Текст книги "Безрассудная страсть"

Автор книги: Джейн Эрбор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Никола уставилась на нее.

– Так вот как вы узнали мое имя! Это он вам сказал? Но Форсетт не мог знать меня: я никогда не была в Эдинбурге, как он утверждает!

Жезина усмехнулась:

– Он хитрый парень! Специально сказал, что встречался с вами в Эдинбурге, чтобы вы признались, что были в Глазго. А именно там Рой и видел вас, и именно в то время, которое вы назвали.

Никола вспомнила, как Форсетт замялся, прежде чем произнести: «В Эдинбурге». Так вот то, из-за чего она не спала всю ночь и чего никак не мог ухватить тогда ее мозг.

– Ясно! – тупо произнесла Никола.

А Жезина продолжала «просвещать» ее:

– Он остановился по заданию редакции в отеле, где вы обслуживали – уж не знаю, как конкретно, зарабатывая себе на жизнь, – группу бизнесменов. Свободным временем Рой располагал и поэтому решил поухаживать за вами. Узнал у одного из бизнесменов ваше имя. Но не успел осуществить свой замысел – ваша группа уехала… Сначала он сомневался, увидев вас здесь, – вы ли это? Говорил: волосы у вас там были другие. Но я велела ему раскрыть глаза – на вас же парик. А после того как Рой побеседовал с вами, он посоветовал мне навострить уши: швейцарка не может столь идеально говорить по-английски. А откуда мне было знать – я много лет не жила в Англии, в этой мрачной стране! – И Жезина с пренебрежительным видом потянулась за сигаретой, зажгла ее.

Никола, наблюдая за Жезиной, спросила:

– Теперь, когда вы все знаете обо мне, что вы намерены предпринять?

– Я? – Жезина рукой развеяла дым перед собой. – Почему я должна что-то предпринимать в отношении вас?

– Вы вряд ли бы стали предавать такое большое значение тому, что узнали, если бы не планировали использовать полученную информацию. Вы же сказали: «Есть нечто… очень важное, касающееся… и кое-кого еще». Вы имели в виду Курта?

– Естественно, Курта – кого же еще?! Но это не значит, что я собираюсь сейчас активно выступить против вас обоих. Публиковать скандальную статью – появление которой вы с Куртом всячески стремились предотвратить – не стану. Хотя, конечно, я могла бы инспирировать ее. Даром, что ли, Рой Форсетт – профессиональный журналист?.. Да, я хотела узнать от вас всю правду. Но услышала не совсем то, что ожидала. Поэтому пока у меня нет зуда использовать эти сведения.

– А если бы у нас с Куртом была связь, вы бы не преминули прибегнуть к публикации?

– М-м, возможно. Хотя и тогда я, вероятно, держала бы это оружие про запас и пустила бы его в ход лишь в случае необходимости. А не было бы нужды – оставила бы при себе.

– Вы готовы нанести удар Курту, человеку, который любил вас, ни на ком другом не женился и сейчас волочится за вами? И Диане Тезиж, которая вообще ничего плохого не сделала вам? Милосердия ради, скажите: почему? – воскликнула Никола, всю боль сердца вложив в слово «милосердие».

– Почему? – эхом отозвалась Жезина. – Да по нескольким причинам. Мне, в частности, не нравится, что Курт нанял за деньги именно вас, чтобы дурачить своих друзей, в том числе и меня. Одно время меня посещала мысль, что вы его любовница. Но это подозрение вскоре отпало. Однако главная причина состоит в том, что… Кстати, откуда вам, собственно, известно, что Курт волочится за мной? И что за устаревшее словечко, дорогуша? Где вы только его раскопали?

– Нормальное слово, ничего плохого в нем нет, – возразила Никола. – А известно потому, что он сам мне сказал об этом. И кроме того, мы с вашим кузеном Грегором Сильбером видели, когда возвращались на катере из Эвьяна, как вы обнимались с Куртом.

– И Грегор видел? О, бедняжка! А я думала, он не заметил, какую работу я проделала с Куртом. Раз уж у нас откровенный разговор, поверьте, это действительно была работа.

– Вы удивляете меня! А мне казалось, вы не ждете никакого внимания от Курта, с тех пор как возвратились из Эвьяна, – съехидничала Никола.

– Внимания? – ухмыльнулась Жезина. – Чего стоит простое внимание?! Его мне вполне хватает от Грегора или любого другого мужчины, которого я знаю!.. И здесь мы подходим к главной причине, почему я держу возможность отомстить Курту про запас. Отомстить за то, что он уже давно мстит мне – ведь я отказала ему, когда он домогался моей руки. Да и сейчас Курт хочет, чтобы я принадлежала ему. Им руководит жажда обладания, которая стала еще сильней со времени нашей последней встречи. Он и любит, и ненавидит меня, а это означает: Курт ждет расплаты за то, что пять лет назад я сначала увлекла, а потом бросила его. Но он убедится, что я тоже могу диктовать условия и выбирать время для реванша. Понятно?

– Понятно, – произнесла Никола. – Узнав обо всем от меня, вы теперь рады, что можете при необходимости использовать свое обещание не раскрывать тайны как средство воздействия на Курта, да? Но ведь это зовется таким неприятным словом, как шантаж!

– Да, но это если мне придется прибегать к подобному средству; однако такая необходимость может и не возникнуть.

– Но она возникнет, если Курт не захочет просить вас выйти за него замуж тогда, когда вы того пожелаете? Вам будет все равно, как отзовется газетная публикация на положении Курта, на репутации Дианы или даже на мне?

Жезина поднялась, перешла к туалетному столику и уселась спиной к Николе, давая ей понять, что ее больше не задерживает и та может уходить. Затем стала рассматривать ногти и слегка подпиливать их.

– Скажите на милость, с какой стати я должна беспокоиться о вас? Когда Курт или я решим избавиться от вас, я уверена, он вам хорошо заплатит. Что же касается Курта и Дианы, то будем надеяться, что его не придется долго уговаривать, не правда ли? – сказала она.

Глава 7

Никола кипела гневом бессилия, когда выходила из отеля.

А нельзя ли, собственно говоря, повернуть угрозу Жезины против нее самой? Взять и рассказать Курту, что есть два человека в Лозанне, которые знают про их секрет. Но как Курт отреагирует на это, любя Жезину? Если он поверит Николе – а может и не поверить, – то может поступить двояко: либо скажет Жезине и Рою Форсетту, что они свободны поступать, как им заблагорассудится, рискуя, что те осуществят угрозу; либо, спасая свое и Дианы доброе имя, согласится на циничные условия Жезины.

И в том, и в другом случае Николе пришлось бы испытывать стыд за Курта. Ибо в первом он бы терял контроль над ситуацией, а во втором – шел бы на жертвы, которых при ином раскладе мог бы избежать. То, что Курт, всецело осуждая Диану, был не прав, отступало сейчас на второй план. Главное – это то, что Никола с самого начала посвятила себя Курту, а теперь, полюбив его, готова идти с ним до конца. И значит, ни словом, ни действием она не должна спровоцировать скандал, которого может и не произойти. Да и не произойдет, если только Курт или Диана найдут ключ друг к другу в оставшееся короткое время.

Но хотя бы за одно она должна быть благодарна судьбе. Жезина еще не решила простейшей задачи: не вычислила, что «школьная подруга» Николы из Монтре и Диана – одно и то же лицо. Жезина наверняка до сих пор считает, что Никола не больше Курта знает о местопребывании Дианы. Ну и слава Богу! Разнюхай Жезина и это, она стала бы опасной вдвойне! У Николы не было на этот счет никаких сомнений.

По пути на виллу она подумала, что ей стоит вновь обратиться к Диане с увещеванием, но затем пришла к выводу, что это бесполезно. Интересно, не ответил ли Антон Пелерин на обращение Курта через газету? Никола каждое утро – как только приходила почта – надеялась услышать о его ответе. Но тот, конечно, не отвечал; в противном случае Курт обязательно сказал бы ей. К счастью, от надежды нет вреда, даже тогда, когда ситуация безнадежна.

Дома Никола заставила себя обзвонить всех участников конференции и их жен, чтобы выяснить, кто поедет в Сьон. Когда Курт приехал обедать, она зачитала ему список отъезжающих. Затем они вновь заговорили о приеме у Жезины; Никола сказала, что Жезина опередила ее с утренним «благодарственным» звонком, но промолчала о шантажистских замашках Жезины. После обеда Курт и Никола расстались: он возвратился в Невшатель, где должен был остаться на ночь; она отправилась в бассейн на мыс Бельгрив, где ее уже ждали.

Поездка в Сьон, административный центр кантона Балле, расположенный примерно в девяноста километрах от Лозанны, должна была стать последним общественным мероприятием перед открытием выставки-ярмарки во Дворце красоты. Курт спланировал поездку таким образом, что гости сумели познакомиться с историческими достопримечательностями древнего торгового центра до наступления сумерек, когда началось представление «Звук и свет». Оно шло среди развалин дворца епископа на вершине скалистой горы Турбильон, круто вздымающейся с равнины и вместе с горой-близнецом Валер образующей фигуры причудливых сказочных очертаний.

В представлении участвовали профессиональные актеры и музыканты; в массовых сценах были заняты жители города. В основе сюжета – древняя история этой области, относящаяся к тем временам, когда орды восточных кочевников бежали от преследовавших их армий и находили спасение в альпийских горах. Часть этих сарацинов осталась здесь навсегда, смешавшись с местным населением, которое занималось землепашеством, скотоводством, домашним ремеслом. Жизнь в долинах гор протекала мирно, спокойно, за исключением тех случаев, когда весенние горные потоки переполняли Рону и та заливала округу, нанося огромный ущерб, или когда каждый здоровый мужчина призывался своим феодалом на войну против другого феодала, одной страны против другой.

Если на земле мир и покой, о чем рассказывать? А вот если пришла беда, событий не перечесть. Поэтому и в сьонском красочном представлении речь шла и о баталиях, и о судьбах беженцев, и о мародерстве, и о мимолетных победах.

В конце представления, завершившегося ночью, тихой и спокойной, актеры, выстроившиеся на естественной сцене (причем театральным задником служило черно-синее, словно из бархата, небо), принимали горячие аплодисменты. Публика требовала, чтобы они попозировали, их фотографировали в свете вспышек.

Наконец зрители излили свой восторг, актеры и музыканты откланялись, помахали на прощанье; погасли в последний раз «юпитеры». «Сцена» погрузилась во мрак.

По пути к таверне спускались порознь, группками, как и прежде. Курт и Ганс шли впереди вместе с Николой и миссис Годфрой по узким изломанным ступенькам. Более двух человек рядом на тропинке не умещалось.

Курт вдруг остановился и с отчаянием произнес:

– О Господи! Оставил экспонометр наверху! Надо возвращаться!

Все трое посочувствовали ему.

– Конечно! Нам вас ждать?

– Нет, спускайтесь без меня. Я вас догоню. – И как будто спонтанно, Курт протянул руку Николе: – Пойдем со мной?

Она ответила не сразу, отчасти подозревая, что Курт хочет увести ее от Ганса. Но тут возникла миссис Годфрой со своей шуткой:

– Знаете, дорогая, я бы на вашем месте обязательно пошла с ним! Большинство актеров еще наверху, а в труппе есть такие милашки!..

Никола рассмеялась, повернулась к Курту и решила поддержать игру.

– Я присмотрю, чтобы никто не подцепил его на крючок! – пообещала она миссис Годфрой, а Гансу сказала: – Займите мне место за вашим столом, ладно?

На что тот с печалью в голосе ответил:

– Обязательно!

Пока они поднимались вверх, им то и дело кто-нибудь встречался из публики, труппы или оркестра. И Курту приходилось отвечать на вежливые расспросы. Но к тому времени, когда Курт и Никола взобрались на вершину, им уже никто не попадался навстречу. Сама арена была пуста и покрыта мраком. Лишь развалины церкви освещались яркими лампами.

Курт нашел место, где они сидели во время спектакля, а там и забытый экспонометр. Стали спускаться вниз. Не прошли и нескольких метров, как сзади и чуть выше раздался неземной, душераздирающий крик, разорвавший тишину. Никола затряслась от страха и отпрянула в нишу вала, тянувшегося по высоте груди вдоль одной из сторон тропинки.

Курт инстинктивно обнял Николу и рассмеялся, видя ее испуганное лицо.

– Это всего-навсего сова. Она провозгласила наступление ночи. А ты что думала – что это дух древности? – пошутил Курт.

Никола рассмеялась, стыдясь того, как она опростоволосилась.

– Ну конечно же сова! А где она? На развалинах? Но какой крик – прямо кровь в жилах стынет!

– Боюсь, миссис Совушка с тобой не согласится. Для нее это зов любви, и только. Смотри, мы встревожили ее ухажера. Он полетел за ней. Слышишь, какой у него взмах крыльев? Видишь его? Вон он! Да нет, дорогая, вон там! Ну, теперь ты его не увидишь – он умахал к реке.

– Как жаль, что я не видела его, а только почувствовала силу крыльев, когда он улетал. Ты думаешь, он помчался за миссис Совушкой и найдет ее, где бы она ни была?

– Надеюсь. Пусть и у сов будет хэппи-энд!

Никола выпрямилась, перестав держаться за кромку вала. Откинула назад локоны, спустившиеся на лицо. Но один из них оказался непокорным. Курт отпустил ее, чтобы она могла завести локон за ухо.

Стоя в узкой нише, Курт и Никола посмотрели в глаза друг друга. Ей вдруг страшно захотелось прижаться к нему еще плотнее и очутиться в его объятиях, даже если потом ей будет стыдно и он отвергнет ее…

И вдруг он еле слышно пробормотал:

– Ты же соблазняешь меня. Я же не каменный! – И в тот же миг он взял ее лицо в ладони, и их губы слились в долгий поцелуй, но он не почувствовал ответа. И Курт отпрянул.

Потом повернулся спиной к валу и уставился в черноту долины. Когда он вытащил портсигар и зажег сигарету, Никола заметила, что пальцы у него дрожат. Ага, он тоже взволнован! Хорошо!

Стыдясь того, что свою боль она перекинула на него, Никола неуверенно сказала:

– Это ведь просто так! Ты был в таком настроении. Тебе хотелось любви. А тут я подвернулась… А вдруг нас кто-нибудь видел?

Курт, не глядя на нее, ответил:

– Никто нас не видел.

– Ну и хорошо! Хотя вряд ли стоило так рисковать. Тем более что, говоря откровенно, в том положении, в котором мы находимся, все это чепуха. В этом нет никакого смысла.

– Чепуха так чепуха! – разъярился он. – Но, Боже мой, сколько шума из-за простого поцелуя! Словно у собачки кость отняли! – Курт помолчал, а потом, повернувшись к Николе, посмотрел на нее чуть ли не с презрением. – Как это не похоже на тебя, я бы сказал! А еще изображала из себя этакую недотрогу, которая может отшить любого мужчину.

Сам того не осознавая, Курт лишь усилил желание Николы узнать, что руководило им, когда он целовал ее.

– Мне было интересно посмотреть, что будет. Все произошло так неожиданно. Мы впервые оказались в обстановке, где условия нашего договора не действуют…

– Условия договора! Неужели они столь жестоки, что в них даже нет места для элементарного ухаживания? Нет места и для того интереса, который проявила ты и на который откликнулся я?

Каждое его слово убивало в ней надежду, что Курт желал ее (пусть даже только в тот момент), как и она его.

– Ясно! – с печалью в голосе произнесла Никола. – Тобою всегда движет лишь простой интерес. Только элементарное любопытство заставило тебя волочиться за Жезиной Сильбер, стоило ей приехать в Лозанну, да? И целовал ее по той же причине, верно?

– Это разные вещи! – парировал Курт. – В Жезину я был влюблен несколько лет назад, и теперь мне потребовалось открывать ее заново. Что же касается тебя, то у меня впервые возникло желание. Это совершенно иное дело. А когда речь идет о простом любопытстве, то его, чаще всего, удовлетворяют не с одной женщиной.

– Ясно! – вновь произнесла Никола. – Так что же ты открыл во мне?

Курт отступил от вала, затушил сигарету и посмотрел на простиравшуюся в темноте долину.

– Ровным счетом ничего, – ответил он. – Ничего такого, чего я не знал о тебе раньше. – А затем, когда ее запоздалая женская гордость или страх перед тем, что еще она могла услышать от него, предостерегли Николу от дальнейших расспросов, Курт рассмеялся и добавил: – Не волнуйся! Твоя цитадель не падет под натиском моего нахальства! А уж мой один непрошеный поцелуй ты и подавно переживешь! Нам пора идти.

Это оказалось той нитью, которая привела к возобновлению нормальных отношений между ними. Они начали говорить о впечатлениях от поездки, вечернего представления, Сьона. Подходя к таверне, Курт сказал:

– Надеюсь, ты понимаешь, я не смогу взять тебя на закрытие выставки. Накануне приедут менеджеры и рабочие фабрики собирать стенды – они знают Диану в лицо. Я придумаю какую-нибудь уважительную причину, по которой ты сможешь уехать на пару дней. Куда бы ты хотела?

– Не знаю. Куда угодно. Ну, допустим, в Женеву, – предложила Никола.

– Прекрасно! Закажу тебе номер в отеле «Мир». Затем я заеду за тобой, и мы вернемся в Лозанну, чтобы проводить оставшихся гостей. Я пробуду в Лозанне еще несколько дней, но ты будешь свободной, если захочешь, как только последний из них покинет город.

– А что мне говорить – почему я не буду присутствовать на выставке?

– Пока ничего. Пусть они надеются увидеть тебя там. А в последнюю минуту у тебя возникнет срочное дело. Я позабочусь об этом. Ты узнаешь перед самым отъездом с виллы.

– Великолепно!

Они уже подошли к таверне, присоединились к шумной веселой компании за ужином, а Николу все не покидали мысли о ее разговоре с Куртом и о том, что произошло на вершине горы… Сколько же осталось дней до истечения срока действия их договора?

Нарочно не желая воспринимать поцелуй Курта более чем как его попытку проверить ее реакцию, Никола отказывалась припомнить, как она совершенно четко чувствовала, что Курт хочет поцеловать ее еще до того, как он сделал это. Никола просто не сопротивлялась ему… не желала сопротивляться. Она знала, как опасно потерять потребность в Курте, и берегла ее. Но он этого не понял. И поэтому специально безразличным тоном говорил об «одном непрошеном поцелуе». Однако больше об этом она думать не будет. Не должна!

И не думала – пока на ум не пришла еще одна из фраз Курта, которую Никола то ли не расслышала, то ли недопоняла.

Что-то о «цитадели», которая останется нетронутой… Нет… которая «не падет» – вот то слово, которое он употребил; но значение всей фразы ускользало от нее.

Оно ускользало и поздней ночью, когда Никола осталась в комнате одна. Затем она заснула и вдруг резко проснулась. Словно подсознание обнаружило верное толкование этих слов. Еще не совсем все было ясно, но можно догадаться.

Руперт Брук! В комнате Николы в лондонской гостинице на книжной полке стоял уже потрепанный томик его избранных стихотворений… «Любовь сломала все преграды…» Как там дальше?

 
Любовь сломала все преграды —
Войди к ней в дом, мадемуазель!
Падет, однако, без пощады
Гордыни сердца цитадель!
 

 Последующих слов Никола не помнила. Но «любовь сломала все преграды» запали в душу. Если бы Курт знал Руперта Брука и цитировал его! Но он, конечно, его не знал. Невозможно и предположить. Значит, простое совпадение слов. Полная жалости к себе, испытывая чувство одиночества, Никола всем сердцем хотела, чтобы эти строки никогда не относились к ней самой. Ибо Курт даже не пытался намекнуть, что он говорит о любви. Им руководил голый интерес. Больше ничего!

Когда утром Курт сказал Николе, что, помимо Ганса, он пригласил на ужин Жезину и Грегора Сильберов, у нее не было сил возражать – до такой степени она была огорчена. Но позже Никола все-таки взбунтовалась.

Курт поступает с ней нечестно. Разве она его уже не убедила, что он может доверять ей или что они с Гансом не переступили порог дружбы?

Курту было известно, что Ганс просил Николу провести с ним всего лишь еще один вечер. Так мало того, что Курт с показным радушием пригласил Ганса на виллу и сам собирается присутствовать за ужином в качестве «сторожевого пса» при них, он теперь устраивает целое общественное мероприятие, где в центре внимания будет Жезина. Ну это уж слишком! Нет! Сегодня – впервые! – вопреки просьбе Курта она не будет в его обществе. И ужин закажет не на пятерых, а на троих. Они с Гансом проведут вечер в другом месте. И она готова за это получить любой нагоняй от Курта.

Никола немедленно стала претворять в жизнь свой план. Сказала супругам Ралли, что готовить на ужин, предупредила их, что вечером ее не будет дома, и позвонила Гансу в отель. Но его не застала; поэтому передала ему на автоответчик, чтобы Ганс ей позвонил. Когда тот так и сделал, она с удовлетворением услышала, что он с радостью принимает ее предложение, и они назначили встречу в тихом ресторанчике на берегу озера. Она планировала отправиться туда до возвращения Курта. Поэтому написала ему записку, в которой сообщала, что ее к ужину не будет.

День выдался отвратным. К облакам, висевшим над озером, добавились тучи, надвинувшиеся с гор. Утром небеса разверзлись, и на город обрушились потоки ливня, а потом разразилась «сухая» гроза: молнии лезвием разрезали тучи, раскаты грома раздавались за ними почти тут же.

Обедала Никола одна, причем без особого аппетита, объясняя свое неважное состояние атмосферным давлением во время грозы. Днем разболелась голова, и девушка почувствовала себя совсем плохо. В какой-то момент она даже пожалела, что обещала Гансу встречу. Но когда ближе к сумеркам небо прояснилось и на нем выступили подмигивающие звезды, Никола пришла в себя и отправилась на рандеву, захватив на всякий случай плащ с капюшоном – чтобы сохранить прическу, если вновь примется лить дождь.

Несмотря на то что она пришла довольно рано, Ганс уже ждал ее. Когда речь зашла о напитках, Никола – совершенно неожиданно для себя – заказала коньяк. Он придал ей силы, и она стала чувствовать себя лучше… Еще при встрече, приветствуя Николу, Ганс сказал:

– Понимаете, именно в этот вечер я очень сильно хотел побыть с вами наедине. И я премного благодарен вам за такую возможность!

Николе стало приятно от ощущения, что она доставляет Гансу удовольствие, и ей уже было все равно, что позже скажет Курт.

Ужин прошел за разговором о будничных вещах. Потом, когда Ганс собрался вызвать такси, чтобы поехать еще куда-нибудь, Никола вдруг предложила:

– Давайте лучше прогуляемся – я бы хотела побыть на воздухе.

– Да? А вдруг опять пойдет дождь? – засомневался Ганс.

– Вот тогда и поймаем такси!

– Прекрасно! – Ганс взял под руку Николу, и с молчаливого взаимного согласия они пошли в обратную сторону от оживленных улиц с их ярким освещением и бесконечно мчащимся транспортом, к темным и тихим в это время суток торговым причалам Белбжик и Уши.

У края гавани швартовалось множество различных судов всевозможных названий. Одни из них были совершенно безлюдны. На других из транзисторов неслась поп-музыка. Волны бились о корпуса судов, опоры скрипели, лампы метались на мачтах кораблей.

Пока Ганс и Никола лавировали между лужами на разбитом асфальте, вновь собрались грозовые тучи, и внезапно начался настоящий потоп.

Они промокли до нитки, прежде чем Ганс помог Николе надеть плащ. О такси в этом месте думать не приходилось. Ганс осмотрелся, затем протянул Николе руку и со словами: «Пойдемте скорее!» – заторопил ее к узкому трапу, который вел на палубу пустынного суденышка. Катер не отличался особой чистотой, будучи забит ворохом пустых коробок из-под цветов.

Трап и нижняя палуба были скользкими от дождя и прелых листьев. Но под козырьком верхней палубы оказалось сухо. Ганс перевернул два деревянных ящика, и они с Николой сели.

– Мы же вторглись на чужую территорию! – воскликнула Никола, тяжело дыша.

– А кто об этом узнает? Кому нас судить? – Но сам Ганс уже ругал себя. – Мне надо было настоять на такси. Даже если мы хотели прогуляться, можно было попросить таксиста подождать или подобрать нас в определенном месте. А теперь вы промокли насквозь.

– Мы бы все равно промокли, пока искали такси, – настаивала на своем Никола. – Да и я ничуть не больше вашего промокла. Давайте пока посушим плащ. – Сдерживая дрожь, она сняла его и передала Гансу, чтобы тот повесил плащ на крюк балки, тянувшейся сзади них.

Некоторое время они сидели молча, наблюдая, как по палубе и близлежащей набережной изо всех сил стучит дождь. Затем Ганс слегка наклонился, заложив руки между колен. Не глядя на Николу, сказал:

– Никогда не думал, что именно здесь нам придется прощаться, Диана, – на этом грузовом катере, да еще в грозу!.. Я бы хотел увезти с собой и навсегда запомнить те несколько эпизодов, которые были связаны с вами, – как я представлял вас себе в школе, в Веве; как вы плавали в бассейне и загорали на солнце; как вы выполняли роль хозяйки на приемах, устраиваемых братом; как вы были сказочно прекрасны на раутах; и как все произошло здесь – это я буду помнить дольше всего, и ничего не будет мне дороже! – Он откинулся к стенке, в его голосе и жестах сквозило отчаяние.

Не совсем понимая его, Никола какое-то время молчала. Потом попыталась ответить:

– А почему мы должны прощаться именно сегодня? Разве вы не остаетесь на выставку?

– Только на первый день. Сегодня утром, когда вы предложили провести с вами больше времени, чем я рассчитывал, ориентируясь на ужин в вашей вилле, я решил, что это будет по-настоящему последней нашей встречей, если вы не сумеете назначить мне другой. Но встреча эта мне нужна – память о ней я хочу увезти с собой. – Поколебавшись, Ганс повернулся к Николе и взял ее руку. – Вы ведь знаете, что я влюбился в вас, не так ли? – спросил он.

Никола отвела взгляд.

– Думаю, что да… Но я этого не хотела…

– Поверьте, я тоже! – И Ганс усмехнулся, хотя то была горькая усмешка. – Но это произошло, я не сумел сдержаться, хотя и знал, что у наших отношений нет будущего. И вот теперь мне приходится расплачиваться… потерей вас. Рано или поздно я должен буду забыть мадемуазель Диану. Но самое тяжкое – это рассказать вам почему. Сделать это я обязан, и именно сегодня. Выслушайте меня, пожалуйста, Диана!

– Не говорите, если это вам тяжело, – произнесла она. – Вы не знаете, каково мне слышать, что вы влюблены в меня! – И Никола решила прибегнуть к правде. – Но, видите ли, я сама люблю человека, который не любит меня!.. Может, мы оставим все это, как есть, не говоря больше друг другу ни слова? Мы нравились друг другу. Какое-то время были друзьями. Разве этого не достаточно?

Он покачал головой.

– Для меня, я уже сказал, этого не достаточно, но это все, что мне останется от вас… И все-таки я должен объяснить, почему, любя вас, не могу просить выйти за меня замуж. Выслушайте, пожалуйста! – попросил Ганс.

Он хотел, чтобы Никола выслушала его.

Суженой ему, сказал Ганс, всегда была девушка по имени Хильда – кузина в каком-то дальнем родстве двумя годами моложе его. Мальчик и девочка росли вместе, дружили, нравились друг другу. В обеих семьях считалось само собой разумеющимся, что «придет день» и они поженятся.

Но раньше чем настал тот день, Хильда оказалась неверной. Она обручилась с другим человеком, который, однако, бросил ее, когда Хильда попала в автомобильную катастрофу. Теперь ее здоровье частично восстановилось. Остался поврежденным только позвоночник, болезненно реагирующий на резкие изменения атмосферного давления и температуры воздуха. Нельзя ей и волноваться. Правда, с болями Хильда как-то свыкается, веря, что и они со временем пройдут. В этой ситуации, спокойно объяснил Ганс, он не мог оставить Хильду одну.

Перед самой поездкой в Лозанну он попросил ее выйти за него замуж. Через некоторое время после возвращения с конференции Ганс намерен продать свою долю в компании на Розенштрассе своему партнеру – брату, а после женитьбы на Хильде приобрести другую фирму, возможно, на Мадейре, Гран-Канария или Тенерифе, где климат сотворит чудеса со здоровьем Хильды, а то ведь в Дюссельдорфе зимы часто не только влажные, но и пронзительно холодные, что отнюдь не способствует ее выздоровлению.

– Вот и все! – сказал Ганс. Подытоживая, он особо подчеркнул, что влюбился в Диану помимо собственной воли и считал своим долгом еще до отъезда рассказать ей всю правду. Ганс хотел также, чтобы она поняла, что, несмотря на существующую разницу между понятиями «влюбиться» и «полюбить», можно испытать и то и другое и тем не менее оставаться верным той девушке, с которой он обручился до поездки в Лозанну. Более того, он не делает никакого одолжения Хильде, а искренне желает, чтобы их супружеская жизнь была благополучной.

– Могу ли я попросить вас пожелать мне в этом успеха? – обратился Ганс к Николе.

– Конечно, я с удовольствием этого вам желаю! – тепло ответила она и добавила: – Кстати, по-моему, я поняла, что влюбленность – это всего лишь страстное увлечение, с которым, если потребуется, можно справиться, а вот любовь – это уже на всю жизнь.

Ганс не согласился.

– Нет, – в раздумье произнес он. – Влюбленность – такое же подлинное, сладкое чувство, что и любовь. Просто в состоянии влюбленности вас подстерегает больше неприятностей. Влюбленные легкоранимы. Ревнивы. Не столь великодушны, как те, кто любит. Самый лучший вариант, по-моему, когда человек и влюблен, и любит, и пользуется взаимностью. Но чувство на всю жизнь – это, конечно, любовь, и именно ее я всегда испытывал к Хильде. На любви и будет строиться наше супружество. Пойдут дети, и мы заживем счастливо!

Ганс резко встал, подошел к поручню, взглянул на небо и вытянул вперед руку ладонью вверх.

– Дождь кончился. Пора идти! – произнес он.

Никола, надевая плащ и подходя к Гансу, понимала, что ради торжественности момента, из уважения ко всему, что он сказал и не сказал, она не должна вымолвить ни слова.

На авеню Бельгрив им удалось взять такси. Когда подъехали к вилле, Никола с радостью для себя не обнаружила машины, на которой должны были приехать Сильберы. Яркий свет в окнах первого этажа вместе с тем свидетельствовал о том, что Курт дома и, вероятно, ждет ее, чтобы подвергнуть уничтожающей критике за манкирование своими обязанностями.

Ганс попросил водителя такси подождать его на улице, а сам проводил Николу до дверей дома. Когда она достала ключи из сумочки, он взял ее за руку и попросил не торопиться открывать дверь.

– Вот и пришла пора расставаться. Сегодня мы говорили почти исключительно обо мне. Все, что касается моего чувства к вам, Диана, – вы знаете. Но позвольте один вопрос: он касается того, другого человека. Вы влюблены в него или любите? Или испытываете и то и другое чувство? Вы можете мне сказать?

Никола сама хотела бы это знать.

– Наверное, только влюблена, – ответила она. – Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы испытывать к нему другое чувство – то, которое на всю жизнь.

Ганс сосредоточенно нахмурился.

– Ах так? А он, видимо, тоже не знает вас как следует?

«Да разве здесь речь идет о простом любопытстве?» – пронеслось в голове Николы.