Текст книги "Пионеры, или У истоков Сосквеганны"

Автор книги: Джеймс Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА XXXIV

Древние наказания еще сохранялись в то время в штате Нью-Йорк. Столб, к которому привязывали приговоренных плетьми, с его неизменными колодками, были обычными орудиями «правосудия». Эти остатки старых времен помещались на площади, перед тюрьмой, на страх злоумышленникам. Натти следовал за констэблем, понурив голову, с покорностью человека, сознающего бесполезность сопротивления, а жители толпились вокруг него, выражая на своих лицах живейшее любопытство. Один из констэблей приподнял верхнюю часть колодок и указал на углубления, в которые старик должен был положить ноги.

Не возражая ни слова, Кожаный Чулок спокойно уселся на землю и безропотно предоставил вложить свои ноги в отверстия колодок, хотя все-таки окинул взглядом окружающих, ища сочувствия, как это свойственно человеку в минуты страдания.

Если он не встретил прямых выражений сожаления, то не заметил и злорадства, не услышал ни единого оскорбительного слова. Настроение толпы было внимательное и сдержанное.

Констэбль готовился опустить верхнюю доску, когда Бенджамен, протискивавшийся к самым колодкам, сказал сердитым тоном, как будто отыскивая предлог завести ссору:

– Какая польза, мистер констэбль, сажать человека в эти колодки? Ведь они не мешают ему тянуть грог и не оставляют рубцов на его спине. На кой же прах это проделывается?

– По приговору суда, мистер Пенгвильян, и на основании закона, я полагаю.

– Да, да, я знаю, что есть такой закон. Но какой от него прок, спрашиваю я вас? Ведь это пустяки: продержать человека за ноги на какие-нибудь две стклянки.

– Так это пустяки, Бенни Помпа, – сказал Натти, бросая грустный взгляд на дворецкого, – это пустяки – выставить семидесятилетнего старика напоказ толпе, точно ручного медведя! Это пустяки – посадить старого солдата, который служил в войне пятьдесят шестого и имел дело с неприятелем в семьдесят шестом, в колодки, на площади, где мальчики могут показывать на него пальцами, а потом колоть ему глаза до самой смерти! Это пустяки – приравнять честного человека к лесным зверям?

Бенджамен сердито обвел глазами толпу и, если бы заметил насмешку на чьем-нибудь лице, то, без сомнения, немедленно завел бы ссору, но, встречая всюду спокойные или сочувствующие взгляды, он кончил тем, что уселся рядом с охотником, положил ноги в свободные выемки колодок и сказал:

– Теперь опускайте, мистер констэбль, опускайте, говорят вам. Если тут есть человек, который желает поглазеть на медведя, то пусть глазеет, будь он проклят! Он увидит двух медведей и в том числе такого, который умеет не только рычать, но и кусаться.

– Но я не получил приказа посадить вас в колодки, мистер Помпа! – воскликнул констэбль. – Уходите и не мешайте мне исполнять мою обязанность.

– Вы получили приказ от меня. Надеюсь, я имею право распоряжаться собственными ногами? Стало быть, опускайте, и я посмотрю, посмеет ли кто-нибудь скалить надо мною зубы!

– Ну, что ж, если человек добровольно желает сесть в колодки, то я не вижу, почему мне не исполнить его желания, – сказал констэбль, смеясь и опуская верхнюю доску.

Он вовремя сделал это, так как желание, выраженное Бенджаменом, развеселило толпу, которая вовсе не считала нужным сдерживать это веселое настроение. Раздраженный смехом, дворецкий рванулся было из колодок с очевидным намерением затеять драку, но ключ уже повернули, и все его усилия остались тщетными.

– Послушайте, мистер констэбль, – крикнул он, – выпустите меня на минутку. Я покажу этим молодцам, что значит смеяться надо мной.

– Нет, нет, вы уселись в них добровольно, – возразил констэбль, – и не можете выйти, пока не пройдет время, назначенное судьей для арестанта.

Бенджамен, убедившись, что все его угрозы и усилия остаются тщетными, решил запастись терпением, как и его сосед, и уселся поудобнее рядом с Натти с презрительным выражением на своей круглой физиономии. Когда его взволнованные чувства несколько успокоились, он обратился к товарищу по колодкам и принялся утешать его, как умел.

– В конце концов, мистер Бумпо, если смотреть на вещи здраво, то это чистые пустяки, – сказал он. – Я знал на «Боадицее» очень хороших ребят, которым приходилось сидеть в колодках из-за всякого вздора, из-за того, например, что человек, забыв, что уже получил свою порцию грога, пропускал вторую. Это, изволите видеть, все равно, что стоять на двух якорях, положив один против прилива, а другой против отлива, или в ожидании перемены ветра, при мягком грунте, когда места довольно, чтобы дрейфовать с якорей. Да, так я видел не одного молодца, который оказался, как я вам уже объяснял, ошвартованным с кормы и с носа, так что он не мог бы даже поворотить на другой галс, да еще с кляпом в пасти по всему траверсу.

Охотник, по-видимому, оценил добрые намерения Бенджамена, хотя ничего не понял в его красноречии. Он поднял голову, попытался улыбнуться и сказал:

– Что вы говорите?

– Я говорю, что это ничего не значит. Маленький шквал, который налетел, тряхнул судном и пошел себе дальше, – продолжал Бенджамен. – Для вас, при таком длинном киле, это, должно быть, чистые пустяки, у меня же нижние шпангоуты коротковаты, так что трудно сохранить устойчивость. Да это не велика важность, мистер Бумпо! Вот снимемся с якоря, и будь я проклят, если не пойдем вместе в плавание за бобрами. Я не мастер действовать ружьем, но могу носить дичь или ловить ее в тенета, и если вы так же ловко действуете ими, как острогой, то наше плавание будет короткое. Я подвел счеты со сквайром Джонсоном сегодня утром и напишу ему, чтобы он вычеркнул меня из списка, пока наше плавание не кончится.

– Вы привыкли жить с людьми, Бенни, – уныло сказал Кожаный Чулок, – лесная жизнь будет слишком тяжела для вас, если…

– Ничуть, ничуть! – воскликнул дворецкий. – Я не из тех молодцов, что плавают только при попутном ветре, мистер Бумпо! Уж если я нашел друга, то не отстану от него, изволите видеть, вот, например, сквайр Джонс – хороший человек, и он мне мил, как новый бочонок рома мистрис Холлистер.

Буфетчик замолчал, взглянул на охотника, подмигнул ему и, изобразив на своем лице усмешку, прибавил вполголоса:

– Я вам говорю, мистер Кожаный Чулок, ром хоть куда, и освежителен, и горячителен – не чета голландскому. Не послать ли нам за ним? У меня ноги сводит в этих колодках, так что не мешает полечиться!

Натти вздохнул и обвел взглядом толпу, которая уже начала расходиться. Он рассеянно взглянул на Бенджамена, но ничего не ответил. Глубокое волнение, казалось, заглушало все его чувства и делало печальным его изборожденное морщинами лицо.

Дворецкий собирался поступить по старинному правилу: молчание – знак согласия, когда Гирам Дулитль, в сопровождении Джотэма, появился на площадке и направился к колодкам. Он прошел мимо Бенджамена и остановился на безопасном расстоянии против Кожаного Чулка. Встретив его пристальный взгляд, он невольно съежился, испытывая какую-то странную неловкость, но собрался с духом, взглянул на небо и сказал развязным тоном, точно встретился с приятелем:

– Хоть бы капля дождя, похоже на то, что будет засуха.

Бенджамен доставал в эту минуту деньги из кошелька и не заметил, как подошел Гирам, а Натти отвернулся с глубоким отвращением. Это только подзадорило Гирама, который, после коротенькой паузы, продолжал:

– Облака имеют такой вид, словно в них нет ни капли воды, а земля совсем растрескалась от жары. По-моему, нам грозит неурожай, если дождь не пойдет на днях.

Гирам произносил эти слова холодным, насмешливым тоном, как будто говорил своему злополучному противнику: я действовал на законном основании. Старик не выдержал:

– Тебе ли ждать дождя от облаков, – крикнул он с негодованием, – когда ты заставляешь стариков, больных и бедных лить слезы! Ступай, ступай прочь! Зло гнездится в твоем сердце. Уходи! У меня тяжело на душе, и твой вид будит в ней горькие мысли.

Бенджамен положил кошелек и поднял голову в тот момент, когда Гирам, раздраженный словами охотника, забыл всякую осторожность и подошел близко к дворецкому. Тот схватил его за ногу и опрокинул на землю, прежде чем Гирам успел что-нибудь сообразить. Завязалась непродолжительная борьба, кончившаяся тем, что Бенджамен посадил мирового судью на землю лицом к себе.

– Вы каналья, мистер Дулитль! – крикнул дворецкий. – Вы не что иное, как каналья, сэр! Я знаю вас, да, вы подлизываетесь к сквайру Джонсу, а потом сплетничаете на его счет со всеми кумушками в поселке. Мало вам того, что вы привязали за ноги честного старика, вы еще распускаете паруса и прете прямо на него, точно собираетесь пустить его ко дну. Но я давно уже точу на вас зубы, сэр, и намерен с вами посчитаться, изволите видеть. Поэтому становитесь в позицию, негодяй, становитесь в позицию, и посмотрим, кто кого одолеет.

– Джотэм! – крикнул перепуганный Гирам. – Джотэм! Позовите констэблей! Мистер Пенгвильян, я мировой судья и запрещаю вам нарушать мир.

– Между нами и то было больше мира, чем дружбы! – крикнул дворецкий, делая самые недвусмысленные жесты своим кулачищем. – Готовьтесь же, говорят вам! Становитесь в позицию! Как вам нравится этот молот?

– Осмельтесь только наложить на меня руку! – вопил Гирам, тщетно стараясь стряхнуть с себя железную лапу дворецкого, державшую его за ворот. – Осмельтесь только наложить на меня руку!

Но Бенджамен взмахнул молотом, – как называл он свой огромный кулачище, – и опустил его на наковальню, которой оказалась в данном случае физиономия мистера Дулитля. На площади произошло смятение. Публика столпилась вокруг колодок, иные бросились в суд, чтобы поднять тревогу, двое или трое юнцов помчались во весь дух в жилище Гирама, чтобы сообщить его супруге о критическом положении мирового судьи…

А Бенджамен продолжал действовать с великим усердием и большой ловкостью, поднимая одной рукой своего противника и нанося удары другой, так как он считал бы постыдным бить лежачего. Это продолжалось до тех пор, пока шериф, извещенный о происшествии, не протискался к месту побоища.

Впоследствии Ричард рассказывал, что независимо от негодования, которое он испытал как хранитель порядка в графстве, он никогда не был так огорчен, как при виде этого разрыва между своими любимцами. Гирам сделался необходимым для его тщеславия, а Бенджамена он, хотя это может показаться странным, искренне любил. Эта привязанность объясняет первые вырвавшиеся у него слова:

– Сквайр Дулитль! Сквайр Дулитль! Я изумляюсь, что человек, облеченный таким званием, как ваше, забывается до того, что нарушает общественную тишину, оскорбляет суд и колотит бедняжку Бенджамена.

При звуках голоса мистера Джонса дворецкий прекратил свое занятие, а Гирам повернул изуродованное лицо к шерифу и, ободренный его присутствием, закричал с бешенством:

– Я притяну его к суду! Распорядитесь арестовать этого человека, мистер шериф, и заключите его под стражу!

Ричард распознал истинное положение дел и с упреком сказал дворецкому:

– Бенджамен, как вы попали в колодки? Я всегда считал вас кротким и послушным, как ягненок. Именно за ваше послушание я и ценил вас. Бенджамен, Бенджамен! Вы унизили не только самого себя, но и ваших друзей этим постыдным поведением! Мистер Дулитль, он превратил вашу физиономию в нечто невообразимое!

Гирам поднялся на ноги и, отойдя на безопасное расстояние от дворецкого, разразился бранью и угрозами. Буйство было слишком явным, чтобы игнорировать его, и шериф, помня о беспристрастии своего кузена при недавнем разборе дела Кожаного Чулка, пришел к плачевному заключению о необходимости арестовать дворецкого.

К этому времени срок, назначенный для Натти, истек, и Бенджамен, очутившись под стражей и узнав, что ему придется провести по крайней мере эту ночь в обществе Кожаного Чулка, не стал спорить против ареста, не потребовал освобождения на поруки, а только обратился к шерифу с следующей речью:

– Я ничего не имею, сквайр Джонсон, против того, чтобы провести ночь или две в одной каюте с мистером Бумпо, потому что он честный человек и как нельзя лучше владеет острогою и ружьем. Но я утверждаю, что противно разуму наказывать человека чем-нибудь, кроме двойной порции рома, за то, что он попортил фасад этому плотнику. Если есть кровопийца в вашем графстве, так это он! Да, я знаю его и они меня знают. Да и что за беда случилась, сквайр? Почему вы принимаете это дело так близко к сердцу? Самая обыкновенная баталия, бортом к борту! Только и было в ней особенного, что мы оба стояли на якорях, как в порту Прайя, когда Сюффрен напал на нас.

Ричард не удостоил ответом эту речь и, отведя обоих арестантов в тюрьму, запер ворота на ключ и отправился восвояси.

Остаток дня Бенджамен провел в дружеских беседах с приятелями, толпившимися у окна, причем было опрокинуто немало стаканчиков флипа и грога, но его товарищ расхаживал по тесной комнате взад и вперед быстрыми, нетерпеливыми шагами, понурив голову, поглощенный тяжелыми размышлениями.

Под вечер к окну подошел Эдвардс и довольно долго беседовал вполголоса со своим другом. По-видимому, он сообщил охотнику что-то утешительное, так как после его ухода Натти бросился на койку и вскоре заснул. Собеседники дворецкого мало-помалу разошлись. Билли Кэрби, остававшийся у окна дольше всех, ушел в восемь часов вечера в «Темпльтонскую кофейню», а Натти встал и завесил окно одеялом.

ГЛАВА XXXV

С наступлением вечера присяжные свидетели и другие члены суда начали расходиться, и к девяти часам деревня успокоилась и улицы опустели. В это время судья Темпль и его дочь вместе с мисс Грант медленно шли по аллее, в тени молодых тополей.

– Конечно, никто не сумеет утешить его лучше тебя, дитя мое, – говорил судья. – Но не старайся оправдывать его поступка; надо чтить святость законов.

– Но, сэр, – нетерпеливо ответила Елизавета, – я решительно не могу признать совершенными законы, присуждающие человека, подобного Кожаному Чулку, к такому суровому наказанию за поступок, который даже я считаю вполне простительным.

– Ты говоришь о том, чего не понимаешь, – возразил отец. – Общество не может существовать без известных стеснений, обуздывающих самоуправство. Эти стеснения не могут налагаться, если лица, обязанные их осуществлять, не пользуются безопасностью и почтением, и было бы очень некрасиво, если бы судья избавил от наказания осужденного за то, что он спас жизнь его дочери.

– Я понимаю… Я понимаю затруднительность вашего положения, дорогой папа! – воскликнула дочь. – Но, обсуждая поступок бедного Натти, я не могу отделить служения закону от человека.

– Ты рассуждаешь по-женски, дитя мое! Он наказан не за оскорбление Гирама Дулитля, а за угрозу жизни констэблю, находившемуся при исполнении служебных…

– За то или за другое, это решительно все равно, – перебила мисс Темпль. – Я знаю, что Натти невиновен, и, зная это, не могу считать правыми тех, кто его притесняет.

– В том числе и его судью! Твоего отца, Елизавета?

– Не предлагайте мне таких вопросов, отец, давайте ваше поручение и объясните, что я должна делать.

Судья помолчал с минуту, ласково улыбаясь дочери, потом с нежностью положил руку ей на плечо и сказал:

– Ты во многом права, Бесс, но сердце у тебя берет верх над рассудком. Слушай, однако: в этом бумажнике двести долларов. Сходи в тюрьму, – там никто тебя не тронет, будь покойна, – отдай эту записку смотрителю. Когда увидишь Бумпо, скажи ему, что найдешь нужным для его утешения, дай волю своему горячему сердцу, но постарайся сохранить, Елизавета, уважение к законам.

Мисс Темпль ничего не ответила. Взяв под руку подругу, она вышла с ней на главную улицу деревни.

Они шли молча вдоль ряда домов, где сгустившаяся мгла скрывала их фигуры. Кругом было тихо, только скрипели колеса повозки, которую пара волов тащила по улице в одном направлении с идущими девушками. В сумерках можно было различить фигуру погонщика, который брел около волов ленивой походкой, точно утомленный дневным трудом. На углу, где стояла тюрьма, волы на минуту загородили путь девушкам, свернув к стене, подле которой они остановились и принялись жевать вязанку сена, которую погонщик дал им в награду за труды. Все это было так естественно и обыкновенно, что Елизавета даже не взглянула на повозку, как вдруг услышала голос погонщика, говорившего волам:

– Ну же, Пестрый! Пошевеливайся!

Что-то в голосе погонщика поразило мисс Темпль. Она подняла глаза и узнала Оливера Эдвардса в грубой одежде погонщика. Глаза их встретились, и, несмотря на темноту, он тоже узнал ее.

– Мисс Темпль!

– Мистер Эдвардс! – вырвалось у них почти одновременно, хотя какое-то чувство, общее обоим, заставило их произнести эти слова вполголоса.

– Возможно ли это? – продолжал Эдвардс после минутного недоумения. – Вас ли я вижу так близко от тюрьмы! Но вы идете к пастору. Прошу прощения, мисс Грант! Я было не узнал вас в темноте.

Луиза вздохнула, но так тихо, что этот вздох расслышала только Елизавета, ответившая:

– Мы не только поблизости от тюрьмы, мистер Эдвардс, но и идем туда. Мы хотим показать Кожаному Чулку, что не забыли его услуги и, считая своей обязанностью быть справедливыми, остаемся в то же время благодарными. Я полагаю, что вы идете с той же целью. Но позвольте нам опередить вас на десять минут. Покойной ночи, сэр, я… я… мне очень жаль, мистер Эдвардс, что вам приходится заниматься такой работой. Я уверена, что мой отец охотно…

– Я буду ждать сколько вам угодно, сударыня! Могу ли просить вас не упоминать о моем присутствии здесь?

– Конечно, – сказала Елизавета, отвечая на его поклон легким движением головы и увлекая за собой замешкавшуюся Луизу.

Когда они вошли в сторожку смотрителя, мисс Грант улучила минутку, чтобы шепнуть ей на ухо:

– Не лучше ли было предложить часть ваших денег Оливеру? Половина их достаточна для уплаты штрафа Бумпо, а он не привык к нужде! Я уверена, что мой отец не откажется уделить часть своих скудных средств, чтобы доставить ему достойное его положение.

Невольная улыбка мелькнула на лице Елизаветы, но она не успела ничего ответить, так как появление тюремщика отвлекло внимание обеих.

Услуга, оказанная Кожаным Чулком девушкам, была уже известна всем, и тюремщик не удивился их появлению. К тому же приказ судьи Темпля устранял сам по себе всякие возражения, и тюремщик без разговоров повел девушек в комнату арестантов. Когда он всунул ключ в замок, послышался грубый голос Бенджамена:

– Эй, кто там?

– Гости, которым вы обрадуетесь, – отвечал смотритель. – Что такое вы сделали с замком? Ключ не поворачивается.

– Легче, легче, хозяин! – отозвался дворецкий. – Я только что заклепал его гвоздем, изволите видеть, чтобы мистер Дулитль не вздумал явиться сюда и затеять новую драку, а то меня и за первую собираются обложить штрафом. Коли так, прощай мои доллары! Положите ваш корабль в дрейф и подождите немного, я очищу проход.

Послышались удары молотка, и вскоре ключ повернулся.

Бенджамен, очевидно, предвидел, что его деньги будут отобраны на штрафы, так как в течение дня не раз посылал к «Храброму Драгуну» за своим любимым напитком. Немало понадобилось жидкости, чтобы заставить этого старого морского волка утратить равновесие, так как, по его собственному выражению, он был «такой хорошей оснастки, что мог неста паруса во всякую погоду». Теперь он дошел уже до такого состояния, которое выразительно называл «мутным».

Узнав гостей, он поспешил к своей койке и, несмотря на присутствие своей молодой госпожи, уселся с видом трезвого человека, упираясь спиной в стену.

– Если вы будете портить мои замки, мистер Помпа, – сказал тюремщик, – то я заклепаю ваши ноги, как вы выражаетесь, и пришвартую их к кровати.

– Это с какой стати, хозяин? – проворчал Бенджамен. – Я уже был сегодня пришвартован за ноги и больше не хочу. Почему это я не могу делать того, что вы делаете? Не запирайте дверь снаружи, и я не буду запирать ее внутри.

– Я должен запереть тюрьму на ночь в девять часов, – сказал смотритель девушкам, – а теперь без восьми минут девять.

С этими словами он поставил свечу на стол и удалился.

– Кожаный Чулок, – сказала Елизавета, когда ключ в замке снова повернулся. – Мой добрый друг, Кожаный Чулок! Я пришла выразить вам свою благодарность. Если бы вы подчинились обыску, то штраф за оленя был бы уплачен и все устроилось бы к лучшему…

– Подчиняться обыску! – перебил Натти, поднимая голову, но не выходя из угла, где он сидел. – Неужели вы думаете, девушка, что я впустил бы в хижину такую тварь? Нет, нет, даже для вас я не открыл бы свою дверь. Но пусть их теперь производят обыск в золе и головешках. Ручаюсь, что ничего другого там не найдут.

Старик снова опустил лицо на руки и, по-видимому, погрузился в печальные мысли.

– Хижину можно выстроить заново и лучше прежней, – возразила мисс Темпль. – Я возьму это на себя, когда ваше заключение кончится.

– Можете ли вы воскресить мертвого, дитя? – сказал Натти печальным тоном. – Может ли человек, попав на то место, где он похоронил отца, мать и детей, собрать их прах и сделать из него тех самых людей, какими они были? Вы не знаете, что значит прожить более сорока лет под одной кровлей и видеть вокруг себя одни и те же вещи. Вы еще молоды, дитя! Была у меня насчет вас одна надежда, которая, думалось мне, может сбыться. Но теперь все кончено, дела так повернулись, что ему об этом и думать нечего.

Мисс Темпль, по-видимому, поняла значение слов старика лучше, чем остальные слушатели, так как, в то время как Луиза глядела на него, сочувствуя его горю, она отвернула лицо, чтобы скрыть свое смущение. Но это длилось всего мгновение.

– А я говорю вам, мой старый защитник, – продолжала она, – что можно выстроить новую и лучшую хижину. Ваше заключение скоро кончится, и прежде, чем оно кончится, я приготовлю для вас дом, в котором вы можете провести остаток вашей жизни в покое и довольстве.

– В покое и довольстве! Дом! – медленно повторил Натти. – У вас добрые намерения, и я жалею, что не могу ими воспользоваться. Я сидел в колодках на посмеяние людям…

– Черт бы побрал ваши колодки! – воскликнул Бенджамен, размахивая бутылкой, из которой он только что сделал несколько торопливых глотков, презрительно жестикулируя другой рукой. – Нашел о чем говорить! Вот нога, которая провела в них целый час! Что ж, стала она хуже от этого? Скажите мне, хуже она стала, а?

– Вы, кажется, забываете о нашем присутствии, мистер Помпа? – сказала Елизавета.

– Забыть вас, мисс Елизавета! – возразил дворецкий. – Ну, нет, будь я проклят!

– Довольно, – сказала Елизавета.

– Есть, есть, мисс! – отвечал дворецкий. – Но вы не приказали мне не пить.

– Не будем говорить о других, – продолжала мисс Темпль, снова обращаясь к охотнику. – Речь идет о вашей участи, Натти! Я позабочусь о том, чтобы вы могли провести остаток вашей жизни в покое и довольстве.

– В покое и довольстве! – снова повторил Кожаный Чулок. – Какой может быть покой для старика, которому придется брести мили по открытым полям, прежде чем он найдет тень, чтобы укрыться от солнца? Какое довольство может быть для охотника, когда, проходив целый день, он не встретит оленя и, может быть, не увидит дичи крупнее выдры или случайной лисицы? Ах, трудненько мне будет добыть бобровых шкур для уплаты этого штрафа. Придется идти за ними на пенсильванскую линию, миль за сто отсюда, потому что здесь уж не найдешь этих зверей. Ваши расчистки и улучшения выгнали их из этой страны. Вместо бобровых плотин вы задерживаете течение рек вашими мельничными плотинами. Бенни, если вы будете так часто прикладываться к бутылке, то не сдвинетесь с места, когда придет время.

– Послушайте, мистер Бумпо, – сказал дворецкий, – не бойтесь за Бена. Когда позовут на вахту, поставьте меня на ноги, дайте мне направление, и я пойду под всеми парусами не хуже любого из вас.

– Время уже пришло, – сказал охотник, прислушиваясь, – я слышу, как волы трутся рогами о стену тюрьмы.

– Ну, что ж! Отдавай команду, приятель, и отчаливай!

– Вы не выдадите нас, девушка? – сказал Кожаный Чулок, простодушно глядя на Елизавету. – Вы не выдадите старика, который стосковался по вольному воздуху? Я не замышляю ничего худого. Закон требует от меня сотню долларов, и я буду охотиться целый год, но заплачу их до последнего цента, а этот добрый человек поможет мне.

– Что вы затеяли? – с изумлением воскликнула Елизавета. – Вы должны провести здесь месяц! Вот деньги на уплату вашего штрафа. Возьмите их, уплатите утром и потерпите, пока кончится ваше заключение. Я буду часто посещать вас с моей подругой. Мы позаботимся о ваших удобствах.

– В самом деле, детки? – сказал взволнованный Натти, подходя к Елизавете и протягивая ей руку. – Вы так добры к старику за то только, что он застрелил зверя, хотя это ему ничего не стоило! Стало быть, кровь тут ни при чем, так как я вижу, что вы не забываете услуги. Но вашим маленьким пальчикам не справиться с оленьей кожей, и вы не привыкли шить оленьими жилами. А все-таки он услышит и узнает об этом. Да, узнает, как и я, что есть еще люди, помнящие добро.

– Не говорите ему ничего, – сказала Елизавета серьезно, – если вы любите меня, если вы уважаете мои чувства, не говорите ему ничего. Речь идет только о вас, и я позабочусь только о вас. Мне жаль, Кожаный Чулок, что закон удерживает вас здесь так долго, но в конце концов ведь это только один месяц…

– Месяц! – воскликнул Натти, открывая рот со своим характерным смехом. – Ни единого дня, ни единого часа, девушка! Судья Темпль может приговаривать меня к тюрьме, но если хочет удержать меня в ней, то пусть выстроит тюрьму получше. Я попался однажды в плен к французам, и они посадили нас, меня и остальных пленных, всего шестьдесят два человека, в блокгауз, но не большого труда стоило перепилить сосновые бревна тем, кто привык иметь дело с лесом.

Охотник замолчал и, оглянувшись вокруг, снова засмеялся и, осторожно отодвинув дворецкого, приподнял одеяло и показал выпиленный кусок бревна в стене.

– Стоит только толкнуть бревно – и мы на улице…

– Отчаливай! – крикнул Бенджамен, очнувшись от своего оцепенения. – Ветер попутный, плывем за бобровыми шапками!

– Боюсь, что этот молодец наделает мне хлопот, – сказал Натти. – До леса отсюда не близко, за нами будет погоня, а он не может бежать.

– Бежать? – отозвался Бенджамен. – Нет, пойдем борт к борту и возьмем их на абордаж!

– Тише! – сказала Елизавета.

– Есть, есть, мисс!

– Не уходите, Кожаный Чулок! – продолжала Елизавета Темпль. – Подумайте: вам придется скитаться в лесах, а ведь вы уже старик. Потерпите немного, и вы выйдете свободно и открыто.

– Разве здесь можно наловить бобров, девушка?

– Нет, но вот деньги на уплату штрафа, а через месяц вы будете свободны. Посмотрите, сколько золота!

– Золото! – сказал Натти с детским любопытством. – Давненько я не видал золотых монет. В старую войну их случалось видеть чаще, чем теперь медведей. Я помню одного драгуна в армии Диско, который был убит, и в рубашке у него оказалась зашитой дюжина таких монет. Я видел, как их доставали, они были больше этих.

– Это английские гинеи, и они ваши, – сказала Елизавета. – Но мы вовсе не думаем ограничиться этим.

– Мои! Почему вы даете мне эту казну? – спросил Натти, серьезно глядя на девушку.

– Как! Да разве вы не спасли мне жизнь? Разве вы не вырвали меня из когтей зверя! – воскликнула Елизавета.

Охотник взял монеты и пересмотрел их одну за другой.

– Говорят, в Вишневой долине есть ружье, которое бьет на пятьсот шагов. Я видал хорошие ружья на своем веку, но такого не видывал. Пятьсот шагов – это выстрел. Но я старик, и моего ружья хватит на мой век. Возьмите ваше золото, дитя! Однако пора, я слышу, что он говорит с волами. Время идет. Вы ведь не расскажете, девушка, не расскажете о нашей затее?

– Рассказать о вас! – воскликнула Елизавета. – Но возьмите деньги, старик, возьмите деньги, они в лесах пригодятся.

– Нет, нет, – сказал Натти с ласковой улыбкой, покачав головой. – Я и за двадцать ружей не соглашусь вас обобрать. Но есть одна вещь, которую вы можете сделать для меня и которую мне сейчас некому поручить.

– В чем же дело? Скажите.

– Купите рог пороха, он будет стоить два серебряных доллара. У Бена есть деньги, но мы не можем заходить в поселок. Купить нужно у француза. У него лучший порох, самый подходящий для ружья. Сделаете?

– Я принесу порох, Кожаный Чулок, хотя бы мне пришлось проискать вас целый день в лесу. Но где мы встретимся и каким образом?

– Где? – сказал Натти, задумываясь на минуту. – Завтра на горе Видения, на самой вершине, я встречу вас в полдень. Смотрите, чтобы зерно было хорошее, вы увидите это по блеску и по цене.

– Я сделаю все, – сказала Елизавета.

Натти присел у стены и легким толчком ноги открыл проход на улицу. Девушки услышали шорох сена, которое жевали волы, и поняли, почему Эдвардс нарядился погонщиком.

– Идем, Бенни, – сказал охотник, – темнее уже не будет, а через час взойдет луна.

– Постойте! – воскликнула Елизавета. – Нехорошо, если будут говорить, что вы бежали в присутствии дочери судьи Темпля. Вернитесь, Кожаный Чулок, и дайте нам сначала уйти.

Натти, уже вылезавший в отверстие, не успел ответить – шаги смотрителя, раздавшиеся за дверью, заставили его вернуться. Едва он успел прикрыть отверстие одеялом, щелкнул замок и дверь отворилась.

– Мисс Темпль, еще не собираетесь уходить? – учтиво спросил смотритель. – Пора запирать тюрьму.

– Я следую за вами, – отвечала Елизавета. – Покойной ночи, Кожаный Чулок!

– Смотрите же, девушка, зернистый порох! С ним ружье будет бить дальше, чем обыкновенно. Я уже стар и не могу гоняться за дичью, как в прежние времена.

Мисс Темпль приложила палец к губам и вышла из комнаты с Луизой и смотрителем. Смотритель повернул ключ только на один оборот, заметив, что он еще вернется и запрет арестантов покрепче, когда проводит дам на улицу. Когда смотритель выпустил их из тюрьмы, девушки с замирающими сердцами направились к месту побега.

– Так как Кожаный Чулок отказывается от денег, – прошептала Луиза, – то их можно отдать Эдвардсу, а, прибавив к этому…

– Тише, – перебила Елизавета, – я слышу шорох сена. Они убегают из тюрьмы в этот момент. О, побег сейчас же заметят!

В это время они подошли к углу, где Эдвардс и Натти вытаскивали в отверстие почти бесчувственное тело Бенджамена. Волов отвели от стены, чтобы освободить место.

– Бросьте сена в телегу, чтобы не узнали, как это было сделано. Живее, пока они еще не увидели нас.

В эту минуту в отверстии показался свет и послышался голос тюремщика, окликавшего своих узников.

– Что же нам делать? – сказал Эдвардс. – Этот пьяница погубит нас. Нам нельзя терять ни минуты.