о сюзеренитете французского короля, тем более с человеком, который в иной ситуации скорее окажется нашим врагом, нежели другом.
– Так ты ему не веришь! – утверждение это прозвучало с оттенком упрека, поскольку внимание девушки переключилось на более близкий предмет.
– Я никогда не говорил об этом. Я всего лишь сказал, что ты должна доверять мне.
– Но ты сам бранил меня за мои ничем не обоснованные страхи!
– За твое дурное поведение, которое сделало возможным появление этих страхов, – поправил он ее.
– Но почему семейство моей матери стремится навредить мне? – она помрачнела, опустив голову, так что каштановые кольца распущенных волос закрыли лицо. – В Риме объявили, что мой отец был женат на моей матери. Какие же основания для наших семейств испытывать друг к другу неприязнь?
«Следует ли посвятить Магдален в истинные обстоятельства ее рождения? – в который раз спрашивал себя де Жерве. – Нельзя же вечно скрывать от нее правду?» Но слишком уж это было тошно. В конце концов, это дело Джона Гонтского поведать дочери эту душераздирающую историю: Гай де Жерве и без того слишком многое принял на свои плечи, многое из того, что являлось обязанностью Ланкастера. До сих пор он не мог без содрогания вспоминать то отчаяние, которое охватило девочку, когда она узнала правду о своем происхождении, и он совершенно не был расположен еще раз переживать подобную сцену.
– Просто это вопрос политики, – сказал он. – Семейство твоей матери – за Францию, семейство твоего отца – за Англию, и каждая из сторон рассчитывает перетянуть на свою сторону тебя. Теперь, когда у тебя нет мужа, ты одна связываешь владения де Брессов с Англией.
Он вновь вернулся к бумагам на столе.
– Но у меня есть муж, – прошептала Магдален, но так тихо, что он не услышал. Она была так же уверена в этом, как и в том, что Гай не сказал ей всего, что знал.
Но поскольку надежд что-то выпытать у него больше не было, она решила покончить с допросом и напомнить Гаю истинную причину своего визита к нему в постель.
– Вы намерены всю ночь провести за бумагами, милорд? – ее томный голос свидетельствовал о том, что вопрос, ставший камнем преткновения, на время отложен. Но Гай не спешил с ответом, делая вид, будто с головой погружен в дела.
Магдален в раздумье прикусила нижнюю губу, затем соскользнула с кровати, на цыпочках прошла через комнату и ловко пролезла между Гаем и столом, после чего уселась на стол, прямо на стопку бумаг.
– Вообще-то, им это не полезно, – заметил Гай.
– По-моему, я все же заслуживаю не меньшего внимания, чем эти пыльные пергаменты, – объявила Магдален, с хрустом устраиваясь на бумагах.
Он смотрел на нее прищурясь.
– Вам придется убедить меня в этом, леди. Давай проверим, так ли это, – он лениво потянулся в сторону и извлек из держателя гусиное перо. – Я, понимаешь ли, привык производить пробу пера на каждом новом пергаменте. Поскольку передо мной совершенно чистый лист, то надо проверить, будет результат тем же самым, или… короче говоря, интересно поглядеть.
Магдален затрепетала, желание пронзило ее, смешавшись с предвкушением того, что он собирался проделать.
– У тебя нет чернил на пере, – прошептала чуть надтреснутым от волнения голосом.
– И в самом деле! – Гай окунул кончик пера в кувшин с водой, стоявший на столе. – Ну, какое же послание мне написать здесь?
Он сделал кончиком пера изящный завиток на ее щеке – настолько осторожный, что она ощутила лишь легкое покалывание.
– Нет, не послание, а портрет, – сказал он тихо. – Позволено мне будет набросать черты моей модели?
Она задрожала, и вновь заскрипели бумаги, придавленные бедрами. Гая, казалось, нимало не беспокоило состояние документов. Он вновь обмакнул перо в воду и начал сосредоточенно обводить контуры ее лица, уха, обрисовал пером линию соединения полуоткрывшихся полных губ, затем опустился вниз – по изгибу стройной шеи, воспроизводя форму ключицы и линию плеча.
Она по-прежнему сидела на краю стола, только кожа ее покрылась мурашками, когда он вновь обмакнул перо и тоненькая влажная линия проложила дорогу к ее грудям, сделала круги вокруг потемневших из-за беременности сосков – и от этого мягкого прикосновения по коже вновь побежали мурашки. Гай взял в одну руку зрелую тяжесть ее груди, выписывая строки наслаждения на нежно-белой в голубоватых прожилках чаше, лежащей в его ладони. Дыхание Магдален участилось, и пламя возбуждения разрумянило щеки, а Гай взял ее руку, чертил круги на ее ладошках, затем – на ногтях пальцев, и тело ее замерло в предвкушении дальнейшего, истомленное этой мучительной, доводящей до транса прелюдией.
Перо записало свое послание в глубокой расщелине ее грудей, мягко покалывая, пробежалось по ребрам, опущенной частью погладило припухлость ее живота, заставив Магдален испустить еле слышный стон. Мышцы ее напряглись, ноги шевельнулись, бедра приоткрылись в жадном ожидании.
Она хотела лечь на спину, открыв всю себя блаженству этой игры, но жаркая и твердая рука Гая легла ей на талию, удерживая ее в вертикальном положении. Перо еще раз погрузилось в воду, и острым его концом Гай наконец проложил дорогу к бедрам, все ближе приближаясь к темному руну, за которым пряталась ее влажная, горячая сердцевина. Тихий стон исторгся из ее груди, и всем своим открытым телом она двинулась навстречу перу. Она уже не владела собой: стремясь упасть на спину, раскрытая смене ощущений, которые вызывало у нее щекочущее покалывание и поглаживание пушистого пера.
Только теперь Гай снял руку с ее талии и дал ей опрокинуться, и она лежала перед ним на столе в полузабытьи, еле слыша, как скрипят и хрустят под нею бумаги. Каждой клеточкой тела, каждым окончанием нерва она вознеслась к той точке, где наслаждение граничит с мукой. Перо скользнуло между широко раскрытых бедер, и она уже не разбирала ничего, закружившись в диком и неудержимом водовороте блаженства… Потом она медленно пришла в себя, понемногу начала различать блеск свечей на камине и заново распознавала границы тела, пресыщенного удовольствием и неспособного к какому-либо движению.
Мягко, предельно мягко, словно боясь вывести Магдален из летаргического состояния, Гай поднял ее со стола и перенес на кровать. Там он уложил ее и накрыл стеганым одеялом.
– А ты?… – прошептала было она, но он остановил ее, зажав рот своими губами.
– Я получил удовольствие и больше этой ночью не стану тревожить тебя. После такого тебе следует отдохнуть.
