Текст книги "Маяк на Омаровых рифах"

Автор книги: Джеймс Крюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

История про Оммо с Гезиной

Был среди моря остров размером с небольшой огород. Одиноким холмиком высился он над широкой водной равниной, и нередко его захлестывало волнами. На острове почти ничего не росло. Однако здесь жили два человека: старик Оммо со старухой Гезиной. Были у них домик, лодка и рыболовные снасти, и они гнули спину от зари до зари, чтобы вырастить хоть какой-нибудь урожай.

Однажды к берегу причалил нарядный корабль. На борту сидели посланники могучего короля. Увидев, что островок обитаем, они подозвали Оммо.

– Остров принадлежит нашему Королю! – сказали они. – Хочешь тут жить и выращивать урожай – плати ежегодную дань по десять дукатов!

– Долгие годы живу я на этом острове, – отвечал Оммо, – но никто отродясь не требовал с меня дани. Да и нет у меня ни золота, ни богатства, чтоб вашему королю заплатить. Все наше добро – это рыбы в море да птицы в небе. День прошел – мы сыты, одеты; на том и спасибо.

– Ах ты, мошенник! – вскричали посланники. – Ну, погоди! Вот мы тебя проучим!

Схватили они рыбака, связали и бросили в корабельный трюм. Гезина на берегу громко плакала и просила посланников сжалиться над стариком. Но посланники только смеялись в ответ. Тогда старушка отвязала лодочку, на которой Оммо ходил в море, вставила весла в уключины и погребла вслед за кораблем на большую землю, ко дворцу Короля.

Три дня и три ночи лежал бедный Оммо в темнице, скованный по рукам и ногам. Гезина сидела рядом, положив его голову к себе на колени, и помогала ему переворачиваться – очень больно впивались в бока железные цепи.

На четвертый день повели стариков к Королю во дворец. Встав перед троном, Оммо шатался от слабости и опирался на руку Гезины.

– В чем же я провинился, Ваше Величество? – спросил он у Короля. – Ни за что ни про что схватили, связали… Растолкуйте мне, старому: что это значит?

– Экий наглец! – воскликнул Король. – Неужели ты не слыхал, что каждый подданный должен платить господину дань?

– С таких стариков, как мы, – возразила Гезина, – и взять-то нечего.

– Но если хотите, – продолжил Оммо, – то дайте нам какое-нибудь поручение. Мы готовы сослужить вам любую службу! Только обещайте, что позволите нам вернуться домой.

Король подумал-подумал и недовольно посмотрел на Гофмаршала:

– Ну же, задайте им службу!

И ретивый Гофмаршал с усмешкой сказал:

– Пройдите пешком по морю да принесите Его Величеству золотую прядь с головы Девы-Солнца.

Весь двор разразился хохотом. Оммо с Гезиной испуганно переглянулись, но без слов взялись за руки, вышли на берег – и побрели по морю. А Король, Гофмаршал и все придворные стояли в окнах дворца и глядели во все глаза на двух стариков, идущих по водной глади.

К вечеру вышли путники к Радуге, сиявшей высоким сводом над зеленой водой. Вошли они в радужные ворота и очутились в высоком светлом зале. Посредине сидела на золотом троне сама Дева-Солнце. На ее плечи была накинута серая шаль: приближалась ночь.

– Знаю-знаю, зачем вы пришли! – молвила Дева-Солнце. Маленькими ножничками срезала она со своей головы золотую прядь и протянула Гезине. А старому рыбаку вручила глиняный кувшинчик с серебряной крышкой. – Коли ослабеете телом и духом, – сказала она, – выпейте по глотку!

Оммо с Гезиной сказали «спасибо» и тронулись в обратный путь. И долго смотрела Дева-Солнце, как шагают они рука об руку по сумеречному морю.

Наутро Король удивился, когда Гезина и впрямь протянула ему золотую прядь, но вспомнил свое обещание и велел отпустить стариков восвояси.

Гофмаршал, услышав об этом, позеленел от зависти. Досада брала его при виде людей, живущих спокойно и мирно, – сам он покоя не знал, потому что все время боялся за свою должность. Созвал он слуг и сказал:

– Замаскируйте-ка этот кораблик так, чтобы издалека было похоже на маленький остров! – Слуги исполнили приказание, и Гофмаршал отправил кораблик в море. И вот плывут старики в своей лодочке час, другой… Вдруг Гезина прикрывает от солнца глаза рукой и кричит:

– Гляди-ка, Оммо! Вон же наш остров!

– Что ты такое, жена, говоришь, – не поверил Оммо. – Нам плыть еще добрые сутки. – Но, посмотрев туда, куда показывала Гезина, старик и сам разглядел вдали вроде бы знакомый берег. – Не иначе как колдовство! – удивился он.

Но все же они развернули лодку и направились к ложному острову. Целый день сидели на веслах, пока не стало смеркаться. Тогда они бросили якорек, подождали, пока он ляжет на дно, и крепко заснули.

Просыпаются утром, а острова как не бывало. Только где-то вдали маячит маленький бугорок.

– То ли нам с тобой вчера померещилось, – сказал Оммо, – то ли лодку вместе с якорем отнесло течением. Но чего понапрасну думать? Давай-ка скорей домой! – И снова сели старики на весла.

Опять плывут они час, и другой, а остров ни на взмах весла ближе не становится. Все дальше и дальше ускользал по волнам летучий кораблик.

Под вечер Оммо с Гезиной сделали первую передышку и прислонились к борту. Как же они устали! И вдруг – дзинь! – с серебряным звоном открывается крышка кувшина.

– Это Дева-Солнце дает нам знак! – сказала Гезина. Взяла она в руки кувшинчик, и оба сделали по глотку.

Живая вода и вправду так подкрепила и освежила их, что, отдохнув, они налегли на весла, как два крепких молодца. Слугам на Гофмаршаловом кораблике пришлось поднажать. Гребцы взмокли от пота и растерялись. И случилось так, что обманщиков вынесло к настоящему острову, и старики вдруг увидели рядом с первым островом еще один. А на нем полыхает пожар! Теперь они догадались, что их обманули, и плыли всю ночь навстречу огню в надежде хоть что-то спасти. Но когда утром ступили на берег, то оказалось поздно. Огонь догорел. Вместо дома – кучка золы и пепла. Ничего-то завистник-Гофмаршал им не оставил…

Сел Оммо на черный от копоти камень и печально уставился в землю. А Гезина тихо заплакала. Но всюду, куда падали слезы, из земли вырастали цветы, и скоро у них под ногами раскинулся пестрый лужок. Яркие краски, душистые ароматы, жужжание пчел – все это заставило стариков позабыть о своей беде. Положили они на плечи друг другу седые головы и задремали.

А к полудню проснулись, снова выпили из кувшинчика – и усталость их как рукой сняло. Гезина вскочила, принялась собирать колосья и травы, чтобы потом посадить семена. А Оммо поворошил, насвистывая, в золе и нашел уцелевший топор, гвозди и молоток. И пошел вдоль моря искать обломки и сучья, прибитые волнами к берегу.

К вечеру сели они на скамеечку, которую сколотил старик, сложили руки на коленях и стали смотреть на море. Рядом с ними стоял на земле кувшинчик. Но едва закатилось солнце, кувшинчик вдруг раскололся, а живая вода утекла под землю. Оммо с Гезиной было перепугались, но вскоре сообразили, что кувшинчик им больше не нужен. Жизнь стала прекрасной, какой была раньше, и мирно, как облака, поплыли счастливые дни…

Когда чайка Александра рассказала эту историю, она выпрямила поджатую ногу и, оттолкнувшись от выступа, на котором сидела, сделала несколько кругов, чтобы проветриться. А затем уселась на борт рядом с зеленым и красноносым гномом. Тетушка Юлия между тем выбралась из-под одеяла и снова села на весла.

– А вот интересно: про Оммо с Гезиной – это все правда? – спросила она.

Тут пустогрох поднял голову и впервые за целые сутки заговорил:

– Правда – не правда… Какая разница? Главное, чтоб складно было и хорошо.

– Верно! – кивнула тетушка Юлия. – Но все равно хотелось бы знать!

Она храбро взялась за весла, и лодка стрелой понеслась к маяку. Тетушка словно сама испила живой воды из кувшинчика Девы-Солнца. (Вот как полезно бывает послушать историю!) Александра, чтобы тетушке не было одиноко, осталась с ней в лодке.

А на маяке тем временем стряслось нелепое происшествие. Проводив Александру в путь, Иоганн решил поудить рыбу. И только успел закурить и усесться на свой табурет, как за леску вдруг потянула – да не рыба, а целая рыбища! Старик вскочил, ухватился обеими руками за удилище и, перегнувшись через решетку балкона, вгляделся в воду. Уж не кит ли маленький клюнул? Но нет, то был не кит, а водяной Морешлёп. Круглобокий толстяк резвился в воде, а за леску тянул из чистого баловства.

– Морешлёп! – сердито прикрикнул Иоганн. – А ну, отцепись!

Но пухлый малый хихикал и продолжал тянуть.

– Если сию же минуту не отпустишь леску, – закричал Иоганн, – ни одного омара больше не получишь!

Угроза подействовала. Водяной разжал лапы, подплыл к подножию маяка, неуклюже вскарабкался на камни и взялся за приставную лестницу, что вела на балкончик.

– Не сердись, старина! – сопел Морешлёп, влезая наверх. – Я пошутил! Будешь давать мне омаров?

– Подумаю, – ответил старик, помогая пыхтящему толстяку перелезть через решетку.

Водяной заглядывал сюда нечасто: Иоганн его не особенно жаловал. Но не гнал его с маяка, а иной раз даже угощал омарами. По части ловли омаров водяному всегда не везло. Морешлёпа вообще отличали три вещи: ужасный характер – раз; страсть к омарам – два; всегдашняя готовность слушать и рассказывать разные разности – три. Это последнее свойство было, конечно, приятнее прочих.

Плюхнувшись на балкон, Морешлёп уселся и ткнул лапой в точку, черневшую далеко в море.

– Видишь лодку? – спросил водяной. – На борту – старушка и пустогрох. Одна знакомая акула проплывала и рассказала. Так вот, – продолжал Морешлёп, – я эту лодочку переверну! Подплыву, поднатужусь; лодка – кувырк! Старушка и карлик – за борт. Вот будет потеха!

Услышав об этом коварном плане, Иоганн промолчал. Но в глубине души испугался. «Если сказать, что мы со старушкой друзья, – подумал смотритель, – он точно перевернет лодку! Даже если омаров потом не получит. Уж я его знаю. Вредный у парня характер! Что же делать?» Иоганн лихорадочно размышлял, как помешать беде.

– Чего молчишь, старина? – пропыхтел Морешлёп. – Не одобряешь мой славный замысел?

– Что мне, Морешлёп, до твоих коварных проделок! – сказал Иоганн. – Я бы лучше послушал какую-нибудь историю. Ты ведь их знаешь уйму и рассказывать мастер.

– Клянусь усом Гренландского Кита! – воскликнул водяной. – Историй я знаю немало! Хочешь послушать?

– Хочу! – кивнул Иоганн. А про себя подумал: «Пока он плетет свои сказки, лодка будет спокойно плыть дальше. Если я задержу его, они успеют добраться до маяка!»

– Может, про негра Мартина? – спросил водяной.

– Эту историю я знаю, – ответил Иоганн.

– А про Дитерке и Питерке?

– Этой не знаю!

– Ну ладно, – просопел Морешлёп. – Сейчас узнаешь.

И водяной рассказал Иоганну…

История про великий переполох в Манекен-Панекен-Берге

Жили-были в голландском городе под названием Манекен-Панекен-Берг два паренька. Одного звали Дитерке, второго – Питерке, и были они похожи как две капли воды. Оба бегали чумазые, взъерошенные, нечесаные, и если у одного вдруг порвутся штаны, то другой давай лазать по соседским заборам, пока не получится точно такая же дырка. Родителей у них не было. Жили они у бабушки, рыбной торговки с Кошачьей улицы. С озорниками не было сладу, дня не проходило, чтобы не затеяли они какой-нибудь вздорной штуки. Все соседи боялись мальчишек. И только один человек – толстяк-полицейский по имени Ванна-дер-Бак – иной раз, когда совсем разойдутся, хватал сорванцов за шиворот и задавал обоим хорошую взбучку.

И вот однажды, когда полицейский в очередной раз всыпал им пару горячих, мальчишки с ревом пришли домой и решили ему отомстить. Достали из подвала ведерко масляной краски, кисточку и молоток, дождались ночи, чтоб бабушка крепко заснула, выкатили из сарая велосипеды и покатили в город – осуществлять задуманное. Вскоре они уже крались, как двое воришек, по озаренным луной улочкам Манекен-Панекен-Берга, а как только встречали дорожный знак, затевали таинственную возню. То один знак на другой поменяют, то что-нибудь подмалюют, то приколотят, где не положено. Поразвлекавшись таким манером час-другой, мальчишки вернулись домой и со злорадным хихиканьем улеглись спать.

А утром на улицах и площадях Манекен-Панекен-Берга поднялся великий переполох. Люди кричат, машины бибикают, и на каждом углу такие заторы, что ни пройти, ни проехать. Когда в семь утра городские чиновники вышли на Важный проспект, направляясь на службу, в глаза им бросилось объявление:

«Внимание! Проход запрещен! Проезд только на велосипедах! Пешеходы, садитесь в лодки!»

Чиновники с удивлением переглянулись. Но в Голландии любят и уважают порядок – и городские чиновники, подумав, что так решил полицейский, послушно свернули к каналу. Расселись в лодки, на которых обычно только туристы катались по городу, и поплыли по каналу, вдоль Важного проспекта.

Водители легковушек и грузовиков, когда увидели объявление, удивились не меньше чиновников. А повертев головами, – нельзя ли проехать другим путем? – заметили справа еще одну странную надпись:

«Объезд по Кошачьей улице!»

«Вот те на! – изумились водители. – Кошачья улица – узенькая-преузенькая, там даже проезд запрещен!» Однако дорожный знак велит объезжать – и машины со скрежетом и тарахтением одна за другой поползли в переулок. А мостовая была булыжная, и поднялся ужасный шум. Домишки на Кошачьей улице закачались, распахнулись окна, отовсюду стали выглядывать недовольные сонные лица. В рыбной лавке, где хозяйничала бабушка Дитерке и Питерке, от грохота даже перевернулись три бочонка с селедкой. Маринад с лавровым листом и луком хлынул на тротуар, пролился на мостовую, брызнул из-под колес… Бабушка заголосила-запричитала, а мальчишки-близнецы стояли в окошке, толкали друг друга локтями в бок и помирали со смеху.

Когда полицейский Ванна-дер-Бак вышел с утра пораньше на широкую Розовую аллею, направляясь к себе в участок, он удивился тому, что по улице шагают только несколько ребятишек. Ни машин, ни прохожих, ни велосипедов, каждое утро оживлявших Розовую аллею, не было видно. И только вдали, в конце улицы, маячили автомобили, преспокойно въезжавшие в узкие пешеходные улочки. «Что такое? – задумался полицейский. – Это мне не нравится!» И широким шагом, в три раза шире обычного, двинулся по аллее. Когда Ванна-дер-Бак дошел до конца, то глазам своим не поверил. Перед ним красовался плакат:

«По Розовой аллее можно ходить только детям до 14!

Взрослым – проход закрыт!

Автомобилям – проезд закрыт!»

– Что за петрушка! – вскричал полицейский. – Неужто такое повесили по указанию бургомистра? Но зачем? Непонятно! – И он поспешил в ратушу расспросить бургомистра. По дороге ему предстояло пройти через крохотную Апельсинную площадь, где он когда-то своими руками повесил объявление: «Стоянка запрещена!» И каково же было его удивление, когда он там оказался. Повсюду, куда ни глянь, – автомобили, велосипеды, мотоциклы, грузовики… А в самом центре, на пьедестале памятника принцу Гендрику, намалевано:

«Стоянка разрешена!»

У Ванна-дер-Бака глаза полезли на лоб. Брюхом вперед пробирался он сквозь толчею, а из окон гудящих автомобилей ему в уши неслись возмущенные вопли:

– Почему закрыли прежние стоянки?!

– Почему нас загнали сюда, как в курятник?!

От волнения у Ванна-дер-Бака затрясся, как студень, тройной подбородок.

– Да я сам ничего не понимаю! – вопил он в ответ. – Вот, иду к бургомистру!

Пыхтя и сопя, он протиснулся через все это безобразие и со всех ног помчался к ратуше. В зале для заседаний его уже поджидал городской совет во главе с бургомистром.

При появлении Ванна-дер-Бака советники повскакали со стульев:

– Вот он!

А бургомистр подбежал к полицейскому, ухватил его за воротник да как гаркнет:

– Вы что, в уме повредились? Что вы натворили?

– Я?! – Полицейский остолбенел. – Я-то тут при чем? Разве это не вы велели сменить дорожные знаки?

– Я?! – Теперь остолбенел бургомистр. И они уставились друг на друга, как два барана, а члены городского совета растерянно переглядывались. Первым обрел дар речи Ванна-дер-Бак.

– Черт побери!!! – рявкнул он.

Вышло так громко, что бургомистр с перепугу оторвал ему пуговицу.

– Кто-то сыграл с нами злую шутку! – рычал страж порядка. – Я иду искать нарушителей! А вы, господа, разберитесь со знаками!

Оглушенные рыком Ванна-дер-Бака, бургомистр и члены городского совета молча кивнули, а тот вышел из ратуши и окинул улочки Манекен-Панекен-Берга зорким взглядом бывалого сыщика. Вот он уже зашагал от одного дорожного знака к другому, выискивая отпечатки пальцев или другие следы. Подойдя к столбу с очередным объявлением, он заметил внизу, у подножия, пятнышки красной краски… Дорожка из клякс вела вглубь улицы.

– Напал на след! – пробурчал он сквозь зубы и двинулся по этой дорожке. Прошел полгорода, вышел на Важный проспект, оттуда – на Кошачью улицу, а там прямым ходом – к дому Дитерке и Питерке.

Увидав, что к дому шагает толстяк-полицейский, братья в испуге отпрянули от окна. Но поздно: Ванна-дер-Бак их уже заметил. Он прошлепал по грязной селедочной луже в лавку – бабушка с горестными причитаниями все подтирала пол, – прогрохотал по лестнице и ринулся к братьям. Услыхав за дверью шаги, сорванцы затряслись от страха и юркнули под кровать. Но Ванна-дер-Бак, увидев торчащую из-под кровати левую пятку Питерке, вмиг обнаружил укрытие. Вытащил их, схватил обоих за шиворот – одного правой, второго левой – и тут же сволок по ступенькам вниз, на улицу. Увидев, что внуков арестовали, бабушка громко заголосила. Но сердце у Ванна-дер-Бака не дрогнуло: он решительно зашагал к Тюльпанному Рву, в городскую тюрьму.

– Мы больше не будем! – выл Питерке.

– Мы будем хорошими! – хныкал Дитерке.

– Дяденька, отпустите! – кричали оба.

Но полицейский, не слушая их воплей, бросил преступников в камеру, захлопнул тяжелую дверь и с лязгом повернул ключ в замке. Потом утер потный лоб и сказал:

– Ваше счастье, что заперты! Еще чуть-чуть, и я бы вам по первое число всыпал! Ух, как я зол!

Между тем городской совет во главе с бургомистром привел дорожные знаки в порядок. И движение в Манекен-Панекен-Берге наладилось.

Спустя два дня открылся в ратуше суд. На скамье подсудимых – Дитерке и Питерке. Народу набилось тьма-тьмущая, а впереди, в самом первом ряду, сидела бедная бабушка. Она умоляла судью пожалеть внучат. Но судья объявил, что в таких случаях никого жалеть нельзя. Никак нельзя! – подтвердил Ванна-дер-Бак. И стали они судить да рядить, как бы с умом и пользой наказать сорванцов. Первым слова попросил полицейский.

– Дамы и господа! – сказал Ванна-дер-Бак. – Подсудимые Дитерке и Питерке показали нам, что у них есть талант. Они хорошо рисуют. Но талант свой употребили на скверную выходку. Так вот я что думаю. Пусть-ка подправят и обновят все старые и размытые от дождя дорожные знаки. У нас в Голландии много такого добра. Когда самый последний дорожный знак засияет как новенький, пусть идут на все четыре стороны.

Судье эта идея понравилась, и он огласил приговор: пусть будет так, как сказал Ванна-дер-Бак. И через несколько дней во все городки Голландии полетели депеши, что в Манекен-Панекен-Берге объявились два рисовальщика, которые задаром раскрасят и обновят все размытые и негодные дорожные знаки. Срочно шлите все это старье в Манекен-Панекен-Берг!

Близнецы, когда услышали приговор, вздохнули с облегчением: недельку порисовать – и айда домой! Однако ж сорванцы ошиблись в расчетах. За два-три дня по булыжникам Тюльпанного Рва прогрохотали по меньшей мере двадцать грузовиков – и каждый нагружен с верхом! У мальчишек душа ушла в пятки. От злости и огорчения они проревели целые сутки. К краскам и кисточкам, которые им принесли в камеру, поначалу даже и не притронулись. Но скоро сообразили, что если не примутся за работу, то застрянут тут на долгие времена. Тогда каждый с тяжелым вздохом взял в руки кисточку, обмакнул ее в краску и раскрасил первый дорожный знак. Мало-помалу пленники приохотились к делу и вскоре трудились, высунув языки, по многу часов подряд.

Прошел год, прежде чем самый последний дорожный знак засверкал свежей краской. Дитерке и Питерке выпустили на волю. А Голландию с тех самых пор украшают дорожные знаки, нарядней которых нет ни в одной европейской столице.

Озорников за это время как подменили. Они не грубят старшим, раскрасили бабушкин домик и вообще стали как шелковые. По заборам, конечно, лазают – но ведь на то они и мальчишки! С полицейским Ванна-дер-Баком ребята при встрече учтиво здороваются. Хотя стараются обходить его стороной.

Жители Манекен-Панекен-Берга полюбили Дитерке и Питерке, и той старой историей их никто не дразнит. Вот какие достойные люди! – солидно заключил водяной.

Когда водяной Морешлёп рассказал на балкончике маяка историю про Дитерке и Питерке, смотритель Иоганн сказал:

– Пожалуй, Ванна-дер-Бак поступил справедливо. Удивительно, водяной, что ты поведал такую правильную историю! Только одно мне не нравится: почему полицейский колотит детишек?

– Колотушки – дело житейское, – отвечал водяной, не сводя глаз с далекой лодки.

– Ничего не житейское! – энергично тряхнул головой Иоганн. – Кто распускает руки, тот никудышный учитель. Скверное это дело!

– Возможно, – рассеянно кивнул водяной. Он слушал вполуха: расстояние между маяком и лодкой медленно, но верно сокращалось. Эту лодочку он твердо решил опрокинуть.

Иоганн тоже то и дело поглядывал на лодку. Когда водяной начинал свой рассказ, она была величиной с горошину, потом увеличилась до размеров вишни; вот уже хорошо видно и лодку, и две фигурки. Иоганн размышлял: «Еще час-другой – и они будут здесь! Отвлечь бы водяного еще чуть-чуть – и тетушка спасена!»

Но шанс на спасение был, к сожалению, невелик: Морешлёп вертелся как на иголках. Не расскажет ли водяной еще какую-нибудь историю, спросил Иоганн. К примеру, про остров Гельголанд?

Но водяной замотал головой.

– Сперва надо лодку перевернуть! – решительно заявил он. – Вот сделаю дело, вернусь – и будет тебе история.

– Ну тогда хоть послушай песенку! – в отчаянье взмолился Иоганн.

– А какую?

– Хочешь про разбойника? Хочешь про рыбий карнавал? Выбирай, какая понравится!

Водяной подумал-подумал и пробурчал:

– Мне и ту, и другую охота послушать. Только вот лодка…

– Да подождет твоя лодка! – с жаром перебил его Иоганн. И, вынув изо рта трубку, запел песенку…