Текст книги "Эксперимент «Ангел»"

Автор книги: Джеймс Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Но не проходит и секунды, как тяжелая когтистая лапа хватает меня за волосы, а жесткая подножка выбивает землю из-под ног. Рука Ангела выдернута из моей руки, и в уши мне бьет ее отчаянный крик:

– Спасите! Убивают!

И поверь мне, уважаемый читатель, если она кричит «убивают», значит, действительно, убивают!

94

Никто и глазом моргнуть не успел, как здоровенный ирейзер перебросил меня, будто тюфяк, через плечо.

В нос мне ударила его резкая звериная вонь. Раскрытая в хриплом хохоте пасть обнажила длинные желтые клыки, а глаза налились кровью.

Улицу по-прежнему оглашает истошный визг Ангела: «Убивают!»

Брыкаюсь, лягаюсь, кусаюсь, вонзаю в него ногти и изо всех сил колочу кулаками – ирейзер только ржет и рысцой бежит по тротуару.

Народ расступается, и я слышу, как кто-то спрашивает:

– Кино что ли снимают?

Держи карман шире. Голливуду такое и не придумать. Им там слюнявые сериалы подавай!

Поднимаю голову. Клык, злой и сосредоточенный, несется по пятам. Он не отстает, но и догнать этого волчину ему не удается. Если где-нибудь здесь за углом ирейзера поджидает тачка, я пропала.

Рву ему уши, впиваюсь зубами в холку, всаживаю острыми локтями в спину и в ребра – никакого результата. Этим проклятым мутантам болевые рецепторы удалены на генетическом уровне.

– Клык! – отчаянно призываю я. – Клык, спасай!

Ирейзер, кажется, даже не убыстряет бега, но Клык начинает отставать все больше, а вопли Ангела слышны все глуше и все дальше.

В следующий момент внезапно то ли я соскальзываю вниз, то ли ирейзер оседает на землю. Нет, он по-прежнему крепко держит меня, но ему как будто подрубили ноги. Секунда, и он, придавив меня своей тушей, с глухим стуком валится на землю. От удара о гранитный поребрик тротуара из глаз у меня сыплются искры. Бешено пихаю его локтями, коленями, кулаками, головой, всем, чем могу. В конце концов высвобождаюсь из-под него, хватаюсь за стоящую рядом урну и встаю на четвереньки. У меня шок. А с ним-то что? Он не шевелится. Глаза остекленели, из пасти стекает тонкая струйка крови. Пара любопытных зевак остановилась поглазеть на происходящее, но в основном народ как двигался себе целеустремленно, так и движется, ничего вокруг не видя и реагируя только на звон или вибрацию мобильников. Ничто не может вывести нью-йоркцев из привычного равновесия.

Клык подскочил, поднял меня на ноги и тянет прочь.

– Подожди, не беги, он, кажется, сдох.

Недоверчиво Клык пнул неподвижную тушу носком сапога – никакой реакции, ни вздоха, ни намека на движение. Наклонился, напрягшись, то ли от страха, то ли от омерзения, приложил большой палец к запястью пощупать пульс.

– Ты вроде права. Похоже, сдох. Что ты с ним сделала?

– Ничего я ему не сделала. Просто орала что есть мочи. Но ему все было хоть бы хны! Он вдруг сам ни с того ни с сего на части развалился.

Клык еще раз наклоняется к дохлому ирейзеру. Отодвигает воротник у него на шее. Смотрим, у верхнего позвонка – татуировка: 11–00–07.

Тем временем к нам сбежалась вся наша стая. Ангел бросилась ко мне в объятия и заплакала… Прижимаю ее к себе и, успокаивая, шепчу:

– Не бойся, моя хорошая, не бойся. Все прошло, никто нас больше не тронет, ни тебя, ни меня, никого из нас.

Краем глаза замечаю, что нас уже теснит сгрудившийся вокруг народ, и слышу, как все ближе завывает полицейская сирена. Пора линять.

– Торчок какой-то концы отдал, – нарочито громко бросает Клык. Не сговариваясь, растворяемся в толпе и быстрым шагом сворачиваем за угол. Ставлю Ангела на ноги. Она семенит рядом, по-прежнему хлюпая носом, а я крепко держу ее за руку и старательно улыбаюсь. Но что-то не уверена, что улыбка моя получается убедительной. Меня все еще колотит – серьезнее переплета со мной еще не случалось!

Надо скорей найти этот чертов Институт и убираться отсюда подобру-поздорову обратно в пустыню, туда, где не надо все время озираться по сторонам, туда, где нас никто не найдет.

Решили переночевать в парке – туда путь и держим, благо эта часть Манхэттена нам теперь как свои пять пальцев знакома. Мимо снуют такси и легковушки, и никому опять никакого дела до наших злоключений. Мало ли случается драм на улицах Нью-Йорка.

– Значит, ему было пять лет, – тихо говорит мне Клык.

Я согласно киваю:

– Сделан в ноябре двухтысячного года. Седьмой экземпляр в серии. Выходит, не больно-то долгий срок им отпущен. А нам? Сколько лет жизни заложено в наших генах?

Нельзя на эту тему думать. Так никогда не расслабишься. Стараюсь релакснуться. Перевожу дыхание и оглядываюсь вокруг.

В глаза бросается такси. Только на крыше нормального мотора будет нормальная неоновая реклама «Знаменитая пицца дядюшки Джо». Или что-нибудь в этом роде. А этот мотор наезжает на меня очередным неоновым предсказанием: «Первый шаг – самый трудный!» Не такси, а гадалка какая-то. Первый шаг… Сколько я их уже сделала? Какой был первым? А может, настоящий-то первый шаг у меня еще впереди?

Иду, смотрю себе под ноги и механически отсчитываю шаги.

Посереди тротуара воткнуто в асфальт хилое дерево. То ли металлическая решетка защищает корни, то ли дерево за решетку засажено. В металлических ячейках застряла пластиковая карточка – наподобие банковских. Поднять ее? А вдруг там опять капкан. Была не была! Наклоняюсь ее подобрать.

Точно, банковская карточка. С моим именем: Максимум Райд. Тяну Клыка за рукав и без слов показываю ему свою находку. От удивления у него расширяются глаза.

Тут снова прорезался Голос:

Пользуйся на здоровье. Но тебе надо додуматься, какой у нее пароль.

Как додуматься-то? Может, снова такси какое-нибудь поедет с моим пин-кодом на крыше. Вздохнув, запихиваю карточку в задний карман. Ладно, утро вечера мудренее. Утром подумаем.

А теперь в Парк. Тихий, темный Центральный парк.

95

– Откуда, интересно, Голос знает, где я и что я вижу, – шепчу я Клыку.

Мы все шестеро удобно расположились в толстенных ветвях огромного раскидистого дуба в Центральном парке. Забрались на самую верхотуру – от земли футов этак в сорока. Здесь, наверное, можно даже поговорить спокойно – никто не подслушает. Если и здесь, конечно, локаторов не понаставлено. Уж поверь, уважаемый читатель, меня теперь ничто не удивит, даже локаторы на деревьях Центрального парка.

– Он же внутри тебя, – откликается Клык, привалившись спиной к стволу, – где ты, там и он. Подключился ко всем твоим рецепторам – вот ему и известно, что, где и когда ты делаешь.

Настроение мое резко падает. Только не это! Как же я такой вариант не просекла!?

– Что же получается, у меня теперь ничего личного, ничего сокровенного не осталось. Что я ни делай, все теперь известно этому Голосу, хоть и внутреннему, но совершенно мне постороннему.

– Даже в туалете? – глаза Газа недоуменно округляются, и Надж прыскает в ладошку.

Простота нашего Газзи уж точно хуже воровства. Накостылять бы ему хорошенько, да ладно, пускай живет, тем более что «туалеты» его всех разом развеселили.

Только Ангел, похоже, забыла обо всем на свете. Сидит себе и гладит свою Селесту.

Достаю найденную на улице банковскую карточку. Та, которую мы сперли у амбала в Калифорнии, – настоящая, проверенная – все еще болтается у меня в кармане. Пользоваться ею уже нельзя, но сравнить с моей новой находкой можно. Вроде они похожи: обе пластиковые, легкие, одинаково прямоугольные.

Если новая карточка всамделишняя, надо как-то вычислить пин-код. Без него толку от нее – чуть. «Как его с потолка-то возьмешь? – бормочу я себе под нос и в сотый раз рассматриваю кусок пластика. – Тысячу лет на это потратишь, а все равно не вычислишь».

Сказать, что я устала, – значит, ничего не сказать. К тому же на голове у меня выросла здоровенная шишка – долбанул-таки меня ирейзер перед смертью о гранитный поребрик. Будто мало моей бедной голове и без того достается!

Без слов выбрасываю вперед левый кулак. На него ложится крепко сжатая рука Клыка. Сверху – кулак Надж, Игги и Газмана. Наконец и Ангел сперва ставит свой кулачок на Газманов, а потом пристраивает на вершине всей пирамиды плюшевую лапу Селесты. Раз, два, три – и пирамида снова рассыпалась. Укладываемся на ночь на ветках. Газ ворочается и вздыхает. Ангел примостилась прямо надо мной, и ее кроссовки болтаются рядом с моей коленкой. Мне видно, как она понадежнее пристраивает рядом с собой Селесту.

Меня убаюкивает вечерний ветерок, шелестящий листвой нашего дуба. Засыпаю со счастливой мыслью: как хорошо, что мы все вместе и можно спокойно проспать еще хотя бы одну ночь.

96

Тишину разорвал резкий властный голос:

– Лазать по деревьям Центрального парка противозаконно! Немедленно слезайте!

Мгновенно проснувшись, вижу, что Клык уже пристально и вопросительно смотрит на меня. Наши взгляды устремляются вниз.

Под нашим дубом припаркована черно-белая полицейская машина, и ее мигалка разрывает темноту. Будто нет в этом городе никаких других преступлений, и на поимку шестерых детей необходимо бросить главные резервы нью-йоркской полиции.

– Откуда они про нас узнали? Откуда им стало известно, что мы здесь? – шепчет Газман. – Они что, деревья инспектируют?

Женщина в полицейской форме повторяет в мегафон:

– Лазать по деревьям Центрального парка противозаконно! Немедленно слезайте!

Придется слезать. Медленно и неуклюже, с ветки на ветку, как все нормальные дети. А ведь легко могли бы спрыгнуть – что нам какие-то сорок футов. Нет, ломай теперь комедию.

– Значит так, – определяю я план действий. – Спускаемся. Старайтесь себя не выдать. Делайте все, как обыкновенные люди. Как слезем, мигом бегите врассыпную. Не бойтесь разъединиться. Встречаемся на углу Пятьдесят четвертой улицы и Пятой Авеню. Ясно?

Все кивают. Первым слезает Клык. За ним Игги, осторожно нащупывая ногой каждую ветку. Ангел спускается следом, потом Надж и Газман. Я ступаю на землю последней.

– Вы что, слепые? Всюду в парке знаки стоят: «Лазать по деревьям запрещено!» Или читать разучились? – с важным видом начинает свою нотацию один из полицейских. А мы тем временем медленно отступаем едва заметными полушагами.

– Вы, кажется, сбежали? От родителей? Из школы? – допытывается женщина-полицейский. – Мы вас сейчас в полицию отведем. Позвоните оттуда родителям или там родственникам каким…

– Э-э-э… господа полицейские, с родителями, видите ли, может быть некоторая проблема.

Тут подъехала новая машина, и из нее во всеоружии выкатились еще двое полицейских. Зажужжали переговорные устройства. Пока тот, который читал нам нотацию, переговаривался с вновь прибывшим подкреплением, я тихо скомандовала:

– Бежим! – Мы кинулись врассыпную, только пятки засверкали.

– Селеста! – вскрикнула Ангел и бросилась назад поднимать оброненного медвежонка. Двое полицейских кинулись ей наперерез.

– Нет! Назад! – ору я и, вцепившись в нее, тащу за собой. Она упирается, стараясь вырваться. Хватаю ее на руки и улепетываю во все лопатки. Поравнявшись с Клыком, перекидываю Ангела ему на плечи.

Короткий взгляд назад – женщина полицейский подобрала Селесту и глазеет нам вслед. Позади нее двое других прыгнули в машину. Я уже почти свернула за угол, но на секунду встала как вкопанная. Длинный коп смотрит на меня из-за стекла второй тачки. Это Джеб! Или, может, не он? Встряхнувшись, бросаюсь прочь догонять своих.

– Селеста, – отчаянно кричит Ангел у Клыка на плечах. – Селеста!

Голос у нее исполнен такого горя, что у меня разрывается сердце. Но что тут поделать. Выбор прост: или она, или ее кукла. Вернуть ей медвежонка невозможно. Даже если она никогда меня не простит, я все равно приняла правильное решение.

– Мы тебе нового купим, – искренне обещаю я ей и, задыхаясь, несусь вслед за Клыком.

– Не нужен мне другой, – всхлипывает она. Руки ее обнимают Клыка за шею, и она горько плачет.

– Лохи отстали? – спрашивает через плечо Газман.

Оборачиваюсь на бегу. Две полицейские тачки, завывая сиренами и включив мигалки, лавируют в потоке машин.

– Не отстали, пошевеливайся! – и, пригнув голову, набираю скорость.

Никогда не видать нам свободы. Никогда не жить в безопасности. Видно, нам теперь до конца жизни удирать да прятаться.

97

Забираем от парка на юго-восток в надежде раствориться в запрудившей улицы неиссякаемой нью-йоркской толпе.

Клык поставил Ангела на ноги. Ее чумазое личико исполосовано дорожками слез, но она послушно бежит с ним рядом. От потери Селесты мне по-настоящему тошно. Игги едва касается меня рукой и несется со мной след в след. Он отлично держится рядом, словно слепота ему не помеха. Иногда в нее даже трудно поверить. Пересекаем Пятьдесят четвертую улицу. Копы не отстают.

– Давайте через универмаг, а там выйдем с заднего хода, – предлагает Клык.

Господи, вот бы взлететь! Оставить позади всю эту суету, шум, толпу, погоню, ирейзеров, полицейских. Подняться в небо, голубое-голубое. Глотнуть свободы… Меня так и подмывает открыть крылья, раскинуть их во весь размах, поймать в них ветер и солнце!

Мечты, мечты… И я соглашаюсь:

– Давайте. Держим на восток, к Пятьдесят второй улице.

Резко виляем с тротуара. Как Клык и предсказывал, через универмаг можно пройти насквозь. Ура! И еще раз ура! Улица, на которую мы вылетаем на другой его стороне, с односторонним движением. Чтобы сюда попасть, лохам предстоит немалый объезд.

Кабы только прежде, чем они сюда доберутся, найти какой-нибудь безопасный приют…

– Что это? – показывает вперед Надж.

С разбегу торможу так круто, что меня заносит. Прямо как в мультфильмах. Перед нами огромное, серого камня здание. Высоченное, но совсем не похожее на небоскребы. Оно взмывает вверх изысканно разукрашенными остроконечными шпилями. Словно причудливые серые каменные кристаллы прорастают тонкими иголками и тянутся к небу. Посередине три арки, две небольшие по краям и самая широкая – главный вход – в центре.

– Это музей? – любопытствует Газзи.

Надписи при входе гласят: собор Святого Патрика.

– Нет, это церковь.

– Церковь! Вот здорово! Я никогда в жизни не была в церкви! – возбужденно восклицает Надж. – Пошли, сходим!

Не напомнить ли ей, что мы спасаемся от погони, а не совершаем туристическое путешествие по достопримечательностям Нью-Йорка! Но я еще и рта раскрыть не успела, а Клык шепчет мне в ухо:

– Пристанище.

Вспоминаю, что в стародавние времена люди укрывались в церквях от войн, вражеских набегов и от всяких опасностей. С оружием вход был туда заказан. Солдат не пускали. А полицейских? Исторических, возможно, и не пускали. А современным – пожалуйста.

Ну и пусть пускают. Собор большой, и туристов полно. Так что спрятаться там вполне можно.

98

В среднюю арку течет нескончаемый поток людей. Встраиваемся в очередь на вход и сливаемся с толпой. Внутри прохладно и пахнет стариной, как-то особенно, по-церковному, как-то… благодатно.

Толпа спонтанно разделяется на две группы. Одни стоят в стороне в ожидании экскурсовода. Другие сами по себе болтаются вдоль стен и проходов, глазеют по сторонам, читают таблички и взятые при входе листочки с информацией.

Какой он огромный! Сюда целый футбольный стадион влезет! И народищу тьма. А все равно на удивление тихо.

Впереди, опустив головы, люди сидят на скамьях, а некоторые даже стоят на коленях.

– Пойдем, – я тихонько тяну туда свою стаю.

Все шестеро, мы тихо проходим по мраморным плитам к величественному белому алтарю в восточной оконечности собора. Рот у Надж широко открыт, она вертит головой по сторонам и не может оторвать глаз от сияющих в солнечном свете витражей. Высоченные стрельчатые своды разукрашены резным камнем, как кружевом. Дворец, да и только!

– Вот это да! – обалдело выдыхает Газ.

Я киваю. Мне здесь хорошо. Я, конечно, понимаю, что ирейзеры или копы могут войти сюда в любой момент. Но на меня почему-то снизошел мир и покой. Народу тьма, а все вокруг как на ладони. Здесь безопасно. Хорошее место.

– А что эти люди делают? – шепотом спрашивает меня Ангел.

– По-моему, они молятся.

– Давайте тоже помолимся.

– М-м-м… – ответить я не успеваю. Она уже направилась прямиком к свободной скамье, просочилась подальше от прохода, достала подколенную подушечку. Посмотрела по сторонам и так же, как люди вокруг, встала на колени, опустив голову на сцепленные пальцы.

Чем хочешь клянусь, она молится о Селесте.

Один за другим мы все неловко опускаемся на колени рядом с ней, стесняясь и словно глядя на себя со стороны. Игги легко и нежно проводит рукой по Газману и, поняв, какую надо принять позу, встает рядом.

– О чем молиться-то? – мягко спрашивает он.

– О чем хочешь.

– Мы Богу молимся, правильно? – на всякий случай проверяет Надж.

– По идее, да.

На самом-то деле я понятия не имею ни про Бога, ни про то, как надо молиться. Но у меня все равно какое-то странное чувство, что если о чем-то просить, лучше места не найти. Просить надо здесь.

Весь этот резной устремленный ввысь потолок, вся эта беломраморная красота, вся явственно ощутимая здесь людская вера – все наполняет меня надеждой, что это и есть то место, где горести шестерых бездомных детей не останутся без ответа.

– Пожалуйста, Боженька, – шепчет Надж, – пошли мне настоящих родителей. И чтоб они меня приняли такой, какая я есть. И чтоб любили. Я их уже сейчас люблю. Пожалуйста, сделай что-нибудь. Спасибо тебе большое. С любовью, Надж.

Да уж! Не скажешь, что Надж на молитвы мастерица. Да и все мы не лучше.

– Боженька, милый Боженька, верни мне Селесту. И сделай так, чтобы я выросла большая и сильная, как Макс. И чтоб я всех защищала. И всем злодеям отомстила, чтобы они нас больше не трогали.

«Аминь», – мысленно закончила я молитву Ангела.

С удивлением замечаю, что Клык сидит с закрытыми глазами, но губы у него не шевелятся. Может, он просто расслабился и отдыхает.

– Я хочу снова видеть, – тихо повторяет рядом Игги, – как в детстве. Все вокруг себя видеть. И еще я хочу как следует наподдать этому скоту Джебу. Спасибо.

– Господи, пошли мне силу. Я хочу стать большим, могучим и стойким, – молится шепотом Газзи. Смотрю на его пушистую светловолосую голову, на его серьезно сведенные брови, и у меня сводит горло… Ему всего восемь лет. А кто знает, сколько ему жизни отпущено?

– И чтоб я мог помочь Макс и другим людям, – заканчивает он.

С трудом проглатываю застрявший в горле ком, моргаю и глубоко дышу, чтобы прогнать слезы.

Потом незаметно оглядываюсь вокруг. В соборе тишина, мир и покой. И никаких ирейзеров.

А вдруг я там в парке ошиблась и не было с полицейскими никакого Джеба. И вообще, хотелось бы мне знать, это настоящие полицейские за нами гонялись или уроды из Школы нас выследили? Или даже из самого Института? Жалко, что Ангел свою Селесту потеряла. Только ребенку какая-то маленькая радость досталась – тут же ее и отобрали. Что скажешь, читатель, разве это справедливо?

– Господи, пожалуйста, пошли Ангелу ее Селесту, – неожиданно слышу я свое бормотание и ловлю себя на том, что закрыла глаза. Верю я в Бога или нет, я никогда особенно не размышляла. Если он есть, как он мог допустить Школу, белохалатников и все, что они там творят? И вообще, что такое Бог?

Но здесь и сейчас я ни о чем не хочу думать. И вопросов задавать никаких не хочу. Во мне как плотину какую-то прорвало:

– Сделай меня храбрее и умнее. Помоги мне, Господи, защитить мою стаю. Дай мне волю и силы стать для них настоящей опорой. Помоги мне найти ответы на вопросы, которые мучают нас. Помоги мне, Господи, помоги!

Не знаю, сколько времени мы провели в соборе. Не знаю, сколько мы бормотали свои молитвы. Знаю только, что у меня онемели колени.

Нас окутал чудесный покой и нежно и ласково гладит наши крылья.

Нам хорошо в этом Божьем доме. И уходить не хочется.

99

Я уже всерьез подумывала остаться в соборе, спрятаться здесь и переночевать. Вон, например, там на верхотуре хоры. Народ разойдется, нам туда взлететь – раз плюнуть. Да и кому придет в голову искать нас в церкви. Поворачиваюсь к Клыку поделиться с ним этими размышлениями, но меня останавливает новый приступ боли. На сей раз ее можно терпеть, но на минуту тело цепенеет, а слова застревают в горле.

Яркие картинки, как кадры кино, мелькают у меня в мозгу. Какие-то архитектурные чертежи, какие-то карты-схемы, похожие на планы метро. Закручиваются двойные спирали ДНК, и их тут же засыпает старыми выцветшими газетными вырезками и открытками с видами Нью-Йорка. И все это под сопровождение сумбурного стаккато обрывочных звуков и разговоров.

Одна картинка, изображение незнакомого высокого зеленоватого здания, замирает на несколько секунд. Потом в сознании ярко высвечивается адрес: Тридцать Третья улица. Дальше мозг затопляет непонятный поток цифр.

О мама дорогая, что это все значит!

Перевожу дыхание, чувствуя, что боль отступает. Открываю глаза. В сумрачном свете собора ко мне устремлены пять озабоченных лиц. Клык только коротко спрашивает:

– Ты можешь идти?

Я киваю.

Вслед за группой японских туристов выходим на улицу через высокие дубовые двери. От яркого света прикрываю ладонью глаза. Тошнит, и голова продолжает кружиться и гудеть.

Едва мы вышли из толпы, я останавливаюсь и сообщаю:

– Я видела Тридцать Третью улицу. И еще набор цифр, только я его не разобрала.

– Что означает… – встревает Игги.

– Не знаю. Может быть, Институт находится на Тридцать Третьей улице?

– Было бы неплохо. Это, похоже, недалеко. – Откуда Клык знает, далеко это, или нет? – На западной или на восточной стороне?

– Понятия не имею.

– А что-нибудь еще ты видела?

– Я же сказала, какие-то непонятные цифры. И высокое зеленое здание.

У Надж уже готов ответ:

– Надо пройти всю Тридцать Третью улицу из начала в конец и смотреть, не будет ли там такого здания, как ты видела. Наверно, оно тебе на просто так привиделось. Ты же ведь не целый город видела, а именно его? Правильно я говорю?

Я соглашаюсь:

– Только то, зеленое.

Зрачки у Надж расширяются. Ангел мрачнеет. Похоже, у всех у нас на уме одно, и всех нас одинаково трясет от смешанного со страхом напряженного нетерпения. С одной стороны, Институт таит разгадку всех тех неразгаданных тайн, которые не дают нам покоя. Кто мы, что у нас в прошлом, какие родители? Может, мы даже узнаем что-то о таинственном Директоре, о котором твердили белохалатники. Но, с другой стороны, получается, что мы сами, добровольно, собираемся подойти к двери, за которой, как в Школе, мучают и истязают, и собственными руками позвонить в звонок. Примите, мол, нас с доставкой на дом и делайте с нами, что хотите. И эти два чувства разрывали нас всех на части.

Тайна останется тайной, пока ты ее не узнаешь, – прогудел мне внутренний Голос.

100

Мы проходим мимо киоска, их которого вкусно пахнет польскими колбасками, и Газман с надеждой смотрит на меня:

– У нас еще деньги остались?

– Может быть, не знаю, – размышляю я вслух, вынув карточку из кармана, поворачиваюсь к Клыку. – Может, попробовать?

– Без денег хреново будет, это уж точно. Но, может, это ловушка. Они вполне могли подкинуть ее специально. Чтобы проще было нас выследить, где мы да что мы делаем.

Короче, Клык сомневается. Что мало мне помогает.

Макс, не бойся, – это снова Голос. – Пользуйся ею на здоровье, только сначала надо догадаться, какой у нее пин.

Вот спасибо тебе, Голос. А есть надежда, что ты мне этот чертов пин подскажешь? Упаси, Господи, конечно, нет. Когда это и где мне что-нибудь на блюдечке с голубой каемочкой подавали?

Но баксы были нужны. Ужасно нужны. Можно бы начать попрошайничать, но полицейские засекут, а если сами не засекут, какой-нибудь добродетель их вызовет: здесь дети бездомные, помогите, и тому подобная петрушка. Подработать где-нибудь – отпадает. Украсть? – последнее дело. Мы до этого еще не дошли.

Ладно, будем пробовать карточку. Она вроде должна работать в разных банках. Затаив дыхание, направляюсь к банкомату. Вставляю в щель пластик и набираю: «Максрайд».

Как же, дожидайся!

Пробую наш возраст: «14–11–8–6».

Ни фига.

Обнаглев, набираю по-простому: «пин-код».

Отлуп.

Автомат советует мне позвонить в отдел обслуживания и выплевывает карточку.

Идем дальше. Нарочно замедляем шаг, чтобы набраться сил для Института. Так, по крайней мере, я про себя думаю.

У Газа идея:

– А если наши инициалы попробовать?

– Или «гонимонету», – подхватывает Надж.

– «Гонимонету» – слишком длинно, – улыбаюсь я ей в ответ.

Ангел рядом со мной понуро волочит ноги. Была бы у меня капуста, обязательно купила бы ей новую Селесту. Если бы да кабы…

Следующий квартал. Очередной банкомат. Новая попытка. Следуя Газовой идее, набираю наши инициалы: «мкинга» – облом.

Новый заход: «Школа». Еще один: «Максимум».

Мне опять советуют позвонить в отдел обслуживания.

В следующем автомате испытываю «КЛЫК», «ИГГИ», потом «ГАЗМАН».

Очередной квартал – пробую «НАДЖ» и «АНГЕЛ», и третьей попыткой – сегодняшнее число.

Все банкоматы единодушно настаивают на контакте с отделом обслуживания.

Я знаю, дорогой читатель, ты думаешь, я еще не пробовала ни наших дней рождения, ни номеров паспорта.

Но этот номер не пройдет. Никто из нас не знает наших настоящих дней рождения – мы просто выбрали себе день рождения, наугад ткнув в календарь пальцем. А белохалатники «забыли» выписать нам даже свидетельства о рождении, не говоря уж о паспортах. Так что считайте нас нелегалами.

Останавливаюсь у следующего банкомата. Что толку запихивать в него карточку? И я признаюсь:

– Ребята, я не знаю, что делать.

Они, может, и догадываются всегда о моих трудностях, но чтобы от меня самой напрямую такое услышать, это редкость. В открытую я всего каких-то пару раз им признавалась.

Ангел устало смотрит на меня грустными голубыми глазами:

– Попробуй слово «мать», – и продолжает водить носком башмака по трещине на тротуаре.

– Почему ты так думаешь? – удивляюсь я.

Она пожимает плечами и прижимает к себе обеими руками воображаемую Селесту. Но в руках у нее пустота.

Переглянувшись с Клыком, вставляю карточку в машину и набираю цифры, соответствующие буквам в слове «мать».

«Выберите нужную операцию», – высвечивается на экране.

Потеряв дар речи, снимаю двести баксов и распихиваю деньги по карманам.

– Откуда ты узнала? – теперь допытываться настала очередь Клыка. Голос у него ровный, но шаг нервный, напряженный.

Она снова пожимает плечами. Она как в воду опущена. Даже кудряшки какие-то вялые и тусклые.

– Мне просто почудилось, что это нужное слово. Оно само ко мне пришло.

Интересно, это мой Голос скачет из одной головы в другую?

– Тебе его Голос подсказал?

– Нет, – она трясет головой, – говорю же, оно у меня в голове само оказалось. Я не знаю как.

Мы с Клыком снова без слов обмениваемся многозначительными взглядами. Не знаю, что у него на уме, но я думаю о днях, которые Ангел только недавно провела в Школе. Что они там с ней делали? Какие омерзительные эксперименты над ней проводили? Какие чипы и в нее вживляли?

Или еще чего почище.

101

Через несколько кварталов мы свернули налево к Восточной реке. Напряжение внутри меня нарастает, дышать становится все труднее. С каждым шагом мы приближаемся к Институту, к разгадке всех наших секретов, к ответам на все наши вопросы.

Но вот в чем загвоздка: я совсем не уверена, хочу ли я знать эти ответы. А что если мои родители, так же, как родители Газмана и Ангела, сами добровольно сдали меня в Школу? Что если они были какими-нибудь монстрами? Что если они были простыми хорошими людьми, которым не понравилась крылатая дочка-мутантка? Короче, чем меньше знаешь, тем меньше головной боли.

Но так ли, иначе, мы идем вперед, и я внимательно оглядываю каждое здание. Снова и снова в ответ на немые вопросы ребят отрицательно мотаю головой – нет, не то. Проходим несколько длиннющих кварталов, и с каждым шагом нервы у меня и у всей стаи натягиваются все туже. Вот-вот лопнут.

Наконец Надж не выдерживает:

– Интересно, как этот Институт выглядит? Наверное, как Школа? Туда надо будет втихаря влезать? Или можно в открытую войти? А как, хотелось бы знать, они отделяют ирейзеров от остальных, нормальных людей? Какую о нас хранят информацию? Настоящие имена, даты рождения… Как вы думаете?

– Надж, заткнись, пожалуйста, уши вянут, – Игги, как всегда, на редкость тактичен.

Она замолкает и наглухо уходит в себя. Я обнимаю ее за плечи:

– Надж, понятно, что ты волнуешься. Мне и самой страшно…

Она улыбается мне в ответ. И в эту секунду я его вижу, здание по адресу: Восточная сторона, Тридцать Третья улица, дом 433.

Вот оно, здание из моего кошмара. Что ты на это скажешь, дорогой читатель?

Высокое, наверное, этажей сорок пять, слегка старомодное, с зеленоватым фасадом.

– Оно? – коротко спрашивает Игги?

– Оно. Вы готовы?

– Готовы, Капитан, – Игги поднимает руку в салюте.

Поднимаемся по ступенькам подъезда. Толкаем дверь-вертушку. Вестибюль сияет полированным деревом и начищенной до блеска медью. На гладком гранитном полу расставлены кадки с тропическими пальмами.

Клык показывает на стеклянную панель с названиями расположенных в этом здании контор и компаний и указателем их этажей и номеров офисов.

Никакого Института Высшей Жизни. И вообще никакого Института.

Нет, найти его здесь было бы слишком просто. Нам эту головоломку придется еще поразгадывать.

Тру лоб, ругаюсь про себя на чем свет стоит. Хочется вопить во все горло, плакать и топать ногами.

Но вместо этого я перевожу дух и пытаюсь хорошенько подумать. Указателей ни на какие другие офисы не наблюдается.

За стойкой приемной сидит женщина, перед ней включенный ноут. В углу стол охранника.

Вежливо – вежливей не бывает – обращаюсь к тетке:

– Будьте любезны, вы не подскажете, нет ли в этом здании компаний, не перечисленных в списке?

– Нет. – Она окидывает нас взглядом и продолжает печатать что-то крайне важное. Например, резюме для подачи документов на следующую работу.

Не успели мы отойти, как тетка вскрикивает от изумления. Оборачиваюсь. Компьютер у нее потух.

От недобрых предчувствий мне сводит желудок.

«Под каждой радугой найдешь горшочек золота» – огромные красные слова пробежали по экрану и взорвались тысячью мелких буковок, рассыпавшихся по черному полю.

Что еще за горшок с золотом? Какие-то детские сказочки.

Я буквально скрежещу зубами.

Не хватало еще гномов и Джуди Гарланд с ее песенками. Нельзя ли мне хоть раз прямую информацию получить? Без затей и шифровок. Куда мне! Мне все только тесты да головоломки отпущены!

Ммм… Под каждой…

– Скажите, пожалуйста, у этого здания есть подвал? – снова подкатываю я к тетке.

Она нахмуривается и ощупывает меня глазами:

– А кто вы, собственно, такие? Что вы тут разнюхиваете? – и поворачивает голову в сторону охранника.

Похожи они на ирейзеров? Безусловно, похожи. Тут все здание, наверно, кишит этими хищными волчьими мордами.