Текст книги "Почти невеста"
Автор книги: Джейн Фэйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)
Джейн Фэйзер
Почти невеста
ГЛАВА 1
Скольжение карт по зеленому сукну, звяканье монет, сложенных столбиками, когда игроки делали ставки, негромкое бормотание лакеев, подсчитывавших баланс, – вот и все звуки, слышные во внутреннем помещении фешенебельного клуба «Брукс», где шла игра в фараон. Вокруг стола сидели шесть мужчин, сражавшихся против одного банкомета. На них были кожаные нарукавники, предохранявшие кружевные манжеты рубашек, и козырьки для защиты глаз от нестерпимо яркого света, который бросало множество свечей на стол под зеленым сукном. Банкомет сдавал карты, наблюдал за игроками, делавшими ставки, выплачивал выигрыш или подводил итог после каждого роббера. Лицо его было бесстрастным. Для зрителей, собравшихся в комнате, выигрыш или проигрыш, казалось, были вопросами жизни и смерти, в то время как Джек Фортескью, герцог Сент-Джулз, демонстрировал полное равнодушие к тому и другому.
Но здесь были и такие, кто знал, что его безразличие – напускное. На этот раз игра в элегантно обставленной комнате чем-то неуловимо отличалась от обычной, зависящей от везения. Несмотря на поздний час летнего дня, здесь стояла жара, будто пойманная в ловушку. В спертом воздухе густой запах пота смешался с тяжелым духом одеколона и пролитого вина. Напряжение сконцентрировалось на почти осязаемой связи между банкометом и одним из игроков, в то время как остальные постепенно выходили из игры. Запас монет иссякал, как и азарт игры.
Фредерик Лэйси, граф Данстон, продолжал делать ставки с лихорадочным упорством. Когда он проигрывал, просто бросал монеты на поднос и ставил вновь. Герцог, как всегда непроницаемый, поворачивал карты к себе и откладывал вправо выигравшие, влево – битые. Его холодные серые глаза на миг сверкнули, и он бросил острый оценивающий взгляд на своего визави, потом снова сосредоточился на ломберном столе. Никто не проронил ни слова.
– Клянусь Господом, сегодня в Джека вселился сам дьявол, – пробормотал стоявший в двери и наблюдавший за игрой Чарлз Джеймс Фокс.
Он был в невероятно узком костюме, обтягивающем ярко-малиновом жилете с золотыми полосами и соломенной шляпе, украшенной лентами и увенчивающей волосы, обсыпанные какой-то неправдоподобно синей пудрой.
– И везение это какое-то дьявольское, Чарлз, – откликнулся его собеседник вполголоса.
Его собственный костюм, в изобилии украшенный кружевами, брыжами и золотистым бархатом, казался темным по сравнению с одеждой других.
– Ему не изменяет удача уже много месяцев.
– И это везение всегда направлено против Лэйси, – задумчиво прокомментировал Фокс, делая большой глоток бургундского. – Вчера я видел, как Джек выиграл десять тысяч гиней.
– И двадцать тысяч в понедельник. Похоже, что игра у Джека в крови. Он играет не ради удовольствия, здесь нечто большее, какая-то особая цель, – заметил Джордж Кавена. – Будто он хочет разорить Лэйси. Только почему?
Фокс ответил не сразу, но ему припомнился старый скандал. Никто не знал подлинной подоплеки той истории, а случилось это много лет назад и едва ли имело отношение к сегодняшней игре. Он покачал головой:
– С тех пор как Джек вернулся из Парижа, его будто подменили. – Он слегка пожал плечами. – Не могу понять, в чем дело. Вроде бы он все тот же беззаботный обаятельный малый, но под этим фасадом появилось что-то новое, какая-то жесткость, которой прежде не было.
– Это неудивительно. Каждый, кто испытал на себе французскую чертову анархию и кому удалось выйти живым из смертоубийственного ада, не может остаться прежним, – мрачно возразил Джордж. – Говорят, герцог был на волоске от гибели, но он об этом ни гугу. Смеется дьявольским смехом и тотчас старается сменить тему.
Он протянул свой бокал проходившему мимо лакею, тотчас же наполнившему его.
Мужчины умолкли и продолжали наблюдать за игрой. Теперь перед Фредериком Лэйси лежал всего один столбик монет. На секунду его рука нерешительно задержалась над ним. Это означало, что впервые за нынешний вечер он заколебался. Сент-Джулз гладил ножку своего винного бокала безупречно наманикюренной рукой. Сияние свечей высекло искру голубого огня из большого сапфира в eгo кольце. Он ждал.
С коротким глубоким вздохом Лэйси поставил на туза. Герцог взял очередную карту из колоды и открыл первую – туз. Лэйси еще больше побледнел. Его всегда красное лицо человека, злоупотребляющего спиртным, утратило свой обычный цвет. Герцог все с тем же бесстрастием положил туза и взял следующую карту из колоды. Он перевернул ее и показал десятку пик, будто в насмешку над графом, лицо которого стало пепельно-серым. Герцог сгреб монеты в горку, блестевшую возле его локтя. Он молча смотрел на графа. Теперь оставалось раздать всего три карты.
Грудь Фредерика Лэйси сжал спазм. За последний месяц он проиграл этому человеку, которому почему-то чертовски везло, все свое состояние. Герцог Сент-Джулз всегда играл основательно. В зеленые годы юности он оставил в игорных домах целое состояние, исчез и пропадал за границей, чтобы появиться вновь. Вернулся он несколькими годами позже, нажив второе, еще большее состояние. Но его он не проиграл, напротив, преумножил, играя постоянно и мастерски. Он был прирожденным игроком и теперь не повторял ошибок молодости. Очень редко, если такое вообще когда-нибудь случалось, он позволял себе встать из-за игорного стола, оставшись в проигрыше.
Лэйси уставился на две стопки сброшенных карт рядом с игроком, а потом на три карты, оставшиеся в колоде. Он знал, каковы эти три карты, как и каждый игрок, примечающий, какие карты вышли. Если ему удастся угадать, в какой последовательности они выйдут, у него останется один шанс из пяти. Но в этом случае банкомет должен выплатить ему из расчета четыре к одному. Один решающий удар, и он отыграется. Он поднял глаза и встретил взгляд серых глаз человека, которого ненавидел со страстью, не поддающейся описанию. Он догадывался о намерениях Сент-Джулза и, единственный в этой душной комнате, знал их причину.
Но в случае удачи он мог бы избежать краха и повернуть колесо фортуны. Если Сент-Джулз примет ставку и проиграет, ему придется выплатить выигрыш противнику из расчета четыре к одному, а это означает его разорение. И Лэйси знал, что Сент-Джулз примет вызов. Он не спеша снял кольца и булавку с алмазом, угнездившуюся в пене кружев у него на шее, намеренно положил все это в центре стола и медленно сказал:
– Моя очередь делать ставку.
– И какова же ваша ставка?
Тон герцога был недоверчивым. В свете того, что было выиграно и проиграно, это заявление прозвучало абсурдно.
Лицо графа залил неяркий румянец:
– Я ставлю на карту все, что у меня есть, милорд герцог, – Лэйси-Корт и дом на Олбермарл-стрит со всем, что там находится.
Было слышно, как в притихшей комнате кто-то шумно втянул воздух. Зрители обменялись взглядами.
– Со всем, что там находится? – спросил герцог, слегка выделив голосом последнее слово. – Со всем одушевленным и неодушевленным имуществом?
– Со всем, – последовал уверенный и твердый ответ.
Джек Фортескью передвинул свои столбики монет на середину стола.
– Милорд, едва ли эта сумма покроет мой проигрыш, – сказал он с легким сомнением и обвел взглядом комнату. – Во сколько мы оценим имущество графа, джентльмены? Если мне придется выплатить проигрыш в соотношении четыре к одному, я должен знать в точности, чем рискую.
– Будем считать, что все это стоит двести тысяч фунтов, – предположил Чарлз Фокс.
Будучи заядлым игроком, он уже проиграл все деньги до последнего пенни и одалживал у друзей с полной бесшабашностью, зная, что не сможет выплатить долга и что, в свою очередь, разорит многих своих кредиторов. Было вполне уместно, что такой человек имеет право высказаться о сумме выплаты проигравшего.
– Это значит, что Джеку придется выплатить восемьсот тысяч фунтов.
В комнате воцарилась полная тишина – грандиозность суммы поразила всех. Даже для одержимых, смысл жизни которых – игра, было трудно смириться с мыслью, что в одну ночь можно проиграть и выиграть такое состояние. Глаза Фокса возбужденно заблестели в предвкушении дальнейших событий. Все взоры обратились к Сент-Джулзу, откинувшемуся на спинку стула и все еще лениво поглаживавшему ножку своего бокала. На губах его играла едва заметная улыбка, но глаза, остановившиеся на лице того, кто сидел напротив, были холодны как лед.
– Вы согласны с названными суммами, Лэйси? – Голос герцога был на удивление спокойным.
– А вы сможете выплатить такие деньги? – спросил граф, с раздражением уловивший предательскую дрожь в своем голосе.
– Вы сомневаетесь?
Вопрос был задан с безразличной уверенностью, не оставлявшей места для сомнений.
– Я принимаю условия.
Граф щелкнул пальцами, подавая знак лакею, и тот немедленно принес пергамент и письменные принадлежности. Слышен был только скрип пера графа, излагавшего условия договоренности. Закончив, он взял песочницу и осушил чернила, после чего поднял со стола свое кольцо с печаткой. Лакей капнул воска на пергамент, а граф поставил подпись и прижал печатку кольца к теплому воску. Потом безмолвно подвинул документ герцогу, чтобы тот тоже подписал его.
Герцог огляделся, и взгляд его упал на Джорджа Кавену.
– Джордж, последишь, чтобы условия договора были соблюдены?
Джордж кивком выразил свое согласие и подошел к столу. Он взял документ, прочел его и сказал, что все в порядке. Его глаза на мгновение задержались на бесстрастном лице друга, будто он молча вопрошал его о чем-то. Потом он сложил документ и опустил его во внутренний карман сюртука.
Герцог отпил глоток вина и учтиво обратился к графу:
– Будьте так любезны назвать карту, милорд.
Лэйси облизнул губы быстрым и нервным движением, подался вперед, не сводя глаз с оставшихся карт, будто силился угадать, что в них, потом медленно произнес:
– Туз червей… десятка треф… пятерка пик.
Все затаили дыхание, и внезапное шипение свечи, стоявшей на низком буфете, прозвучало в мертвой тишине как раскат грома. Сент-Джулз взял и открыл первую карту. Он медленно перевернул ее – это оказался туз червей.
Нерушимая тишина, казалось, стала еще более непроницаемой и глубокой, если такое было возможно. Граф подался вперед еще немного, его взгляд неотступно следовал за движениями длинной белой руки, в то время как она подняла следующую карту. Лицо герцога по-прежнему оставалось бесстрастным. Он открыл карту. Это была пятерка пик. Граф упал в кресло. Глаза его были закрыты, лицо мгновенно осунулось и стало почти таким же белым, как тщательно завитые и напудренные волосы. Он не взглянул на последнюю карту. Теперь это было не важно. Пятерка пик лишила его выигрыша. Наконец он открыл глаза и посмотрел через стол на своего врага.
Сент-Джулз встретил его взгляд, но в его холодных серых глазах не отразилось ни удовлетворения, ни торжества.
– Итак, mon ami, – сказал он тихо, – цыплят по осени считают.
Граф со скрипом отодвинул стул, поцарапав полированный дубовый пол. Толпа игроков расступилась, пропуская его к французским дверям, открытым по летнему времени, чтобы смягчить жару, царившую в комнате. Он преследовал на небольшой балкон, выходивший на Сент-Джеймс-стрит. Тяжелые занавеси сомкнулись за ним.
Чарлз Фокс устремился за графом, внезапно издав восклицание, сделал шаг, но тут прогремел пистолетный выстрел. Фокс не успел даже дойти до двери. Он порывисто раздвинул портьеры и опустился на колени возле неподвижного тела Данстона. Не было никакой надобности щупать его пульс, потому что верхняя часть головы отсутствовала. Под тело уже натекла лужа крови. Она просачивалась сквозь перила балкона и капала вниз, на улицу.
Игроки толпились у двери, протискивались на балкон, склонялисьнад телом. Герцог Сент-Джулз, оставшийся в одиночестве, не спеша собрал карты, перетасовал их и положил в коробку.
– Что за дьявольские игры, Джек? – грубо спросил Джордж Кавена, входя в комнату.
– Игры окончены, Джордж, – ответил тот, пожимая плечами.
Он взял свой бокал и допил вино.
– Лэйси был трусом и умер смертью труса.
– А что еще ему оставалось, приятель? – поинтересовался Джордж. – Ведь ты его разорил.
– Он сам принимал решения, мой дорогой, он, а не я, – возразил его друг, слегка растягивая слова. – Он пошел на риск по доброй воле.
Герцог поднялся с места, и лакей поспешил помочь ему избавиться от байковой куртки – униформы всех профессиональных игроков. Он надел собственный сюртук малинового бархата поверх сапфирового жилета, снял с запястий нарукавники и отряхнул кружевные манжеты. За нарукавниками последовал кожаный козырек. Его черные, как ночь, волосы были связаны на затылке в хвостик сапфировой бархатной лентой. Поразительно контрастировавшая своей белизной прядь спускалась на широкий лоб, куда волосы ниспадали мыском. Джордж знал, что у Сент-Джулза эта белая прядь была всегда, что не облегчало ему жизнь в Вестминстерской школе, где царили грубые и жестокие нравы. Но его сверстники и однокашники скоро убедились, что Джек Фортескью – крепкий орешек. Он дрался без зазрения совести, никогда не оставлял брошенного вызова без ответа и, как правило, выходил из любого побоища потрепанным, покрытым кровью, но победоносным.
И неизвестно, когда и при каких обстоятельствах Фредерик Лэйси, граф Данстон, и Джек Фортескью, герцог Сент-Джулз, стали смертельными врагами.
– Неужели это было так необходимо, Джек? – спросил Джордж напрямую.
Джек снова отряхнул кружевные манжеты на запястьях и оглядел их с критическим видом, будто был недоволен их состоянием.
– Это личное дело, друг мой, но поверь мне, что так было надо. Миру было лучше избавиться от такой канальи, как Фредерик Лэйси.
– Значит, теперь ты владеешь всем имуществом Лэйси, – заключил Джордж, выходя с ним вместе из комнаты. – Тебе принадлежит оно все, живое и неживое. И что ты собираешься делать со всем этим? С двумя домами, конюшнями, собаками, возможно, слугами и арендаторами… и… – На мгновение он замолчал, потом закончил фразу: – И конечно, с его сестрой?
Джек остановился на верхней площадке лестницы, ведущей на первый этаж.
– Ах да, – сказал он, – у него ведь есть сестра. Я и забыл о ней. – Он озадаченно покачал головой. – Непростительная оплошность при нынешних обстоятельствах.
– Каких обстоятельствах? – спросил Джордж, но ответом ему были только загадочная улыбка да пожатие плеч.
– Она ведь останется без гроша, – наседал Джордж, – если ей не досталось чего-нибудь от матери. Помнится, графиня умерла, когда ее дочь была еще ребенком.
– Да, кажется, так, – ответил Джек, сделав жест, будто отмахивался от неприятной мысли. – Дочери остались какие-то крохи, но ничего значительного.
И он направился вниз по лестнице.
Джордж последовал за ним, раздумывая, почему Джек так скрытен и несловоохотлив и столь равнодушен к судьбе незнакомой ему женщины, всего лишь раз появившейся в лондонском обществе, до того как удалиться на постоянное жительство в деревню. Он покачал головой, молча проклиная своего загадочного друга, проявившего столь очевидную бессердечность и черствость, шокировавшие даже самых циничных членов общества. Но он знал, что в нужде не было лучшего и вернейшего друга, чем Джек. Он готов был поделиться последним пенни с тем, к кому питал привязанность, он никогда не лгал и никого не обманывал. Но только глупец мог позволить себе выступить против него с мечом, лишь человек, не дороживший своей шкурой, мог позволить себе стать врагом Джека Фортескью.
– Так каковы твои намерения в отношении его сестры? – спросил Джордж, когда они вышли на улицу.
Уже три недели стояла сушь, и воздух стал тяжелым, будто его и не было вовсе, а от переполненных отходами контейнеров с мусором, как и от куч лошадиного навоза и человеческих экскрементов, несло душной гнилью и смрадом.
Джек остановился, повернулся к своему спутнику, и впервые за вечер на его полных чувственных губах появилась искренняя улыбка, осветившая и глаза.
– Ей ничего не грозит, мой дорогой, клянусь тебе. – Потом он похлопал Джорджа по плечу и сказал: – Прости меня, Джордж, мне надо побыть одному.
Джордж смотрел вслед удаляющемуся другу. Джек держал руку на рукоятке шпаги и насвистывал какой-то немудрящий мотивчик, но глаза его были внимательными и зоркими и не упускали из виду ни одной тени, гнездящейся в темных закоулках узких и опасных городских улиц и тупиков.
Джордж пожал плечами и вернулся в «Брукс». Там еще оставались дела, требовавшие его внимания, – ведь нынче ночью умер человек.
Арабелла Лэйси была поглощена уходом за своими драгоценными орхидеями. Она занималась ими в оранжерее в задней части дома и не слышала ничего – ни прибытия гостя… ни стука лошадиных копыт по гравийной подъездной аллее, ни скрипа колес экипажа, запряженного четверкой лошадей, ни окрика форейтора, призывавшего грума, ни громкого стука тяжелого дверного молотка в форме львиной головы в парадную дверь.
Она была так увлечена своим делом, что даже упустила момент, когда ее собаки вскочили с нагретого солнцем места в углу оранжереи и бесшумно выбежали через застекленную дверь в задний холл, где остановились, как часовые, – уши торчком, пушистые хвосты подняты. Она не слышала, как отворилась дверь, потому что в эту минуту осматривала листья одного из своих редчайших экземпляров, хмурясь при виде черной точки, появившейся на листе растения.
– Прошу простить мое вторжение, мадам.
При звуке мягкого негромкого голоса, слегка растягивавшего слова, Арабелла вздрогнула и уронила секатор, который держала в руках. Она обернулась, сделав резкое движение, и поднесла руку к горлу.
– Вы меня напугали, – сказала она несколько раздраженно, что было совсем неуместно.
– Да, понимаю. Прошу меня простить, но я не знал, как еще заявить о своем присутствии.
Ее гость сделал несколько шагов по оранжерее, и она заметила со смешанным чувством удивления и раздражения, что каждая его рука покоится на голове ее двух рыжих сеттеров и что они послушны ему не меньше, чем ей самой. Борис и Оскар, как правило, относились к незнакомцам крайне подозрительно, и обычно можно было не сомневаться, что они поднимут тревогу при появлении любого гостя, даже знакомого, а уж чужака и подавно. Точно так же вел себя и Франклин, ее дворецкий. Куда же он подевался нынче утром?
Она разглядывала визитера с нескрываемым любопытством. Его ненапудренные волосы были повязаны на затылке черной лентой, и с минуту она не могла отвести взгляда от ослепительно белой пряди, спускавшейся мыском на широкий лоб. Он был одет в костюм для верховой езды и в одной руке держал треуголку, обшитую золотым кантом, а в другой – хлыст с серебряной рукоятью, которым постукивал по икре ноги, обутой в сапог. На нее бестрепетно смотрели ясные и очень проницательные серые глаза.
– Не думаю, что мы знакомы, сэр, – сказала Арабелла с некоторым высокомерием.
Она вопросительно склонила голову к плечу и с неудовольствием почувствовала, что на лбу у нее капельки испарины, а волосы прилипли к голове влажными прядями. В оранжерее было жарко и влажно.
Гость изящно поклонился. При этом полы его черного бархатного сюртука взметнулись.
– Джек Фортескью к вашим услугам, миледи.
Он выпрямился и протянул ей руку приветственным жестом.
Арабелла невольно посмотрела на собственные руки. Она не снисходила до того, чтобы надевать перчатки во время садовых работ, и под ногтями у нее скопилась грязь. Поэтому протянутой руки не приняла и только присела в реверансе, сожалея о том, что на ней вытертое до основы муслиновое платье, настолько выцветшее, что о его исходном цвете остались одни воспоминания. Она чувствовала себя неловко в присутствии этого лощеного, безупречно одетого незнакомца. Но имя вызвало смутные воспоминания.
– Ваша светлость Сент-Джулз? – спросила она.
– Он самый, мадам.
Он снова отвесил поклон, поднял оброненные ею инструменты и положил на стол на козлах.
– Боюсь, что сейчас моего брата нет дома, – сказала она. – Думаю, вы найдете его в Лондоне.
Ей показалось, что это сообщение не вызвало у него интереса. Он только заметил:
– Орхидеи прекрасны.
– Да, это что-то вроде хобби, – ответила Арабелла.
Если он не собирается немедленно сообщить ей причину своего появления, то черта с два она проявит хоть малейшее любопытство. Она щелкнула пальцами, подзывая собак, неохотно, как ей показалось, оставивших герцога и теперь послушно устроившихся у ее ног.
– Красивые собаки, – сказал он.
– Да, – согласилась Арабелла.
Она отвела со лба влажную прядь волос и осознала, что лицо ее неподобающе раскраснелось от жары.
– Может, нам перейти в более прохладное место? – предложил он заботливо. – Похоже, что вы… гм… немного разгорячились, если позволите мне так вольно выразиться.
– Я работаю на палящем солнце в оранжерее, а сейчас середина августа, – огрызнулась она.
У него ни один волосок не выбивался из прически, а кружевные манжеты оставались сильно накрахмаленными и, казалось, только что вышли из-под утюга, хотя он стоял под стеклянным потолком оранжереи, куда прямо падали ослепительные лучи.
Он наклонил голову, отступил к двери, открыл и придержал ее для Арабеллы. Она проскользнула мимо, уловив запах хорошо отглаженного льна и лаванды. Испустив невольно вздох облегчения в относительной прохладе холла с полом, выложенным каменными плитами, Арабелла подумала, что взяла на себя роль грума. Собаки, тяжело дыша, бросились на каменные плиты.
– Все ли в порядке, миледи? – спросил появившийся из тени и несколько обеспокоенный дворецкий. – Я объяснил его светлости, что лорда Данстона нет, а вы заняты, но…
Он не закончил фразы, но было ясно, что герцог Сент-Джулз не дал ему возможности выполнить свои обязанности должным образом.
– Откровенно говоря, Франклин, я не вполне понимаю, в чем дело, – ответила Арабелла, бросив взгляд на гостя. – Может быть, вы проводите его светлость в гостиную? Я уверена, что в такую жару он не откажется от кружки эля, а я бы попросила подать кувшин лимонада… Простите меня, милорд герцог, я присоединюсь к вам через несколько минут. – Поколебавшись, она добавила: – Если, конечно, вы не пожелаете изложить свое дело немедленно. Я полагаю, что ваш лестный визит вызван какой-то особой причиной. Нельзя ли сказать о ней в нескольких словах?
Его губы тронула одобрительная улыбка, на мгновение она коснулась и глаз. Он явно различил вызов в ее тоне.
– Боюсь, что не удастся завершить дело так быстро, миледи, – ответил он. – Я вас подожду.
Озадаченная и заинтригованная его ответом, Арабелла нахмурилась и безошибочно почувствовала недоброе. Потом, едва заметно пожав плечами, она щелкнула пальцами, призывая собак, повернулась и направилась по черной лестнице к себе в спальню. Борис и Оскар следовали за ней по пятам.
– Принеси мне горячей воды, Бекки, – попросила она горничную, стягивая влажную липкую ленту с волос. – У меня грязные руки, а в гостиной ждет герцог.
– О да, миледи, мы все об этом знаем, – ответила горничная, не пытаясь скрыть любопытства. – Выдумаете, это весточка от его сиятельства милорда?
– Думаю, да, – с отсутствующим видом ответила Арабелла, подходя к зеркалу на туалетном столике. – Я слышала, как мой брат говорил о герцоге.
Арабелла мрачно смотрела на свое отражение. Выглядела она еще хуже, чем думала. Ее лицо украшали потеки грязи пополам с потом, а спутанные волосы походили на кошму.
– Поспеши с водой, Бекки… но сначала расстегни мне платье. – Она подставила горничной спину, и проворные пальцы девушки запорхали по пуговицам. – Благодарю… а теперь воды.
В нижней юбке Арабелла села на пуф и принялась расчесывать щеткой массу своих темно-каштановых кудрей. Ее брови сошлись над переносицей в глубокой задумчивости. Фредерик и вправду не раз упоминал имя Джека Фортескью, герцога Сент-Джулза, но всегда с неприязнью. Однако, размышляла она, правдой было и то, что ее единокровный братец жаловал немногих и, насколько она уловила во время своего единственного появления в лондонском свете, эти чувства обычно бывали взаимными. По правде говоря, она и сама его недолюбливала. В лучшем случае его можно было бы назвать слабым и злым, и он ничего не делал, чтобы завоевать ее сестринскую любовь.
Но совершенно непонятно, какое дело могло привести герцога Сент-Джулза в Лэйси-Корт, находящийся в тридцати милях от Лондона, среди вишневых садов Кента.
Вернулась Бекки с кувшином горячей воды и вылила ее в таз. Арабелла вымыла лицо, провела влажной губкой по рукам и шее, а щеткой для ногтей – по пальцам.
– Принеси, пожалуйста, Бекки, яблочно-зеленое утреннее платье… то, из индийского шелка… Для корсета и кринолина слишком жарко.
Ее гость, элегантный в своем черном бархатном сюртуке и бриджах, носил волосы непудреными и не надел парика, что было необычно для светского утреннего визита.
– Нынче утром мои волосы в ужасном состоянии, – пожаловалась Арабелла, сражаясь с непокорными локонами. – От влажного воздуха оранжереи они спутались и вьются.
– О, предоставьте это мне, миледи.
Бекки взяла щетку и принялась ловко орудовать ею, расчесывая длинные темные волнистые пряди, кольцами окружавшие лицо ее госпожи.
– Если вы наденете этот прелестный французский чепчик, все будет идеально, – объявила она, прикалывая белый, отделанный кружевами чепчик на темя хозяйки. – Вот так.
Она отступила, чтобы полюбоваться плодами своих трудов.
– Ты просто творишь чудеса, Бекки, – заявила Арабелла.
Она встала и шагнула в простое шелковое утреннее платье, которое горничная держала перед ней наготове, прыснула духами на внутреннюю поверхность запястий, локтей и за ушами. Она не вполне понимала, почему это делает ради нежданного гостя. Ее не покидало нехорошее предчувствие, и казалось уместным выглядеть достойно во время предстоящего разговора.
Она спустилась по лестнице, осознав, что предоставила гостя самому себе более чем на полчаса. Когти ее рыжих сеттеров, следовавших за ней, застучали по навощенному полу. Спускаясь по елизаветинской лестнице, она заметила Франклина, маячившего в парадном холле.
– Его светлость в библиотеке, миледи. Он предпочел ее гостиной.
Тон дворецкого был беспомощным и виноватым.
Арабелла нахмурилась. Обычно гости не отвергают распоряжений хозяев и не бродят по дому в поисках более предпочтительного места. Она сочла такое поведение грубым и дерзким и попыталась угадать, что за человек расположился под ее кровом. И от этих мыслей усугубилось нехорошее предчувствие.
– Ты подал ему эль?
– Он попросил бургундского, мадам. Я принес ему графин. И кувшин лимонада для вас.
Арабелла кивнула и направилась через холл в библиотеку. Эта комната была много меньше парадной гостиной. Она была темнее и интимнее. В ней пахло книгами, старой кожей и пчелиным воском.
Его светлость Сент-Джулз стоял у окна, выходившего в боковую часть сада. В руке он держал бокал с вином. Его треугольная шляпа и хлыст были беспечно брошены на сиденье стула, и впервые Арабелла заметила тонкую прямую рапиру в ножнах, прикрепленную на боку. Это было не парадное, а повседневное оружие. По спине у нее побежали неприятные мурашки.
Когда она вошла с собаками, бежавшими впереди, он обернулся.
– Ваше увлечение орхидеями распространяется на садоводство вообще?
Она тихо закрыла за собой дверь и ответила:
– Да.
– Сразу ясно, если у кого-нибудь есть вкус к ландшафтному садоводству, – заметил он с улыбкой, отходя от окна и усаживаясь на стул без подлокотников, у пустого незажженного камина. – Сад камней великолепен.
– Благодарю вас, – ответила она просто, наливая себе лимонад из кувшина, стоящего на маленьком золоченом столике. – Как вы находите вино?
– Прекрасная выдержка, – ответил гость. – Ваш брат держал замечательный погреб.
Ее рука замерла в воздухе, не донеся бокал до рта:
– Держал?
С минуту он смотрел на нее, потом тихо ответил:
– Боюсь, что я принес вам скверные вести, леди Арабелла.
Она не сразу нашлась что ответить. Поставила на стол стакан с лимонадом, из которого так и не сделала ни глотка, бессознательно скрестила руки и обхватила локти, глядя перед собой.
Джек ждал, наблюдая за ней, пока она переваривала это сообщение. Он поймал себя на том, что разглядывает колечки волос, обрамляющих ее лицо. Они были богатого оттенка шоколада, а ее глаза – золотисто-карими и завораживающими. Он так и не мог решить, какие они больше – золотистые или карие. Кожа ее была цвета густых сливок. Но несмотря на столь соблазнительные краски, она не была ни красивой, ни хорошенькой, ни даже импозантной в привычном смысле слова. Она уже переступила за предел нежного возраста. Лицо ее было уж очень энергичным и непреклонным. Высокие скулы, четко очерченный волевой подбородок и орлиный нос доминировали в нем. Ее темные брови были гуще, чем требовала мода, а губы слишком полными, и уголки рта чуть приподняты.
Наконец она уронила руки, и они упали по бокам ее тела.
– Как он умер?
Сначала прямота ее вопроса изумила его, но он быстро решил, что удивляться не стоит. У него создалось впечатление, что Арабелла принадлежит к типу женщин, не привыкших избегать неприятностей или ходить вокруг да около.
– От своей собственной руки, – ответил Джек, стараясь сохранять хладнокровие.
Теперь ее взгляд был устремлен в себя самое. Она не была потрясена безвременной кончиной Фредерика. Арабелла всегда считала такую смерть неизбежным следствием его образа жизни, склонности к дебоширству и предпочтению, которое он оказывал людям определенного круга. Она видела, какими агрессивными они становятся в подпитии, а трезвыми их можно было встретить редко. Он мог умереть от пьянства или в результате какой-нибудь фатальной стычки, и ее это не удивило бы. Но самоубийство? Она не думала, что ее единокровный брат был способен на такое.
– Почему он это сделал? – спросила она задумчиво.
– Он проиграл все, что имел.
– Все? – Она закусила нижнюю губу.
– Боюсь, что так.
Ее ноздри расширились, и она дотронулась до губ кончиками пальцев. Это объясняло подобную смерть. Арабелла знала своего брата. Вероятно, Фредерик мог жить обесчещенным, но не сумел примириться с мыслью о бедности. Она попыталась найти в своем сердце сострадание к нему и не смогла, осознав в ту же минуту, насколько мрачное будущее ее ожидает. Конечно, Фредерик оказался верен самому себе и даже мимоходом не подумал о сестре.
Она холодно созерцала этого вестника судьбы. Лицо его было бесстрастным, но серые глаза внимательно следили за ней. Почему этот человек решил сообщить ей новость? Он ведь не был ни другом, ни приятелем Фредерика.
Это было очевидно. Она сказала:
– Как я понимаю, Фредерик проиграл свое имущество, а вы, ваша светлость, его выиграли?
