355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Фенимор Купер » Том 7. Моникины » Текст книги (страница 16)
Том 7. Моникины
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 11:00

Текст книги "Том 7. Моникины"


Автор книги: Джеймс Фенимор Купер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Уйдя от этих негодяев, которым их неожиданное повышение явно ударило в голову, я решил разыскать Боба и обычным способом мистера Пока, невзирая на флаг, заставить его вспомнить о своих обязанностях и снова занять пост исполнителя моих распоряжений. Я нашел молодого прохвоста среди цветника моникинш всех возрастов, расточавших знаки внимания его драгоценной особе и вообще делавших все, что от них зависело, чтобы искоренить всякие остатки скромности или других хороших качеств, какие еще могли в нем сохраниться. Мне безусловно представлялся благоприятный случай для атаки, так как британский флаг он перекинул через плечо, наподобие королевской мантии, и моникинши низших званий теснились вокруг, стараясь поцеловать его кайму. Гордая осанка, с какой мальчишка принимал это поклонение, произвела впечатление даже на меня. Боясь, что моникинши, если я попытаюсь открыть им глаза на обман, расправятся со мной – моникинши всех видов слишком дорожат своими иллюзиями, – я временно отложил враждебные намерения и поспешил вслед за мистером Поком, не сомневаясь, что без труда сумею образумить столь прямодушного человека.

Капитан выслушал мои протесты с должным почтением и даже, казалось, отнесся ко мне с сочувствием. Он откровенно признал, что доктор Резоно обошелся со мной нехорошо, и выразил мнение, что частный разговор с ним, быть может, заставит его осветить события более верно, но против моего намерения со всей решительностью воззвать к общественному мнению, а также против необдуманного обращения к нотариусу он упорно возражал. Его замечания сводились к следующему.

Он не знаком со здешними законами о протестах, и. следовательно, мы можем потратиться на нотариуса без всякой для себя пользы. Кроме того, доктор – философ, Ш. У. Т. и В. Р. У. Н., а с такими людьми трудно тягаться в любой стране, и уж тем более – в чужой. Он питает врожденное отвращение к тяжбам. Утрата моего положения, конечно, большая неприятность, но ее можно перенести, что же касается его лично, то он никогда не домогался поста лорда верховного адмирала Великобритании, но раз уж такой пост ему навязан, он сделает все от него зависящее, чтобы не ударить лицом в грязь. Он знает, что его друзья в Станингтоне обрадуются, узнав о его повышении, ибо, хотя у него на родине нет ни лордов, ни даже адмиралов, его земляки всегда приходят в восторг, если кто-либо (лишь бы не они сами) возводит их согражданина в такой высокий сан, видимо, полагая, что честь, оказанная одному, оказана всей нации, а он рад оказать честь своей нации, поскольку народ Штатов, как никакой другой, всегда готов подхватить такую радость и поделить ее между гражданами так, чтобы каждому досталась его доля – каждому, кроме того, кому она была предназначена в первую очередь, и поэтому он склонен сохранить сколько можно, пока это в его власти. Он считает себя моряком получше большинства его предшественников на посту лорда верховного адмирала и не питает на этот счет никаких опасений, но интересно бы знать, стала ли теперь миссис Пок леди верховной адмиральшей? Но раз уж я так расстраиваюсь из-за потери моего ранга, он может назначить меня корабельным священником (в морские офицеры я все-таки не гожусь), а при моем финансовом влиянии на родине я, конечно, сумею добиться утверждения. Великий государственный деятель на его родине сказал: «Мало кто умирает, а сам никто не уходит», и не ему первому вводить новую моду. Со своей стороны, он смотрит на доктора Резоно как на друга, а с друзьями ссориться неприятно. Он готов на любой разумный шаг, но только не подавать в отставку, и если я уговорю доктора заявить, что в отношении меня он ошибся и я послан в Высокопрыгию как лорд верховный посол, лорд первосвященник или еще какой-нибудь лорд (кроме лорда верховного адмирала), он готов подтвердить это под присягой. Но он предупреждает меня, что, в случае подобного соглашения, он будет признавать мое звание до срока своего собственного назначения: если он оставит свой пост хоть на минуту раньше, чем это будет безусловно необходимо, он потеряет уважение к самому себе и никогда больше не посмеет взглянуть миссис Пок в лицо. В общем, он ничего подобного не сделает. А теперь ему пора распрощаться со мной, так как он собирается нанести визит лорду верховному адмиралу Высокопрыгии.

 ГЛАВА XVII
Новые политики, новое в политике. Круговращение,
вращение и новой нации появление.
А также – приглашение

Я почувствовал, что мое положение стало теперь чрезвычайно странным. Правда, моя скромность была неожиданно пощажена тем остроумным оборотом, который доктор Резоно придал истории наших взаимоотношений. Но я не видел от этого никаких других выгод. Все те, кто принадлежал к одному со мной виду, в известном смысле отвернулись от меня. Я пал духом и, чувствуя себя весьма униженным, уныло побрел в гостиницу, где нас ждал заказанный мистером Поком банкет.

Когда я вышел на большую площадь, кто-то слегка стукнул меня по колену и, обернувшись, я увидел перед собой моникина со всеми физическими признаками подданного Высокопрыгии, но отличавшегося от большинства обитателей этой страны более длинной и несколько взъерошенной естественной одеждой, более хитрым выражением глаз и рта, общим деловым видом и, что было ново для меня, подрезанным хвостом. Его сопровождал какой-то на редкость неказистый моникин. Первый заговорил со мной:

– Добрый день, сэр Джон Голденкалф, – начал он, как-то передернувшись, что, как я позже узнал, означало дипломатическое приветствие, – с вами сегодня обошлись не особенно хорошо, и я ждал случая высказать вам сочувствие и предложить свои услуги.

– Сэр, вы слишком любезны. Я в самом деле несколько обижен, и, должен признаться, ваше сочувствие мне чрезвычайно приятно. Однако разрешите мне высказать свое изумление по поводу того, что вам известно мое настоящее имя, равно как и мои невзгоды.

– Видите ли, сэр, по правде говоря, я принадлежу к пытливому народу. Население на моей родине сильно разбросано, и мы привыкли расспрашивать всех и всякого, что вполне естественно при таком положении вещей. Вы, вероятно, замечали, что, если на большой дороге встретятся двое, они редко расходятся, не кивнув друг другу, тогда как тысячи встречаются на оживленной улице, не обменявшись даже взглядом. Мы развили этот принцип, сэр, и всегда удовлетворяем свою похвальную любознательность.

– Значит, вы не подданный Высокопрыгии?

– Боже упаси! Нет, сэр, я гражданин Низкопрыгии, великой и славной республики, лежащей в трех днях морского пути от этого острова. Мы – новая нация, в расцвете молодости и силы, являющая собой настоящее чудо по смелости своих взглядов, чистоте своих убеждений и священному уважению к правам моникинов. Я имею честь быть чрезвычайным послом и полномочным министром, представляющим республику при дворе короля Высокопрыгии, нации, от которой мы происходим, но которую оставили далеко за собой на нашем пути к славе и преуспеянию. Однако, сэр, имея честь знать ваше имя, я обязан без промедления назвать вам свое.

С этими словами мой новый знакомый вручил мне визитную карточку, на которой я прочел:


«Генерал-коммодор-судья-полковник

Друг Нации,

чрезвычайный посол и полномочный министр

республики Низкопрыгии

при его величестве короле Высокопрыгии».

– Сэр, – сказал я, снимая шляпу с глубоким поклоном, – я не знал, с кем имею честь говорить. Вы, как кажется, занимаете весьма разнообразные должности и, не сомневаюсь, с равным успехом.

– Да, сэр, я имею право полагать, что одинаково сведущ во всех моих профессиях.

– Все же вы позволите мне заметить, генерал… э… судья… э… я, право, не знаю, сэр, какое из этих званий вам больше по вкусу.

– Пользуйтесь любым, сэр! Я начал с генерала, но еще у себя дома спустился до полковника. Друг Нации – вот единственное наименование, которым я дорожу. Именуйте меня Другом Нации, а в остальном – называйте как вам будет удобнее.

– Вы очень любезны, сэр! Разрешите спросить: неужели вы действительно занимали все эти разнообразные посты?

– Конечно, сэр! Надеюсь, вы не принимаете меня за самозванца?

– Нет, что вы! Но судья и коммодор, например, у людей настолько различаются по своим обязанностям, что я нахожу их совмещение в одном лице даже у моникинов несколько странным.

– Отнюдь, сэр! Я был законно избран на все эти должности, отслужил свой срок на каждой из них и могу предъявить почетные свидетельства об отставке.

– Но ведь вы неминуемо должны были столкнуться с затруднениями, выполняя столь различные обязанности?

– А, я вижу, вы пробыли в Высокопрыгии достаточно долго, чтобы перенять некоторые местные предрассудки! Их в этой стране чрезвычайно много. Я сам заразился некоторыми из них, едва ступил на эту землю. Еще раз взгляните на мою карточку, сэр, – это превосходная иллюстрация того, что мы в Низкопрыгии называем круговращением должностей.

– Круговращением должностей?

– Совершенно верно, сэр. Мы изобрели эту систему для нашего удобства. Можно не сомневаться в ее устойчивости, так как она основана на вечных принципах.

– Разрешите спросить вас, полковник, имеет ли она что-нибудь общее с системой вкладов в дела общества?

– Ровно ничего! Та система, насколько я понимаю, статична, а эта представляет собой кругооборот. У нас в Низкопрыгии есть два гигантских лотерейных колеса. В одно мы кладем имена граждан, а в другое – названия должностей. А затем мы тянем эти билетики, и все дело улаживается на год.

– Я нахожу, что такая система чрезвычайно проста. Скажите, сэр, она оправдывается на деле?

– Вполне! Конечно, мы периодически смазываем колеса.

– И не бывает ли злоупотреблений со стороны тех, кого выбирают тянуть билетики?

– О, их самих выбирают точно таким же способом!

– А те, кто тянут за них?

– Принцип круговращения! Их выбирают на тот же манер.

– Но должно же быть какое-то начало! Вытянувшие первые билетики могут злоупотребить оказываемым им доверием.

– Никогда! Это всегда патриоты из патриотов. Нет, сэр, мы не такие олухи, чтобы оставить лазейку для подкупа. Все решает случай. Случай делает меня сегодня коммодором, а завтра – судьей. Случай определяет лотерейных мальчиков, и он же определяет патриотов. Если бы вы видели это своими глазами, вы поняли бы, что наши случайные патриоты гораздо чище и толковее тех, которых нарочно так воспитывают.

– В конце концов это не так уж сильно отличается от принципа наследования, при котором тоже все сводится к случаю.

– Согласен, сэр, что это было бы так, если бы не наша система отбора испытанных патриотов. В них наша гарантия против нарушений…

– Гм! – неожиданно громко кашлянул спутник коммодора Друга Нации, как бы напоминая о своем существовании.

– Сэр Джон, прошу простить большое упущение с моей стороны. Позвольте представить вам моего согражданина, бригадира Прямодушного, путешествующего подобно вам. Более достойной особы не найти во всей моникинской области.

– Бригадир Прямодушный, я считаю большой честью знакомство с вами. Однако, джентльмены, я тоже пренебрег правилами вежливости. Меня ждет банкет стоимостью в сто обещаний, и, поскольку некоторые из ожидавшихся гостей лишены возможности явиться, я прошу вас почтить меня своим обществом. Мы приятно проведем часок за дальнейшим обсуждением этих важнейших вопросов.

Ни тот, ни другой из моих новых знакомых не отклонил моего приглашения, и вскоре мы удобно расположились за обеденным столом. Коммодор, который, по-видимому, всегда хорошо питался, только вежливо пробовал блюда, зато бригадир Прямодушный атаковал их так рьяно, что у меня не было особой причины сетовать на отсутствие мистера Пока. Тем временем наша беседа не прерывалась.

– Мне кажется, я улавливаю контуры вашей системы, судья Друг Нации, – сказал я. – Но только я попросил бы вас немного пояснить ту часть, которая касается патриотов.

– Весьма охотно, сэр. Устройство нашего общества опирается на указание, данное самой природой, а это, вы согласитесь, основание достаточно широкое, чтобы поддерживать вселенную. Как народ, мы представляем собой рой, отделившийся от Высокопрыгии. Оказавшись свободными и независимыми, мы начали строить свою социальную систему не только на прочном фундаменте, но и на надежных принципах. Заметив, что природа предпочитает двоичность, мы сделали это указание нашей руководящей идеей…

– Двоичность, коммодор?

– Вот именно, сэр Джон. У моникина два глаза, два уха, две ноздри, две руки, две ноги, два легких и так далее. Исходя из этого, мы распорядились провести – умозрительно – в каждом округе Низкопрыгии две отчетливые линии, под прямым углом одна к другой. Мы назвали их политическими вехами страны, и каждый гражданин должен был расположиться на одной из этих линий. Все это, разумеется, чисто умозрительное устройство, а не реальное!

– Но оно обязательно для граждан?

– С точки зрения закона – нет. Но на того, кто не считается с этим требованием, смотрят косо, как на отставшего от времени, как на жалкую личность, и, таким образом, этот обычай стал сильнее закона. Сначала его хотели включить в конституцию. Но один из самых опытных наших государственных деятелей неопровержимо доказал, что это не только ослабило бы обязательность, но, вероятно, привело бы к возникновению новой партии для борьбы с таким положением вещей. В результате эта мысль была оставлена. Наоборот, и буква и дух конституции чуть-чуть направлены против указанного обычая, но, будучи мудро применяем на практике, он вошел в нашу плоть и кровь. Ну, сэр, после того, как эти две великие политические вехи установлены, тот, кто хочет считаться патриотом, должен для начала «коснуться черты». Но я лучше покажу это наглядно. Хотя, как я имел честь указывать, истинные эволюции носят чисто умозрительный характер, мы создали физическую параллель, подходящую к нашим привычкам, и новичок всегда начинает с нее.

Тут коммодор взял кусок мела и провел через середину комнаты четкую линию, а потом вторую, так что она пересекла первую под прямым углом. После этого он сдвинул ноги и предложил мне проверить, виден ли между его носками и чертой какой-нибудь просвет. Внимательно всмотревшись, я должен был признать, что просвета нет.

– Вот это и называется «коснуться черты». Это «социальная позиция номер один». Почти каждый гражданин научается безукоризненно выполнять это упражнение на той или другой из двух великих политических линий. Затем тот, кто хочет добиться больших успехов, начинает свою карьеру, следуя великому принципу круговращения. Сейчас я покажу вам «позицию номер два».

Коммодор подпрыгнул, повернув в то же время свое тело, как солдат по команде «кругом», и опустился точно с другой стороны черты, касаясь ее носками.

– Сэр, – сказал я, – это вы проделали чрезвычайно ловко, но в чем польза такой эволюции?

– Она дает возможность менять фронт, сэр Джон: маневр, столь же полезный в политике, как и на войне. Почти все у нас умеют выполнять его, как мог бы показать вам мой друг Прямодушный, будь у него такое желание.

– У меня нет охоты подвергать опасности мои фланги и тыл, – проворчал бригадир.

– Если угодно, я покажу вам теперь вращение второе, или позицию номер три.

Я выразил живейшее желание увидеть этот маневр, и коммодор снова занял позицию № 1. Затем он проделал сальто-мортале, как называл это капитан Пок: перекувыркнулся в воздухе и снова точно попал на черту.

Ловкость коммодора привела меня в восхищение, которое я ему и выразил, спросив затем, многие ли достигают такого искусства. Коммодор и бригадир рассмеялись моему простодушию, и первый объяснил, что народ Низкопрыгии чрезвычайно активен и предприимчив, и моникины на обеих политических линиях до того наловчились, что по слову команды они кувыркаются с такой же точностью и быстротой, с какой гвардейский полк проделывает ружейные артикулы.

– Как, сэр, – в восторге воскликнул я, – все население?

– За очень малым исключением. Порой кто-нибудь споткнется, но его сейчас же выкидывают вон, и он не идет в счет.

– Но все эти эволюции, коммодор, доступны широкому кругу и не позволяют отбирать патриотов по принципу случайности, а ведь патриотизм обычно представляет собой монополию.

– Совершенно верно, сэр Джон! Поэтому я сразу же перейду к главному пункту. То, о чем я говорил до сих пор, выполняет почти все население. Мало кто отказывается касаться черты или проделывать необходимые сальто-мортале, как вы изволили выразиться. Политические линии, как вы уже знаете, пересекаются под прямым углом. Близ точки пересечения иной раз бывает тесно, и начинается толкотня. Мы называем моникина патриотом, если он может проделать такую эволюцию.

Тут коммодор вскинул пятки в воздух с такой стремительностью, что я не успел ничего сообразить, хотя было очевидно, что он действует строго по принципу круговращения. Я заметил, что он опустился с исключительной точностью на то самое место, где стоял раньше, и опять безупречно коснулся носками черты.

– Вот это мы называем вращением третьим, или позицией номер четыре. Тот, кто способен это исполнить, считается у нас знатоком политики. Его всегда ставят близ врага, то есть у места пересечения враждебных линий.

– Как, сэр, эти линии, по которым выстраиваются граждане одной и той же страны, считаются враждебными?

– Враждуют ли кошки с собаками, сэр? Хотя сторонники обеих линий следуют тому же принципу круговращения и стремятся к той же цели, то есть к общему благу, они являются социальными, политическими и почти что нравственными антиподами. Они редко роднятся между собой, никогда не обмениваются похвалами и часто отказываются даже разговаривать друг с другом. Короче говоря (бригадир мог бы подтвердить вам это, будь у него такое желание), они – антагонисты душой и телом. Попросту говоря, сэр, они – враги.

– Крайне необычное положение для граждан одной и той же страны!

– Такова моникинская природа, – вставил мистер Прямодушный. – Наверное, сэр, люди гораздо разумнее?

Я не хотел отвлекаться от темы разговора и только поклонился в ответ на это замечание, а затем попросил судью продолжать.

– Итак, сэр, – сказал он, – вам нетрудно понять, что положение тех, кого ставят близ точки пересечения, никак не назовешь синекурой. Сказать правду, они изо всех сил поносят противников, и тот, кто проявляет в этом отношении наибольшую изобретательность, обычно считается самым умным. Никто, сэр, кроме патриотов, действующих во имя блага родины, не выдержал бы ничего подобного, и за это мы их уважаем.

– А как же с патриотами из патриотов, коммодор? Посол Низкопрыгии снова стал на черту неподалеку от точки пересечения обеих линий, а затем он попросил меня следить за ним с особым вниманием. Когда все было готово, коммодор снова взлетел в воздух и, перевернувшись, опустился на враждебной линии, с поразительной точностью коснувшись ее носками. Это было проделано, несомненно, весьма искусно, и он взглянул на меня, как бы ожидая похвалы.

– Превосходно, судья! Сразу видно, что вы немало упражнялись.

– Этот маневр, сэр Джон, я проделал всерьез пять раз за мою жизнь. И мое право считаться патриотом из патриотов основано на том, что все пять раз я не допустил ни малейшей ошибки. Один ложный шаг мог бы погубить меня, но, как говорится, упражнение ведет к совершенству, а совершенство – залог успеха.

– Все же я не совсем понимаю, как, покинув подобным образом свою сторону и перескочив, я бы сказал кувырком, на сторону противника, можно заслужить честное имя патриота.

– Что вы, сэр! Разве тот, кто безоружный кидается в самую гущу врагов, не считается героем сражения? А раз эта борьба политическая, а не военная, и в ней превыше всего ставится благо страны, моникин, проявляющий наибольшую преданность общему делу, должен быть чистейшим патриотом. Заверяю вас честью, сэр, что все мои успехи основаны всецело именно на таких заслугах.

– Он прав, сэр Джон, вы можете верить каждому его слову, – заметил бригадир, кивая головой.

– Я начинаю понимать вашу систему, которая, несомненно, хорошо приспособлена к привычкам моникинов и должна порождать благородное соперничество в применении принципа круговращения. Но вы, кажется, сказали, полковник, что народ Низкопрыгии происходит из Высокопрыгии?

– Совершенно верно, сэр.

– Как же это вышло, что вы урезываете свой благородный орган, тогда как здесь жители дорожат им как зеницей ока и более того – как вместилищем разума?

– Вы подразумеваете наши хвосты, сэр? Но ведь природа распределила эти украшения очень неравномерно, в чем вы с легкостью убедитесь, выглянув из окна. Мы согласны с тем, что хвост – вместилище разума, а конечности – самые одухотворенные части тела. Но правительства создаются для уравнивания подобных естественных неравенств, которые мы считаем антиреспубликанскими. Поэтому закон требует, чтобы каждый гражданин, достигший совершеннолетия, подвергся усечению хвоста по мерке, хранящейся в каждом округе. Без такого средства у нас могла бы возникнуть аристократия ума, и тогда нашим свободам пришел бы конец. Кстати, то же требование ставится для получения права голоса, а этим правом, конечно, все дорожат.

Тут бригадир перегнулся ко мне через стол и шепотом рассказал, что один великий патриот по очень серьезному поводу совершил сальто-мортале со своей линии на линию врагов, но поскольку он унес с собой все священные принципы, за которые его партия яростно боролась много лет, его бесцеремонно оттащили обратно за хвост, к несчастью оказавшийся в пределах досягаемости для бывших друзей, к которым этот государственный деятель повернулся спиной. И закон был проведен поистине в интересах патриотов. Бригадир добавил, что законная мера допускает более длинный обрубок, чем обычно носят. Однако считается дурным тоном, если у кого-нибудь обрубок торчит больше, чем на два и три четверти дюйма, а поэтому те, кто рассчитывает выдвинуться в политике, предпочитают ограничиваться размером один дюйм с четвертью в знак крайнего смирения.

Поблагодарив мистера Прямодушного за это ясное и убедительное объяснение, я продолжал:

– Но раз ваши институты опираются на разум и близость к природе, мне кажется, судья, вы должны были бы ухаживать за этим органом, а не увечить его, тем более, что все моникины считают его квинтэссенцией ума.

– Безусловно, сэр. И мы за ним ухаживаем, но по принципу искусных садовников, обрубающих ветки для того, чтобы появились более мощные ростки. Конечно, мы не ждем, что сам хвост начнет отрастать заново, но мы заботимся о лучшем распределении заключенного в нем разума в обществе. Отрубленные концы хвостов мы сейчас же отсылаем на большую фабрику интеллекта, где ум отделяют от материи и продают редакторам газет, причем доход поступает обществу. Вот почему журналисты Низкопрыгии так умны и так верно отражают средний уровень наших знаний.

– И нашей честности, добавьте! – проворчал бригадир.

– Я понял, судья, красоту вашей системы. Какая прелесть! Эссенция из отрубленных хвостов представляет средний разум Низкопрыгии, так как составлена из всех хвостов страны. А поскольку газета обращается к среднему уму населения, между пишущими и читающими достигается полное взаимопонимание. Но, чтобы мои сведения по этому вопросу были полны, не скажете ли вы мне, как такая система отражается на общем умственном развитии в Низкопрыгии?

– Прекраснейшим образом! У нас республика, и нам необходимо единство во всех важнейших вопросах. Сочетая воедино, как я говорил, крайности наших умов, мы и получаем то, что называется общественным мнением. Это общественное мнение отражается общественными газетами…

– А инспектором фабрики всегда избирается патриот из патриотов, – перебил бригадир.

– Замечательно! Лучшие части ваших интеллектов вы отдаете перемолоть и смешать, а смесь продается журналистам, а они доводят ее до сведения публики, как выражение объединенной мудрости страны!

– Или как общественное мнение. Мы придаем большое значение разуму во всех наших делах и всегда называем себя самой просвещенной нацией на земле. Но изолированные умственные проявления внушают особое отвращение как антиреспубликанские, аристократические и опасные. Мы глубоко верим в наш способ использования умов: как вы могли заметить, он удивительно согласуется с самой основой нашего общества.

– К тому же мы – народ торговый, – вставил бригадир, – и, привыкнув иметь дело с законами страхования, охотно пользуемся средними величинами.

– Верно, брат Прямодушный, совершенно верно! Мы особенно не любим все напоминающее неравенство. Для моникина знать больше, чем его соседи, – почти такое же преступление, как действовать по своему усмотрению. Нет, нет, мы действительно свободная и независимая республика и считаем каждого гражданина ответственным перед общественным мнением во всем, что он делает, говорит, мыслит и желает.

– Простите, сэр, обе великие политические линии посылают свои хвосты на одну фабрику и придерживаются одних мнений?

– Нет, сэр, у нас в Низкопрыгии есть два общественных мнения.

– Два общественных мнения?!

– Разумеется, сэр, горизонтальное и вертикальное.

– Это говорит о такой необычайно плодотворной умственной деятельности, что трудно поверить!

Тут коммодор и бригадир неожиданно расхохотались прямо мне в лицо.

– Ах, боже мой, сэр Джон! Дорогой сэр Джон! Вы удивительно забавное существо! – захлебывался судья, держась за бока. – Я никогда не слыхал ничего более смешного! – Он умолк, вытер глаза и заговорил более связно. – Одно общественное мнение, подумать только! Неужели я говорил так непонятно? Я начал с того, дорогой сэр Джон, что мы следуем правилу двоичности, указанному нам природой, и руководствуемся принципом круговращения. Первое побуждает нас иметь всегда два общественных мнения, а согласно второму великие политические вехи, хотя и кажутся неподвижными, тоже вращаются. Та линия, которая считается параллельной основному закону, или конституционному меридиану страны, называется горизонтальной, а другая – вертикальной. Но, так как в Низкопрыгии в действительности нет ничего неподвижного, две великие вехи, также следуя принципу круговращения, периодически меняются местами: вертикальная линия становится горизонтальной и наоборот. При этом те, кто упирается носками в ту или иную черту, по необходимости меняют свой взгляд на вещи. Но это великое круговращение совершается очень медленно и столь же незаметно для участников, как вращение нашей планеты для ее обитателей.

– А вращение патриотов, о котором только что говорил судья, – добавил бригадир, – подобно эксцентрическому движению комет, которые украшают солнечную систему, не внося в нее расстройства причудливостью своих орбит.

– Нет, сэр, хороши бы мы были всего с одним общественным мнением, – заключил судья. – А уж что при таком положении вещей стало бы с патриотами из патриотов, и вообразить трудно!

– Я хотел спросить вас, сэр, по поводу вытягивания билетиков: хватает ли у вас должностей на всех жителей?

– Конечно, сэр. Наши должности делятся, прежде всего, на «внутренние» и «внешние». Те, кто касается носками более ценимой линии, занимают «внутренние» места, а те, кто стоит на менее ценимой линии, занимают все остальные. Но надо сказать, что только внутренние места чего-нибудь стоят. А так как прилагаются большие старания, чтобы общество делилось приблизительно поровну…

– Простите, если я вас перебью, но как это осуществляется?

– Что ж, поскольку лишь определенное число моникинов может касаться черты, мы считаем всех тех, кому не удалось стать на линию, посторонними. Потолкавшись без пользы возле нас, они неизменно переходят на другую линию, так как лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. Таким образом мы поддерживаем в государстве некоторое равновесие, необходимое, как вам известно, для свободы. Политическое меньшинство занимает внешние места, а все внутренние остаются для большинства. Далее идет другое подразделение должностей – на почетные и доходные. Почетные, то есть около девяти десятых всех внутренних должностей, с большой беспристрастностью распределяются между теми, кто касается черты на более сильной стороне и обычно довольствуется блеском победы. Имена остальных кладут в колеса и вытягивают для них призы по принципу круговращения.

– А патриоты, сэр? Их тоже включают в эту игру случая?

– Отнюдь нет! В качестве награды за преодоленные опасности они имеют особое маленькое колесо, но также подчиняются принципу круговращения. Их положение отличается только тем, что они всегда что-нибудь получают.

Я охотно продолжал бы этот разговор, который лил потоки света в мое политическое сознание, но тут появился моникин, по виду лакей, с пакетом, привязанным к кончику его хвоста. Повернувшись, он с низким поклоном вручил мне свою ношу и удалился. В пакете были три записки, адресованные следующим образом:

«Его королевскому высочеству Бобу, принцу Уэльскому».

«Милорду верховному адмиралу Поку».

«Мистеру Голденкалфу, клерку».

Извинившись перед моими гостями, я быстро сорвал печать с той, которая предназначалась мне. Она гласила:

«Высокородный граф Балаболо, камергер его высочества, извещает мистера Джона Голденкалфа, клерка, о том, что ему предлагается присутствовать сегодня вечером во дворце на бракосочетании графа Балаболо и леди Балаболы, первой фрейлины ее величества королевы.

Примечание. Кавалерам быть в полном параде».

Когда я сообщил содержание этой записки судье, он сказал, что знает о предстоящей церемонии, ибо тоже получил приглашение как официальное лицо. Ввиду того, что Англия не имела в Высокопрыгии представителя, я обратился к судье, как к иностранному послу, с просьбой оказать мне честь и представить меня. Он не возражал, и тогда я спросил, в каком костюме мне надлежит явиться – ведь насколько мне известно, в Высокопрыгии приличия требуют наготы. Посол любезно разъяснил мне, что всякая одежда оскорбительна для населения как Высокопрыгии, так и Низкопрыгии, но в первой из этих стран никто, за исключением иностранных послов, не смеет появляться при дворе без хвоста. Как только я получил эти разъяснения, мы расстались, условившись, что я (вместе с моими спутниками, об интересах которых я не забывал) буду готов сопровождать посла и бригадира, когда они зайдут за нами в назначенный час.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю