Текст книги "Пионеры, или У истоков Сосквеганны"

Автор книги: Джеймс Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Хоть пастор говорил, понизив голос, но молодой человек расслышал его слова и, подняв голову, сказал более спокойным тоном, с какой-то странной улыбкой.

– Не тревожьтесь, мисс Грант, не смущайтесь моими дикими манерами и костюмом. Я поддался возбуждению, которое мне следовало бы подавить. Я должен вместе с вашим отцом приписать это индейской крови, которая течет в моих жилах; но не думайте, что я стыжусь своего происхождения; напротив, это – единственное, чем я могу гордиться. Да, я горжусь своим происхождением от вождя делаваров, который был воином, делавшим честь человечеству. Старый могикан был его другом и отдает должное его доблести.

Пастор снова заговорил и, убедившись, что молодой человек успокоился, а старый вождь слушает внимательно, пустился в рассуждения о необходимости прощать обиды. Разговор продолжался еще более часа, но, наконец, посетители встали и, обменявшись с хозяевами пожеланиями покойной ночи, отправились по домам.

У крыльца они расстались. Могикан пошел прямо в деревню, а молодой человек направился к озеру. Пастор постоял у дверей, следя глазами за фигурой престарелого вождя, скользившей с удивительной для его лет быстротой по тропинке среди глубокого снега. Его черные прямые волосы еще виднелись на белом одеяле, сливавшемся при серебристом свете луны с окружающим снегом.

Вернувшись в дом, мистер Грант нашел Луизу у окна, обращенного к озеру. Она следила за какой-то фигурой, двигавшейся по направлению к восточным горам. Пастор узнал молодого охотника, который шел большими шагами по подмерзлому снегу, покрывавшему озеро, направляясь к хижине, в которой, как было известно мистеру Гранту, жил Кожаный Чулок. Хижина стояла на краю озера под скалой, заросшей соснами. Минуту спустя фигура молодого охотника вступила в тень от деревьев и скрылась из вида.

ГЛАВА XII

На одном из углов перекрестка двух главных улиц Темпльтона стояла гостиница под названием «Храбрый драгун». Расположение в центре поселка и радушие хозяина и хозяйки доставили трактиру преимущество над всеми его соперниками. Была, например, сделана попытка составить конкуренцию «Храброму драгуну»: на противоположном, наискосок углу возвышался новый дом, обитатели которого рассчитывали одержать победу над Холлистером. У дверей этого дома возвышались два столба, соединенные перекладиной, на которой висела огромная вывеска, украшенная по краям резьбой. На ней были изображены какие-то таинственные знаки, а над ними красовалась надпись большими буквами:

ТЕМПЛЬТОНСКАЯ КОФЕЙНЯ И ГОСТИНИЦА ДЛЯ ПРИЕЗЖАЮЩИХ,

а под ней:

АБАКУК ФУГУ И ДЖОШУЭ НАПП.

Таков был грозный соперник «Храброго драгуна», казавшийся опаснее потому, что те же звучные имена можно было видеть над дверями недавно основанного товарного склада, на вывеске шляпного магазина и над воротами кожевенного завода. Но потому ли, что, как говорит пословица, за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, или потому что «Храбрый драгун» приобрел уже прочную репутацию, которую трудно было поколебать, не только Мармадюк Темпль и его друзья, но и большинство обитателей деревни продолжали посещать гостиницу капитана – как его назвали за службу в местной милиции – Холлистера.

Хромой ветеран и его супруга не успели еще осмотреться, вернувшись из школы, как топот ног на крыльце возвестил их о появлении клиентов, без сомнения, желавших обменяться мнениями по поводу церемонии, на которой они только что присутствовали.

Буфет или «бар» «Храброго драгуна» представлял собой большую комнату с лавками вдоль стен, за исключением одной, которую занимали два огромные камина. Между ними оставались промежутки только для входной двери и для небольшого отделения в углу, отгороженного решеткой, за которой виднелось множество бутылок и склянок. Мистрис Холлистер важно восседала у входа в это святилище, а ее супруг поправлял в каминах дрова обожженным колом.

– Ну, любезный сержант, – сказала хозяйка, найдя, что ветеран устроил дрова достаточно хорошо, – будет тебе возиться, и так хорошо горит. Поставь-ка на стол стаканы, а кружку с имбирным сидром для доктора – перед огнем. Сегодня у нас будут и судья, и майор, и мистер Джонс, не считая Бенджамена Помпы и законников. Смотри же, чтобы все было в порядке, да скажи этой лентяйке Джюди, что если она не будет держать кухню в чистоте, то я ее в три шеи вытурю, и пусть себе убирается к тем джентльменам в «Кофейню»: там ей немного работы будет. Ох, сержант, а ведь куда лучше такая служба, при которой можно сидеть спокойно, а не так, как у этого пастора Гранта: то вскакивать, то приседать!

– Всякая служба хороша, мистрис Холлистер, – отвечал ее супруг, исполняя приказания, – все равно слушать ее, сидя или стоя, или как делал проповедник методистов мистер Уайтфильд, стоя на коленях с двумя помощниками по бокам, поднимавшими его руки вверх.

Но люди, обивавшие снег на крылечке у дверей, уже входили в комнату.

В течение десяти или пятнадцати минут разношерстная публика, намеревавшаяся поучать или поучаться перед камином «Храброго драгуна», собиралась в бар, и вскоре скамьи его были сплошь заняты посетителями. В самом удобном уголке комнаты, на скамье с высокой деревянной спинкой, поместились доктор Тодд и какой-то молодой человек в костюме из покупной материи, неряшливом и потертом, но с претензией на моду. Он то и дело доставал из кармана большие французские серебряные часы на волосяной цепочке, нюхал табак и всем своим видом показывал, что считает себя выше окружающих.

Простые глиняные горшки с сидром или пивом были расставлены перед гостями, разбившимися на группы. Отдельные стаканы для каждого были не в ходу. Кружка переходила из рук в руки, пока не возвращалась к первому.

Чокнулись, выпили, обменялись приветствиями, причем люди, с претензией на остроумие, выражали своему собутыльнику пожелание «превзойти своих родителей» или «жить, пока все друзья не пожелают его смерти»; а более скромные довольствовались лаконическим «за ваше здоровье». Ветеран-хозяин каждый раз должен был следовать обычаю и пробовать напиток, который он подавал, по приглашению: «хозяину начинать», в ответ на которое он делал глоток из кружки, промолвив предварительно: «честной компании» и предоставляя воображению гостей дополнять это пожелание.

Тем временем хозяйка составляла различные смеси, требуемые посетителями, обмениваясь с ними пожеланиями и вопросами о здоровье семьи. Наконец первая жажда была утолена, и начался разговор более общего характера о событиях дня. Говорили главным образом доктор и его спутник, один из деревенских адвокатов, так как считалось, что они наиболее способны с достоинством поддерживать беседу в обществе. Время от времени вставлял словечко и Дулитль, который, по общему мнению, уступал им разве в образовании, но не в талантах. Общее молчание водворилось, когда адвокат спросил:

– Я слыхал, доктор Тодд, что вы исполнили сегодня вечером серьезную операцию: вырезали заряд картечи из плеча сына Кожаного Чулка?

– Да, сэр, – отвечал доктор, подымая кверху свою маленькую головку. – Я это сделал в доме судьи. Впрочем, это пустяк; операция была бы потруднее, если бы картечь попала в более важные органы. Плечо – не существенный орган, и я думаю, что молодой человек скоро поправится. Но я не знал, что он сын Кожаного Чулка: в первый раз слышу, что Натти был женат.

– Этого я не говорил, – возразил его собеседник, подмигивая и обводя комнату лукавым взглядом. – Вам известно, полагаю, что означается в законе термином «ничей сын».

– Говорите попонятнее, сударь! – крикнула хозяйка.

– О, я говорю весьма понятно, мистрис Холлистер, – отвечал адвокат, снова подмигивая и бросая лукавый взгляд, – и доктор Тодд понимает меня. Не правда ли, доктор?

Адвокат встал и, повернувшись спиной к камину, лицом к кампании, продолжал:

– Сын ли он Натти или ничей сын, но я надеюсь, что молодой человек не оставит этого дела. У нас есть законы. Я смею думать, что закон не разрешает человеку, хотя бы он владел или считался владельцем сотни тысяч акров земли, стрелять в другого человека. Что вы думаете об этом, доктор Тодд?

– О, сэр! Я думаю, как и сказал уже, что джентльмен скоро будет здоров. Существенные органы не повреждены, и так как картечь извлечена немедленно и плечо забинтовано, смею сказать, по всем правилам, то нечего опасаться каких-либо осложнений.

– Послушайте, сквайр Дулитль, – продолжал адвокат, повышая голос. – Вы должностное лицо и знаете, что такое закон и что такое беззаконие. Спрашиваю вас, сэр, неужели выстрел в человека – пустяк, который так легко уладить? Предположим, сэр, что у молодого человека есть жена и дети; предположим далее, что он живет физическим трудом, сэр; предположим также, что семья существует его заработком; предположим, наконец, что пуля не просто прошла сквозь мясо, а раздробила плечевую кость и сделала его калекой навсегда, – спрашиваю вас всех, джентльмены, разве в таком случае присяжные не приговорят виновника к возмещению убытков?

Так как заключение этого ряда предположений было обращено ко всей компании, то Гирам сначала не счел нужным ответить, но видя, что глаза всех слушателей обращены на него, он вспомнил о своем судейском звании и сказал с соответствующей важностью и достоинством:

– Конечно, если один человек выстрелил в другого и сделал это умышленно, и закон обратил на это внимание, а суд признал того человека виновным, то выйдет уголовное дело.

– Именно, сэр, – подтвердил адвокат. – Закон, джентльмены, не знает лицеприятия в свободной стране. Один из великих заветов, переданных нам предками, тот, что все люди равны в глазах закона, как они равны по природе. Пусть один из них имеет собственность, – неизвестно, каким образом приобретенную, – но это не дает ему права нарушать закон, как и беднейшему из граждан. Такое мое мнение, джентльмены; и я думаю, что если молодой человек поведет дело толком, то у него будет чем заплатить за лечение. Вы какого мнения, доктор?

– Видите ли, сэр, – возразил доктор, которому, по-видимому, не совсем нравился оборот, принятый разговором, – я имею обещание судьи Темпля, сделанное при свидетелях… Не то, чтобы я считал его слова менее надежными, чем расписка, но… оно было дано при свидетелях. Тут были… позвольте… мосье Лекуа, и сквайр Джонсон, и майор Гартман, и мисс Петтибон, и двое-трое негров: все они слышали, как он сказал, что его карман щедро вознаградит меня за операцию.

– Это обещание было сделано до или после операции? – спросил законник.

– Не все ли равно! – отвечал доктор. – Впрочем, помню, что он сказал это раньше, чем я взялся за дело.

– Но ведь он, кажется, сказал, что его карман вознаградит вас, доктор, – вмешался Гирам. – Не знаю, что тут поделает с ним закон. Он может отдать вам карман с шестипенсовой монетой внутри.

– Это не будет вознаграждением в глазах закона, – перебил адвокат. – Карман не считается лицом, а только частью личности человека. Я того мнения, что из этого обещания вытекает действие, и я готов взяться за это дело бесплатно, если он не заплатит.

На это предложение доктор ничего не ответил, но обвел глазами комнату, словно пересчитывая свидетелей, которые, если понадобится, смогут подтвердить и это обещание. Такая щекотливая тема, как публичная угроза иском землевладельцу – судье Темплю, не могла вызвать оживленной беседы. Наступило молчание, прерванное появлением самого Натти, который неожиданно вошел в комнату.

Старый охотник держал в руке своего неизменного товарища – «ланебой», и хотя все присутствующие были без шапок, исключая адвоката, на котором была шляпа, надетая залихватски набекрень, – он прошел к камину, не снимая своей шапки. К нему обратились с вопросами по поводу убитой им дичи, на которые он отвечал с видимой неохотой. Хозяин, друживший с Натти, так как оба они служили солдатами в молодости, подал ему стакан какого-то напитка, который был принят не без удовольствия. Осушив стакан, охотник спокойно уселся возле камина, а адвокат вернулся к прерванному разговору.

– Свидетельство негров не принимается судом, сэр, – сказал он, – потому что они собственность мистера Джонса, который располагает ими. Тем не менее судью Темпля, как и всякого, кто стреляет в другого человека, можно заставить отвечать, – я в этом уверен.

– Жестоко ошибаетесь, – воскликнула хозяйка, – если думаете затевать кляузы с судьею Темплем, у которого кошелек длиннее любой сосны, и с которым всегда можно столковаться. Судья Темпль хороший и честный человек, такой человек, которому не нужно грозить судом, чтобы он поступил по справедливости. Я надеюсь, Кожаный Чулок, вы не будете подстрекать молодца жаловаться в суд. От этого вы оба только наживете неприятности. Скажите ему, что он может жить здесь бесплатно, пока его плечо не заживет.

– Вот это великодушно! – раздались восклицания, а старый охотник вместо того, чтобы выразить раздражение по поводу раны, полученной его молодым товарищем, разразился припадком своего странного беззвучного смеха. Затем он ответил:

– Я знал, как только судья вышел из саней, что он не сделает ничего путного со своим гладкоствольным ружьем. Я только раз видел гладкоствольное ружье, которое хорошо действовало на Больших озерах. Это было ружье с таким же длинным стволом, как мое, и оно набило столько уток и гусей, что нам пришлось везти их в лодке. Когда я служил под начальством сэра Вильяма в форте Ниагара, у всех были длинные ружья. Это страшное оружие в руках того, кто умеет стрелять и у кого верный глаз. Капитан знает это, потому что он был солдатом, и хотя они работали только штыками, но он помнит наши схватки с французами. Чингачгук – это значит по-английски Великий Змей – теперь старый Джон-могикан, который живет в моей хижине, был тогда великим воином и стоял заодно с нами. Он тоже может порассказать об этих делах, хотя действовал больше томагавком, чем ружьем, и, выстрелив раз или два, кидался за скальпами. Ах, времена изменились с тех пор! Да, Доктор, в то время от Джерман Флэтс до фортов шла только тропа вдоль Могаука, по которой можно было проехать только верхом. А теперь всюду дороги, собаки то и дело сбиваются со следа, и если бы не такое хорошее чутье у Гектора, мне пришлось бы по целым дням сидеть без дичи.

– Напрасно, Натти, вы называете вашего товарища таким именем, – заметила хозяйка, – притом же старый Джон вовсе не похож на змею.

– Старый Джон и Чингачгук совсем разные люди, – ответил охотник, печально покачивая головой. – В войну пятьдесят восьмого года он был в цвете лет и даже выше ростом, чем теперь. Если бы вы видели его, как я, в то утро, когда мы разбили Диско, вы бы сказали, что другого такого молодца краснокожего нелегко найти. Он был наг до пояса, и вряд ли вы видели когда-нибудь человека, который был бы так красиво разрисован. Одна половина лица была у него красная, другая – черная. Голова была начисто выбрита, оставлен только чуб на маковке, а в нем пучок орлиных перьев, – ярких, точно из хвоста павлина. Он раскрасил себе бока и ребра так, что загляденье, – потому что Чингачгук понимал толк в этих вещах, – и со своей гордой осанкой, ножом, томагавком выглядел таким гордым воином, какого я и не видывал. И дрался молодцом, потому что я видел у него на другой день после боя тринадцать скальпов. А Великий Змей снимал скальпы только с тех, кого одолевал сам.

– Ну, ну! – воскликнула хозяйка. – Война всегда война, и ведется разными способами, но мне не нравится, когда уродуют тело убитого. Надеюсь, сержант, ты никогда не участвовал в таких дурных делах?

– Мое дело было оставаться в рядах, да ждать либо пули, либо штыка, – возразил ветеран. – Мы стояли в крепости и почти не покидали ее, так что я редко видел индейцев, которые обычно тревожили неприятеля с флангов или с фронта. Я помню все-таки, что много наслышался о Великом Змее, как о знаменитом вожде. Да, я не ожидал тогда, что он примет христианство и превратится в старого Джона.

– Его окрестили моравские братья, которые всегда вертелись около делаваров, – сказал Кожаный Чулок. – По моему мнению, если бы они оставили их в покое, было бы гораздо лучше. Мы бы не дошли до такого положения, как сейчас, и эти холмы принадлежали бы их законному владельцу, который хотя еще молод, но умеет владеть ружьем и…

Слова его были прерваны шумом отворяющейся двери. В комнату вошла компания обитателей усадьбы судьи в сопровождении старого могикана.

ГЛАВА XIII

Появление новых гостей вызвало некоторое волнение. Адвокат незаметно исчез из комнаты. Большинство мужчин подошли к Мармадюку и обменялись с ним рукопожатиями, выразив надежду, что «здоровье судьи в надлежащем состоянии». Майор Гартман снял шляпу и парик, заменив последний теплым гарусным ночным колпаком, и спокойно уселся на скамье со спинкой, которая оказалась теперь свободной. Хозяин подал ему трубку. Закурив ее, майор выпустил клуб дыма, повернул голову к буфету и сказал:

– Бетти Холлистер, дайте грог!

Судья поздоровался с большинством присутствующих и уселся рядом с майором. Ричард Джонс выбрал себе самое удобное кресло в комнате. Последним уселся мосье Лекуа, не решавшийся занять место, пока не убедился, что не причинит этим никому беспокойства. Могикан поместился на конце одной из скамей, довольно близко к прилавку. Когда все успокоилось, судья шутливо заметил:

– Я вижу, Бетти, что вы сохраняете свою популярность при всякой погоде и наперекор всякому соперничеству. Как вам понравилась проповедь?

– Проповедь? – воскликнула хозяйка. – Что ж? Я не могу назвать ее плохою, но уж очень она беспокойная. Не так-то легко в пятьдесят девять лет суетиться в церкви. Впрочем, мистер Грант, кажется, добрый человек, а его дочка смирная и славная девушка. Джон, вот кружка сидра с виски! Индеец не откажется от сидра, хоть бы и не чувствовал жажды.

– Я должен сказать, – заметил Гирам внушительным тоном, – что проповедь была красноречивая. Правда, кое-что можно было бы выкинуть, а кое-что вставить, но ведь проповедь, я полагаю, была писаная, и не так легко было изменить ее.

– Вот в том-то и дело, судья, – подхватила хозяйка. – Как же может человек говорить свободно, когда все, что он скажет, уже написано, и он привязан к бумаге, как часовой к своему посту?

– Будет, будет! – засмеялся судья, махнув рукой. – Ну что, Джотэн, я слышал, будто вы продали свои расчистки новому поселенцу, а сами переселились в деревню и открыли школу. На наличные или в обмен?

Человек, к которому он обратился, сидел непосредственно позади него. Это была тощая, невзрачная личность с недовольной физиономией и выражением какой-то беспомощности во всей своей внешности. Услыхав обращенный к нему вопрос, он встрепенулся, помялся и, наконец, ответил:

– Да, частью на наличные, частью в обмен. Мой покупатель дал мне десять долларов за акр[14]14
  Акр – 889 квадр. саженей. (Примеч. ред.).


[Закрыть] расчистки и доллар сверх моей цены за акр леса. Оценить постройки мы предоставили соседям. Я пригласил Аза Монтэгю, а он – Абсалома Бемента; они же пригласили старого сквайра Нафтали Грина. Вот они сошлись и порешили на восьмидесяти долларах за постройки. Расчисток будет двенадцать акров по десяти долларов да лесу восемьдесят восемь по одному, так что всего мне достанется двести восемьдесят шесть долларов с половиной после уплаты оценщикам.

– Что же вы думаете предпринять зимою? Знаете, время – деньги.

– Видите ли, учитель уехал повидаться с матерью, которая, говорят, при смерти, а я взял на себя школу до его возвращения. Весной же, я надеюсь, какое-нибудь дело найдется. Если же нет, то я займусь своим ремеслом: я ведь сапожник.

Наступило непродолжительное молчание, нарушенное Гирамом, который спросил:

– Что нового в Нью-Йорке, судья? Кажется, эта сессия конгресса не решила ничего важного? А что слышно о французах? Все воюют?

– Воюют, – отвечал судья. – Характер нации, по-видимому, изменился. Законодательный корпус, – продолжал Мармадюк, – издал законы, в которых наша страна давно нуждается. Между прочим, закон, который запрещает ловить неводом рыбу в небольших озерах и некоторых реках в известное время года, и другой, который запрещает убивать оленей в период кормления детенышей. Этих законов давно уже требуют рассудительные люди; и я не теряю надежды, что будет издан закон также против хищнической порубки лесов.

Бумпо прислушивался к этим словам с напряженным вниманием и, когда судья закончил, засмеялся с очевидным презрением.

– Стряпайте ваши законы, судья! – крикнул он. – Но кто будет стеречь горы в долгие летние дни или озера по ночам? Дичь – только дичь, и кто ее нашел, тот ее и убивает. Таков был закон в этих горах все сорок лет, в течение которых я живу здесь, а я думаю, что старый закон стоит двух новых. Только совсем зеленый юнец убьет лань с детенышем, а мало-мальски опытный охотник знает, что ее мясо жестко и невкусно. Разве что его мокасины износились и ему нужна шкура для новых. Но выстрел в горах отдается в пятидесяти местах, и трудно вам будет узнать, где стоит тот, кто его сделал.

– Вооруженный силой закона, мистер Бумпо, – с важностью возразил судья, – бдительный чиновник может предупредить много злоупотреблений, благодаря которым дичь уже сделалась редкой. Я надеюсь дожить до того дня, когда права владельца на дичь будут так же уважаться, как его права на землю.

– Ваши права и ваши фермы – все это новые выдумки, – отвечал Натти, – притом закон должен быть равным для всех, а не помогать одному во вред другому. Недели две тому назад я подстрелил оленя и хотел выстрелить в него еще раз, но пока заряжал ружье, он перескочил через изгородь, а я не мог перелезть через нее, и олень ушел. Спрашивается, кто мне заплатит за него? Не будь изгороди, я успел бы дать по нему еще выстрел и убил бы его, потому что никогда еще не бывало, чтобы я три раза стрелял по зверю. Нет, нет, судья, не охотники, а фермеры виновны в том, что дичь стала редка.

– Дичи теперь не бывать столько, сколько во время старой войны, мистер Бумпо, – сказал майор, внимательно слушавший среди клубов дыма, – но земля существует не для дичи, а для людей.

– Я думаю, майор, что вы друг справедливости и права, хотя частенько бываете в большом доме. Скажите же, разве не тяжело человеку, когда законы отнимают у него возможность честно добывать свой хлеб? Да если еще вспомнить, вдобавок, что, будь соблюдена справедливость, он мог бы охотиться и ловить рыбу в любой день недели на самой лучшей расчистке, если бы ему вздумалось.

– Я понимаю вас, Кожаный Тшулок, – отвечал майор, уставив на охотника свои черные глаза, – но ви не бивали такой благоразумный, чтобы видеть вперед.

– В голову не приходило, – угрюмо ответил охотник и погрузился в молчание.

– Судья начал рассказывать нам что-то о французах, – заметил Гирам после продолжительной паузы.

– Да, сэр, – сказал Мармадюк, – французская революция продолжается.

– Чудовищно! – пробормотал мосье Лекуа, судорожно заерзав на стуле.

– Провинция Вандея наводнена республиканскими войсками, и восстание подавлено. Вероятно, мосье Лекуа знаком с этой провинцией и может сообщить нам о ней что-нибудь.

– Нет, нет, нет, мой дорогой, – возразил француз скороговоркой, делая растерянный жест правой рукой и закрывая левой глаза.

– В последнее время было много сражений, и республиканцы почти всегда остаются победителями. Я, впрочем, не жалею, что они отняли Тулон у англичан, потому что за ними все права на эту крепость.

– О-о-о! – воскликнул мосье Лекуа, вскакивая и в волнении размахивая обеими руками.

Несколько мгновений француз бегал по комнате, издавая бессвязные восклицания. Затем он бросился вон из комнаты и побежал в свою лавочку, размахивая на бегу руками. Уход его не вызвал удивления, так как все уже привыкли к его странностям. Майор Гартман расхохотался и, подняв кружку, сказал:

– Француз с ума сошел, но ему нетшего пить, он пьян от радости.

– Французы – хорошие солдаты, – заметил капитан Холлистер, – они много помогли нам при Йорктоуне, и хотя я мало знаю о движениях войск, но думаю, что без их помощи Вашингтону не удался бы поход против Корнваллиса[15]15
  Значительная победа американцев над англичанами 17 октября 1781 года.


[Закрыть].

– Ты правду сказал, сержант, – подтвердила его супруга, – и я желала бы, чтобы ты всегда говорил ее. Французы – храбрые ребята и бравые кавалеры. Помню, тащилась я со своей тележкой, когда вы были в авангарде, и повстречала полк французских джентльменов; они живо разобрали у меня весь запас. Вы спросите, заплатили ли? Еще бы нет, и все звонкими кронами; этих дурацких американских бумажонок у них и в помине не было. Но как бы то ни было, французы платили чистым серебром. Притом, когда с ними имеешь дело, то из пяти стаканов один остается в твою пользу, потому что они никогда не осушают стакана до дна, а всегда оставят сколько-нибудь. А ведь это выгодная торговля, судья, когда платят хорошо, а требуют мало.

– Конечно, мистрис Холлистер, – ответил Мармадюк. – Но куда девался Ричард? Он присел было на минутку и тотчас исчез, и так долго не возвращается, что я боюсь, не замерз ли он где-нибудь.

– Не бойся, кузен Дюк, – воскликнул Джонс, появляясь в дверях. – Работа согреет в самую морозную ночь. Бетти, ваш муж сказал мне, что у ваших свиней сделалась короста; вот я и зашел взглянуть на них и убедился, что он прав. Тогда я сбегал к вашему помощнику, доктор, заставил его отвесить мне фунт разных специй и подмешал в свиное пойло. Готов поставить оленя против белки, что они будут здоровы через неделю. А теперь, Бетти, я не прочь от кружки флипа[16]16
  Подслащенная смесь пива и джина (водки). (Примеч. ред.).


[Закрыть].

– Я знала, что вы его потребуете, – отвечала хозяйка, – он готов и уже вскипел… Любезный сержант, достань-ка кружку… нет, вон ту, самую большую, у огня. Попробуйте, мистер Ричард, и скажите, как она вам покажется.

– Превосходно, Бетти, вы мастерица составлять флип, – ответил Ричард, отхлебнув из кружки и переводя дух. – А, Джон, и вы здесь! Пейте, дружище, пейте! Я, вы и доктор Тодд исполнили сегодня хорошую операцию над плечом того молодца. Дюк, я сочинил песню в ваше отсутствие – выдалась как-то свободная минутка. Слушайте, я вам спою куплет или два, хотя еще не подобрал мотива:

В жизни горя не избегнешь,

Такова судьба! Ну так что же?

Не горюем, Распеваем да пируем…

Все нам трын-трава!

Веселись назло судьбине,

А не то в лихой кручине

Побелеет голова!

– Что скажешь, Дюк? Готов и еще куплет, почти весь, да я не нашел еще рифмы для последней строчки. Как тебе нравится моя песня, старый Джон? Ведь не хуже ваших военных песен?

– Хороша, – сказал могикан, который, осушив кружку, поданную ему хозяйкой, не упускал случая хлебнуть и из круговых кружек майора и Мармадюка.

– Браво, браво, Ритшард! – воскликнул майор, черные глаза которого становились уже влажными. – Брависсимо! Короший песня! Но Натти Бумпо знает лючше. Кожаный Тшулок, спевайте песню, старина! А? Спевайте лесную песню.

– Нет, нет, майор, – возразил охотник, грустно покачивая головой. – Не думал я, что мне придется на своем веку увидеть то, что теперь делается в этих горах, и не до пения мне. Если тот, кому по праву следует быть здесь господином и хозяином[17]17
  Земли вокруг Темпльтона, до образования этого поселка, принадлежали майору Эффингаму и после их конфискации были, как мы уже знаем, скуплены Мармадюком. (Примеч. ред.).


[Закрыть], принужден утолять жажду снеговой водой, то не пристало тем, которые жили его добротой, веселиться, как будто на свете только солнечный свет да лето.

Сказав это, Кожаный Чулок снова опустил голову и закрыл руками свое загорелое, морщинистое лицо. Переход от крайнего холода к духоте бара и быстрая расправа с флипом привели к тому, что деятельный Ричард уже захмелел. Он протянул кружку с дымящимся флипом охотнику и воскликнул:

– Веселей, старина! Веселей встречайте Рождество! Солнечный свет и лето, – нет, вы слепы, Кожаный Чулок, надо было сказать: лунный свет и зима. Откройте глаза и наденьте очки…

Веселись назло судьбине,

А не то в лихой кручине

Побелеет голова.

– Послушайте-ка, старый Джон затянул песню. Какой ужасный вой – индейские песни! Они совсем не умеют петь по нотам!

Пока Ричард болтал и пел, могикан затянул унылую, однотонную песню, покачивая в такт головой и туловищем. Он произносил какие-то слова на своем родном языке, понятным только ему и Натти. По временам его голос повышался до резкой, пронзительной ноты, затем снова падал до низких, дрожащих звуков.

Гости, сидевшие на задних скамьях, разбились на группы, толковавшие о разных предметах, главным образом о лечении свиней от чесотки и о проповеди пастора Гранта. Доктор Тодд объяснял Мармадюку свойства раны, полученной молодым охотником.

Могикан продолжал петь, лицо его под черными косматыми волосами приняло мало-помалу свирепое выражение, голос раздавался все громче, так что присутствующие должны были прекратить разговор. Охотник поднял голову и ласково обратился к вождю на делаварском языке.

– К чему петь о прежних битвах, Чингачгук, и о павших в бою воинах, когда злейший враг подле тебя и отнимает у Молодого Орла его право? Я сражался в стольких же битвах, как любой воин твоего времени, но мне нечем хвастаться в такое время.

– Соколиный Глаз, – сказал индеец, вставая и пошатываясь. – Я Великий Змей делаваров. Я могу выслеживать минга, как уж выслеживает яйца козодоя, и поражать их смертельно, как гремучая змея. Белый человек хотел сделать томагавк Чингачгука светлым, как воды Отсего. Но он еще красен от крови магуасов.

– А для чего ты убивал воинов минга? Не для того ли, чтобы сохранять за детьми твоего отца эти земли и воды? А разве кровь воина не течет в жилах молодого вождя, который должен был бы говорить здесь громко, между тем как голос его едва слышен?

Обращение охотника, по-видимому, заставило индейца собраться с мыслями. Он повернул голову к слушателям и пристально посмотрел на судью. Покачав головой, он откинул с лица волосы, нависшие перед ставшими злобными глазами. Он уже не владел собой. Рука его тщетно пыталась схватить томагавк, ручка которого торчала у него за поясом, глаза его стали блуждающими. В эту минуту Ричард поставил перед ним кружку. Лицо могикана исказилось бессмысленной гримасой, он схватил кружку обеими руками, опустился на скамью и пил, пока не поперхнулся, а затем в полном изнеможении выпустил кружку из рук.

– Не проливай крови! – воскликнул охотник, следивший за движениями Чингачгука. – Но нет, он пьян и не может сделать зла. Потерпи, Чингачгук, пока будет восстановлено право!

Натти говорил на делаварском языке, которого никто не понимал. Едва он кончил, Ричард воскликнул:

– Ну, старый Джон готов! Уложите его где-нибудь в сарае, капитан, я плачу за него. Я сегодня богат, вдесятеро богаче Дюка со всеми его землями, и фермами, и закладными, и арендами, и доходами.

Веселись назло судьбине,

А не то в лихой кручине