Текст книги "Том 7. Моникины"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

  ГЛАВА XII

Дальше – больше. Высокий полет мысли.

Новые очевидные истины, глубокая философия

и факты, которых не переварить даже страусу

– Я охотно завершаю ту часть моей лекции, в которой, боюсь, некоторые из присутствующих могли усмотреть личные намеки, – продолжал доктор Резоно, – и перехожу к тем разделам темы, которые должны представлять общий интерес, пробуждать общую гордость и радовать равно всех. Я теперь намерен коснуться той части нашей натуральной философии, которая трактует о планетной системе, о месте обитания моникинов, а следовательно, и о сотворении мира.

– Хотя я умираю от нетерпения и жажду, чтобы вы разъяснили мне все эти интересные вопросы, разрешите мне спросить вас мимоходом, доктор Резоно, признают ли ваши ученые взгляд на сотворение мира, сохранившийся от Моисея?

– Настолько, насколько он подтверждает нашу систему, сэр, но не больше. Мы были бы явно непоследовательны, если бы признали справедливость какой-нибудь враждебной теории, исходи она хоть от Моисея, хоть от Аарона. Но, конечно, ваш природный ум и полученное вами образование уже подсказали вам это.

– Тогда позвольте мне заметить, доктор Резоно, что при этом ваши философы нарушают непреложный юридический канон, который велит отвергать свидетельское показание целиком, если мы отвергаем часть его.

– Такова, может быть, человеческая точка зрения, но не моникинская. Мы считаем, что моникин никогда не может быть всецело прав, пока он остается хоть в малой степени под влиянием материи. Поэтому мы отсеиваем ложное от достоверного, отбрасываем первое, как не просто бесполезное, но вредное, и принимаем второе, как источник фактов.

– Я вновь прошу извинить меня за то, что так часто прерываю вас, почтенный и ученый сэр. Не тратьте больше ни минуты на то, чтобы отвечать на мои вопросы, и сразу же приступайте к объяснению вашей планетной системы или любой другой мелочи, о которой вам угодно будет упомянуть. Когда слушаешь истинного философа, то узнаешь полезное или приятное, о чем бы ни шла речь.

– Моникинская философия, джентльмены, – продолжал доктор Резоно, – разделяет великие составные части Земли на сушу и воду. Эти две стихии мы называем первичными элементами. Человеческая философия добавляет сюда еще воздух и огонь. Но их мы либо полностью отвергаем, либо признаем лишь как вторичные элементы. То, что ни воздух, ни огонь не являются первичными элементами, можно доказать экспериментом. Так, воздух может быть получен наряду с другими газами, он может быть сделан чистым и грязным, его состав зависит от испарения, так как он представляет собой обыкновенную материю в состоянии высокого разрежения. Огонь лишен независимого существования. Для того, чтобы поддерживать его, необходимо топливо, и, очевидно, его следует рассматривать как явление, возникающее из сочетания других. Так, сложив вместе два деревянных бруска, вы можете быстрым трением получить огонь. Удалите воздух, и ваш огонь потухнет, удалите дерево, и результат будет тот же. Эти два опыта свидетельствуют, что огонь, как уже говорилось, лишен самостоятельного существования и поэтому не может быть элементом. С другой стороны, возьмите брусок дерева и дайте ему пропитаться водой. Дерево приобретет новые свойства (как и от воздействия огня, который превращает его в пепел и воздух): его удельный вес возрастет, оно станет менее горючим, легче будет выделять пар и труднее колоться. Поместите тот же брусок под мощный пресс и подставьте снизу сосуд. При достаточном сжатии дерево под прессом окажется совершенно сухим, а в сосуде появится вода. Так мы доказываем, что суша – первичный элемент (вся растительность – не более как плесень земли), вода – тоже первичный элемент, а воздух и огонь – нет. Перечислив элементы, я для краткости предположу, что мир уже создан. Вначале земной шар находился в пустоте, не менял своего положения в пространстве, и его ось была перпендикулярна к плоскости того, что теперь называется его орбитой. Он только вращался вокруг своей оси, обеспечивая смену дня и ночи.

– А смены времени года?

– Еще не имели места. Дни и ночи были равной продолжительности. Затмений не было. Всегда были видны одни и те же звезды. Некоторые геологические признаки указывают, что в таком состоянии Земля оставалась около тысячи лет. В течение этого времени борьба духа с материей шла только в среде четвероногих. Человек, насколько могут установить наши документы, появился приблизительно в тысяча третьем году от сотворения мира. Около этого же времени, вероятно, возник огонь – от трения земной оси во время суточного вращения или, по мнению некоторых, от трения со скоростью стольких-то миль в минуту окружности земного шара о пустоту. Огонь, проникнув сквозь земную кору, вскоре нашел доступ к массам воды, заполняющим земные полости. Этим временем следует датировать зарождение новой и весьма значительной силы в земных явлениях, именуемой паром. Земля стала получать изнутри тепло, и появилась растительность…

– Простите, сэр, могу ли я спросить, как до этого существовали животные?

– Питаясь друг другом. Сильный пожирал слабого, пока дело не доходило до мельчайших животных организмов, а тогда они поднимались против своих преследователей и, пользуясь своей незаметностью, начинали пожирать самых сильных. Параллели этому явлению вы находите ежедневно в истории человечества. Деятельный и сильный, восторжествовав над равными себе, часто падает жертвой незначительных и низких. Вам, несомненно, известно, что полярные области даже в первоначальном положении Земли, получая косые лучи, должны были обладать менее мягким климатом, чем те области, которые лежат между Северным и Южным полярными кругами. В этом сказалась мудрость провидения: оно предотвратило преждевременное заселение этих избранных областей, пока дух не победил материю настолько, что произвел на свет первого моникина.

– Осмелюсь спросить, к какой эпохе вы относите появление первого из вашей породы?

– Несомненно, к моникинской эпохе, сэр. Но если вы имеете в виду год от сотворения мира, то я скажу, что это произошло около четыре тысячи семнадцатого года. Правда, некоторые из наших авторов находят, что и до этого периода отдельные люди приближались к высотам моникинского ума. Однако преобладает мнение, что это были, так сказать, всего лишь предвестники. То есть Сократ, Платон, Конфуций, Аристотель, Евклид, Зенон, Диоген и Сенека были только предтечами человека, каким он станет, когда приблизится к развитию моникинов и к заключительному перемещению.

– А Эпикур?

– Он представлял собой преувеличение материального принципа, знаменовавшее вырождение значительной части вида, возврат к животности и материальности. Подобные явления, как нам известно, повторяются и теперь.

– Так вы, доктор Резоно, возможно, придерживаетесь мнения, что Сократ стал теперь моникинским философом, что мозг его распутался и стал логичным и последовательным, а Эпикур, чего доброго, превратился в бегемота или носорога с клыками, рогом и толстой кожей?

– Вы совершенно превратно понимаете наши догматы, сэр Джон. Мы отнюдь не верим в перевоплощение индивидов, но лишь классов, взятых в целом. Мы полагаем так: когда какое-нибудь людское поколение, при особом состоянии общества, достигнет в своей совокупности определенной степени нравственного совершенства, или «духовности» (термин, принятый в наших школах), массы (одни говорят – десятки, другие—сотни, а третьи считают – тысячи) приобретают примесь нужных качеств. И если анализ, который регулярно осуществляет природа, покажет, что пропорция правильна, такой материал предназначается для рождения моникинов. В противном случае он отвергается и либо лепится заново для нового эксперимента, либо присоединяется к обширным запасам дремлющей материи. Таким образом всякая индивидуальность, в той мере, в какой она связана с прошлым, теряется.

– Однако, сэр, существующие факты противоречат одному из ваших важнейших положений. Вы признаете, что при перпендикулярности земной оси к плоскости ее нынешней орбиты смены времен года быть не могло бы, однако эта смена – факт, которого нельзя отрицать. Плоть и кровь свидетельствуют здесь против вас не менее, чем разум.

– Я говорил о том, сэр, что было прежде, до появления моникинов, а с той поры произошла великая, благотворная и гармоническая перемена. Природа сохраняла полярные области для нового вида живых существ с явными и благодетельными целями. Косое падение солнечных лучей делало эти области необитаемыми. И хотя материя, в образе мастодонтов и китов, побуждаемая инстинктивной враждебностью к своему жребию, часто вторгалась в их пределы, останки первых оставались там внедренными в ледяные поля, знаменуя тщетность борьбы против предначертанной судьбы, а пример вторых доказывал все ту же великую истину: ибо они, заплывая в полярные бассейны властителями глубин, либо оставляли там свои кости, либо возвращались восвояси, ни в чем не изменившись. Со времени появления животных на земле и до периода возникновения моникинского племени эти области не только были необитаемы, но и не подходили для обитания. Когда же осмотрительная, мудрая, благодатная и упорная природа все подготовила, произошли явления, которые расчистили путь для новых пришельцев. Я уже упоминал вечную борьбу огня с водой, порождающую пар. И вот теперь он был призван к действию. Остановимся ненадолго на том, как был сделан новый великий шаг в прогрессе цивилизации, и увидим, с какой предусмотрительностью и с каким расчетом наша общая мать установила свои законы. Земля у полюсов приплюснута, как объясняют некоторые человеческие философы, вследствие ее суточного движения, которое началось тогда, когда она еще была в расплавленном состоянии. Это, естественно, отбросило часть материи к периферии. Во всем этом был свой умысел. Материя, которая в результате собралась на экваторе, по необходимости попадала туда из других мест, и таким образом кора земного шара стала тоньше всего у полюсов. Когда в центре шара образовалось достаточное количество паров, естественно, потребовался предохранительный клапан, чтобы предотвратить полное разрушение. Другого машиниста, кроме самой природы, не было, и она действовала своими орудиями и по своим законам. Самые тонкие части коры вовремя подались, и лишний горячий пар вырвался по линии земной оси в пустоту. Это случилось, насколько нам удалось установить, приблизительно за семьсот лет до христианской эры, или за два века до рождения первых моникинов.

– Зачем же природа так поторопилась, позвольте вас спросить, доктор?

– Просто для того, чтобы новый климат успел растопить лед, скопившийся вокруг островов и материков этой области (взрыв произошел только в самой южной точке Земли). Двухсот семидесяти лет мощной и непрестанной деятельности пара было достаточно для этой цели. А после этого моникины невозбранно пользовались всей территорией с ее благословенными плодами.

– Верно ли я понял, – спросил капитан Пок с интересом, которого до тех пор не проявлял к лекции философа, – что вы у себя дома живете к югу от пояса льдов, на который мы, моряки, всегда наталкиваемся где-нибудь около семьдесят седьмого градуса южной широты?

– Совершенно верно! Увы, как далек от нас сегодня этот край, где царят мир, наслаждение, разум и здоровье! Но да исполнится воля провидения! Несомненно, в нашем пленении и страданиях есть мудрое предначертание, которое приведет к вящему прославлению рода моникинов!

– Не будете ли вы любезны, доктор, продолжать ваши объяснения? Если вы отрицаете годичное обращение Земли, то как же можно объяснить смену времен года и другие астрономические явления – например, столь частые затмения?

– Вы напомнили мне о том, что вопрос еще не исчерпан, – торопливо сказал философ, украдкой смахнув набежавшую слезу. – Благоденствие привело к обычным последствиям среди основателей нашего рода. Несколько веков они множились, удлиняли свои хвосты и развивали знания и искусства, но затем некоторые умы, более смелые, чем другие, начали возмущаться медленным ходом событий, которые вели их к совершенству с неторопливостью, не удовлетворявшей их пылкого нетерпения. В это время у нас наивысшего расцвета достигла механика, от которой мы впоследствии более или менее отказались, как от непригодной и ненужной для высшей цивилизации. Мы носили одежду, прокладывали каналы и занимались другими работами, столь важными в глазах человеческого рода, от которого мы отделились. В то время вся семья моникинов жила вместе, одним народом, под сенью единых законов, преследуя единые цели. Однако среди нас возникла политическая секта, возглавляемая заблуждавшимися и опрометчивыми вожаками, навлекшими на нас справедливую кару провидения и множество бедствий, которых долго еще не исправить. Вскоре эта секта для достижения своих целей пустила в ход религиозный фанатизм и философские софизмы. Она быстро множилась и крепла: мы, моникины, подобно людям, как мне случалось наблюдать, падки на новизну. В конце концов дошло до открытого бунта против законов самого провидения. Первым бурным проявлением этого безумия явилась доктрина, согласно которой всему роду моникинов была якобы причинена несправедливость, когда предохранительный клапан Земли открылся в наших владениях. Хотя именно этому обстоятельству мы явно были обязаны благодатностью нашего климата, прекрасным состоянием здоровья наших семейств, больше того – нашим обособленным и независимым существованием, эти яростные и неразумные негодяи повели открытую войну против своего самого благодетельного и верного друга. Заманчивые обещания повели к теориям, теории – к заявлениям, заявления – к объединению, объединения—к возмущению, а возмущение – к открытым враждебным действиям. Вопрос обсуждался на протяжении жизни двух поколений, и когда безумие достигло необходимого предела, вожаки секты, тем временем пробравшиеся к управлению всеми моникинскими делами, созвали собрание всех своих сторонников и провели резолюцию, которая никогда не изгладится из памяти моникинов, такими роковыми были ее последствия, таким губительным ее действие! Эта резолюция гласила:

«В году от сотворения мира три тысячи седьмом, а моникинской эры – триста семнадцатом, в доме Пелег Пата (мы тогда еще пользовались человеческими наименованиями) под председательством Бодрого Крика, при секретаре Щелкопере, состоялось сверхпредставительное собрание самых моникизированных из моникинов.

После ряда превосходных и красноречивых выступлений всех присутствовавших единодушно было принято следующее постановление:

Пар есть проклятие, а не благословение. Он должен осуждаться всеми истинными патриотическими моникинами.

Мы усматриваем верх несправедливости и угнетения со стороны природы в том, что великий предохранительный клапан Земли помещен ею в законных пределах моникинских территорий.

Упомянутый предохранительный клапан должен быть немедленно удален. Это удаление должно быть произведено по возможности мирно, но в случае необходимости с применением силы.

Мы от души одобряем чувства, высказанные Джоном Брехом, нашим уважаемым главным судьей, неподкупным патриотом, неустрашимым другом своих друзей, непримиримым врагом пара, а также здравомыслящим, чистокровным и истинным моникином.

Мы рекомендуем означенного Бреха доверию всех моникинов.

Мы призываем страну поддержать нас в нашем великом, священном и славном начинании и клянемся за себя, за наше потомство, за кости наших предков и за всех, кто был до нас или придет после нас, самоотверженно выполнять наши намерения.

Подписал:

председатель Бодрый Крик.

Скрепил:

секретарь Щелкопер».

Не успели опубликовать эту резолюцию (которая, как теперь известно, была состряпана мистерами Бодрым Криком и Щелкопером под диктовку мистера Бреха и вовсе не была представлена общему собранию), как общественное мнение стало серьезно склоняться в пользу крайних мер. Наше совершенство в механике, до той поры предмет нашей гордости, теперь стало нашим опаснейшим врагом. Полагают, что вожаки столь тяжко заблуждавшейся секты на самом деле хотели только повысить свои шансы на выборах. Но кто в силах остановить или сдержать бешеный поток предвзятых мнений? И этот поток обрушился на пар. Все наши изобретения были пущены в ход. Год спустя после принятия злополучной резолюции были сдвинуты горы, в пропасть сброшены бесчисленные груды камня, сложены своды, и в конце концов отверстие предохранительного клапана было герметически закупорено. Вы получите некоторое представление о том, сколько было затрачено находчивости и энергии, если я упомяну, что эта искусственная часть земной коры, как показали исследования, получилась толще и прочнее естественной. Ослепление довело свои жертвы до того, что они приказали произвести обследование всей области и установили точное расположение самой тонкой части коры, после чего Джон Брех и его наиболее ревностные последователи переселились туда и с торжеством основали там новую столицу для своего правительства. Природа пока безмолвствовала в спокойном сознании своего могущества. Однако прошло немного времени, и наши предки начали замечать последствия своего поступка: стало холоднее, исчезло обилие плодов и быстро начали скопляться льды. Энтузиазм моникинов легко пробудить любой правдоподобной теорией, но он неизменно уступает физическому давлению. Нет сомнения в том, что человеческий род, лучше приспособленный по своей материальности к физическому сопротивлению, не проявляет подобной слабости, но…

– Не приписывайте нам лестной исключительности, доктор! Я нахожу между нами столько сходства, что в самом деле начинаю предполагать у нас общность происхождения. И если только вы согласитесь допустить, что человек представляет собой вторичную фазу развития, а моникины – первичную, я тотчас же приму всю вашу философию.

– Поскольку подобное допущение противоречило бы и фактам и доктрине, я уверен, дорогой сэр, вы сами поймете, насколько невозможно, чтобы профессор университета Высокопрыгии пошел на такую уступку даже в этой отдаленной части света… Как я собирался сказать, народ начинал тревожиться из-за возрастающей суровости климата. Тогда мистер Джон Брех нашел нужным подогреть страсти дальнейшим развитием своих идей. Его друзья и сторонники собрались на большой площади в новой столице и приняли следующую резолюцию – «единодушно, восторженно и безвозвратно», как сказано в листке, хранящемся ныне в архивах Исторического общества Высокопрыгии (по-видимому, эти листки отпечатали до того, как резолюция была принята):

«Постановляется, что:

1) настоящее собрание исполнено величайшего презрения к пару;

2) настоящее собрание пренебрегает снегом, бесплодием почвы и прочими природными неудобствами;

3) мы будем жить вечно;

4) мы будем впредь ходить нагишом, чтобы лучше всего показать наше пренебрежение к морозам;

5) мы пребываем над самой тонкой частью земной коры в полярных областях;

6) впредь мы будем облекать общественным доверием только тех моникинов, которые поклянутся потушить у себя все огни и обходиться без варки пищи;

7) мы одушевлены истинным патриотизмом, разумом, добросовестностью стремлений и твердостью убеждений;

8) настоящее собрание прерывает заседание на неопределенный срок».

Рассказывают, что в ту же минуту, как последний пункт был принят единогласно, природа восстала во всей своей мощи и с лихвой отплатила за все свои обиды. Гигантский котел Земли взорвался с ужасающей силой и вышвырнул не только мистера Джона Бреха со всеми его сторонниками, но и сорок тысяч квадратных миль территории. В последний раз их видели приблизительно через тридцать секунд после взрыва, когда вся масса исчезала за северным горизонтом, мчась со скоростью, несколько превышавшей скорость ядра, вылетающего из жерла пушки.

– Король!.. – воскликнул Ной.—Вот это называется «на всех парусах»!

– Известно ли что-нибудь, добрейший доктор, о судьбе мистера Бреха и его спутников?

– Ничего достоверного. Некоторые из наших естествоиспытателей предполагают, что обезьяны, встречающиеся в других местах земного шара, – это их потомки. Оглушенные ударом, они потеряли свои мыслительные способности и в то же время сохранили отдаленные признаки своего происхождения. Таково, собственно говоря, преобладающее мнение наших ученых. И мы обычно выделяем человекообразных обезьян, называя их «потерянными моникинами». Во время моего пребывания в плену я неоднократно встречал этих животных. Они также находились во власти жестоких савояров. Общаясь с ними, чтобы ознакомиться с их обычаями и проследить аналогии в языке, я убедился, что упомянутая догадка не лишена основания. Но об этом позднее.

– Простите, доктор Резоно, а что же стало с сорока тысячами миль территории?

– Об этом мы знаем более подробно. Одно из наших судов, которое находилось далеко к северу в научной экспедиции, встретило в двух градусах долготы от Высокопрыгии и на шестом градусе южной широты различные островки, образовавшиеся из обломков. Если судить по направлению полета главной массы, по плодородию почвы и по различным геологическим данным, большой западный архипелаг и возник из рухнувших остатков…

– А моникинская область, сэр, каковы были последствия этого явления для нее?

– Ужасные… величественные, разнообразные и… длительные! Начну с более важных последствий – личных. Целая треть населения была ошпарена насмерть. Очень многие от вдыхания пара получили астму и другие легочные болезни. Многие мосты были снесены в результате внезапного таяния снегов, а большие запасы провизии испорчены неожиданным и резким потеплением. Таковы были неприятные последствия. Среди приятных мы ценим стремительное улучшение климата, который вновь стал таким, как прежде, а также быстрое и явное удлинение хвостов благодаря внезапному обретению мудрости. Вторичные, или планетарные, последствия были следующие. Оттого, что такое огромное количество пара мгновенно было выброшено в пространство, найдя себе выход в нескольких градусах от полюса, ось Земли отклонилась от перпендикуляра и приняла постоянный наклон в двадцать три градуса двадцать семь минут к плоскости орбиты. Одновременно земной шар обрел движение в пространстве и под воздействием различных противоборствующих сил притяжения начал совершать свое годичное обращение.

– Мне понятно, друг Резоно, – заметил Ной, – что Земля от всего этого могла дать крен, хотя судно с хорошим балластом после шквала должно выпрямиться. Но вот чего я не пойму: как это небольшая утечка пара с одного конца может дать судну такой шибкий ход, какой, говорят, имеет Земля?

– Если бы выход пара был постоянным, капитан Пок, и суточное вращение каждый миг изменяло его направление, Земля, конечно, не двигалась бы по орбите. Но это извержение пара имеет характер пульсации. Толчки повторяются через равные промежутки времени, предустановленные природой: раз в двадцать четыре часа. Время соразмерено так, что все толчки действуют в одном направлении. Этот принцип можно наглядно продемонстрировать с помощью простейшего эксперимента. Возьмите, например, охотничью двустволку, вложите в нее побольше пороху, потом по пуле и по два пыжа в каждый ствол, поместите приклад в четырех целых шестистах двадцати восьми тысячных дюйма от своего живота и постарайтесь выстрелить одновременно из обоих стволов. Пули в этом примере воспроизведут действие сорока тысяч квадратных миль территории, а экспериментатор воспроизведет обратное движение Земли.

– Не отрицаю, что от такого толчка, друг Резоно, и Земля и человек придут в движение, но вот почему Земля в конце концов не потеряет хода? Человек-то попрыгал бы, выругался хорошенько, да и остановился бы.

– Причина, почему Земля, раз начав двигаться в пустоте, уже не останавливается, тоже может быть пояснена опытом. Возьмем капитана Ноя Пока, наделенного от природы двумя ногами и способностью к движению. Пусть он пойдет на Вандомскую площадь, заплатит три су и получит тем самым доступ в колонну. Пусть он поднимется на вершину. Пусть он затем прыгнет в воздух, оттолкнувшись со всей своей силой под прямым углом к колонне. Что же окажется? Хотя первоначальный импульс, вероятно, отнес бы тело в сторону всего лишь на каких-нибудь десять – двенадцать футов, боковое движение будет продолжаться, пока капитан не достигнет земли. Отсюда вывод: все тела, раз преодолев свою инерцию, продолжают свое движение, пока не встретят силу, способную их остановить.

– Король!.. Не считаете ли вы, мистер Резоно, что Земля движется по кругу оттого, что этот ваш пар толкает ее немного вкось, действуя точно перо руля? И заставляет Землю, как говорят моряки, все время разворачиваться. А так как большому кораблю для разворота требуется больше места, чем маленькому, вот ей и приходится покрывать миллионы миль, прежде чем она снова, так сказать, выйдет на ветер. Вот тут смысл есть. А с тем, что эти крохотные звезденки могут держать на курсе такую махину, как Земля, при ее чертовом разгоне, я в жизнь не соглашусь. Случись ей малость сойти с курса, и она налетит на Юпитер или на Меркурий, а уж тут только треск пойдет!

– Мы склонны верить в действие сил притяжения, сэр. И я не вижу, каким образом ваша идея опровергает ваше собственное возражение.

– Тогда, сэр, я поясню свои слова. Возьмем пароход с килем длиной в сотню миль. Пары разведены, и судно в открытом море. Допустим, что руль положен лево на борт и судно мчится со скоростью в десять тысяч узлов, не ставя и не убирая паруса весь год напролет. Каков же будет его курс? Да каждый ребенок скажет вам, сэр, что оно будет описывать круг в пятьдесят, а то и в сто тысяч миль. Это, по-моему, куда лучше объясняет движение Земли, чем всякое там лавирование между звездами и притяжениями.

– Ваша мысль, капитан Пок, отнюдь не лишена правдоподобия. Я предлагаю, чтобы вы, при первом удобном случае, изложили свои взгляды более подробно перед Академией Высокопрыгии.

– Буду от души рад, доктор! Я считаю, что знание, как добрый ром, нужно пускать вкруговую, а не лакать в углу одному. Ну, а раз уж я начал высказывать такие мысли, я, пожалуй, добавлю еще одну. Вы можете прицепить ее к вашей следующей лекции на манер вывода. Если то, что вы говорили насчет взрыва котла и насчет того, как это ударило в полюс, правда, тогда Земля – первый пароход, и вся похвальба французов, и англичан, и испанцев, и итальянцев, будто это они изобрели паровое судно, все равно, что вот этот дым!

– И американцев тоже, капитан Пок! – рискнул я вставить.

– Ну, нет, сэр Джон, это как сказать! Не думаю, чтобы Фултон мог украсть эту идею, раз он не был знаком с доктором и, по всей вероятности, в жизни не слыхал о Высокопрыгии.

Мы все, и даже любезная Балабола, улыбнулись тонким различиям, которые делал наш мореход.

Лекция философа в ее дидактической форме теперь, в сущности, окончилась, и у нас завязался разговор о самых различных вещах. Мы с капитаном Поком задавали множество хитрых вопросов, а доктор и его друзья весьма умно отвечали на них.

Наконец доктор Резоно, который, хоть и был философом и любил науку, приложил все же столько стараний не без задней мысли, откровенно объяснил свои желания. Случай, по-видимому, объединил все средства для утоления проявленной мною жгучей жажды узнать дальнейшие подробности о моникинской политике, морали, философии и всех других значительных социальных явлениях в той части света, где обитают моникины. Я богат сверх меры, и расходы по снаряжению подходящего судна не имеют для меня значения. К югу от семьдесят седьмой параллели доктор и лорд Балаболо могут показать себя опытными географами, а капитан Пок, по его же словам, провел всю свою жизнь, плавая среди бесплодных и необитаемых островов Южного ледовитого океана. Значит, нет никаких препятствий, которые могли бы помешать удовлетворению заветных желаний всех присутствующих. Капитан – без работы и, конечно, будет рад получить под свою команду хорошее, крепкое судно. Доктор и его спутники тоскуют по дому, а я ведь питаю пылкое желание увеличить мой вклад в дела общества, приобщившись к интересам моникинов.

После такого намека я незамедлительно предложил старому моряку взяться за дело, чтобы вернуть этих милых и просвещенных иностранцев к их очагам и семьям. В капитане тотчас заговорило обычное для него тяготение к Станингтону, и чем больше я настаивал, тем больше возражений он находил. Причины, побуждавшие его отказываться, можно суммировать следующим образом.

Это правда, что он ищет работы, но он также хочет увидеть Станингтон. Он сомневается в том, что обезьяны – хорошие моряки. Забраться в глубину льдов – это не шутка, а выбраться оттуда может оказаться еще труднее. Он видел туши тюленей и белых медведей, замерзшие и обратившиеся в камень: они валялись так сотни лет, а он хочет, чтобы его прилично похоронили, когда он уже ни на что не будет годен. И почем он знает, не захватят ли эти самые моникины людей, заманив их в свою страну, не разденут ли их и не заставят ли кувыркаться, как савояры заставляли доктора и даже леди Балаболу? Он-то уж, наверное, сломит себе шею при первом сальто-мортале: будь он лет на десять моложе, тогда он, может, и нашел бы вкус в такой забаве. Он не уверен, что в Англии найдется подходящее судно, и к тому же он предпочитает плавать под звездами и полосами американского флага. Может, он бы и согласился, если бы мог набрать команду из станингтонцев; с такими людьми он умеет ладить: одного припугнешь, намекнув, что расскажешь его жене, как он себя ведет, другого образумишь, посоветовав стать покладистее – не то девчонки будут от него бегать. И вообще, может, такой страны – Высокопрыгии и вовсе нет. А если есть, ему, может, не найти ее. А что касается того, чтобы ходить в бизоньей шкуре под экватором, то об этом не может быть и речи, человечья шкура – и та будет тяжелой ношей в штилевой полосе. Наконец, ему неясно, что это ему принесет.

На его возражения я отвечал по порядку, но только начав с конца.

Я предложил капитану в качестве вознаграждения тысячу фунтов стерлингов. В глазах Ноя блеснуло удовлетворение, но он все-таки покачал головой, словно находил эту сумму слишком маленькой. Тогда я заметил, что мы, наверное, откроем новые острова изобилующие котиками, а я, как владелец судна, заранее отказываюсь от прав на них, и впоследствии он сможет извлечь из этих открытий большую выгоду На это он как будто клюнул, и я уже решил, что поймал его, но он опять начал упорствовать. После того, как мы с доктором Резоно испробовали наше объединенное ораторское искусство и я удвоил денежное вознаграждение, доктор Резоно очень уместно вспомнил про универсальный двигатель всех человеческих слабостей, и старый охотник, не соблазнившийся ни деньгами, весьма весомым аргументом в Станингтоне, ни славой, ни открытием новых котиковых лежбищ, ни всеми прочими приманками, на которые падки люди его положения, наконец попался на своем же тщеславии!