Текст книги "Кровь Люцифера"

Автор книги: Джеймс Роллинс

Соавторы: Ребекка Кантрелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 11

1 7 марта, 21 час 38 минут

по центральноевропейскому времени

Венеция, Италия

Рун быстро шел по полированным мраморным полам базилики Святого Марка. Он прилетел в Венецию четверть часа назад. Оставленное для него сообщение гласило, что Бернард и остальные привели Элисабету сюда. Дойдя до церви, он обнаружил, что двери отперты, но внутри, похоже, никого нет.

«Быть может, они уже спустились под землю, в часовню сангвинистов? »

Корца бросил взгляд через весь неф на северный придел базилики. Насколько он помнил, лестница с той стороны вела в подземную крипту, служившую тайным проходом в святыню сангвинистов. Рун направился туда, но его внимание привлекло движение в южном приделе. Из темноты к нему метнулись несколько теней, двигавшихся со сверхъестественной скоростью.

Рун замер, пригнувшись: он не знал, кто это мог быть, особенно если вспомнить о недавних нападениях.

«Но конечно же, ни один стригой не осмелится напасть на этих святых землях».

Чей-то голос позвал его, темные фигуры наконец вышли на свет, и оказалось, что это трио сангвинистов: двое мужчин и женщина.

– Рун!

Он узнал смуглое лицо Софии. Невысокая женщина метнулась к нему, позвав за собой остальных.

– Ты как раз вовремя!

Он прочел в ее глазах глубокую тревогу.

– Что случилось?

– Идем с нами. – Она направилась к северному приделу. – Возле сангвинистских врат произошло нечто неприятное.

– Расскажи, – потребовал он, проверяя, легко ли вынимается карамбит из ножен, пристегнутых к его запястью. Одновременно Рун догнал Софию и шел сейчас рядом с нею такой же быстрой походкой.

Она поведала ему о том, что случилось внизу: как Бернард провел Элисабету в дверь и запер за собой вход.

– Христиан уже там, внизу, но чтобы отворить дверь снова, нужны трое из ордена. – Она махнула рукой назад, где шли два священнослужителя. – Я побежала позвать кого-нибудь на помощь, но мне понадобилось немало времени, чтобы найти их. А Эрин опасается худшего.

Когда они добрались до лестницы, Рун шагнул на ступени первым. Он доверял суждению Эрин. Если она тревожится, значит, на то есть существенный повод. На половине пролета Корца услышал биение двух сердец, эхом доносящееся из подземной крипты.

Эрин и Джордан.

Он легко мог различить их по этому сердцебиению, точно так же как по голосам. Учащенный пульс Эрин подтверждал – да, она чего-то боится. Оказавшись в крипте, Рун увидел, что Христиан ударяет кулаком по дальней стене, выкрикивая имя Бернарда. Корца знал, что так тревожит молодого сангвиниста.

За дверью он слышал стук еще одного сердца, приглушенный каменной толщей, но все же различимый для его острого слуха, а эхо в длинной крипте дополнительно усиливало этот звук.

Элисабета.

Ее сердце сбивалось с ритма, слабея с каждым ударом.

Она умирала.

Заслышав их приближение, Христиан обернулся.

– Быстрее!

Рун не нуждался в том, чтобы его торопили. Он и так буквально пролетел через крипту. Эрин шагнула ему навстречу, но он проскользнул мимо нее, не сказав ни слова. На это не было времени.

Вытащив нож из рукава, Рун пронзил свою ладонь и уронил несколько капель крови в каменную чашу, которую держал изображенный на барельефе Лазарь. София и Христиан встали рядом с ним, без промедления добавив к его крови свою. Вместе они произнесли:

– Ибо это есть Чаша крови нашей, Чаша Нового и вечного Завета.

На камне проявились контуры двери.

– Mysterium fideil – в один голос воскликнули все трое.

Медленно – слишком медленно – дверь отворилась. Навстречу им буквально хлынул резкий запах крови, густой и горячий запах, пьянящий и опасный.

Как только проход чуть приоткрылся, Рун скользнул в него и помчался за этим запахом к его источнику.

Он достиг порога часовни – и в тот же миг услышал, как остановилось сердце Элисабеты. Глазам его открылось непостижимое зрелище. В священном месте, под сиянием серебряной мозаики, лежала на спине Элисабета, и тело ее было бледным и безжизненным.

Но она была не одна.

Рядом с ней на коленях стоял Бернард, и руки их – жертвы и убийцы – соединяла цепь наручников. Губы кардинала были окровавлены. Он повернулся к Руну, и тот увидел на лице Бернарда выражение глубокого страдания. По щекам бежали слезы, размывая алое пятно – свидетельство его греха.

Не обращая внимания на эту боль, Рун бросился к Элисабете, рухнул на колени и схватил ее в объятия, словно пытаясь спрятать. Он держал ее тело так далеко от Бернарда, как только позволяла длина цепи наручников.

Рун желал бы испытать гнев при виде этого злодеяния, позволить ярости испепелить ту скорбь, что переполняла его. Когда-нибудь он заставит Бернарда заплатить за содеянное – но не сегодня.

Этот день он отдаст ей одной.

Первым рядом с ним оказался Христиан. Он коснулся плеча Руна в знак сочувствия, затем припал на колено и что-то сделал с наручниками. Металлический браслет упал с тонкого запястья Элисабеты и лязгнул о каменный пол.

Теперь, когда она больше не была прикована к своему убийце, Рун покрепче прижал к груди ее холодное тело и встал, желая унести ее как можно дальше от Бернарда.

София вместе со своими двумя спутниками решительно подошла к отрешенно стоящему на коленях кардиналу. Они грубо вздернули его на ноги. Судя по их приглушенным репликам, сангвинисты поверить не могли, что кардинал оказался способен на такое злодеяние.

Но он сделал это – убил Элисабету.

– Рун... – Эрин стояла рядом с Джорданом, опираясь на его руку, цепляясь за него, за ту жизнь, что так ярко горела в нем.

Корца, не в силах смотреть на это, отвернулся и понес Элисабету к алтарю. Он хотел, чтобы ее окружала святость. Он пообещал, что отныне она навсегда будет пребывать в этой благости. Он дал обет, что отыщет место, где похоронены ее дети, и там положит ее тело на вечный покой.

Она заслужила это.

Когда-то давно Корца лишил ее того места в мире, которое принадлежало ей по праву, но теперь положит все силы, дабы исправить хотя бы то, что сумеет. Это все, что он может сделать для нее.

Нежный серебристый свет омывал ее бледную кожу, ее длинные ресницы, ее черные кудри. Даже в смерти она была самой прекрасной женщиной из всех, каких Рун когда-либо видел. Он старался не смотреть на жестокую рану на ее горле, на кровь, растекшуюся по плечам и пропитавшую тонкую шелковую сорочку.

Но, оказавшись у алтаря, Корца не смог положить ее на это холодное ложе. Если он выпустит ее из рук, она воистину уйдет от него навечно. И вместо этого он опустился на пол возле алтаря и сдернул белый алтарный покров, дабы укутать ее полуобнаженное тело.

Краем освященной ткани Рун стер кровь с подбородка Элисабеты, ее полных губ, ее щек. На одной половине ее лица темнел кровоподтек. Должно быть, Бернард ударил ее.

«Ты заплатишь и за это тоже».

Рун склонился ближе к Элисабете и прошептал:

– Прости меня..

Он говорил ей эти слова много раз – слишком много раз.

«Как же часто я причинял тебе боль...»

Его слезы падали на ее холодное белое лицо.

Корца погладил ее по щеке, осторожно, стараясь не задеть кровоподтек, как будто она все еще могла ощутить эту боль. Коснулся ее нежных век, желая, чтобы она могла просто сделать шаг от смерти к жизни, чтобы снова могла открыть глаза...

И она их открыла.

Зашевелилась в его объятиях, пробуждаясь, словно цветок, медленно разворачивающий лепестки навстречу новому дню. В первый миг отшатнулась было прочь, но потом узнала его и затихла.

– Рун... – слабым голосом пролепетала она.

Он смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова, не слыша биения ее сердца и уже осознавая правду.

«Боже, нет...»

Корца оглянулся через плечо. В душе его нарастал гнев, вытесняя горе. Бернард не только испил ее крови – он влил в ее уста собственную кровь. Он обрек ее на проклятие с той же готовностью, что и Рун столетия назад, осквернив ее. Она снова стала лишенной души мерзостью.

Лишь несколько месяцев назад Рун пожертвовал спасением своей души, дабы спасти ее душу – и Бернард обратил этот дар в прах и пепел.

Кардинал стоял, окруженный четырьмя сангвинистами, если считать Христиана. Бернард совершил величайший грех и должен быть наказан за него, возможно, даже смертью.

Рун не испытывал жалости к нему.

Элисабета уронила голову ему на грудь, слишком слабая, чтобы держать ее прямо. Она прошептала ему – скорее одним лишь дыханием, чем внятными словами:

– Я устала, Рун... устала до смерти.

Он обнял ее и так же тихо сказал:

– Тебе нужно поесть. Мы найдем кого-нибудь, кто пожертвует свою кровь, чтобы восстановить твои силы.

София, подойдя к нему сзади, нависла над ним и сурово произнесла:

– Это невозможно. Нельзя позволить ей существовать. Она теперь стригой и должна быть уничтожена.

Рун оглянулся на остальных, но ни в ком не нашел сочувствия. Они намеревались убить ее, как дикого зверя. Однако помощь пришла из самого неожиданного источника.

Бернард сказал твердо, как будто по-прежнему был наделен правом голоса в подобных вопросах:

– Она должна испить вина и стать одной из нас. Я беру на себя грех ее обращения... потому что графиня поклялась, что готова пройти это испытание. Испить освященного вина и вступить в наш орден.

Или умереть, пытаясь это сделать.

Рун потрясенно взглянул на Элисабету. Она ни за что не согласилась бы на подобное. Но Элисабета лежала у него на руках, вновь закрыв глаза и впав в забытье от слабости.

София коснулась серебряного креста, висящего у нее на груди.

– Даже если она пройдет это испытание, это не изничтожит ваш грех, кардинал.

– Я приму положенное мне наказание, – ответил тот. – Но она должна испить освященного вина – и довериться Господнему суду.

– Это не ее грех, – возразил Рун.

Христиан подошел и встал рядом с Софией.

– Рун, прости, но не имеет значения то, каким образом она была обращена, – только то, что теперь она стригой. Подобным созданиям не позволено оставаться в живых. Они должны либо пройти испытание и испить вина – либо быть убитыми.

Рун подумал было о том, чтобы сбежать вместе с нею. Но даже если ему удастся одолеть собравшихся здесь и ускользнуть от них, что будет потом? Влачить проклятое существование, скитаясь по земле и пытаясь удержать Элисабету от проявления ее истинной природы? Обоим лишить себя Господнего милосердия?

– Это следует сделать, и сделать сейчас, – постановила София.

– Подождите. – Джордан вскинул руку. – Быть может, нам сейчас лучше остановиться и обсудить это.

– Согласна, – поддержала его Эрин. – Это чрезвычайные обстоятельства. Вспомните, у нее есть сведения, в которых мы нуждаемся. Вероятно, надо хотя бы попробовать узнать их у нее, прежде чем рисковать тем, что мы снова можем ее потерять?

– Эрин права, – сказал Джордан. – Похоже, графине уплачено по полной. Она получила то, чего требовала, и теперь должна поведать нам то, что знает.

Христиан нахмурился, но было похоже, что он склонен принять их сторону. Увы, София оставалась непреклонна, и на ее стороне были два сангвиниста.

Поддержка пришла оттуда, откуда не ждали.

– Я скажу вам то, что мне известно, – прохрипела Элисабета, повернув голову. Это явно потребовало от нее огромных усилий. – Но только в том случае, если это не будет означать мою смерть.

София выхватила два изогнутых ножа, их лезвия сверкнули в свете свечей.

– Мы не можем оставить стригоя в живых. Закон однозначен. Стригой может выбирать лишь из двух исходов: присоединиться к нашему ордену или быть немедленно преданным смерти.

Рун сильнее сжал Элисабету в объятиях. Он не мог потерять ее дважды за одну ночь. Если понадобится, он будет сражаться.

Вероятно, почувствовав напряжение, достигшее предела, Эрин встала между Руном и остальными.

– Не можем ли мы сделать для нее исключение? Позвольте ей сохранить ее нынешнее состояние. Церковь охотно сотрудничала с ней как со стригоем прежде, когда мы искали Первого Ангела. Тогда за ее помощь ей было позволено вести жизнь стригоя. Разве нынешние обстоятельства так сильно отличаются?

В часовне повисло молчание.

Наконец Бернард разбил тишину горькими словами правды:

– Мы солгали ей тогда. Если бы она осталась стригоем после того, как Первый Ангел обрел цельность, мы убили бы ее.

Эрин задохнулась от возмущения:

– Это правда?

– Я намерен был своими руками оборвать ее проклятую жизнь, – подтвердил кардинал.

Рун уставился на своего наставника, на человека, который ввел его в эту новую жизнь. Он сотни лет питал доверие к Бернарду. И теперь ощущал, как мир уходит у него из-под ног.

Все было иным, нежели казалось прежде. Все были не теми, кем называли себя.

Кроме Элисабеты.

Она никогда не притворялась никем иным, помимо того, кем являлась, – даже когда была чудовищем.

– Значит, все ваши обещания ничего не значат, кардинал, – произнесла Элисабета. – Тогда я не вижу причины соблюдать свое обещание. Я ничего вам не скажу.

– Значит, ты умрешь немедля, – обронил Бернард.

Графиня смотрела на кардинала, на своего извечного врага.

– Тогда спросите меня, – сказала она. – Предложите мне то, что вы, сангвинисты, должны предлагать любому стригою, оказавшемуся у вас в руках.

 Никто не произнес ни слова.

Она снова уронила голову, глядя на Корцу сверху вниз, и в ее глазах мерцала грусть – но и решимость тоже.

– Спроси меня, Рун.

– Нет. Тебе нечего ответить.

– О нет, мне есть что ответить, любовь моя. В конце концов, у всех нас есть ответ. – Она протянула дрожащую руку и коснулась его щеки. Призрачная улыбка заиграла на ее бледных губах. – Я готова.

Бернард вмешался:

– Ты обратишься в прах, едва коснувшись этого вина. Сначала скажи нам то, что ты знаешь, и, возможно, Бог помилует тебя.

Она не обратила на него ни малейшего внимания, продолжая взирать на Руна.

Он понял ее решимость и, едва шевеля холодными губами, спросил:

– Готова ли ты, Батори из Эчеда, отречься от своего проклятого существования и принять то, что предлагает тебе Христос: пить лишь Его Кровь, Его освященное вино... отныне и вечно?

Взгляд ее оставался твердым, даже когда слезы Руна упали ей на лицо.

– Я готова.

Глава 12

17 марта, 23 часа 29 минут

по центральноевропейскому времени

Венеция, Италия

Эрин смотрела на огромный центральный свод базилики Святого Марка, запрокинув лицо к золотому сиянию мозаики, подобному свету восходящего солнца. Близилась полночь, но ночная тьма не имела здесь власти.

Немного раньше, в маленькой подземной часовне, озаренной серебристым светом, она смотрела, как остальные уводят графиню куда-то в темные коридоры сангвинистского оплота.

Эрин тревожилась о том, что они могут сделать с Элизабет, но София непреклонно настаивала на том, что это священный ритуал их ордена, и Эрин не может его узреть. Она знала лишь, что Элизабет омоют и облачат в одеяние монахини, прежде чем она сможет приступить к обряду преображения, в который скорее всего входят молитвы, покаяние и причащение освященным вином.

Грейнджер было бы интересно увидеть, как это происходит, но ее не допустили. И не только ее.

Одному из сангвинистов не было позволено пойти вместе с остальными.

По крайней мере пока.

Она обернулась и обнаружила, что Рун расхаживает взад вперед по обширной базилике, переходя из одной тени в другую и колебля пламя свечей своими резкими движениями. Он сжимал в одной руке четки, а губы его непрестанно шевелились, шепча молитвы. Эрин никогда не видела его таким встревоженным.

Джордан, напротив, сидел, развалившись, на скамье поблизости. Его пистолет-пулемет лежал так, чтобы его можно было сразу схватить. Эрин подошла и присела рядом с ним, устроив на той же скамье свой рюкзак.

– Кажется, Рун намерен протоптать в мраморе колею, – заметил Джордан.

– Женщина, которую он любит, может умереть этой ночью, – отозвалась Эрин. – Он имеет право беспокоиться.

Стоун вздохнул.

– Ну, по-моему, он совершенно зря в нее втрескался. Я уже со счета сбился, сколько раз она его накалывала.

– Это не значит, что он хотел бы видеть ее смерть. – Она взяла Джордана за руку и понизила голос, понимая, что Рун скорее всего все равно услышит их, даже через весь неф. – Жаль, что мы ничего не можем сделать.

– Для кого? Для Руна или для Элизабет? Вспомни, она сама просила о том, чтобы ее сделали стригоем. Что-то мне подсказывает, что она все просчитала, прежде чем согласилась на обращение. Я бы сказал, что надо все оставить как есть и посмотреть, как ляжет карта.

Эрин прижалась к боку Джордана, в очередной раз отметив исходящий от него жар. Он отодвинулся от нее. Движение было едва уловимым, но все же ошибиться было невозможно.

– Джордан... – начала Эрин, готовая взглянуть в глаза своим худшим опасениям. – Что случилось с тобою в Кумах?

– Я уже рассказывал тебе.

– Не о нападении. Ты по-прежнему весь горишь... и... и ты изменился.

Эти слова почти не передавали того, что она чувствовала.

Отстраненным тоном Джордан ответил:

– Я не знаю, что происходит. Всё, что я знаю... это прозвучит странно, но я чувствую, что все эти перемены во мне ведут к добру – ведут по той дороге, по которой я должен следовать.

– По какой дороге? – Эрин судорожно сглотнула.

«И смогу ли я пойти по ней с тобой?»

Прежде чем он успел ответить, рядом с их скамьей возник Рун.

– Джордан, извини, что беспокою, но который сейчас час?

Стоун высвободил руку из пальцев Эрин, чтобы взглянуть на часы.

– Половина двенадцатого.

Рун сжимал свой наперсный крест и смотрел на ведущий лестничный проем в северном приделе явно в смятении. Церемония должна была начаться в полночь.

Эрин встала, движимая состраданием к его тревоге. Больше ничего конкретного она от Джордана не добьется. Может быть, он знает не больше, чем уже сказал ей, а может быть, просто не желает ей говорить. Как бы то ни было, сидеть с ним рядом нет толку.

Она подошла к Руну.

– Ты ведь понимаешь, что Джордан прав.

Корца повернул к ней голову.

– В каком смысле?

– Элизабет – очень умная женщина. Она не согласилась бы на обращение, если б не полагала, что у нее есть хороший шанс пережить это преображение.

Рун вздохнул.

– Она полагает, что это сложный процесс, который оставляет место для сомнений и ошибок, но это не так. В прошлом я наблюдал множество подобных церемоний. Я видел, как многие... погибали, испив вина. Любая ее хитрость тут бесполезна.

Он снова начал беспокойно расхаживать по базилике, но Эрин шла рядом с ним.

– Быть может, она изменилась, – предположила женщина, не особо в это веря, но зная, что Руну хотелось бы так считать.

– В этом ее единственная надежда.

– Она сильнее, чем ты полагаешь.

– Я молюсь, чтобы ты оказалась права, потому что я... – Голос Руна прервался, и он сглотнул, прежде чем продолжил: – Я не выдержу, если снова увижу, как она умирает.

Эрин протянула руку и взяла его холодную ладонь. Кончики его пальцев были красными, обожженные прикосновением к серебряным бусинам четок. Он остановился и поймал ее взгляд. В его темных глазах читалось почти непереносимое страдание, но Эрин не отвела взора.

Корца подался к ней, и она инстинктивно обняла его. В течение одного долгого вздоха он прижимался к ней, позволяя ей держать в объятиях его холодное напряженное тело. Глядя поверх его плеча, Эрин заметила, что Джордан смотрит на них. Зная, какие чувства он испытывает по отношению к Руну, она ожидала проявления ревности, но Стоун смотрел мимо нее, явно пребывая в каком-то своем мире, мире, где ей, похоже, больше не было места.

Рун высвободился из ее объятий и мягко коснулся ее плеча, выразив этим простым жестом всю свою признательность ей. Даже будучи погружен в свое горе, он был куда внимательнее по отношению к ней, чем Джордан.

Они молча прошли обратно через неф, пока не поравнялись с Джорданом. Тот оглянулся на них, и вид у него был невозмутимо-спокойный.

– Почти время, – произнес он, прежде чем Рун успел задать вопрос. – Ты будешь с Элизабет, когда она примет вино?

– Я не могу, – ответил Рун еще более тихо. – Я не могу.

– Тебе не позволено быть там? – спросил Джордан.

Виноватое молчание само по себе было достаточным ответом.

Эрин тронула Руна за локоть.

– Ты должен быть там.

– Она будет жить или умрет вне зависимости от моего присутствия, а я могу не выдержать, если... если...

Он осел на скамью.

– Ей страшно, Рун, – напомнила Эрин, – как бы она ни старалась это скрыть. Возможно, это ее последние мгновения на земле, и ты единственный остался в этом мире из тех, кто истинно любил ее. Ты не можешь оставить ее одну.

– Может быть, ты и права. Если б я позволил ей прожить жизнь так, как было предначертано Богом, ее не постигла бы сейчас такая участь. Возможно, это мой долг...

Эрин стиснула его руку. Это было все равно что сжимать руку мраморной статуи, но где-то в глубине этой статуи таилась страдающая душа.

– Не надо делать это из чувства долга, – возразила Грейнджер. – Сделай это потому, что любишь ее.

Рун склонил голову, но вид у него по-прежнему был нерешительный. Он встал, повернулся и снова побрел по нефу. На этот раз Эрин отпустила его одного, понимая, что ему нужно взвесить ее слова и принять решение.

Она вздохнула и снова села рядом с Джорданом.

– Если бы мы оказались в такой ситуации, ты оставил бы меня пить это вино без тебя?

Он пальцем поднял ее подбородок и посмотрел ей в лицо.

– Я вытащил бы твою задницу из этого дерьма раньше, чем дошло бы до такого.

Она улыбнулась ему, радуясь этому мгновению, которое, однако, оказалось недолгим.

У входа в базилику показался Христиан и пошел к ним через длинный придел. Он нес плоскую картонную коробку, от которой пахло мясом, сыром и томатами. В другой его руке были две коричневые бутылки.

– Пицца и пиво, – определил Джордан. – Прямо сбывшаяся мечта.

– Помни это, когда будешь подсчитывать, сколько чаевых мне оставить. – Христиан протянул ему коробку.

Рун вернулся к ним, заподозрив, что Христиан принес не только поздний ужин для смертных.

Молодой сангвинист кивнул Корце.

– Пора. Но тебе не обязательно присутствовать. Я понимаю, какую боль это может причинить тебе.

– Я пойду туда. – Рун бросил на Эрин долгий взгляд. – Спасибо, Эрин, что напомнила мне, ради чего стоит это сделать.

Она наклонила голову, подтверждая, что поняла его слова, и жалея, что ей нельзя пойти с ним, нельзя быть там и поддержать его, если графиня не переживет испытание.

Корца повернулся прочь и пошел навстречу тому, чему суждено было свершиться, – дабы разделить эту участь с Элизабет.

Их судьбы были навеки переплетены одна с другой.

23 часа 57 минут

Элизабет вновь стояла в серебряной часовне, где недавно умерла и родилась заново. Кто-то смыл ее кровь с пола и стен. В комнате пахло ладаном, камнем и лимоном. На алтаре горели новые восковые свечи.

Как будто ничего и не произошло.

Она смотрела вверх, на выложенное сверкающими мозаичными плитками изображение Лазаря над головой. Он сделал то, что она только намеревалась попытаться сделать, – и остался в живых. Но он любил Христа.

А она – нет.

Элизабет провела рукой по своему черному одеянию монастырской послушницы. На поясе у нее висели серебряные четки, а на груди покоилось серебряное распятие. Оба предмета обжигали даже сквозь плотную ткань. Она чувствовала себя так, словно облачилась в странный наряд, собираясь на костюмированный бал.

Но не только в этом выражался ее маскарад.

Стоя смирно, так, чтобы никто не заподозрил ее истинных чувств, Элизабет радовалась и дивилась ощущению силы внутри. Кардинал испил так много ее крови и так мало дал взамен своей – этого было недостаточно, чтобы поддержать ее. Хуже того, ее чувствительные ступни касались святой земли, и это место должно было ослабить ее еще больше.

Но она чувствовала себя сильной – сильнее, пожалуй, чем когда-либо прежде.

Что-то в мире изменилось.

Восемь сангвинистов находились в часовне вместе с ней, надзирая за ней, верша над ней свой суд. Но она видела только одного. Рун пришел, чтобы принять участие в этом обряде, и стоял сейчас рядом с нею. Графиня сама была удивлена тем, как глубоко тронул ее этот жест.

Он подошел ближе и заговорил, понизив голос до едва слышного шепота:

– Есть ли в тебе вера, Элисабета? Достаточно ли ее, чтобы пережить это? Батори посмотрела в полные тревоги глаза Руна. Все эти столетия он только и желал, чтобы она вступила в битву со злом внутри себя, чтобы посвятила себя безрадостному существованию в служении Церкви, веру которой никогда не разделяла на самом деле. Элизабет хотела успокоить его, подбодрить, но она не могла лгать ему сейчас, когда они, возможно, последние мгновения пребывали вместе.

Сангвинисты, стоящие позади Руна, читали молитвы. Если она попытается сбежать, они убьют ее, – а если она умрет, то вскоре умрет и Томми. Единственный ее шанс спасти жизнь мальчика и свою собственную лежал на этом огненном пути.

– У меня достаточно веры, – сказала она Руну, и это была правда. Только это была не та вера, которой он ждал от нее. Элизабет верила в себя, в свою способность пережить это и спасти Томми.

– Если ты не веришь... – предупредил Рун, – если ты не веришь в то, что Христос может спасти твою проклятую душу, то первый же глоток Его Крови умертвит тебя. Так было всегда.

Так ли?

Распутин был отлучен от Церкви, и все же Элизабет своими глазами видела, что он остался жив вне церковной благодати. Равным образом тот немецкий монах, брат Леопольд, в течение пятидесяти лет предавал Церковь, однако он бессчетное число раз пил освященное вино, и оно не сожгло его.

Быть может, вера монаха в свою цель, в то, чему он служил, поддерживала его?

Элизабет надеялась, что это так. Ради себя самой и ради Томми. Она должна верить, что есть другие пути к спасению через эту святую Кровь. Хотя ее сердце и далеко от чистоты, но стремление помочь Томми было достаточно благородной целью.

«Но если я ошибаюсь...»

Она дотронулась кончиком пальца до обнаженного запястья Руна.

– Я хочу, чтобы именно ты дал мне это вино. И никто другой.

«Если я умру, то пусть я умру от руки того, кто любит меня».

Рун сглотнул, лицо его потемнело от страха, но он не отверг ее просьбу.

– Твое сердце должно быть чисто, – продолжал наставлять Корца. – Ты должна прийти к Нему с любовью и открытой душой. Сможешь ли ты сделать это?

– Увидим, – сказала она, уклоняясь от прямого ответа на его вопрос.

Руну пришлось удовлетвориться этим, но он по-прежнему колебался. Он указал на серебряную причастную чашу, покоящуюся на алтаре. От чаши исходил резкий запах вина, пробивавшийся сквозь аромат ладана. Было трудно постичь, что такое простое вещество, продукт брожения виноградного сока, может таить в себе секрет жизни. Или в то, что оно может уничтожить ее заново обретенную бессмертную мощь – и само ее существование.

Рун встал у алтаря лицом к Элизабет.

– Сначала ты должна публично покаяться в своих грехах – во всех своих грехах. После этого ты сможешь причаститься Его Святой Крови.

Не имея иного выбора, графиня перечисляла один грех за другим, видя, как каждый из них тяжким бременем ложится на плечи Руна, как он принимает на себя вину за ее деяния. Сангвинист выслушивал ее признания, и она видела боль и сожаление в его глазах. И если бы могла, то, несмотря ни на что, избавила бы его от этой муки.

К тому времени как Элизабет завершила свою исповедь, у нее пересохло в горле. Это заняло не один час. Чувства стрироя подсказывали ей, что рассвет уже близится.

– Это всё? – спросил Рун.

– Разве этого не достаточно?

Он повернулся, взял с алтаря серебряный потир и воздел его над головой, читая молитвы, необходимые для преображения вина в Кровь Христову.

И все это время Элизабет вопрошала себя: действительно ли она боялась того, что это ее последние мгновения? Того, что она вот-вот может сгореть и рассыпаться пеплом по чистому каменному полу? И нашла лишь один ответ.

Будь что будет.

Она опустилась на колени перед Руном.Тот склонился и поднес к ее губам серебряную чашу.