Текст книги "Том 7. Моникины"
Автор книги: Джеймс Фенимор Купер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
Философ начал коварно расписывать, какое это будет удовольствие прочесть доклад перед Академией Высокопрыгии о своеобразных взглядах капитана на годичное обращение Земли и движение планет с рулем, положенным лево на борт, и вот тут все сомнения непреклонного старого морехода растаяли, как снег в оттепель.
ГЛАВА XIII
Подготовка. Определение способностей.
Точная пригонка и другие полезные приемы
с соответствующей оценкой
Событий следующего месяца я коснусь лишь вскользь. За это время мы все отправились в Англию, я приобрел и снарядил судно, семейство иностранцев тихо разместилось по своим каютам и завершились все необходимые приготовления к моему двухлетнему отсутствию. Судно было прочное и удобное, в триста тонн, и приспособленное к опасному плаванию во льдах. Жилые помещения на нем были устроены так, что удовлетворяли все пожелания моникинов и людей – просторные каюты дам были, как требовали приличия, отделены от мужских и обставлены со всей возможной роскошью. Леди Балабола очень мило назвала эту часть корабля «гинекеем», словом, как позже я узнал, греческого происхождения и означающим женскую половину – моникины, подобно нам, любят показывать свою образованность и не упускают случая щегольнуть иностранными словами.
Ной с большой тщательностью подбирал судовую команду, так как плавание предстояло тяжелое и люди нужны были надежные. Ради этого он отправился в Ливерпуль (судно стояло в Гринлендском доке, в Лондоне), где ему посчастливилось найти пятерых американцев, столько же англичан, двух норвежцев и шведа – всех людей, привычных к плаваниям настолько близко от полюсов, насколько удалось достигнуть человеку. Повезло ему также с коком и с помощниками, но вот подобрать юнгу себе по вкусу ему никак не удавалось. Два десятка претендентов были отвергнуты: одни не умели того, другие другого. Присутствуя при испытании нескольких кандидатов на эту должность, я получил некоторое представление о том, как он определял их сравнительные достоинства.
Прежде всего перед будущим юнгой ставились бутылка рома и графин воды, и он получал приказание приготовить стакан грога. Четыре кандидата были тут же отвергнуты из-за природного неумения найти золотую середину при выполнении этой важной обязанности юнги. Однако большинство успело набить руку в этом деле, и капитан переходил к следующему испытанию: от них требовалось произнести слово «сэр» в тоне, который, по выражению Ноя, представлял собой нечто среднее между лязгом стального капкана и хныканьем просящего милостыню нищего. Четырнадцать человек не удовлетворили этому условию, и капитан объявил, что «таких нахальных грубиянов» ему редко доводилось встречать. Когда, наконец, находился такой кандидат, который умел и грог приготовить, и ответить должным образом «сэр», испытание продолжалось. От него требовалось пройти с миской супа по скользкой доске, вытереть тарелки, не пользуясь ни салфеткой, ни рукавом, погасить пальцами свечу, приготовить мягкую постель почти из одних досок, приготовить овсяный пудинг, запекать мясо с овощами и месить тесто, откармливать свиней говяжьими костями, а уток—мусором, сметенным с палубы, смотреть на патоку не облизываясь и обладать еще множеством таких же талантов. (Все это, по словам капитана, любой мальчишка в Станингтоне знал не хуже псалмов и десяти заповедей.) Девятнадцатый кандидат моему неизощренному глазу представлялся безукоризненным. Однако Ной отклонил и его за отсутствие качества, необходимого, по его словам, для спокойствия на корабле. Оказалось, что некая важная часть тела у него слишком костлява, а это представляло немалую опасность для капитана, который однажды уже вывихнул себе большой палец на правой ноге, случайно пнув подобного нескладного молодчика с излишней силой, что легко может случиться с человеком, когда он торопится. К счастью, номер двадцатый был признан годным и немедленно зачислен в команду. На другой же день судно вышло в море в отличном состоянии, так что были все основания рассчитывать на удачное плавание.
Отмечу, что за неделю до нашего отъезда состоялись выборы в парламент. Я съездил в Хаусхолдер и дал себя выбрать, чтобы защитить интересы тех, кто имел естественное право ожидать от меня этой небольшой любезности.
Когда острова Силли остались у нас за кормой, мы отпустили лоцмана, и мистер Пок по-настоящему вступил в командование судном. Пока мы шли по Ламаншу, у него только и было дела, что возиться у себя в каюте, осматривать ящики и знакомить носок своего сапога с анатомией бедного Боба (так звали юнгу), который, судя по прилежным упражнениям капитана, был отлично приспособлен для своей обязанности получателя пинков. Но как только последняя связь с землей оборвалась вместе с отбытием лоцмана, наш мореплаватель явился нам в своем истинном свете и показал, из какого теста он слеплен. Он начал с того, что приказал подтянуть все фалы, булини и брасы на судне, затем отчитал обоих помощников, чтобы показать им (как он потом конфиденциально сообщил мне), что капитан на судне он, и дал матросам понять, что не любит говорить дважды об одном и том же, охотно предоставляя, как он объяснил, эту привилегию членам конгресса и бабам. После всего этого он успокоился, видимо довольный собой и всем окружающим.
Через неделю после отплытия я решился спросить капитана Пока, не следует ли произвести астрономические наблюдения и вообще как-нибудь определить, где находится корабль. Ной отнесся к этой мысли с величайшим пренебрежением. Он не видел смысла в том, чтобы без всякой необходимости изнашивать секстаны. Наш курс лежит на юг, это мы знаем, так как нам нужно идти к Южному полюсу, и все, что нам требуется, это – держать Америку на штирборте и Африку – на бакборте. Само собой разумеется, надо помнить и о пассатах, а также время от времени делать небольшую поправку на морские течения. Но они с кораблем скоро хорошо освоятся друг с другом, и все пойдет как по маслу.
Через несколько дней после этого разговора я на рассвете вышел на палубу и, к моему удивлению, услышал, как Ной, лежавший у себя на койке, крикнул через световой люк помощнику, чтобы тот точно сообщил ему, в каком направлении показалась земля. Никто до этого времени не видел никакой земли. Но тут все начали всматриваться вправо и влево, и что же? К востоку от нас в самом деле смутно виднелся остров! О его положении по компасу тотчас же доложили капитану, который, по-видимому, был этим вполне удовлетворен. Напомнив еще раз вахтенному, чтобы он поточнее держал Африку на бакборте, Ной повернулся на другой бок и уснул.
Позже я узнал от помощников, что мы удачно поймали пассаты и подвигаемся вперед превосходно, хотя оба моряка, как и я, не понимали, откуда капитан мог знать, где находится судно, если после ухода из Англии он прикасался к секстану, только чтобы обтереть его шелковым платком. Приблизительно через две недели после того, как мы миновали острова Зеленого мыса, Ной появился на палубе в большой ярости и начал распекать помощника и рулевого за то, что они отклоняются от курса. На это первый смело ответил, что единственное приказание, которое он имел, было «держать на юг, учитывая магнитное склонение», и что они точно держат этот курс. Тут Ной дал Бобу, проходившему мимо, увесистый пинок и заревел, что компас такой же дурак, как помощник, что судно на два румба отклонилось от курса, что юг тут, а не там, что он не чувствует в ветре ничего северного и мы идем галфинд, а не фордевинд, что прямо по носу у нас Рио-де-Жанейро, а не Высокопрыгия и что если мы хотим добраться до этой страны, нам нужно идти как по натянутому булиню.
Помощник, к моему удивлению, сразу же согласился и привел корабль под ветер. Позже он шепотом рассказал мне, что второй помощник точил гарпуны и нечаянно оставил их слишком близко к нактоузу, так что стрелки компаса повернулись на целых двадцать градусов, а потому и рулевой и он сам ошиблись. Должен сказать, что это маленькое происшествие весьма подбодрило меня и внушило мне полную уверенность в том, что мы благополучно достигнем по крайней мере границы льдов, отделяющих область, населенную людьми, от области моникинов. Эта вновь обретенная уверенность позволила мне возобновить общение с иностранцами, временно прерванное непривычностью и неприятными сторонами морской жизни.
Леди Балабола и ее спутница, как это обычно для женщин в море, редко покидали «гинекей», однако по мере нашего приближения к экватору философ и молодой пэр стали проводить большую часть времени на палубе или на мостике. Пользуясь теплыми ночами, мы с доктором Резоно подолгу беседовали на темы, связанные с моими будущими путешествиями, а едва дожди и грозы штилевых широт остались позади, капитан Пок, Роберт и я принялись изучать язык Высокопрыгии. По совету Ноя, юнге решено было давать уроки, чтобы мы могли взять его с собой на берег, поскольку я, чтобы лучше скрыть цель нашего плавания, отправился в путь без слуги. К счастью для нас, моникинская изобретательность чрезвычайно облегчила наши занятия. Их язык, устный и письменный, был построен по десятичной системе, так что стоило овладеть основами, а дальше никаких трудностей не возникало. Так, в отличие от большинства человеческих языков, в которых исключение по сути дела является правилом, у моникинов малейшие отступления от законов грамматики запрещались под страхом позорного столба. Это постановление, по мнению капитана, само по себе было лучшим из правил и избавляло от многих хлопот. Ибо, как он знал по личному опыту, человек может быть отличным знатоком языка в Станингтоне, а в Нью-Йорке над ним будут смеяться. Большим достоинством моникинского языка была также его лаконичность, но, как это часто бывает со слишком хорошими вещами, она легко могла обернуться и серьезным недостатком. Так, по любезному разъяснению лорда Балаболо, «вы-вечь-ит-ми-кум» означало: «Сударыня, я люблю вас от собственной макушки до кончика хвоста, а так как я никого больше столь горячо не люблю, я был бы счастливейшим моникином на земле, если бы вы согласились стать моей женой, дабы мы могли служить для всех образцом семейной добродетели отныне и вовеки».
Короче говоря, это была общепринятая и наиболее торжественная формула предложения руки и сердца. По законам страны она связывала обязательством того, кто произнес эти слова, если только другая сторона не отклоняла его предложения столь же формально. К несчастью, существует выражение «вы-сечь-ит-ми-кум», означающее: «Сударыня, я люблю вас от собственной макушки до кончика хвоста, и, не люби я другую более горячо, я был бы счастливейшим моникином на земле, если бы вы согласились стать моей женой, дабы мы могли служить для всех образцом семейной добродетели отныне и вовеки». Хотя это тонкое различие почти не воспринималось глазом и ухом, оно было причиной множества сердечных мук и разочарований среди молодежи Высокопрыгии. На этой почве возник ряд серьезных судебных процессов, и две крупные политические партии были порождены ошибкой знатного молодого моникина, который шепелявил и неосторожно произнес роковое выражение. Впрочем, теперь, по истечении каких-то ста лет, с этой враждой удалось благополучно покончить. Тем не менее нам, трем холостякам, будет полезно помнить об этой тонкости. Капитан Пок ответил, что считает себя в полной безопасности, так как привык употреблять слово «сечь», но тем не менее, едва корабль бросит якорь, надо будет пойти к какому-нибудь консулу и сделать официальное заявление о том, что мы не знаем всех этих тонкостей, чтобы юристы, эти змеи подколодные, не подловили нас. А к тому же он вовсе не холостяк, и миссис Пок разбушевалась бы как ураган, если бы он случайно малость забылся. Вопрос был отложен для дальнейшего обсуждения.
Примерно тогда же я получил от доктора Резоно интересные сведения о прошлой истории всех членов компании, которую он возглавлял. Выяснилось, что философ, хотя и богатый знаниями – и обладатель одного из самых развитых хвостов во всем моникинском мире, – не мог похвастать более вульгарными атрибутами моникинского богатства. Поэтому, щедро одаряя соотечественников из сокровищницы своей философии через посредство Академии Высокопрыгии, он все же вынужден был искать себе питомца, чтобы, отдавая ему излишки своих знаний, получать средства для удовлетворения малых требований животного начала, еще сохранившихся в его привычках. Лорд Балаболо, после смерти родителей оставшийся наследником одного из знатнейших и богатейших, а равно и древнейших домов Высокопрыгии, с самого нежного возраста был вверен его попечениям, так же как миледи Балабола – попечениям миссис Рыси. Эти двое юных и превосходно воспитанных созданий рано заметили друг друга в моникинском обществе, взаимно оценив необычайное изящество манер, общую привлекательность, приветливость характера, гармонию мыслей и здравость принципов. Все благоприятствовало нежному пламени, возгоревшемуся в девственной груди Балаболы и встреченному пылкой и почтительной страстью, полыхавшей в сердце юного «пурпурного № 8». Едва эта зародившаяся симпатия стала заметной, друзья обеих сторон, желая оградить это столь желательное обоюдное влечение от всяких превратностей, обратились к генеральному брачному контролеру Высокопрыгии. В обязанности этого сановника, назначаемого королем, входит одобрение тех помолвок, продолжительность и прочность которых делают их почти равносильными браку. Доктор Резоно показал мне бумагу, выданную по этому случаю Брачным департаментом. Философу удалось сохранить ее во всех своих скитаниях за подкладкой испанской шляпы, которую савояры заставляли его носить. Он, как зеницу ока, берег этот документ, без которого и помыслить не мог вернуться в Высокопрыгию. Ведь тогда бы ему больше не разрешили путешествовать пешком в обществе двух благородных молодых моникинов разного пола. Я перевел этот документ настолько дословно, насколько позволяет бедность нашего языка:
«Выписка из Книги взаимного соответствия Брачный департамент Высокопрыгии, месяц орехов, день безоблачности, том 7243, стр. 82
Лорд Балаболо: владения—126 952 3/4 акра земли; луга, пашни и леса в надлежащей пропорции.
Леди Балабола: владения—115 999 '/2 акров земли; в основном – пашни.
Постановлено с записью в книгу: земли миледи Балаболы по качеству восполняют недостаток количества.
Лорд Балаболо: происхождение – шестнадцать предков по нисходящей линии чистых, один – незаконнорожденный, четыре чистых, один сомнительный, один чистый.
Леди Балабола: происхождение – шесть предков по нисходящей линии чистых, три – незаконнорожденных, одиннадцать чистых, один сомнительный, один неизвестный.
Постановление с записью в книгу: превосходство на стороне милорда Балаболо, но высокая ценность имущества другой стороны уравнивает положение обоих.
Подпись: «№ 6, горностаевый».
С подлинным верно: «№ 1100003, чернильный».
Постановлено, чтобы стороны совершили вместе испытательное путешествие под надзором Сократа Резоно, профессора догадок в Университете Высокопрыгии, и миссис Зоркой Рыси, дипломированной дуэньи».
Испытательное путешествие так характерно для моникинского жизненного уклада и может быть с такой пользой введено в наш собственный, что заслуживает более подробного объяснения. Если союз молодой пары отвечает всем наиболее существенным требованиям, ее отправляют под надзором благоразумных и опытных менторов в путешествие для выяснения, насколько они способны переносить в обществе друг друга обычные житейские невзгоды. Если кандидаты принадлежат к низшим классам, особые надзиратели волокут их через две-три грязные лужи, а потом поручают им какую-нибудь тяжелую работу, что весьма выгодно для чиновников, ведающих строительством общественных зданий, так как это позволяет экономить значительные суммы. Однако законы, блюдущие нравственность, создаются не столько для тех, кто владеет 126 952 3/4 акра земли, состоящей из лугов, пашен и лесов в надлежащей пропорции, сколько для тех, чья добродетель легче уступает огню искушения, а потому богатые и знатные после того или иного жеста, свидетельствующего о надлежащем уважении к обычаю, в большинстве случаев удаляются в свои имения, где и проводят период испытания наивозможно приятнейшим образом, не забывая время от времени помещать в «Вестнике Высокопрыгии» выдержки из своих писем с описанием переносимых ими трудностей и лишений – во утешение и назидание тем, у кого нет ни родословных, ни поместий. Во многих случаях путешествие совершают подставные лица. Но милорд Балаболо и миледи Балабола явились исключением даже из этого исключения. Власти сочли, что нежная взаимная привязанность такой знатной пары дает хороший случай показать правящее в Высокопрыгии беспристрастие. Исходя из того известного принципа, который нас в Англии вынуждает иной раз вешать даже графа, они приказали молодой паре отправиться в путь не на словах, а на деле (наставникам одновременно были даны секретные указания делать опекаемым всевозможные поблажки) для того, чтобы подданные могли с восхищением убедиться в строгости и справедливости своих правителей.
Итак, доктор Резоно направился из столицы в горы, где он наглядно показал своим питомцам, как можно высоко подняться и как низко пасть, то приводил их на край пропасти, то подвергал соблазнам плодородных долин (последнее, по его справедливому замечанию, было опаснее), водил их, голодных и замерзших, по кремнистым тропинкам, дабы проверить их стойкость, нанимал в служанки самых неловких крестьянок, чтобы испытать глубину философии Балаболы, и придумывал много других подобных проверок, которые легко могут прийти на ум всем имеющим матримониальный опыт, живут ли они в хижинах или во дворцах.
Когда эта часть испытания успешно завершилась (доказав кротость нрава Балаболы), всей компании было приказано отправиться к ледяному барьеру, отделяющему край моникинов от людского, с целью проверить, способна ли теплота их взаимной привязанности противостоять мирской стуже. Здесь, к несчастью (ибо приходится сказать правду), доктор Резоно совершил великую неосторожность. У него явилось злополучное желание добавить лавров к своей славе ученого и сквозь природную брешь в барьере доплыть до острова, который он открыл во время давней экспедиции такого же рода. На этом острове находился пласт породы, в котором он усматривал часть сорока тысяч квадратных миль, выброшенных в воздух великим взрывом земного котла.
Философ предвидел интереснейшие результаты от установления этого важного факта, ибо за пятьсот лет до того ученые Высокопрыгии потрудились и окончательно установили наибольшее расстояние, на какое могли быть заброшены обломки при достопамятной катастрофе, так что последнее время все усилия были сосредоточены на определении наименьшего расстояния, которое пролетели эти обломки. Возможно, мне следовало бы рассказать о последствиях такого ученого рвения со всей мягкостью, но тем не менее именно из-за этой неосторожности все четверо попались охотникам на тюленей, промышлявшим у северных берегов этого острова (знакомых и соседей, как потом выяснилось, капитана Пока). Они безжалостно захватили путешественников в плен и вскоре продали их на возвращавшийся из Индии корабль, с которым встретились близ острова Св. Елены. Святая Елена! Могила того, кто стал образцом для последующих поколений как по скромности своих желаний, по простоте душевного склада, по глубокому уважению к истине и справедливости, так и по непоколебимой верности долгу и по умению ценить всякое благородство!
Когда доктор Резоно окончил свой рассказ, мы проходили мимо этого острова, и, обернувшись к капитану Поку, я торжественно спросил этого проницательного и искусного мореплавателя:
– Не думаете ли вы, что будущее в этом деле с лихвой отомстит за прошлое? Неужели История не воздаст должное великому покойнику? Не будут ли некоторые имена преданы вековечному позору за то, что герой был прикован к скале? И могла ли бы ваша страна, страна свободных людей, когда-либо унизить себя таким актом варварства и мести?
Капитан выслушал меня очень спокойно и, угостившись изрядной дозой табака, ответил:
– Послушайте, сэр Джон! В Станингтоне, если нам попадется свирепая зверюга, мы всегда сажаем ее в клетку. Как я вам не раз говорил, я не бог весть какой математик, но если собака укусит меня раз, я дам ей пинка, два раза – я отхлещу ее, три раза – посажу на цепь.
Увы, некоторые умы так неудачно устроены, что в них нет сочувствия к возвышенному. Все их стремления непосредственны и подчинены здравому смыслу. Таким людям Наполеон представляется более похожим на лютого тигра, чем на человека. Они осуждают его, потому что он не умел низвести свое понимание величия до уровня их доморощенной морали. К их числу, по-видимому, приходится отнести и капитана Ноя Пока.
Желание сообщить о том, как доктор Резоно и его спутники попали в руки к людям, заставило меня упустить из виду кое-какие менее важные подробности, умолчать о которых, однако, я мог бы только в ущерб себе.
В начале плавания, после двух дней пребывания в открытом море, я устроил нашим моникинам приятный сюрприз. В Англии я заказал большой запас курток и штанов из шкур различных животных – собак, кошек, овец, тигров, леопардов, свиней и т. д., с соответствующими мордами, копытами и когтями. И когда после завтрака дамы вышли на палубу, их взор больше не оскорбляли наши примитивные добавления к природе – вся команда носилась по вантам в облике тех или иных животных, перечисленных выше. Мы с Ноем выступали в обличье морских львов, так как капитан заявил, что натуру этого животного он понимает особенно хорошо. Разумеется, этот деликатный знак внимания был должным образом оценен, и мне пришлось выслушивать лестные слова благодарности.
Кроме того, я предусмотрительно заказал такую же одежду из бумажных тканей, искусно имитировавших шкуры, чтобы носить ее в тропиках. Когда же мы достигли Фолклендских островов, команда вновь облачилась в настоящие шкуры – без проволочек и, могу добавить, весьма охотно.
Ной вначале возражал против этой затеи, говоря, что не будет чувствовать себя уверенно на судне, команда которого состоит из диких зверей. Но затем усмотрел в этом веселую шутку и теперь окликал матросов не по именам, а только, как он выражался, по их природе. «Эй, кот, поскреби здесь!» – кричал он. «Тигр, лезь туда!» «Ты, боров, вон из этой лужи!» «Пес, поворачивайся живей!» «Конь, тяни!» – фантазия подсказывала ему тут всевозможные выдумки. Команда подхватила эту затею и дала волю матросскому остроумию. Их фамилия (у них у всех она была одна – Смит) уступила место новым наименованиям. И над палубой с утра до вечера только и слышалось: «Том-Пес», «Джек-Кот», «Билл-Тигр», «Сэм-Боров» и «Дик-Конь».
Веселое настроение помогает переносить телесные страдания. С того дня, как Огненная Земля осталась за кормой, погода стала бурной, с юга и запада налетали жестокие штормы, и нам было чрезвычайно трудно продвигаться к югу. Наблюдения были очень затруднены, так как солнце пряталось в тучи иногда на целую неделю. Морской нюх Ноя в это критическое время приобрел для нас всех необыкновенную важность. Время от времени капитан подбадривал нас, утверждая, что мы идем на юг, хотя помощники признавались, что не знают, где находится судно и куда оно направляется: ни солнца, ни луны, ни звезд мы не видели уже больше недели.
В этом состоянии тревоги и сомнения мы пробыли уже около двух недель, когда Ной вдруг появился на палубе и властным зычным голосом крикнул: – Эй, Боб-Обезьяна!
Поскольку Роберт в силу своих обязанностей часто услуживал моникинам, я одел его в платье из обезьяньих шкур, понимая, что такой костюм будет больше по вкусу нашим гостям, чем свиная кожа или мех ласки. Боб-Обезьяна быстро появился и, приблизившись к своему начальнику, спокойно повернулся к нему спиной, и получил три-четыре обычных напоминания, что порученное ему дело надо выполнять бодро. На этот раз я сделал странное открытие. Боб воспользовался шириной своих невыразимых, которые были скроены на юнгу повыше ростом (одного из тех, кто провалился, пытаясь выговорить «сэр»), запихнул в них старый британский флаг – для уплотнения, объяснил он мне позже – и этим сильно смягчил свои частые неприятности.
Возвратимся, однако, к ходу событий. Получив свою порцию пинков, Роберт мужественно повернулся и спросил, что угодно капитану. Ему было велено принести самую большую и самую лучшую тыкву из личной кладовой мистера Пока, который никогда не выходил в море без запаса того, что он называл «станингтонской пищей». Капитан зажал тыкву между ног и тщательно счистил с нее всю зеленовато-желтую кожуру, после чего получился шар почти белого цвета. Затем он потребовал ведерко со смолой и пальцем начал чертить по тыкве знаки, довольно точно воспроизводя контуры материков и крупнейших островов мира. Но область близ южного полюса он оставил нетронутой, потому что там находились острова с лежбищами котиков, которые он считал как бы частной собственностью станингтонцев.
– Ну, доктор, – сказал он, указывая на тыкву. – вот вам земной шар, а вот смола! Нарисуйте, пожалуйста, остров Высокопрыгию по самым точным данным вашей Академии. Капните также на те места, где вам известны рифы или мели. Затем обозначьте тот остров, где вы попали в плен, причем так, чтобы можно было разобрать мысы и направление береговой линии.
Доктор Резоно взял свайку и ее концом вычертил все нужные подробности с большой охотой и искусством. Ной осмотрел его работу и, по-видимому, был доволен, что имеет дело с моникином, настолько правильно понимающим пеленги и расстояния, что по его указаниям можно было бы плыть даже ночью. В заключение капитан Пок нанес на тыкву Станингтон. Это занятие доставило ему огромное наслаждение, и он особо отметил местоположение дома собраний и главного трактира. После чего глобус был отложен в сторону.
