Текст книги "Гавайи Миссионеры"

Автор книги: Джеймс Миченер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Королева всех островов Каахуману появилась вместе с коро левами Лилихой и Кинау, женщинами тучными и очень высо

кими. С острова Гавайи приплыла принцесса Калани-о-маи-хеу-ила, весившая фунтов на сорок больше, чем Малама, а из Гонолулу – юный король Кауикеаоули. Собирались великие люди островов: Паки и Боки, и Хоапили, и могущественный вождь, которого представители западных стран называли Билли Питт. Увидев такое впечатляющее собрание, доктор Уиппл подумал: "На протяжении одной человеческой жизни они смогли поднять свои острова от язычества до Господа Бога, от каменного века до современности. Чтобы достичь этого, они были вынуждены сражаться и с русскими, и с французами, и с англичанами, с немцами и особенно с американцами. Всякий раз, когда в их порт причаливало военное судно из цивилизованной страны, результат получался один и тот же. Моряки забирали на борт гавайских девушек и спаивали островитян ромом".

Прибывшие алии представляли собой удивительную расу, древнюю расу алии Гавайских островов, и вот теперь они съехались в Лахайну в своих официальных одеяниях, и, горюя о Люке Маламе Канаока, они, в сущности, горевали по самим себе.

Доктор Уиппл заметил, обращаясь к Эбнеру:

Они напоминают мне эхо, оставшееся после тех гигант ских животных, которые когда-то бродили по всему миру, но постепенно вымерли, поскольку не смогли приспособиться к изменениям, произошедшим на планете.

Какие еще животные? – насторожился преподобный Хейл.

Те самые, гигантские, которые обитали на Земле еще до ледникового периода, – пояснил Уиппл. – Вот, например, некоторые ученые считают, что они исчезли только потому, что были чересчур огромными, чтобы суметь приспособиться к переменам.

Такие предположения меня мало интересуют, – помор щился Эбнер.

Малама, лежавшая в своем травяном дворце, лично приветствовала каждого старого друга.

Алоха нуи нуи, – без конца повторяла она.

Горе нам, горе! – причитали приехавшие алии. – Мы прибыли сюда, чтобы плакать вместе с нашей любимой сестрой.

Когда сильная боль пронзала Маламу, и ей становилось не выносимо дышать, она закусывала нижнюю губу, и тогда воз дух со свистом проходил через уголок рта, но стоило приступу закончиться, как улыбка неизменно вновь появлялась на ее

устах. А вокруг смертельно больной женщины встали полукругом великаны – алии, сгорбившись и нашептывая старинные молитвы.

И вот настал момент, когда Келоло решил, что пора переместить эту женщину, которую он горячо любил всю жизнь, на ее последнее ложе, где она и встретит свою смерть. Он послал своих людей в горы, чтобы они набрали там множество ароматных листьев: апи – для защиты от злых духов, ти – за их целебные свойства, и таинственные листья маиле, запах которых больше всего любила Малама. Когда все было доставлено во дворец, благоухания растений напомнили Келоло те времена, когда он еще только ухаживал за Маламой. Великий вождь надломил каждый листок, чтобы усилить его запах, и уложил их в определенном порядке, как это было принято с древних времен, на одеяле из тапы. Поверх этого ароматного слоя он набросил мягкую циновку из пандануса, затем тонкую тапу, и накрыл все это китайским шелком с вышитыми на нем золотыми драконами. Как только Малама переместилась на это ложе, она сразу же обратила внимание на приятный аромат листьев маиле.

После этого Келоло отправился к берегу моря и велел своим рыбакам добыть особую рыбу "ахолехоле", которую потом приготовил сам по старинным рецептам. Он сам перетер кокосовые орехи и проследил за тем, как были испечены плоды хлебного дерева. В последние дни Малама ничего не ела, а если и принимала пищу крохотными кусочками, то только из рук своего любимого супруга. Долгими ночами только ему было позволено нежно помахивать опахалом, чтобы отгонять назойливых мух от огромного тела Маламы. Он приближался к своей любимой на четвереньках, поскольку хотел, чтобы она не забывала, что все-таки по-прежнему является Алии Нуи, той самой, от которой проистекает вся мана. Но самое большее удовольствие ей доставил другой его поступок. Как-то утром Келоло ненадолго оставил Маламу, а когда вернулся, то подполз к ней на локтях, потому что руки его были заняты: он нес своей любимой красные цветы лехуа и желто-белые хау. Он успел донести их так, что на лепестках еще оставались капельки росы. Так он делал когда-то очень давно, еще до тех времен, когда сражения в годы правления Камехамеха полностью изменили их жизнь.

Она умерла, продолжая смотреть на Келоло, и видя его та ким, каким он был в молодости, еще до того, как между су

пругами встали странные боги и миссионеры. Однако последние слова Маламы свидетельствовали о том, что она все же приняла новый общественный строй, который сама же помогала установить на острове. Она сказала:

– Когда я умру, никто не должен выбивать зубы и ослеплять себя. Оплакивание должно пройти легко. Похоронить меня следует по христианским обычаям.

Затем она призвала к себе Келоло и что-то зашептала ему на ухо, в последний раз приподнявшись для этого на локте. Выдохнув, она откинулась на спину, и словно большая волна прошла по ее телу. В следующее мгновение Малама была уже мертва, и только благоухающие листья тихо хрустнули под ее огромной массой.

* * *

Желание Маламы было исполнено, и ее хоронили по-христиански. Ее опустили в землю в кедровом гробу на небольшом острове в самой середине тихой озерной местности, куда часто выезжали алии на отдых. Эбнер произнес трогательную проповедь, а огромные алии, возвышающиеся возле христианской могилы, которую некоторые из них видели впервые в жизни , думали: "Пожалуй, это лучший способ хоронить женщину, чем было принято у нас с давних времен". Простые островитяне, которым запрещалось даже посещать этот островок, стояли по берегам реки и оплакивали Маламу, как это издавна повелось у гавайцев. Правда, никто из них не стал ни выбивать себе зубы, ни выдавливать живой глаз, как это всегда происходило после смерти алии нуи. Вместо этого они скорбно наблюдали за тем, как собирается погребальная процессия: впереди шли Макуа Хейл и его жена, монотонно напевающие молитвы в память о своей любимой подруге, за ними следовали доктор Уиппл и капитан Джан-дерс с супругами. Затем шли кахуны в украшенных листьями маиле одеждах. Они произносили свои древние заклинания про себя или чуть слышно, а завершали шествие величественные алии, рыдающие от горя. Восемь мужчин в желтых накидках несли шесты, на которых был установлен кедровый гроб, усыпанный цветами маиле и лехуа поверх шелкового покрывала с вышитыми пурпурными драконами.

Когда процессия в полной тишине дошла до самой могилы, алии начали причитать:

–Горе, о горе нам! О, наша старшая сестра!

Этот плач был настолько жалобным, что Эбнер, полностью занятый христианским погребением, при котором исключались любые языческие ритуалы, даже не обратил внимания на то, что Келоло, Кеоки и Ноелани не стали подходить близко к могиле, а оставались чуть поодаль, о чем-то совещаясь с высшими кахунами. Келоло же в эту минуту признался:

–Когда Малама умирала, вот что она прошептала мне в са мый последний момент: "Пусть меня похоронят по-новому. Это пойдет на пользу Гавайям. Но когда миссионерская часть закон чится, не допусти того, чтобы мои кости могли быть найдены".

Заговорщики молча смотрели друг на друга, и пока Эбнер зачитывал длинную молитву, старый кахуна прошептал:

–Мы должны уважать новую религию, это верно. Но бу дет позором для всего дома Канакоа, если ее кости останутся там, где их можно будет найти.

Другой кахуна поддержал его:

–Когда великий Камехамеха умирал, он передал то же са мое пожелание Хоапили, и ночью Хоапили забрала его кости и исчезла с ними, и до сих пор ни одному человеку не извест но, где они спрятаны. Вот так должно быть и с любым алии.

Пока Эбнер взывал к Богу со словами: "Господи, прими свою дочь Маламу!", самый старый из кахун прохрипел на ухо Келоло:

–Такое предсмертное желание стоит выше всех осталь ных. Ты сам знаешь, что должен сделать.

У могилы три супружеские пары миссионеров затянули гимн: "Благословенен наш отряд...", в то время как в таинственной группе, возглавляемой Келоло, каждый по очереди сказал ему: "Это твой долг, Келоло". Правда, великий вождь не нуждался в подобном напоминании, потому что он уже знал, как должен поступить, в тот самый момент, когда об этом его попросила умирающая супруга. Поэтому, когда пение у могилы закончилось, и Эбнер приступил к последней молитве, Келоло принялся взывать к своему богу:

–О великий Кейн! Помоги нам, направь нас на верный путь. Помоги, помоги нам!

Так закончились первые христианские похороны в Лахайне. Когда вся процессия возвращалась к лодкам, Келоло осторожно взял своего сына за руку и шепнул ему:

–Я был бы рад, Кеоки, если бы ты остался здесь.

Молодой человек предвидел это приглашение, хотя втайне надеялся, что сумеет избежать этого. Но теперь, когда отец произнес свое желание вслух, он сразу же принял его и так же тихо ответил:

– Я помогу тебе.

В этот момент он принял для себя очень важное решение.

* * *

Какое-то время он чувствовал, что некая ловушка вот-вот захлопнется за ним, поскольку никак не мог утаить от отца и кахун свое горькое разочарование по поводу отказа преподобного Хейла сделать его священником. Чувство обиды усилилось еще и после того, как и доктор Уиппл, и Авраам Хьюлетт вышли из рядов миссионеров и покинули церковь. Ведь это значило, что с самого начала они были менее преданны Господу, нежели он. Кахуны упрямо шептали одно и то же: "Миссионеры никогда не допустят, чтобы в их рядах появился хоть один гаваец". С другой стороны, в момент своего посвящения, когда благодать Божья снизошла на него во время снегопада перед Йельским колледжем, он полностью посвятил свою жизнь Богу и до сих пор с болью наблюдал за тем, как людей, которые вовсе не призваны служить Господу, тем не менее назначают миссионерами. Он любил Бога, знал его и на закате неоднократно беседовал с ним. Он был готов посвятить всего себя служению Господу, и ему даже стало стыдно, когда он впервые подумал: "Почему я должен сохранять свою веру и преданность, если миссионеры отказывают мне лишь потому, что я гаваец? "

Ему даже стало приятно находиться в таком противоречи вом положении: он одновременно любил Господа и ненавидел его миссионеров. И пока он оставался в таком шатком равнове сии, он все же мог не принимать никакого кардинального реше ния. Но со смертью своей великой матери его стали притяги вать к себе и отец, и кахуны, и он должен был серьезно пересмо треть свои воззрения. Пушечная стрельба в Лахайне и мятеж американцев-христиан вынудили его задать себе важный во прос: "А так ли уж хороша эта новая религия для моего наро да?" Теперь же, в вечер похорон собственной матери, когда языческое солнце садилось за желтовато-коричневые холмы Ланаи, освещая море мерцающими золотыми бликами, как это

было испокон веков, еще до прибытия сюда капитана Кука, Ке-оки сделал свой выбор. "Я помогу тебе", – ответил он отцу.

После наступления темноты Келоло, Кеоки и двое молодых сильных кахун прошли к свежей могиле своей Алии Нуи и аккуратно убрали цветы с земли. Затем они принялись копать при помощи специально припрятанных для этой цели палок. Когда палки ударились о дерево, они расчистили крышку кедрового гроба и сняли ее. Затем кто-то бережно убрал Библию в черном переплете, и они еще раз увидели великую алии, лежащую в обрамлении листьев и цветов маиле. Они аккуратно перекатили неподвижное тело на кусок парусины и, подняв Маламу из гроба, приготовились так же тщательно придать могиле ее прежний вид.

– Ты срубишь банановое дерево, – приказал Келоло, и Кеоки послушно удалился в глубь острова, где нашел подходящее банановое дерево, которое всегда помогало служить связи между богами и человеком. Когда он нашел ствол достаточной толщины, он вырубил кусок, по высоте равнявшийся росту матери, и это дерево заговорщики положил в кедровый гроб, чтобы, в случае чего, Бог Яхве не рассердился на них. Поверх ствола они бережно уложили Библию, и уже после этого окончательно засыпали могилу и снова разложили на ней цветы. Потом четверо сильных мужчин подняли парусину, в которой лежала Малама, и понесли ее туда, где должны были состояться настоящие похороны.

Темной ночью они приплыли на лодке к тому берегу, где их никто не смог бы увидеть, а затем начали свое траурное шествие в направлении холмов Мауи. Наутро они достигли уединенной долины, где уже при первых солнечных лучах вырыли неглубокую могилу, заполнили ее нижнюю часть пористыми камнями, поверх которых уложили слой банановых листьев и листьев дерева ти. Когда все было готово, они бережно опустили Маламу в это углубление, накрыли ее священной тапой, а затем влажными листьями и травой. Потом они соорудили высокий костер из всех тех веток, которые только смогли набрать, и подожгли его. Три дня они поддерживали огонь, и пока горел этот погребальный костер, кахуны нараспев читали заклинания:

От жара живых – к прохладным водам Кейна, От желаний земных – к прохладным водам Кейна, От бремени желаний – к прохладному убежищу Кейна,

О, боги островов, боги дальних морей, Боги Небесных Очей, боги солнца и звезд, Примите ее.

На четвертые сутки Келоло вскрыл могилу. Огонь за это время успел уничтожить всю плоть Маламы. Острым ножом он отделил череп от ее гигантского скелета. Аккуратно очистив его от пригоревших частиц тканей, Келоло бережно обернул его листьями маиле, затем куском талы и, наконец, замотал в плотно сплетенную циновку из пандануса. Теперь, пока он будет жив, он будет хранить это вечное сокровище, и потом, состарившись, по вечерам Келоло будет разворачивать эту любимую голову и разговаривать с Маламой. Он вспомнит о том, что перед Рождеством ей очень нравился запах табака. Тогда он зажжет свою трубку, и когда она разгорится, он выпустит клуб дыма в рот черепу, зная, что Малама обязательно оценит внимание и заботу своего супруга.

Затем он отрезал огромную бедренную кость и передал ее Кеоки. Тот должен был сам очистить кость от остатков тканей, а потом так же бережно хранить, и молодой человек тут же приступил к делу, как будто в нем заговорили голоса предков, призывая его исполнить свой долг до конца.

Келоло в это время отделил вторую бедренную кость и начал очищать ее для Ноелани, нынешней Алии Нуи, чтобы у нее всегда оставалось при себе воспоминание о том источнике, откуда взялось ее собственное величие. Когда все было закончено, Келоло собрал оставшиеся кости и угли и передал их одному их кахун, который принес с собой плетенную из веревок сумку странной формы, походившую на женскую фигуру. В это вместилище и были сложены останки Маламы. Мешок-сумку передали Келоло, и, взяв ее подмышку левой руки и держа завернутую голову в правой, он отправился один в последнее траурное странствие.

Он шел под палящим солнцем в далекую долину, где ино гда рождался свистящий ураган, который наносил Лахайне большие разрушения, перешел седловину между холмами, за тем двинулся вдоль их гребня, пока, наконец, не достиг пеще ры, которую он обнаружил еще тогда, когда уходил на поиски листьев и цветов маиле. Здесь он остановился, осторожно за полз внутрь пещеры, собирая по пути небольшие куски за стывшей лавы, из которых сложил каменную площадку.

Здесь, вдалеке от земли, в которой останки могли испортиться, он и спрятал королевские кости своей супруги. Затем, как это полагалось с давних времен, Келоло принялся молиться. После соблюдения этого ритуала он просидел молча около часа, уставившись на небольшую кучку камней, сложенную в виде холмика.

О Кейн! – неожиданно закричал он, и эхо ответило ему. Но вождь повторял имя своего бога до тех пор, пока от горя у не го не началась истерика. Он бросился на каменную площадку, взял губами один камешек и принялся грызть его, пока все те ло его не начало содрогаться от отчаяния и мук. Тогда он стал бить кулаками по камням, издавая истошные вопли:

Малама, я не могу покинуть тебя! Я не могу!

Когда вождь немного пришел в себя, он развел небольшой костер рядом с каменной площадкой и снова принялся причитать, пока едкий дым не заполнил всю пещеру. Схватив кусок коры, он сделал из него трубку и держал ее в огне, пока та не загорелась, а потом прижал ее к щеке и держал столько, сколько мог, пока не почувствовал, как горит плоть, а кора оставляет на коже небольшое кольцо. Он повторял это снова и снова, стремясь изуродовать свое лицо так, чтобы потом каждый встречный понял, как он горевал, когда хоронил свою алии нуи.

Затем, когда боль от ожогов стала невыносимой, он схватил острую палочку и с силой вонзил ее между двумя передними зубами. Увесистым камнем он начал колотить по другому концу палки, но зубы у Келоло оказались крепкими и не ломались. И вот, в тишине пещеры, окутанный дымом костра, проклиная свои зубы, он изо всей силы ударял по палочке, пока не почувствовал, как выворачивается вся верхняя челюсть. Кость сломалась, и один передний зуб повис в своей лунке. Теперь Келоло оставалось только выдернуть его пальцами и положить на камни, и тут же взяться за второй зуб. С ним вождю пришлось помучиться чуть дольше, при этом он рассек себе все губы в кровь, но все же с задачей справился.

–О Малама! Малама! Любовь моего сердца, Малама! – Так он рыдал еще несколько минут. Затем со сверхчеловече ской решимостью он снова взял в руки свою палочку и помес тил ее тупой конец между носом и внутренним краем правого глаза. Затем, неожиданным толчком палочки вперед и вбок, он выдавил себе глаз и бросил его на могилу. В следующий мо мент Келоло лишился чувств.

* * *

Только через десять дней могущественный вождь Келоло Канакоа вновь появился в Лахайне. Он шел, держась на удивление прямо, хотя казался каким-то отстраненным и замкнутым в себе, как будто до сих пор общался со своими богами. На шее у него висело ожерелье из листьев маиле, потому что их нежный аромат напоминал ему о покойной жене. Его правая глазница, которая представляла собой страшную рану, была прикрыта листьями вьюнка. На щеках его виднелись многочисленные шрамы и ожоги, а губы распухли. Когда же Келоло раскрывал рот, то обнажалась его расколотая верхняя челюсть. Он шел, словно человек, освободившийся от горя, как человек, который был весь пронизан любовью. Когда навстречу ему попадались друзья, которые понимали, что он с собой сделал и зачем; они с уважением отступали в сторону и давали ему дорогу. Однако его американские друзья были ошеломлены ужасающим внешним видом вождя. Для них было непостижимо, как может нормальный человек выдержать такое.

Сейчас для Келоло было очень важным успеть предупредить преподобного Хейла. Но когда Иеруша увидела вождя, она завизжала от страха. Правда, его это ничуть не обидело, и он, с трудом шевеля губами, стараясь выговаривать все звуки, что тоже давалось ему нелегко, произнес:

Надвигается свистящий ураган. Так бывает всегда после смерти алии.

Что это за ураган? – поинтересовалась Иеруша, стара ясь успокоиться, поскольку сразу поняла, что он говорит вполне серьезно.

Надвигается свистящий ураган, – повторил Келоло и ушел. Сейчас он хотел остаться наедине с собой.

Когда Иеруша передала это странное послание мужу, не забыв рассказать, как выглядел вождь, Эбнер только схватился руками за голову и застонал:

–Ох уж эти несчастные, заблудшие души! Слава Богу, мы хоть похоронили ее по-христиански.

Иеруша была полностью согласна с супругом и добавила:

–Мы должны быть благодарны Маламе за то, что она за претила перед смертью всякие языческие ритуалы.

Они оба немного погоревали об упрямом Келоло, а потом Иеруша обратилась к мужу:

Что это за странный ураган, о котором он говорил?

Очередной предрассудок, – пояснил Эбнер, небрежно махнув рукой. – Он сейчас, наверное, находится в трансе из– за того, что сотворил с собой. Отсюда и убежденность в том, что если умирает алии, должно обязательно произойти какое– нибудь страшное природное явление.

А ветер сейчас не усиливается? – насторожилась Иеруша.

Не более, чем всегда, – успокоил ее Эбнер, но, говоря это, он внезапно услышал какой-то странный свистящий звук со стороны долин, которые находились за холмами, где теперь и лежала Малама. Правда, миссионерам это было неведомо.

Эбнер, – заволновалась Иеруша. – А я почему-то слы шу свист.

Ее муж наклонил голову, прислушиваясь, а затем выбежал на улицу. Доктор Уиппл и капитан Джандерс уже некоторое время тоже удивлялись этому необычному звуку, а гавайцы выбегали из домов и, прижимаясь друг к другу, прятались под деревьями.

Что происходит? – поинтересовался Эбнер.

Ничего подобного мне слышать не доводилось, – отве тил Джандерс. В этот момент стонущий ветер засвистел еще громче, раскачивая пальмы так, что с них начали срываться сухие листья. Какой-то гавайский матрос, который только что в панике приплыл с китобойного судна, оставляя корабль на произвол судьбы, весь мокрый и перепуганный, кричал во весь голос на гавайском:

На нас идет свистящий ураган!

Может быть, стоит зайти в дом? – с сомнением в голосе предложил Эбнер, но тот же моряк громко воскликнул:

Нет, в доме оставаться нельзя! Будет очень много разру шений!

И только тут трое американцев обратили внимание на то, что гавайцы, хорошо разбирающиеся в ветрах и понимающие, что может натворить ветер, все как один покинули свои хижины. Эбнер бросился домой за детьми, и на пути ему попался Мэрфи, владелец винной лавки. Он чуть не столкнулся с миссионером и сразу же сообщил ему:

–Это не ветер, а убийца! Скорее уходите из домов!

И пока друзья добирались до своих жилищ, чтобы вывести наружу жен и детей, Лахайну настиг первый порыв свистяще го урагана.

Он согнул пальмы почти до земли, сорвал крыши с нескольких домов и, бушуя, понесся к морю, где вспенил его поверхность и сломал две мачты у китобойных судов. Во время его разрушительного шествия свистящий звук усилился и стал походить на пронзительный крик, который, правда, вскоре затих вдали. Съежившись под защитой группы деревьев коу, Джандерс тихо спросил:

–А где же дождь?

Но никакого дождя не последовало, а ветер продолжал налетать с гор все новыми порывами, ломая деревья и раскидывая свиней по канавам. Ураган поднял из маленького ручья перед домом миссионеров всю воду, швырнул ее на деревья, а затем снова унесся к морю, где столкнул сразу три пришвартованных китобойных судна, проломил бок еще одному и, оставив его в таком опасном положении, умчался за горизонт.

Дождя не предвиделось, зато ветер усилился, и вскоре всем стало очевидно, почему гавайцы так благоразумно предпочли оставить свои хижины. Один за другим маленькие домики поднимались в воздух, крутились там некоторое время, после чего разбивались о первый же твердый предмет, попадавшийся на их пути.

Эти деревья смогут удержаться? – взволнованно спро сил Эбнер, но прежде чем кто-либо успел ему ответить, он уви дел в небе огромную вращающуюся темную массу и в ужасе выкрикнул:

Церковь!

Крыша! – изумленно воскликнул Уиппл при столь нео бычном зрелище. Это же вся церковная крыша!

Крыша величественно и важно проплыла над Лахайной, пока не плюхнулась в море.

–Ветер сносит стены церкви! – не унимался Уиппл, а ура ган тем временем продолжал разрушать здание до основания.

Но прежде чем Эбнер смог пожаловаться на этот новый ущерб, какая-то женщина истерично завопила:

–Китобои тонут!

И она не ошиблась. В порту поднялось дьявольское волне ние, и, хотя дождя до сих пор не было, ветер так растревожил воду, что сразу становилось ясно: старые суда не выдержат по добного испытания. Больше всего не повезло тем, которые со рвало с якорей и теперь несло в сторону острова Ланаи, знамени того своими прибрежными скалами. Тем, кто сейчас находился

на борту этих несчастных кораблей, спастись было уже не суждено. Таким образом, во время свирепствования свистящего урагана погибло четыре корабля и семьдесят моряков. Их смерть оплакивали все гавайцы, заметив при этом: "Они были принесены в жертву за смерть нашей Алии Нуи".

Поэтому моряки с тех кораблей, которые были просто перевернуты в порту Лахайны, тоже погибли бы на глазах фаталистов-гавайцев, если бы не Эбнер Хейл. Прихрамывая, он носился между островитянами и кричал:

Спасите этих несчастных людей! Спасите их! Однако упрямые гавайцы лишь повторяли:

Это жертвы!

Наконец, обезумевший Эбнер бросился к одноглазому Ке-лоло и прокричал, пытаясь перекрыть рев бури:

–Расскажите им, Келоло! Расскажите им, что Малама не требует никаких жертв! Объясните им, что она умерла, как христианка!

Вождь некоторое время колебался. Уставший от долгого бдения в пещере, он молча смотрел на разбушевавшееся море. Затем, отбросив в сторону свою накидку из тапы, он первый бросился в море и принялся, сражаясь с волнами, вытаскивать на берег тонущих моряков. В это время на берегу Эбнер быстро организовал спасательные группы, которые вошли в море, связанные одной веревкой. Они двинулись к рифам, от которых этот невероятный, фантастический ветер успел отогнать всю воду, обнажив камни. Впереди каждой группы находился опытный пловец, такой как Келоло, и именно он вылавливал обессилевших моряков у самой кромки рифов, а затем передавал их непосредственно в руки спасателей. Без активной помощи Келоло и Эбнера потери американского китобойного флота составили бы не семьдесят человек, а все триста.

Когда спасение моряков подходило к концу, а Эбнер, прихрамывая, продолжал выкрикивать слова поддержки, вдруг один из пловцов передал ему уже мертвое тело какого-то юнги. Преподобный Хейл был настолько потрясен этой страшной морской трагедией, что немедленно начал молиться:

–О те, кто плавает на больших кораблях и тонет в морях! Вы видите творения Божьи и все чудеса, которые он оставил в пучине...

Но как только Эбнер снова посмотрел на бушующее море, он запнулся на полуслове. Тот самый пловец, который только

что вручил ему утонувшего мальчика, был никто иной, как сам Келоло. Теперь он кричал остальным гавайцам:

–Молитесь Каналоа, чтобы он прибавил вам сил!

И к ужасу Эбнера, островитяне принялись молиться старому божеству.

Когда свист стал понемногу утихать, Эбнер безвольно сидел под защитой деревьев коу, наблюдая, как доктор Уиппл ухаживает за спасенными моряками и оказывает им первую помощь. Когда же Джон решил передохнуть и подошел к Эб-неру, священник сказал:

–Этот ураган ведь не может иметь никакого отношения к смерти Маламы, верно? – Уиппл ничего не ответил ему, и тог да преподобный Хейл продолжил: – Джон, ты же ученый. – С того дня, когда Уиппл покинул институт миссионеров, Эбнер перестал при обращении добавлять слово "брат". – Как бы ты объяснил такой ветер? И полное отсутствие дождя? Что это за ветер, который пришел не с моря, а с гор?

Даже во время спасения моряков Джон уже поймал себя на том, что постоянно думает об этом странном ветре и пытается найти разумное объяснение его возникновению. Теперь он высказал одно из своих предположений приятелю:

Наверное, горы с другой стороны острова расположены таким образом, что образуют некое подобие воронки. Скорее всего, там есть и множество совершенно открытых долин, по которым проносятся пассаты. Когда они перебираются через горные хребты, весь воздух сжимается, чтобы войти в эту во ронку, и в результате на Лахайну обрушивается ураган.

Но этот ураган все равно не имеет никакого отношения к смерти алии, да? – с подозрением в голосе повторил свой во прос Эбнер.

Нет. Мы все можем объяснить, и знаем, что любой ве тер – всего лишь явление природы. Но, конечно же, – ко варно добавил он, – вполне возможно и то, что ветры с дру гой стороны гор начинают дуть только тогда, когда умирает алии. – Он пожал плечами. – Но если это так, значит Кело ло прав.

Эбнер хотел продолжить спор, но почему-то передумал и сменил тему:

–Скажи мне, Джон, как ты себя чувствовал в самый пик урагана, когда находился на пирсе и спасал этих несчастных моряков, когда ты увидел тонущие суда, команды которых

совсем недавно измывались над всем городом... ну, когда ты понял, что их покарал сам Господь?

Доктор Уиппл повернулся к товарищу и взглянул на него с удивлением. Но тот, не обращая внимания на доктора, продолжал:

–Тебе не показалось, что это было похоже на... ну, на то, что произошло с египтянами в Красном море?

Уиппл поморщился, поднялся со своего места и позвал жену, которая занималась ранеными моряками:

–Я не думаю, что это алии посылает ветер, или что это Бог потопил корабли.

Но он не стал ждать, пока Эбнер вступит с ним в полемику. Он снова двинулся к пирсу, но, когда подходил к нему, Эбнер все же догнал доктора.

Послушай, Джон, на самом деле я хотел спросить тебя вот о чем: в тот самый момент, который я назвал возмездием Господа за разрушение города, ты сам испытывал какое-ни будь чувство мести по отношению к этим морякам?

Нет, – печально ответил Уиппл. – Я думал только об одном: "Надеюсь, нам удастся спасти этих несчастных".

И я думал о том же, – признался Эбнер. – И даже сам себе удивился.

Ты просто растешь на глазах, – резко произнес Джон и удалился.

* * *

Однако в чем-то неожиданно Лахайна все же выиграла от обрушившегося на нее урагана года, который снес половину города и нанес ему большой урон. Когда последствия урагана были ликвидированы, Келоло уже в третий раз помог Эбнеру перестроить церковь, но на этот раз кахуны даже не стали спорить о том, с какой стороны нужно делать дверь в храме. Они сами расположили ее там, где ей было положено находиться с самого начала, там, как приказывали местные божества, и каменная церковь, которая была выстроена в тот год, простояла более века.

Теперь Лахайна, самый красивый из всех городов на Гавай ях, начала процветать, подтверждая свое положение нацио нальной столицы. Деловым центром королевства по-прежнему оставался Гонолулу, поскольку иностранцы привыкли жить

по соседству со своими консульствами. Но сами алии всегда недолюбливали Гонолулу, считая его мрачным, душным и неуютным городом. И хотя нельзя было отрицать факта, что юный король и его регенты проводили там все больше времени, когда предоставлялась возможность, король любил приезжать в Лахайну. Его женщины зачастую оставались там, в прохладных травяных домиках, и проводили время в тени деревьев коу, когда короля отзывали по делам в Гонолулу.

После страшных событий команды китобойных судов стали вести себя намного скромнее, а таких кораблей с каждым годом становилось все больше. В году их было , а в – уже . А поскольку они стояли на рейде по четыре недели весной и столько же времени осенью, на подходах к Лахайне часто можно было видеть огромное количество мачт. Так как знаменитый свистящий ураган повторялся в Лахайне только дважды в сто лет, все суда наслаждались покоем, а их команды чувствовали себя в полной безопасности в этом тихом заливе, в окружении прекрасных островов. Большое значение имела китобойная флотилия для компании "Джандерс и Уиппл", потому что капитан каждого судна обязательно платил им деньги за какую-нибудь услугу. Может быть, на корабле не хватает хвороста? У "Дж. и У." он имеется. Хочется солонины? Доктор Уиппл узнал рецепт засаливания диких свиней. Нужна сама соль? "Дж. и У." владели монополией на выварку соли в удобных кавернах, образованных природой в затвердевших потоках лавы. Может быть, капитан требует, чтобы на его корабле всегда присутствовало свежее мясо? "Дж. и У." могли предоставить здоровое поголовье и сколько угодно фуража в виде листьев дерева ти, которых хватит на долгое путешествие. Сладкий картофель, апельсины, которые завез сюда еще капитан Кук, и сушеная рыба, приготовленная по рецепту доктора Уиппла – у компании "Дж. и У." имелось буквально все. А если уж кораблю понадобилась бечева, самая крепкая в мире, или даже свитые из нее канаты, то все уже знали, что монополия на эту продукцию уже давно принадлежит небезызвестным "Дж. и У.".