Текст книги "Красный Корсар (ил. И.Кускова)"
Автор книги: Джеймс Фенимор Купер
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава III
Алонзо. Добрый боцман, мы полагаемся на тебя.
Шекспир. Буря
Едва иностранец оставил доверчивого портного, как его лицо утратило напряженность и приняло более спокойное и естественное выражение. Тем не менее казалось, что размышления не были для него ни привычкой, ни удовольствием. Ударив несколько раз тросточкой по сапогу, он легким шагом с рассеянным видом вышел на главную улицу. Несмотря на кажущуюся беззаботность, он не пропускал ни одного прохожего, не осмотрев его; порывистость, с которой он производил этот осмотр, свидетельствовала, что его ум был так же деятелен, как и тело.
Иностранец, всем своим видом показывавший, что он совершил длинный путь, не преминул привлечь к себе внимание содержателей гостиниц. Отказываясь от приглашений в самые лучшие гостиницы, он, как ни удивительно, остановился у дома, служившего сборным пунктом всех бездельников порта.
Войдя в общую залу этой таверны, как ее называли, хотя, вероятно, в Англии, ее претензии ограничились бы скромным названием кабака, он нашел помещение переполненным завсегдатаями. Приход гостя, вид и одежда которого говорили о том, что он принадлежит к более высокому классу общества, чем обычные посетители этого места, произвел некоторое волнение, но оно утихло, лишь только иностранец опустился на скамейку и потребовал, чего хотел. Хозяин, прислуживая ему, счел нужным извиниться особенно за одного человека, который находился в самом конце длинной и узкой залы и шумел больше всех, рассказывая, по-видимому, какую-то необыкновенную историю.
– Это боцман с невольничьего корабля в наружной бухте, сквайр, – прибавил достойный служитель Бахуса. – Этот человек провел не один день на море и видел столько чудес, что ими можно было бы заполнить целый том. Его называют Стариком Бореем, хотя настоящее его имя Джек Найтингейл.
Иностранец едва прикоснулся губами к поданному ему ликеру и повернул голову к рассказчику, которого можно было бы назвать вторым «оратором дня».
Рост этого человека превышал шесть футов, огромные бакенбарды закрывали нижнюю часть его мрачного лица с шрамом, неизгладимым следом глубокой раны, руки и ноги его были пропорциональны, на нем была матросская одежда. На шее у него висела длинная серебряная цепочка со свистком из того же металла. Не обращая, по-видимому, ни малейшего внимания на появление человека из общества более высокого, чем его слушатели, этот сын океана продолжал свой рассказ голосом, который, казалось, дала ему природа для контраста с его благозвучным именем[3]3
Nightingale – по-английски значит «соловей».
[Закрыть]. Голос его напоминал мычание быка, отчего без привычки трудно было понимать отдельные его слова.
– Ну! – говорил он, показывая пальцем в направлении к горизонту. – Берег Гвинеи мог быть здесь, а ветер дул из этого места, порывами, как будто тот хитрец, который держит его в мехе, то пропускал его между пальцами, то заботливо завязывал его в мех двойным узлом. А знаешь ты, приятель, что такое этот мех?
Этот неожиданный вопрос был обращен к изумленному фермеру, уже знакомому читателю. С костюмом в руке, полученным от портного, он стоял и с интересом слушал рассказы боцмана, намереваясь пополнить ими свой запас историй, предназначенных для соседей.
Общий смех над Пардоном раздался в зале. Найтингейл многозначительно подмигнул окружающим и воспользовался случаем «освежиться», опрокинув себе в горло пинту рома с водой. После этого он продолжал:
– Может, и тебе когда-то доведется узнать, что такое береговой ветер, когда выпустишь руль благонравия. Шея дана человеку, чтобы держать голову над водой, а не для того, чтобы вытягивать ее. И когда тебя несет на мель искушения, следи за курсом и глубже опускай лот совести.
Затем он гляделся по сторонам:
– Итак, земля была здесь, как я уже сказал, и ветер дул там юго-восточный, а может быть, и юго-юго-восточный. Он то несся на нее, как кит на волне, то полоскал паруса. Я не люблю такой погоды, она слишком неустойчива для того, чтобы спокойно отбывать вахту. Я направился к корме, чтобы находиться поблизости, если кто-нибудь окажет мне честь и спросит мое мнение. Вы знаете, приятель, мои мысли на этот счет: вежливость – основное, человек обязан знать правила обхождения. Никогда не следует совать свою ложку в миску капитана, по крайней мере без приглашения, тем более что мое место спереди, а его – на корме. Я не говорю, на каком конце судна лучшая голова, на этот счет мнения различны, хотя люди, хоть что-нибудь смыслящие, укажут переднюю часть. Но я пошел к корме, чтобы быть наготове сказать свое мнение, если его спросят. Недолго я пробыл там, как случилось как раз то, что я предвидел: «Мистер Найтингейл, – сказал капитан, – а капитан человек обходительный, никогда не забывающий о своем благородстве, когда ему приходится говорить с кем-нибудь из команды. – Мистер Найтингейл, что вы думаете об этом клочке тучи на северо-западе?» – спросил он. «Право, капитан, – ответил я смело, потому что никогда не затрудняюсь с ответом, когда со мной говорят прилично, – право, капитан, ваша честь больше меня в курсе дела (что, конечно, чепуха, ибо по годам и опыту он по сравнению со мной сущий юнец), что ж, как мое мнение – убрать три марсели[4]4
Марсель – прямой, второй (иногда третий) снизу парус на судах с прямым парусным вооружением.
[Закрыть] и закрепить фок[5]5
Фок-мачта – первая мачта на судне (считая от носа) на судах с двумя и больше числом мачт.
[Закрыть]. Торопиться некуда: Африка и завтра будет там, где сегодня. А чтобы не дать кораблю вертеться, у нас есть большой парус…»
– Вы должны были и его убрать, – вмешался откуда-то сзади решительный голос, хотя не такой грубый, как у красноречивого боцмана.
– Какой невежда говорит это? – надменно спросил Найтингейл, рассвирепев от такого дерзкого вмешательства.
– Это говорит человек, который не один раз объехал Африку от мыса Бон до мыса Доброй Надежды и который знает, что такое туча, предвещающая шквал, – ответил Дик Фид, сильно работая локтями в толпе, направившись к своему разъяренному противнику. – Да, приятель, ни один невежда, даже набитый дурак, никогда не посоветовал бы того, что вы, своему капитану, когда была надежда на попутный ветер.
В ответ на это высказывание, которое присутствовавшие нашли очень смелым и которое было произнесено таким решительным тоном, в зале поднялся общий ропот. Ободренный явными выражениями общей симпатии, Найтингейл не замедлил ответить, и его возражение было не из кротких. Начался невообразимый концерт: кричащие и пронзительные голоса создали звуковой фон, на котором резкие и грубые заявления выделялись низкими, басовыми тонами.
Между тем два противника готовы были уже перейти к рукопашной. Самые энергичные жесты быстро следовали один за другим, тем более опасные, что они выявляли силу четырех атлетических рук. Однако по мере того как стихали общие голоса, стали различаться голоса противников, как будто борцы решились защищаться силой своих легких. Они умерили свою враждебность и приготовились к защите своих мнений с помощью красноречия.
– Вы славный моряк, приятель, – сказал Найтингейл. – И коль слово и дело были бы одинаковы, судно послушалось бы тебя. Но я видел, как эскадры под всеми флагами, кроме ваших – их я не видел, – будто чайки, трепыхались под зарифленными парусами, и потому знаю, что нужно кораблю, чтобы его не болтало.
– А по-моему, корабль нельзя класть в дрейф под задними четырехугольными парусами. Ни один моряк не поймает ветра между грот-мачтой и подветренными вантами[6]6
Ванты – стоячий такелаж, раскрепляющий к бортам мачты и стеньги.
[Закрыть]. Это как гром: грохочет в небе, но никого не ударит. Давайте еще спросим кого-нибудь, кто знает флот и морскую жизнь.
– Если бы здесь был какой-нибудь адмирал флота его величества, он сразу решил бы, кто прав, кто виноват. Слушайте, ребята, есть ли между вами человек, который получил отличное морское воспитание, – пусть он скажет.
– Черт возьми! – вскричал Фид. – Вот этот человек! – И, протянув руку, он схватил за ворот Сципиона и без церемоний вытащил его на середину круга, образовавшегося около споривших. – Этот весельчак чаще, чем я, был в Африке, хотя бы по той причине, что там родился. Ну, молодец, под каким парусом лег бы ты в дрейф у берегов твоей родной земли, если бы боялся испытать шквал?
– Я бы вовсе не лег в дрейф, – сказал негр, – я бы пустил корабль скоро, скоро перед ветром.
– Без сомнения, но чтобы быть готовым к шквалу, укрепил бы ты большой парус или оставил бы его под одним передним парусом?
– Последний юнга знает это: как можно дрейфовать под большим парусом? Сами подумайте, мистер Дик, – заворчал Сципион, которого стал утомлять этот допрос.
– Господа, – произнес Найтингейл, с важным видом озирая слушателей, – я спрашиваю у вас, прилично ли выводить к нам негра, чтобы он высказывал свое мнение в лицо белому?
Этот призыв к оскорбленному достоинству собрания произвел свое действие, и поднялся общий ропот. Сципион не имел смелости противиться таким явным выражениям недовольства. Не говоря ни слова в свою защиту, он скрестил руки и вышел из кабака с покорностью и кротостью существа, слишком долго жившего в унижении, чтобы оказывать сопротивление.
Фид громко звал его назад, но, видя безуспешность своих попыток, набил себе рот табаком и с проклятиями последовал за африканцем.
Триумф боцмана был полный.
– Господа, – произнес он с еще большей важностью, обращаясь к своей аудитории, – вы видите, что я прав. Я ненавижу, понимаете ли, ненавижу хвастовство и не знаю, кто этот парень, сбежавший от позора, но что я знаю, так это то, что между Бостоном и восточной Индией не найдется человека, который лучше меня умел бы пустить корабль или положить его в дрейф, лишь бы я…
Найтингейл вдруг умолк, и его глаза, как очарованные, приковались к пронзительным глазам иностранца в зеленом, появившегося в толпе.
– Может быть, – сказал наконец боцман, забыв при неожиданном виде человека с таким могущественным взором окончить начатую фразу, – может быть, этот господин знаком с морем и может разрешить спорный вопрос?
– Мы не изучаем в университетах морской тактики, – небрежно ответил иностранец, – но насколько я понимаю, я бы поплыл с возможною скоростью перед ветром.
Он произнес эти слова с таким ударением, что можно было бы уловить намек в его словах, затем бросил на стол деньги и тотчас вышел, оставив за Найтингейлом свободное поле. После короткой паузы боцман возобновил свой рассказ. Но было заметно, что либо из-за усталости, либо по какой-либо иной причине тон его не был так категоричен, и он быстро закончил свой рассказ. Затем он поплелся на берег, откуда лодка доставила его на борт корабля, не перестававшего быть предметом особого наблюдения со стороны честного Хоумспана.
Между тем иностранец направлялся по главной городской улице. Фид, догоняя негра, ворчал на ходу, позволяя себе не очень вежливые замечания насчет знаний и претензий боцмана. Он скоро догнал негра, и его дурное настроение полностью вылилось на Сципиона.
Забавляясь, без сомнения, своеобразным характером отношений этих странных существ или, может быть, увлекаемый минутным капризом, иностранец следовал за ними по пятам. Отойдя от берега, они поднялись на холм, и в этот момент юрист (оставляем за ним звание, данное им самому себе) потерял их из виду, к тому же дорога в этом месте делала поворот. Он ускорил шаги и через несколько минут имел удовольствие заметить их сидящими под изгородью. Они закусывали тем, что нашлось в мешке у белого, который братски поделился со спутником. Негр сидел почти рядом с белым, но все же чуть позади – из уважения к цвету кожи.
Юрист приблизился к ним.
– Если вы будете так ловко опустошать мешок, друзья, – сказал он им, – то ваш третий спутник может остаться без ужина.
– Кто это там? – воскликнул Дик, поднимая голову над костью, с выражением, напоминающим большого дога, потревоженного в такой важный момент.
– Я хотел только напомнить вам, что у вас есть третий спутник! – вежливо ответил иностранец.
– Угодно вам кусочек, приятель? – произнес Дик, протягивая ему с обычной для моряка щедростью свой мешок.
– Вы не поняли меня. На набережной у вас был еще товарищ.
– Да, да, он там, где вы видите эту кучу камней, готовую рассыпаться.
Иностранец взглянул в указанном направлении и увидел молодого моряка у подножия старой башни, сильно разрушившейся от времени.
Бросив двум матросам горсть мелких монет и пожелав им лучшего ужина, он перешел за изгородь и направился с очевидным намерением также осмотреть развалины.
– Этот не жалеет своих монет, – Дик перестал жевать, чтобы лучше рассмотреть иностранца. – Они не вырастут там, где он их посеял, поэтому сунь мне их в карман. Он человек щедрый, не из робких. Да и законники получают деньги от черта и утрачивают их не надолго. Пусть же негр соберет монеты и вручит их хоть и не своему господину, но проявляющему власть над ним, а мы последуем за иностранцем.
Маленькая круглая башня возвышалась на грубо сложенных столбах; вероятно, она была построена во времена детства этой страны как опорный пункт, хотя, быть может, ее назначение было и мирное. Более чем через полвека после описываемой нами эпохи это маленькое строение, замечательное своей формой, своими развалинами и материалом, из которого сложено, вдруг стало предметом усиленных исследований со стороны американских антикваров, этой ученой породы людей, число которых страшно размножилось за последнее время.
В то время как любители отечественной старины вели споры о разрушающихся стенах, менее любознательные их соотечественники все удивлялись, как удивлялись бы приключениям знаменитого рыцаря – борца с мельницами, ярко описанным бессмертным Сервантесом.
Приблизившись, иностранец в зеленом слегка ударил тросточкой по своим сапогам, чтобы привлечь внимание моряка, по-видимому, глубоко погруженного в свои мысли, и спокойно обратился к нему, будто это был его спутник.
– Эти развалины были бы недурны, если бы находились на опушке леса, увитые плющом, но извините меня, – люди вашей профессии не беспокоятся обо всем этом. Что для них леса и священные останки? Вот башни, – произнес он, указывая на мачты кораблей, стоящих в бухте, – вот башни, которые вы любите созерцать, и единственные развалины, интересующие вас, – наверное, обломки кораблей после кораблекрушения!
– Вы, кажется, прекрасно знаете наши вкусы, – холодно ответил молодой моряк.
– Это интуитивно, мне ведь редко приходилось общаться с людьми вашей профессии. Что же такое вы нашли в этой куче камней, чтобы она могла отвлечь ваше внимание от этого благородного и прекрасного корабля, который вы рассматривали с таким интересом?
– Разве удивительно, что моряк без места рассматривает судно, которое ему нравится? Быть может, затем, чтобы попроситься туда на службу.
– Его капитан допустил бы большую глупость, если бы отказался от подобного предложения. Но вы, кажется, профессионал слишком высокого класса, чтобы удовлетвориться второстепенной койкой.
– Койкой? – моряк как-то странно посмотрел на незнакомца.
– Койкой. Вы же, моряки, этим словом называете «положение», верно? Мы, юристы, морские слова знаем плохо. Я не ошибся?
– Это слово еще не устарело и как метафора может означать то, что вы имели в виду.
– Значит, это какой-то морской термин? – спросил незнакомец. – Может, метафора – это марсель, а «не устарело» – значит «оснащено»?
Молодой моряк усмехнулся, как будто эта шутка сломала лед между ними, и его резкость исчезла в продолжившемся затем разговоре.
– Очевидно, – сказал он, – вы бывали в море. И так как и вы, и я имели это счастье, будем великодушны и перестанем говорить загадками. Например, как вы думаете, чем была эта башня, прежде чем разрушиться?
– Чтобы судить об этом, необходимо осмотреть ее ближе, – ответил иностранец в зеленом. – Поднимемся.
С этими словами юрист поднялся по хлипкой лестнице и, пройдя через открытый люк, очутился на деревянной площадке, поддерживаемой столбами. Его собеседник не спешил следовать за ним, но, увидев, что тот ожидает его на верху лестницы, торопливо вскарабкался туда же с ловкостью и уверенностью, свойственными людям его профессии.
– Вот мы и наверху! – воскликнул иностранец, разглядывая стены, сложенные из камней таких мелких и столь неправильной формы, что, казалось, они ничем не скреплены. – Хорошая дубовая доска вместо палубы, как говорите вы, и небо вместо кровли, как говорим мы в наших университетах. Теперь поговорим о делах земных. А… А… Я забыл имя, которое вы назвали мне.
– Это зависит от обстоятельств. Я имел разные имена в разных обстоятельствах. Но если вы будете называть меня Уайлдер, я обязательно отвечу.
– Уайлдер! Вот имя, которое, я надеюсь, не отражает вашего характера[7]7
Wild – значит «дикий»; Wilder – сравнительная степень.
[Закрыть]. Дети моря ничуть не дики, разве что неуравновешенны. И я думаю, сколько красавиц вздыхает в то время, как вы бороздите волны океана!
– Мало таких людей, которые вздыхали бы обо мне, – задумчиво ответил Уайлдер, слегка раздражаясь от этого почти допроса. – Будем продолжать, если вам угодно, осмотр башни. Для чего она, по-вашему, служила прежде?
– Посмотрим, для чего она служит теперь, и мы легко выясним, для чего она служила некогда. В эту минуту она содержит в себе двух человек с легким сердцем, довольно легкой головой, которые не обременены избытком рассудительности. А когда-то в ней хранилось зерно и, не сомневаюсь, также маленькие четвероногие, с лапками легкими, как наши головы и сердца. Проще, это была мельница.
– Некоторые думают, что крепость.
– Гм! Местоположение могло бы это позволить, – согласился иностранец, бросая вокруг себя быстрый и проницательный взгляд. – Но все-таки это была мельница, каково бы ни было желание дать ей более благородное предназначение. Расположение на ветру, конструкция на столбах, затрудняющих доступ грызунам, – все доказывает это. «Тик-так, тик-так», – звучало здесь в прошлом, верьте моему слову. Тсс! Можно сказать, этот шум еще продолжается.
Осторожно приблизившись к одному из маленьких отверстий, некогда служивших окнами башни, он тихо просунул в него голову, но спустя несколько секунд отшатнулся, сделав Уайлдеру знак сохранять молчание. Последний повиновался и скоро узнал причину этой предосторожности.
Невдалеке послышался нежный голос женщины; звуки все приближались и приближались к самому подножию башни. Уайлдер и юрист выбрали себе каждый удобные места, и все время, пока разговаривавшие оставались близ развалин, они, не двигаясь, оставаясь невидимыми, рассматривали пришедших. И мы должны сознаться, к стыду двух особ, столь важных в нашей истории, что они слушали не только внимательно, но и с удовольствием.
Глава IV
Они меня совсем с ума сведут.
Шекспир. Гамлет
Внизу находилось четверо, и это были женщины. Одна – дама на склоне лет; другая – несколько старше среднего возраста; третья – в том возрасте, который дает право выезжать в свет – в том смысле, как это понимается в обществе; четвертая – негритянка, лет двадцати пяти. В эту эпоху и в этой стране она не могла быть никем иным, как скромной служанкой, хотя, быть может, достаточно приближенной к господам.
– А теперь, мое дитя, после того как я дала тебе все советы, каких требовали обстоятельства и твое прекрасное сердце, – говорила более пожилая дама (это были первые слова, которые ясно донеслись до ушей слушателей), – я заменю эту досадную тему на более приятную. Ты передашь своему отцу, что я испытываю к нему дружеские чувства, и напомнишь ему, что он обещал прислать тебя сюда еще раз, прежде чем мы расстанемся навсегда.
Эти слова, произнесенные ласковым тоном, были обращены к младшей из женщин, которая, по-видимому, слушала их с нежностью. Когда они смолкли, девушка подняла глаза с блестевшими в них слезами, которые она, очевидно, хотела скрыть, и ответила голосом, прозвучавшим в ушах молодых слушателей как пение сирены, – до такой степени был он нежен и мелодичен.
– Бесполезно, дорогая тетя, напоминать мне об обещании, которое мне так дорого; если мой отец не возвратится сюда вместе со мной весной, то не из-за недостаточности просьб с моей стороны.
– Наша добрая Уиллис поможет нам, – ответила тетка, улыбаясь и глядя на третью женщину одновременно и ласково, и уважительно, согласно тогдашней великосветской традиции, как обычно смотрели при обращении высшие на низших. – Она заработала своей верностью и услугами право на некоторое влияние на генерала Грейсона.
– Она имеет все права, какие могут дать сердце и любовь! – воскликнула племянница с душевным порывом, доказывавшим ее желание смягчить своей нежностью холодную вежливость тетки. – Ей мой отец ни в чем не откажет.
– И ты уверена, что миссис Уиллис будет действовать в наших интересах? – спросила тетка, ни на минуту не сбиваясь со своего тона, который ей внушало ее понятие о приличии. – С таким могущественным союзником мы будем непобедимы.
– Я прежде всего убеждена в том, что климат этого острова полезен моей воспитаннице. И помимо всего иного, из-за одного этого я сделаю все зависящее от меня.
Миссис Уиллис проговорила это с достоинством и, пожалуй, с некоторой сдержанностью, принятой в разговоре между богатой и знатной теткой и наемной, зависимой воспитанницей наследницы ее брата. Тем не менее манеры ее были исполнены грации, и голос ее, как и голос воспитанницы, был нежен и женствен.
– Тогда мы можем считать победу одержанной, как говаривал мой муж, контр-адмирал. Адмирал де Лэси, моя милая миссис Уиллис, принял в добрый час правило, которым руководствовался всю жизнь и которое в большой степени содействовало его блестящей репутации среди моряков: чтобы преуспеть, надо только сильно желать и твердо верить. Эта благородная и сильная мысль не замедлила привести к замечательным результатам, о которых нет надобности напоминать, потому что мы все хорошо знаем их.
Миссис Уиллис склонила голову, чтобы засвидетельствовать справедливость этого замечания и славу покойного адмирала, но не сочла нужным отвечать. Переменив тему разговора, она повернулась к своей юной воспитаннице и сказала ей тоном, в котором не было и тени скованности:
– Гертруда, мой дорогой друг, ты с удовольствием вернешься на этот прелестный остров, к этому морскому ветерку.
– И особенно к моей тете! – воскликнула Гертруда. – Я хотела бы убедить отца продать свои поместья в Каролине и навсегда переселиться на север!
– Собственнику не так легко переменить место, как тебе кажется, дитя мое, – ответила миссис де Лэси. – Как бы ни было сильно мое желание, чтобы этот план осуществился, я никогда не буду уговаривать брата это сделать. Если бы и изменить что-то в жизни, то надо бы возвратиться на старую родину. Прошло уже более столетия, миссис Уиллис, как Грейсоны поселились в колонии из-за недовольства английским правительством. Мой прадед, сэр Эверард, поссорился со своим вторым сыном, и эта ссора заставила моего деда поселиться в Каролине. Но так как все это давно успокоилось, я часто думаю, что я и мой брат могли бы вернуться в дом наших предков. Это в значительной степени зависит от того, как мы переместим наше главное сокровище по эту сторону Атлантического океана.
Закончив, миссис де Лэси, добросердечная, хотя и самолюбивая дама, бросила взгляд на девушку, о которой, собственно, шла речь. Гертруда отвернулась, как обычно, когда тетка делилась с гувернанткой семейными воспоминаниями, и подставила нежному дыханию ветерка свое лицо, цветущее здоровьем и в эту минуту несколько смущенное. Лишь только миссис де Лэси умолкла, ее племянница быстро обернулась к своим спутницам и, показывая на высокие, выше домов, мачты красивого корабля, стоявшего на якоре в порту, воскликнула:
– И вот эта мрачная темница будет нашим домом весь месяц, дорогая миссис Уиллис!
– Я думаю, это ваше отвращение к морю преувеличивает продолжительность путешествия, – ласково заметила гувернантка. – Переезд отсюда до Каролины часто совершается намного скорее.
– Да, совершался, я могу подтвердить это, – произнесла вдова адмирала, которая оставалась погруженной в только что возникшие мысли. – Когда-то мой покойный супруг провел королевскую эскадру из конца в конец американских владений в меньший срок, чем сказала моя племянница. Тогда он преследовал врагов короля и своей родины.
– И эти ужасные Адские Ворота! – воскликнула Гертруда, вся содрогаясь, охваченная страхом, столь естественным для юной женщины. – С одной стороны отмели и обломки кораблей, с другой – сильное течение. – Гертруда побледнела и при этом похорошела, не умея скрыть свой страх и становясь еще привлекательнее. – Без этих шквалов, мелей и пучин я только и думала бы об удовольствии увидеть моего отца!
Миссис Уиллис, которая никогда не поощряла в своей воспитаннице этих проявлений слабости, сказала ей суровым и решительным тоном, явно желая навсегда прекратить подобные страхи:
– Если бы все опасности, которых ты боишься, существовали действительно, то корабли не совершали бы этот путь каждый день и даже каждый час без всяких несчастных случаев. Вы, без сомнения, madame, не раз плавали по морю с адмиралом де Лэси?
– Никогда, – несколько сухо возразила вдова. – Море плохо отражалось на моем здоровье, и я всегда путешествовала по суше. Но вы, конечно, понимаете, Уиллис, что мне, как жене и вдове начальника эскадры, не подобает оставаться невежественной в мореходном деле. Я думаю, что во всей Британской империи мало найдется женщин, которые лучше меня знали бы толк в одиночных судах или даже эскадрах. Эти сведения я приобрела естественным образом, просто живя рядом с офицером-флотоводцем. Мне кажется, что все это вам совершенно чуждо.
Благородное и исполненное достоинства лицо миссис Уиллис, на котором, по-видимому, горестные воспоминания оставили свой след, не лишая его энергичного и смелого выражения, на мгновение омрачилось. Она медлила с ответом, как будто хотела переменить тему.
– Море не совсем чуждо мне, – наконец ответила она, – я совершила в своей жизни не одно трудное и даже опасное путешествие.
– Как простая пассажирка. Только мы, жены моряков, можем говорить об основательном знании этой благородной профессии. Что может быть прекраснее корабля, бороздящего волны своей кормой и оставляющего пену, по которой узнают дорогу суда, идущие сзади. Не знаю, моя дорогая Уиллис, понятно ли это вам?
Едва заметная улыбка скользнула по лицу гувернантки. Но в это мгновение сверху башни послышался легкий шум, похожий на шум ветра, но который в действительности был взрывом приглушенного смеха. Слова «это прекрасно» готовы были слететь с уст Гертруды, живо представившей себе всю прелесть картины, нарисованной ее теткой. Но ее голос оборвался, и вся ее поза выразила напряженное внимание.
– Вы ничего не слышали? – воскликнула она.
– Мыши не совсем еще оставили мельницу! – спокойно ответила гувернантка.
– Мельницу! Дорогая миссис Уиллис, неужели вы желаете упорно называть мельницей эти живописные руины?
– Я чувствую, какой удар наносит их очарованию это название, особенно в глазах восемнадцатилетней девушки, но, по совести, я не могу дать другого.
– Руин не так много в нашей стране, моя дорогая наставница, – возразила Гертруда с блестящими глазами, – чтобы мы могли, без достаточных данных, отнимать у них право на наше уважение.
– Тем лучше для страны. Руины здесь – будто признаки старости в человеке. Они являются отражением излишеств и страстей, беспощадно разрушающих живое. Колонии, Гертруда, напоминают тебя юностью и свежестью. Надо верить, что и у тебя будет жизнь долгая и счастливая. Пусть эти развалины будут чем угодно; много времени, по-видимому, они уже стоят на этом месте и будут стоять еще дольше, чего мы не можем сказать о нашей тюрьме, как ты назвала этот прекрасный корабль, на борт которого мы должны подняться. Итак, сударыня, если мои глаза меня не обманывают, я вижу, что его мачты медленно колеблются там, выше городских труб.
– Вы совершенно правы, Уиллис. Они буксируют судно, чтобы сдвинуть его с мели, потом они опустят якоря, чтобы он не тронулся с места до тех пор, пока будет готов развернуть паруса и выйти в открытое море. Это самый обычный маневр. Адмирал мне его так четко объяснил, что я могла бы лично командовать, если бы это приличествовало моему полу и положению.
– В таком случае он напоминает нам, что наши приготовления к отъезду еще не совсем закончены. Как бы очаровательно ни было это место, Гертруда, теперь надо его оставить по крайней мере на несколько месяцев.
– Да, – прибавила миссис де Лэси, медленно идя за гувернанткой, – целые флоты буксировались и ставились на якоря, ожидая попутного ветра и прилива. Лишь женщины, связанные с моряками высокого ранга, чувствуют опасности океана и осознают величие их профессии. Прекрасное зрелище – корабль, разрезающий волны своей кормой и несущийся вперед, как скакун, покрытый пеной, все вперед по той же линии, как бы ни увеличивалась его скорость!
Ответ миссис Уиллис не достиг ушей нескромных слушателей в башне. Гертруда последовала за своими спутницами, но, пройдя несколько шагов, остановилась, чтобы бросить последний взгляд на разрушенные стены.
С минуту все молчали.
– В этих камнях, Кассандра, – Гертруда обратилась к чернокожей девушке, – есть что-то необычное, и мне так хотелось бы, чтобы это была не простая мельница.
– Там мыши, – ответила негритянка. – Вы же слышали, что сказала миссис Уиллис?
Гертруда рассмеялась и потрепала служанку по черной щеке своими белыми пальчиками, словно упрекая ее за то, что она опровергла красивую догадку, которая ей очень нравилась. Затем она поспешила догонять тетку и гувернантку и сбежала с холма с легкостью молодой лани.
Двое временных обитателей башни оставались на месте, пока с их глаз не скрылась последняя складка ее развевающейся одежды. Потом они повернулись и некоторое время молча смотрели в глаза друг друга, будто стараясь прочесть чужие мысли.
– Я готов дать присягу перед лордом-канцлером, – воскликнул вдруг юрист, – что эти развалины никогда не были мельницей.
– Ваше мнение слишком скоро изменилось.
– Я буду судьей, и поэтому меня можно убедить достоверными доказательствами. Тут красноречиво выступили, и я понял свою ошибку.
– Но в башне есть мыши и крысы.
– Сухопутные или водяные? – иностранец в зеленом посмотрел на собеседника так, что привел его в смущение.
– Наверное, и те, и те, но сухопутные – точно.
Юрист усмехнулся.
– В вас, людях, сроднившихся с морем, – сказал он, – есть откровенность столь честная и забавная, что ею нельзя не восхищаться. Я в восторге от вашей благородной профессии. Что может быть, в самом деле, прекраснее корабля, пенящего бурные волны своей кормой и несущегося прямо вперед, как боевой конь?
– Или как змея.
Повторив эти слова и поэтические образы, достойные вдовы храброго адмирала, они разразились таким бурным смехом, что старая башня задрожала, как в те времена, когда ветер еще вертел крылья мельницы. Юрист успокоился первым, между тем как молодой моряк все еще продолжал весело смеяться.