Текст книги "Последнее предупреждение"

Автор книги: Джеймс Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

33

Должна тебе сказать, мой все понимающий читатель, что в крошечной кухне было так тесно, что Клык едва-едва протиснулся на лавку рядом с Бриджит. В итоге они чуть не на коленях друг у друга уселись. По-моему, это уже слишком.

Надж и Газзи громко и возбужденно о чем-то болтают, но я их не слышу, потому что помимо воли прислушиваюсь к «давай-знакомиться» воркотне тех двоих голубков.

– Как это ты такая молодая, а уже доктор наук? – заглядывает ей в глаза Клык, жуя четвертый бутерброд.

С каких это, интересно, пор они перешли «на ты»?

– Мне двадцать один год. Я очень быстро кончила ЭМАЙТИ, два года за один проходила. А потом написала диссертацию в Аризонском университете. – Она задумчиво остановилась. – Я в какой-то степени понимаю, как трудно быть белой вороной. Я кончила школу в двенадцать лет. Представляешь, каково было учиться в последних классах, где все на шесть лет тебя старше. – Бриджит смущено хихикнула. – Все меня за какого-то выродка принимали. Даже родители не знали, что со мной делать.

– Да… видать, трудновато тебе приходилось, – сочувственно качает головой Клык, а мои глаза расширяются все больше и больше.

– Макс? – Мелани протягивает мне пакет с молоком. – Молока хочешь?

– Какое, к черту, молоко? – автоматически вырывается у меня. – Ой, извините… Я хотела сказать, нет, спасибо. Может, Газзи хочет – он молоко любит.

– А тебе сколько лет? – спрашивает Бриджит Клыка.

Я чуть не подавилась своей картофелиной.

– Думаю, четырнадцать. Никто из нас своего дня рождения точно не знает. Но нам кажется, что Макс, Игги и мне – примерно четырнадцать.

– А ты старше выглядишь, – пробормотала Бриджит.

Не в силах сносить это ни минутой дольше, вскакиваю на ноги. Пулей вылетаю за дверь, ухитрившись на ходу из себя выдавить:

– Мне не хватает воздуха. Пойду подышу.

Все удивленно уставились на мои лихорадочные телодвижения, и тринадцать пар глаз, включая Тотала и Акелу, не отрываются от меня до тех пор, пока я не скрываюсь из виду, выскочив по трапу на палубу.

– Макс, что случилось? – кричит мне вдогонку Сью-Энн.

Но я ее игнорирую. Несусь по палубе, дрожащей у меня под ногами от работающих внизу моторов. Едва не врезавшись в перила, в последний момент вскакиваю на узкий стальной парапет и прыгаю. В метре от воды раскрываю крылья. Отчаянно работая ими – вверх-вниз, вверх-вниз – уношусь в холодное ночное небо. Десять-двадцать секунд, и «Венди К»превращается в крошечную точку с белым завитком пара на черной поверхности океана. Становится легче. По крайней мере, хоть дышать можно.

Макс, Макс, послушай. Что происходит? В коивеки раз голос внутри моей головы – мой собственный внутренний голос. Но я себе не отвечаю. Только ловлю потоки воздуха и, оседлав их, качу на автопилоте. Глубоко дышу и думаю про глобальное потепление и про то, что делают ученые, про Клыка и Бриджит, про Клыка и про меня, про меня и про стаю.

Я даже совсем потеряла бдительность. Почти совсем.

Где-то с месяц назад мама сделала мне операцию (Она ветеринар. Согласитесь, очень уместная профессия для мамы человека-птицы). И вынула у меня из руки вживленный туда в детстве чип отслеживания. Обезумев от анестезии, я наболтала Клыку всякой ерунды. Он после этой ерундой мне пару раз в нос тыкал. Потом пару раз поцеловал. Убей меня Бог, не пойму, к чему он клонил. У меня от всего этого голова шла кругом: с одной стороны, хотелось дать волю своим эмоциям, будь что будет. Пусть бы все шло, как идет, а там видно будет. С другой – всего боюсь: с ним плохо, а без него еще хуже.

А он теперь еще строит глазки этой ученой докторше, которая на семь лет его старше.

И еще кое-что всплыло в моем сознании, пока я устало, все сокращающимися кругами возвращалась вниз, на корабль: Клык никогда, ни разу не сказал мне того, что я наговорила ему под наркозом.

34

Когда я вернулась на корабль, на палубе меня ждали все семеро ученых. У троих в руках зажаты наведенные на меня бинокли ночного наблюдения. Короткая пробежка, и я торможу на корме. Подхожу к ним. Крылья пока остывают и еще раскрыты.

– Что случилось? – спрашиваю со внезапно сжавшимся от недоброго предчувствия сердцем.

Без меня что-то произошло? Корабль атаковали? Стая? Кто-то заболел? Ранен? Я вроде старалась не выпускать их из виду, но так ушла в мысли о своей мыльной опере, что вполне могла не заметить даже выпрыгнувшего из воды на корабль громадного кита-убийцу.

– Мы просто… смотрели, – спокойно объясняет Поль Карей.

– Я вас спрашиваю, со стаей все в порядке?

– Да ничего не случилось, успокойся. Просто мы никогда не видели, чтобы кто-то летал.

– Еще бы, конечно, не видели.

– А это… приятно? – любопытствует Мелани.

Опять они пристают со своими вопросами. Еще немного и опять нос не в свои дела сунут. Я уже насторожилась и готова ощетиниться, но пока способна ответить им по-человечески:

– Очень. Лучше, чем летать, ничего в жизни нет.

Может, это, конечно, только в нашей жизни. Но мне и думать не приходится, у нас сильно ограниченное поле для сравнения: расти в собачьей конуре, подвергаться кошмарным экспериментам, удирать от погонь, быть атакованными всюду, куда не приткнешься.

– Хотела бы я… – Бриджит остановилась на полуслове и покачала головой.

– Что?

Она сильно смутилась.

– Я зоолог, как Поль. Я здесь изучаю животный мир Южного полюса. Как ученый я ужасно хочу задать тебе сотню вопросов, чтобы понять, что отличает тебя от человека. Но как человек я понимаю, как тяжело тебе будет эти вопросы слышать, не говоря о том, чтобы на них отвечать.

Я прикусила язык, чтоб не нахамить и не сказать ей что-нибудь вроде: «Почему бы тебе не спросить Клыка?»

А она, между тем, продолжает:

– Ты человек, разумный, смелый, глубоко чувствующий. Я не могу спросить птицу, что она чувствует в полете. А тебя могу. Но сам факт того, что ты можешь ответить, проанализировать свои чувства, означает, что мои вопросы будут ужасно бестактны, что я могу причинить ими боль. Так что ты прости меня заранее, а я постараюсь попридержать свое естественнонаучное любопытство.

– Желаю успеха, – усмехается Поль. – Коли ты ученый, любопытство у тебя в крови. Сомневаюсь, что его «попридержать» можно. У таких, как ты, оно все равно прорвется, придерживай его или нет.

Бриджит кивает, но по глазам видно: ей стыдно.

С такими людьми я еще не встречалась. Ученые, с которыми нас до сих пор сводила жизнь, все хотели засадить нас в клетки и понавтыкать в нас иголок. А эти, хотя и нисколько не менее любопытны, чем остальные, – совсем другие. С любопытством у них соседствует уважение к нам, они признают в каждом из нас человека и знают, что у нас, как у каждого, есть своя больная мозоль. По крайней мере, пока… Интересно, как долго это продлится?

– Я пошла в трюм, – коротко бросаю я Бриджит и направляюсь к кормовому трапу. (Заметь, мой внимательный читатель, я уже и словечки морские подцепила: «трап», «корма».)

Едва занеся ногу на первую ступеньку – лестницы здесь, надо сказать, все крутые, а ступеньки узкие, – замечаю, что Клык поджидает меня внизу.

– Что с тобой происходит? Унеслась как ошпаренная…

Он что, думает, я ему все сейчас как на духу выложу? Держи карман шире!

– Подышать захотелось, – я стараюсь протиснуться мимо него. Но он берет меня за обе руки и не дает двинуться с места. Начинать драку неохота. Поэтому я спускаю на тормозах.

– А ну говори, чего ты с ума сходишь, – он наклонился ко мне вплотную и чуть не упирается в меня лбом.

– Кто тебе сказал? Говорю же, ничего не происходит. Отстань от меня, пожалуйста.

Уж кому-кому, а Клыку пора помнить про мое упрямство.

– Макс, если бы ты мне что-нибудь объяснила…

– Что мне тебе объяснять? Про нас? Какое такое «нас», когда ты гоняешься за каждой юбкой?! – идиотка, что я такое опять ему смолола? Глаза у Клыка расширились. Какого хрена я себя выдала! К тому же Бриджит Двайер не носит юбки.

Вырываю от него руки и чувствую, что щеки у меня пылают. Мне тошно, и в голове у меня полная неразбериха. Самое любимое мое состояние.

– Макс, ты не права. – Голос у Клыка низкий и теплый, такой, от которого у меня всегда бегают мурашки. – «Ты и я», «мы», «нас» – это прочно и нерушимо, что бы ты ни думала и ни говорила.

С силой его оттолкнув, протискиваюсь мимо него и стараюсь не побежать в комнату, которую мы делим с Надж и Ангелом.

35

– Макс!

Только я переступила порог, на меня набросились взбудораженные крылатые дети. Игги и Газзи сидят на моей банке. Кроме меня и Клыка, все в сборе. Наша кабина точно бурлит энергией – хоть моторы к ней подсоединяй.

– Ну что вам? – стараюсь унять свои разгулявшиеся нервы.

– Макс, – елозит на месте Надж. – Здесь классно! Это лучше, чем ходить в школу. И уж точно лучше, чем вечно удирать от кого-то. И есть чем заняться, и занятие это интересное, и защитить нас есть кому, кормят, крыша над головой есть. Все вместе. Одним словом, здесь клево.

– Еда и крыша – это, точно, большой плюс, – соглашаюсь я.

– И дело у нас есть! Важное дело, – добавляет Газзи. – У тебя-то всегда была цель в жизни. А теперь у нас тоже будет цель. По-моему, они правильное дело делают, нужное.

– Ты думаешь? – я оглядываюсь, куда бы пристроиться. Единственное свободное место – колченогий стул у крошечного встроенного стола. Тотал растянулся на койке Ангела. Спать не спит, только время от времени тяжело вздыхает.

– Уверен!

– Мне тоже здесь нравится, – соглашается с ним Игги. – Хоть мы и набиты здесь как сельди в бочке, а все равно хорошо. И все, что они говорят, похоже, имеет смысл. К тому же мне хочется делать что-то полезное, а не просто всяких гадов молотить все время.

– Он что, заболел? – я махнула рукой в сторону Тотала.

Ангел потрепала его по черной грустно склоненной голове и сочувственно прошептала мне в ухо:

– Кажись, это все из-за Акелы.

Вдруг чувствую, что щеки у меня опять запылали – Клык входит, и я изо всех сил стараюсь не смотреть в его сторону. Но злюсь ужасно – когда только я научусь скрывать свои эмоции.

– Женщины, точнее, суки, – сама жестокость, – стонет Тотал.

– Она отказывается с ним разговаривать, – объясняет мне Газман.

– Тотал, подумай, она же вообще не разговаривает, – урезониваю я его.

– Она не только по-человечески не хочет. По-собачьи тоже не желает. И даже на универсальном языке жестов не соизволит. Она меня иг-но-о-о-ри-ру-ет!

– Любовь – это болезнь, – словно сам себе говорит Клык.

– А тебе бы лучше вообще заткнуться, – срываюсь я.

Все пять голов разом поворачиваются в мою сторону, и мне хочется провалиться сквозь землю.

– Давайте лучше о чем-нибудь интересном поговорим, – предлагаю я, делая многозначительное ударение на «интересном».

Лично я могу предложить следующий выбор тем:

a) Клык плюс Бриджит равно «болезненная заноза»;

б) Клык плюс я равно «полное недоумение» плюс «страх» плюс «болезненная заноза»;

в) миссия по спасению человечества – страшная, непонятная, трудновыполнимая и, скорее всего, важная и необходимая.

Эти, пожалуй, обсуждать пока не стоит.

д) Тотал, влюбленный в Маламутку. Это еще туда-сюда.

– Какие проблемы, Тотал?

– Она на меня не смотрит, – жалуется пес. – Я даже ее понять могу. Посмотрите, она чистопородная красавица, важная, изысканная, высокая. А я коротышка беспаспортная. Вечно в бегах, со всякими сомнительными элементами якшаюсь…

– Эй, попридержи язык! – рыкнула я на него.

– Вы сперли три тачки, – напоминает Тотал. – В чужие дома вламывались. Это на моих глазах. Про то, чего не видел, я не говорю. Плюс, нападения на…

– Ладно, хватит, – я раздраженно прерываю его перечень наших прегрешений. – Ты, главное, дружище, скажи, когда больше наших преступлений выносить не сможешь, мы тебя сразу…

Ангел обвила его шею руками, а он гордо выпятил грудь:

– Что, предлагаешь мне вас бросить на произвол судьбы? Я не предатель! Я вам еще пригожусь.

Я уже готова отбрехнуться, мол, зачем ты нам нужен. Но Надж меня перебила:

– Тотал, ты, главное, не воображай перед Акелой. Будь самим собой, но только внимательным и вежливым. Будь настоящим псом, знаешь, таким сильным и молчаливым.

Тотал, похоже, внял ее советам и задумчиво закивал.

– А теперь о деле, – Надж решительно возвращается к старой теме разговора. – Мне эти люди нравятся. И занятие их тоже нравится. Здесь, конечно, холодновато, но мое мнение такое, что надо остаться, по крайней мере, на время.

– Согласен! – орет Газ.

Они все смотрят на меня и ждут, как я на это отреагирую.

Спорить с ними о присоединении к рядам борцов с мировым потеплением мне не хочется. Да и какая разница. Крыша над головой есть, кормежка есть, и на том спасибо.

– Ладно, – говорю, – остаемся.

Они разражаются счастливыми воплями.

– Пока остаемся. А там видно будет.

36

– Тебе нужна куртка, – говорю я Тоталу на следующий день. Мы стоим на верхней палубе, и он дрожит от холода. Для нас у ученых была вся экипировка – парки, носки, сапоги, перчатки. Они даже не возражали, чтобы мы на спине сделали в куртках длинные прорези для крыльев.

Тотал печально смотрит слезящимися от ветра глазами на бескрайнее море.

– Акела не носит куртку, – говорит он, стуча зубами.

– Тогда иди вниз, пока не пришлось сбивать у тебя с носа сосульки.

С достоинством повернувшись, он неторопливо трусит к трапу и… прыгает вниз через три ступеньки.

– Никак не могу привыкнуть к вашей говорящей собаке. – Ко мне подходит Мелани. – И даже к тому, что вы летаете.

Она дружелюбно улыбается и возвращается к своему журналу наблюдений.

– Что это у тебя?

– Запись ежедневных метеонаблюдений. Температура воздуха, атмосферное давление, температура воды. Направление и скорость ветра. Волнение моря.

Она листает журнал, показывая мне месяц за месяцем тщательные записи и старательно расчерченные графики погодных условий. Хорошо, конечно, что кто-то за всем этим следит, но меня бы на четвертый день можно было бы выносить.

– Ты бы посмотрела на их компьютеры, – подбегает Надж. – Классные. Просто ништяк! Там можно посмотреть, какой станет Земля через пятьдесят лет. Или что случится, если будет землетрясение. Газзи только что смоделировал цунами в Лос-Анджелесе.

– Здорово! А что делают Клык с Игги?

– Обыгрывают Брайена и Бриджит в покер, – отвечает Надж, как будто резаться в покер – самое нормальное дело на исследовательском судне в Антарктике.

Но у Мелани брови лезут вверх.

– А Ангел?

– Она уже тридцать баксов выиграла.

Прошу принять во внимание небольшую подсказочку: не стоит играть в покер с ребенком, который умеет читать мысли. Ничего, проиграют ей пару раз и быстро научатся.

– А ты здесь давно? – спрашиваю я Мелани от скуки.

Вообще-то, обычно я к людям с вопросами не особенно лезу, потому что а) не слишком им доверяю, б) мы обычно слишком быстро сматываемся, чтобы тратить время на расспросы и в) они чаще всего стараются нас укокошить. Так что чего с ними разговаривать? Единственные люди, которых я люблю, это моя мама и моя сводная сестра Элла.

– Пять лет. Я стала членом этой Антарктической команды пять лет назад. – Зажав маленькую пластиковую бутылку в железной клешне, Мелани опускает ее на веревке за борт. – Но только не постоянно. У нас частное финансирование. Случается, что деньги кончаются, и приходится выкручиваться.

Теперь ее очередь расспрашивать:

– А вы давно в бегах? Доктор Мартинез предупреждала, что надо быть особенно осторожными и следить за вашей безопасностью.

Решаю, что не будет особого греха, если я скажу ей всю правду:

– Мы живем сами по себе уже два года. А бегаем от преследования… где-то месяцев шесть… Не знаю точно, кажется, что уже сто лет.

Она сочувственно качает головой.

В этот момент на палубу вылезает Ангел, распихивая по карманам пачку купюр:

– Смотрите, киты!

37

– Чего?

Ангел кивает на океан:

– Киты! Мне всегда хотелось на них посмотреть.

Мелани достает образец воды:

– Ага, думаю, они тут могут скоро появиться. В этом регионе восемь различных разновидностей китов.

– Не скоро, а сейчас. Мы их сейчас увидим! – Ангел перевешивается через перила.

Мелани улыбается:

– Потерпи, они обязательно скоро появятся.

– Да нет же. Они уже здесь, – показывает Ангел на воду. – Им любопытно, что такое наш корабль. И еще они думают, что он ужасно воняет.

– Что… – не успевает спросить Мелани, как из воды выпрыгивает громадина, какой я в жизни не видала.

От неожиданности я ойкнула. Передо мной близко-близко, может, футов сорок от корабля, встала серо-черная кожистая стена, практически полностью закрывшая мне горизонт. Тело кита выросло из воды где-то на две трети и тут же плюхнулось обратно в океан со страшным плеском, чуть не перевернувшим нашу посудину.

Ангел улыбнулась.

– Это был горбатый кит. Горбатые киты – самые энергичные из китов. Они акробаты – ужасно любят попрыгать. Значит, ты думаешь, он любопытствует, кто мы такие?

– Это ОНА. – Ангел рассеянно поправляет Мелани. – ЕЙ любопытно. Но их там в глубине много.

Поль Карей сходит с капитанского мостика:

– Вокруг нас стая горбатых китов. Я только что засек их эхолотом.

Ангел с сожалением на него посмотрела, но промолчала.

– Как-то не верится, что они такие огромные. Сколько же их там? – спрашиваю я ее.

– Трудно сказать, – она задумалась. – Они все думают одновременно. Может быть, двадцать пять.

Мелани недоверчиво морщит лоб, а Поль только пожимает плечами.

– Там есть маленькие китята, – говорит Ангел. – Они хотят подплыть поближе, но их мамы не пускают. Взрослые киты знают, что кораблю здесь не место, потому что он сделанный, а не природный. Но они не сердятся. Им просто любопытно.

Поль посмотрел на Ангела:

– Ты любишь придумывать истории о том, что видишь? – Голос у него дружелюбный, и он совсем не пытается ее обидеть.

Ангел серьезно на него смотрит:

– Я ничего не придумываю. Ой! – Она поворачивается, и две секунды спустя еще один кит выпрыгивает из воды, даже выше и ближе предыдущего. И снова плюхается в воду. Смотреть на это ужасно интересно.

– Он перед нами воображает, – комментирует Ангел. – Настоящий подросток.

Мелани трогает ее за плечо:

– Похоже, мы чего-то не понимаем.

– Я не просто странная маленькая девочка, – говорит Ангел Полю, у которого слегка отвисла челюсть. – Вернее, я и есть странная девочка, но совсем не в том смысле, в котором вы думаете.

– Я не думаю, – начинает было Поль, но Ангел его останавливает.

– Вам должны были сказать или в каких-нибудь моих файлах должно было быть написано, что я слышу, что люди вокруг меня думают.

Ангел с сожалением похлопала себя по карману с выигранными в покер деньгами. Видимо, ей стало или совестно, или жалко, что больше покерный трюк с этой командой не пройдет.

– И не только люди, звери тоже. Я услышала, что думают киты, и вышла на них посмотреть.

Поль и Мелани потеряли дар речи.

Пора привыкать, с кем имеете дело, уважаемые коллеги.

38

Плыть три дня на «Венди К»из Аргентины в Антарктику было трудно. Сами на крыльях мы бы долетели часов за пять. Пару раз в день мы отправлялись в долгие полеты над океаном. Воздух был холодным, но не холоднее, чем на высоте в двадцать пять тысяч футов. Там тоже много ниже нуля. Оказалось, что холод в полете нам нипочем. А вот стоять на палубе – мороз до костей пробирает.

Тотал в конце концов сломался и согласился на маленькую пуховую куртку. Акела, когда была щенком, носила ее в холода ниже восьмидесяти градусов по Фаренгейту.

– Вижу землю! – вопит Газман с пятисотфутовой высоты. Там вдали, куда он показывает, виден как будто плывущий в океане белый остров.

Майкл Папа прищурился, вглядываясь за горизонт:

– Его скоро должно стать видно. Здесь воздух чистый и видимость отличная.

– Нам он уже и сейчас виден, – объясняю я ему. – У нас очень хорошее зрение, по-настоящему орлиное.

Он кивает, переваривая новую информацию, и я снова замечаю тот почти что завистливый взгляд, который время от времени бросают на нас все ученые. Раньше нашим способностям никто не завидовал. Оказывается, это даже приятно. Наверное, примерно так чувствует себя капитан победившей футбольной команды или королева красоты.

– Только почему-то мне кажется, что он серый. Странно, я думала, что все покрыто снегом? – спрашиваю я Майкла.

– Практически все. Но вдоль берега и на некоторых островах в океане есть тонкие полосы голых скал – там ледник оторвался от основной массы. А потом здесь ведь сейчас лето – в Южном полушарии все наоборот – поэтому льда и снега не так много, как обычно зимой.

– Я еще вижу красные дома.

– А я пока ничегошечки не вижу, – с сожалением качает головой Майкл. – Но ты права. Дома здесь обычно красят в красный или в ярко-зеленый цвет, чтобы они выделялись как можно больше.

– Чтобы их в снегопад, что ли, можно было заметить?

– Примерно так. Только снегопад здесь – это когда ураганный ветер носит по земле снег и лед. А новый снег здесь почти никогда не выпадает.

– Ужасно странно.

– Что странно? – спрашивает Клык, и я подпрыгиваю, неожиданно услышав его голос. Я обычно всегда слышу его шаги, а тут совсем не заметила, как он подошел. Последние два дня я его избегала. Держусь от него подальше и только со стороны наблюдаю, как он и Бриджит Двайер создают свое «общество взаимного восхищения». Если честно, она с ним не кокетничает, но они все время что-то делают вместе, и я только и вижу, как они то перед компьютером вместе усядутся, то над одной картой наклонились. И от этих идиллических картинок у меня в животе начинаются колики и сжимаются зубы и кулаки.

– Странно то, что здесь не идет снег, – спокойно отвечаю я ему, – и вообще мало осадков.

Клык кивает:

– Бриджит говорит, что здесь очень сухой воздух. Что практически нигде на земле суше не бывает.

– А как вам понравится предложение сойти с корабля? – спрашивает вдруг Майкл. – Рады, наверно, будете? Те красные дома – это станция Лусир. Мы там собираемся сделать остановку. К ним даже туристы каждый год приезжают.

– Я не знала, что нам еще с кем-то придется встречаться. – Не скажу, что совсем расслабилась на «Венди К»с нашими учеными, но я уже к ним привыкла. Думаю, что более спокойно я ни с кем и нигде себя чувствовать не буду. Поэтому начинать все по новой с какими-то новыми людьми мне совершенно не хочется. Особенно после взрывной пиццы в Вашингтоне.

– На Лусире постоянно живут и работают двенадцать семей, – успокаивает меня Майкл. – Всего сорок человек.

Мы с Клыком переглядываемся. Пора снова быть настороже.