Текст книги "Сказание о Мануэле. Том 1"

Автор книги: Джеймс Кейбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

Глава V
Засада Вечности

Мануэль и Ниафер без помех спускались с Врейдекса. Нигде не существовало более счастливого, да и более преданного влюбленного, чем юный Мануэль.

– Мы первым делом поженимся, милая коротышка, – говорил он, – и ты поможешь исполнить мой гейс, а после мы отправимся в путешествие на край земли, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить.

– Вероятно, нам лучше подождать до следующей весны, когда дороги станут лучше, Мануэль, но мы непременно первым делом поженимся.

В залог этого Ниафер позволяла Мануэлю поцеловать себя, и юный Мануэль говорил в очередной раз:

– Нигде нет такого счастья, как мое счастье, и любви, как моя любовь.

Вот так переговариваясь и вот так развлекаясь, они спустились к подножию серой горы и к старым кленам, под которыми обнаружили двух людей, явно кого – то поджидавших. Один – высокий мужчина, – сидя на белом коне, держал поводья другого черного коня без всадника. Шляпа у него была надвинута на лицо так, что едва можно было разглядеть его черты.

У второго – рыжего, с непокрытой головой – была внешность юнца, но его лица также было не разобрать, поскольку он сидел на обочине и подравнивал ногти маленьким ножичком с зеленой рукояткой.

– Приветствую вас, друзья, – сказал Мануэль, – и кого же вы здесь ждете?

– Я жду того, кто поскачет на моем черном коне, – ответил всадник. – Предписано, что первый, кто пройдет здесь, сядет в это седло, но вас двое, вы идете в обнимку. Поэтому выбирайте, кто из вас будет первым.

– Это отличный конь, – сказал Мануэль, – скакун, достойный Шарлеманя, или Гектора, или любого из знаменитых героев старины.

– Все они скакали на моем черном коне, – ответил незнакомец.

– Мне страшно, – прошептала Ниафер. Над ними в редкой, побуревшей листве кленов зашуршал украдкой ветер.

– Да, это отличный скакун, хоть и старый, – продолжил незнакомец, – он самый быстрый и неутомимый скакун, обгоняющий всех. Некоторые, правда, считают за недостаток, что его всадники не возвращаются, но всем не угодишь.

– Мой друг, – сказал Мануэль переменившимся голосом, – кто ты и как тебя зовут?

– Я – брат Мирамона Ллуагора, повелителя девяти снов, но я – повелитель другого рода сна. А что до моего имени, то оно – в твоих мыслях. Это то, что больше всего страшит тебя, это то, о чем все думают с рождения.

Наступила тишина. Мануэль заставил губы двигаться.

– Если б мы шли по другой дороге! – сказал он. – Если б остались в стране сновидений!

– Все высказывают сожаления при встрече со мной. Но это уже не играет никакой роли.

– Если бы не выбор, то мне было бы легче вынести это. Ты говоришь, что только один последует за тобой, и если я скажу: «Ниафер» – я всегда буду помнить об этом и ненавидеть самого себя.

– Но я скажу то же самое! – Ниафер прижалась к нему: она дрожала.

– Нет, – заметил всадник на белом коне, – ты можешь выбрать.

– Увы, – ответил Мануэль, – другого я произнести не смогу. Однако мне бы хотелось, чтобы меня не принуждали в этом признаваться. Это звучит дурно. Так или иначе, я люблю Ниафер сильнее, чем кого бы то ни было, но я не могу ставить жизнь Ниафер выше своей, было бы просто нелепо так думать. Нет, моя жизнь мне весьма необходима, и на меня наложен гейс – я должен создать статую на этом свете, прежде чем покину его.

– Мой дорогой, – сказала Ниафер, – ты выбрал правильно.

Всадник ничего не сказал. Но он снял шляпу, и они затрепетали. Было видно родство с Мирамоном, поразительное сходство, но они ни разу не видели на лице изобретателя иллюзий того, что увидели здесь.

Затем Ниафер шепотом попрощалась с Мануэлем. Они поцеловались. После чего Мануэль помог ей подняться в седло, и Ниафер ускакала с Дедушкой Смертью вместо Мануэля.

– Сердце мое разрывается, – сказал Мануэль, мрачно рассматривая свои ладони, – но лучше она, чем я. Все же это скверное начало: вчера у меня в руках было огромное богатство, сегодня – огромная любовь, а сейчас я потерял все.

– Но в отношении того, как в чем – либо добиться успеха, вы рассуждаете неверно, – сказал другой незнакомец.

Теперь он перестал заниматься ногтями и поднялся. Было видно, что это высокий худощавый юнец, правда, не такой высокий, как Мануэль, и, конечно, не такой мощный, с румяными щеками, широко расставленными карими глазами и вьющимися темно – рыжими волосами.

Мануэль вытер о штаны свои влажные руки, и они зашагали вместе с этим юношей и тот рассказал о том, что было, и о том, что должно случиться. Мануэль сказал ему:

– Для меня, Горвендил (поскольку таково твое имя), подобные речи бессмысленны и не дают никакого утешения моему горю от потери Ниафер.

– Это лишь начало твоих утрат, Мануэль. Я думаю, что постепенно ты потеряешь все, некогда желанное, пока наконец не останется у тебя лишь пресыщение, усталость и тихое отвращение ко всему, что человеческая мудрость твоих предков побуждала тебя выполнить.

– Но, Горвендил, разве можно предсказать будущее? Или, может, Мирамон прав, сказав, что вместе со смертью и судьба встречает покидающего эту гору?

– Нет, Мануэль, я не скажу, что я судьба или один из Леших, мне, скорее, кажется, что я сумасшедший. Поэтому чем меньше ты будешь меня слушать, тем лучше. Должен сказать тебе, что эта пустынная местность, эта гора, эта дорога, эти старые клены и вон тот камень существуют только в моем воображении; и ты, и эта Ниафер, от которой ты избавился не самым гуманным образом, и Мирамон со своей прекрасной строптивой женой – все вы кажетесь мне персонажами, которых я придумал; и все происходящее на этом свете кажется мне лишь моими собственными фантазиями.

– Что ж, тогда определенно я бы сказал, или, скорее, я бы подумал, что необходимо сказать, что ты безумен.

– Ты говоришь без колебаний, и это происходит из – за твоей способности немедля осаживать чужие фантазии, благодаря чему ты, возможно, добьешься успеха.

– Да, но, – медленно спросил Мануэль, – что такое успех?

– В глубине твоей души, по – моему, этот вопрос уже решен.

– Несомненно, у меня есть свое мнение, но я спрашиваю о твоем.

Горвендил посмотрел сурово и, однако же, лукаво.

– Я где – то слыхал, – говорит он, – что в своей высшей степени успех – всего лишь достижения бесхвостой обезьяны, отчаявшейся забраться на самый верх, но, однако, воображающей себя символом – неким полномочным представителем Всемогущего.

Мануэль, похоже, намотал это на ус.

– А чем занимается преуспевающая обезьяна?

– Она блуждает, переходя от тайны к тайне, при помощи жалких паллиативов, ничего не понимая, жадная во всех своих желаниях и одновременно пронизанная трусостью, но, однако, когда доходит до дела, готовая отдать все, даже умереть, ради той бредовой идеи, что она – наместница и наследница Небес.

Мануэль покачал своей небольшой головой.

– Ты употребляешь слишком много ученых слов. Но, насколько могу тебя понять, это не тот успех, о котором я мечтаю. Нет, я – Мануэль, и я должен следовать своим помыслам и своему желанию, не глядя на других людей и их представления об успехе.

– Что касается этого, то я вижу (будучи свидетелем того, как ты недавно избавился от своей возлюбленной), что ты уже в значительной степени освоил этот вид отрицания.

– Ха, но ты не знаешь, что происходит здесь, – ответил Мануэль, ударив себя в широкую грудь. – И я не стану говорить тебе об этом, Горвендил, поскольку ты не есть ни судьба, ни один из Леших, чтобы удовлетворить мое желание.

– А какое бы у тебя было желание?

– Я хочу всегда получать все, что могу пожелать. Да, Горвендил, я часто думал, почему в древних легендах, когда предложено три желания, никто не просит чего – то разумного и расчетливого с первого раза.

– Какая нужда беспокоить Леших по поводу такого скромного желания, если все всегда можно купить за определенную цену – получить все, что захочешь? Тебе нужно лишь идти вон туда, – показал Горвендил и объяснил Мануэлю одну, на первый взгляд, странную и рискованную затею. Затем он с грустью сказал:

– В этом – то пустяке в Михайлов день я не могу отказать никому. Но должен назвать тебе цену: по достижении каждого желания ты будешь ощущать, чего оно стоит!

Сказав это, Горвендил раздвинул кусты у дороги.

Там его ждала прекрасная, цвета сумерек, женщина в зеленом с голубым платье. На голове у нее сверкала голубая диадема, увенчанная зелеными перьями, в руке она держала вазу. Горвендил шагнул к ней, и кусты за ним сомкнулись.

Мануэль остался один. Ошеломленно озираясь, он прошел немного по дороге, а потом бросился ничком на землю и зарыдал. Причиной этого, как считают, было то, что юный Мануэль полюбил Ниафер так, как он не мог любить больше никого. Поплакав, он поднялся и отправился к Гарантонскому пруду – он возвращался домой, так ничего и не достигнув, во всем потерпев поражение.

Глава VI
Расчетливость Мафи

Все, что случилось на этот раз у Гарантонского пруда, доподлинно не известно, но, судя по всему, оказалось достаточно любопытным, чтобы придать мыслям Мануэля новое направление, однако при этом его мысли не стали веселей. Во всяком случае, Мануэль вернулся к своей сестре Мафи, которая была женой мельника, безо всякого оптимизма.

– И где тебя носило целую неделю? – спросила Мафь. – Свиньи – то совсем озверели и перерыли всю округу, мукомол целыми днями шпынял меня твоей никчемностью, а эта рыжая Сускинд каждый вечер спрашивала тебя и изводила меня жалобными стенаниями. И по какой такой причине ты хмур?

– У меня есть повод, – вздохнул Мануэль.

Он поведал ей о своих приключениях на Врейдексе, а Мафь сказала, что это доказывает, к чему приводит пренебрежение своими прямыми обязанностями, заключающимися в присмотре за свиньями ее супруга. Затем Мануэль поведал ей о том, что случилось у Гарантонского пруда.

Мафь укоризненно покачала головой:

– Бесстыдник, ведь твоя Ниафер едва устроилась в раю, а твоя Сускинд воет о тебе в своих сумерках! Впрочем, это, наверно, Алианора – Недоступная Принцесса. Говорят, это она появляется в виде лебедя с той стороны Бискайского залива – прилетает из далекой страны Прованс, чтобы искупаться в нашем пруду, навевающем странные сны, а потом она надевает платье Апсар, когда ей приходится спасаться от такого бесстыдного плута, каким оказался ты.

– Да – да! Одеяние все было из сверкающих белых перьев, сестра. Вот одно, которое сломалось, когда я пытался ее схватить.

Мафь повертела перо в руке.

– Смотри – ка! Первый раз вижу такое чудо! Все же сломанное перо никому не нужно, а я не выношу у себя на кухне всякого хлама, сколько можно тебе говорить?

И Мафь бросила сверкающее белое перо в огонь, на котором подогревалась похлебка. Какое – то время они наблюдали, как горит перо, и Мануэль со вздохом сказал:

– Дни мои расточаются, и моя юность пропадает в безнадежном захолустье, где Сускинд только об одном и думает, где нет никого умнее Ниафер и где нет девушек, прелестных, как Алианора.

Мафь сказала:

– Я никогда не говорила плохого о мертвых. Так что пусть удача и прекрасные слова сопутствуют Ниафер в ее языческом раю. О Сускинд тоже, – Мафь перекрестилась, – чем меньше сказано, тем лучше. Но что до твоей Алианоры, то я тебе скажу, что порядочная девушка не станет летать, показывая свои лодыжки пяти народам, и снимать платье в местах, где может пройти кто угодно, к тому же в понедельник. Это совершенно неприлично, и куда смотрят ее родители?

– Но, сестра, она же принцесса!

– В том – то и дело. Вот я и сожгла это перо, поскольку не годится людям нашего звания что – либо брать у принцесс, пусть даже простое перо.

– Сестра, ты права! Согласен, что нехорошо красть, и это, по – видимому, накладывает на меня еще один долг и еще одно обязательство, которое надо выполнить, потому что, взяв это перо, я взял то, что мне не принадлежало.

– Мальчик, не думай меня одурачить, – когда у тебя на лице такое выражение, я знаю, что ты придумал очередную ерунду. По тому, как ты описал это дело, я догадываюсь, что легкомысленная, совершенно голая принцесса решила, будто ты собираешься отобрать у нее что – то другое. Поэтому я сожгла перо, чтобы его не узнали и не отправили тебя на виселицу или еще куда похуже. Ты почему не вытер ноги, прежде чем зайти на мою чистейшую кухню? И сколько раз, по – твоему, мне нужно тебе об этом говорить?

Мануэль ничего не сказал. Он, похоже, решал в уме сложную задачу. Потом он вышел на птичий двор мельника, поймал гуся и выдернул у него перо. Затем Мануэль надел свой воскресный костюм.

– Слишком хорош, чтобы ты в нем странствовал, – сказала Мафь.

Мануэль посмотрел сверху вниз на сестру и пару раз моргнул своими странными, сверкающими глазами.

– Глупая, если б я был прилично одет, когда стал господином подозрительного дворца, госпожа Жизель отнеслась бы ко мне серьезней. Я помню, что она сказала о моих локтях.

– По одежке только встречают, – благочестиво ответила Мафь.

– Именно любовь к поговоркам сделала из тебя мельничиху, и ты будешь ею до скончания веков. Теперь я понял причину своих неудач на Врейдексе, а от безумного Горвендила я узнал, что должно случиться.

– Потому ты стал отращивать волосы? – подозрительно спросила Мафь.

Мануэль сказал:

– Да.

– Мальчик мой, нарушение правил может тебе дорого обойтись.

– Тоже рискованная затея, сестричка, однако мы все волей – неволей делаем ставки в этой игре.

– Сейчас ты говоришь чушь…

– Может, и так, но я начинаю подозревать, что и заведомая чушь может принести добрые плоды. Может, я не прав, но проверю свои догадки.

– Интересно, за какой такой дуростью погонишься ты теперь, чтобы только не присматривать за стадом?

– Я – Мануэль, сестра, я должен следовать своим помыслам и своим желаниям, а и то и другое намного выше свиней.

После чего Мануэль поцеловал Мафь и, вновь не попрощавшись с Сускинд, отправился в далекую страну Прованс.

Глава VII
Корона Мудрости

Случилось так, что, когда король Гельмас поехал на охоту в Невет в первое полнолуние после осеннего равноденствия, называемое Луной Охотника, ему повстречался громадный, пышущий здоровьем малый, весьма достойно одетый во все черное, у которого был странно опущен один глаз и который, по – видимому, искал приключений в осеннем лесу. И тут король вспомнил, что ему предсказали.

– Что это я вижу у тебя в кармане завернутое в красный шелк?

– Это перо, король, завернутое в лоскут от лучшей юбки моей сестры.

– Да славится твоя темная магия, мой друг, однако за какую цену ты продашь мне это перо?

– Но перо никому не нужно, король, ибо, как видите, это совершенно обычное перо.

– Ну, ну! – рассмеялся король. – Разве где – нибудь заворачивают обычное перо в красный шелк? Мой друг, не думай обмануть короля Албании Гельмаса, а то не поздоровится. Я точно узнаю в этом сверкающем белом пере перо, которое потеряла в лесу во время линьки Жар – Птица – еще в древности, до того, как мои деды пришли в эту страну. Ибо предсказано, что такой вот молодой кудесник, как ты, принесет глупейшему королю, правящему Этиопами, это перо, которое дарует его владельцу совершеннейшую мудрость. И для тебя было бы богохульством оспаривать пророчество.

– Я не оспариваю вашу глупость, король Гельмас, да не оспариваю и ничьих пророчеств в мире, где нет ничего определенного.

– Однако, по крайней мере, определенно, – заметил король Гельмас, строго нахмурившись, – а именно то, что среди Этиопов все, оспаривающие пророчества, сжигаются на костре.

Мануэль чуть вздрогнул и сказал:

– Оно мне кажется самым обычным пером. Но ваши пророки – без сомнения, вполне заслуженно – больше славятся мудростью, чем я, а смерть на костре достаточно непривлекательна! Поэтому я вспоминаю, что говорил мне один сумасшедший, и, раз вы уверены, что это перо Жар – Птицы, я продам его вам за десять цехинов.

Король Гельмас неодобрительно покачал головой.

– Так вообще не пойдет, эта цена меня не устраивает, поскольку предсказано, что за это перо ты попросишь десять тысяч цехинов.

– Я особо не желаю показаться неверующим теперь, когда стал молодым кудесником. Поэтому вы лучше получите перо за вашу цену, и не будем мешать исполнению пророчеств.

Затем Мануэль поехал на одном коне с королем, не хотевшим выпускать Мануэля из поля зрения, и так они добрались до Брунбелуа и до увитого плющом дворца короля Гельмаса. Они приблизились к двум аркам, расположенным по соседству: меньшая для пеших, а другая для всадников. Над ними в нише находилась конная статуя и большое окно, разукрашенное узорами из сердец и чертополохов.

Они въехали в большую дверь, и в тот же день двенадцать герольдов в ярко – красных камзолах, расшитых золотыми цветами чертополоха, выехали из этой двери, чтобы объявить об исполнении пророчества, касающегося пера Жар – Птицы, и в тот же день жрецы Этиопов вознесли благодарения во всех подземных храмах. Простой люд, который последние десятки лет стыдился того, что живет под властью такого короля дурака, обнимался, танцевал и распевал патриотические песни на каждом углу. Собрался Нижний Совет и проголосовал, что, из уважения к его величеству, День Всех Дураков изымается из календаря. Впрочем, королева Пресина (родом из водяных), в спешке сжигая личные бумаги, заявила, что на это следует посмотреть и с другой стороны. Вечером были устроены фейерверки, король произнес речь, а Мануэлю заплатили десять тысяч цехинов.

Потом Мануэль в течение месяца пребывал при дворе короля Гельмаса, отмечая повсюду то, что казалось самым примечательным. Его весьма полюбила знать, и, когда бароны и светские дамы собирались по вечерам потанцевать паваны и бранли, никто не танцевал более величаво, чем мессир Мануэль. Он был тих с дамами, а с баронами – прост, что восхищало в могучем кудеснике, чья магия принесла королю давно желанное перо Жар – Птицы. «Но самый ученый, – как справедливо сказал король Гельмас, – всегда самый скромный».

Теперь Гельмас носил перо из крыла мельникова гуся прикрепленным ко второй своей самой лучшей короне, потому что в ней он обычно вершил суд. И когда по округе пронесся слух, что у короля Гельмаса перо Жар – Птицы, Этиопы с радостью шли под суд, а соседние короли начали отсылать к нему наиболее запутаннее дела, и все его приговоры воспринимались с благоговением, поскольку все знали, что мудрость короля Гельмаса теперь непогрешима и что критиковать его вердикты – лишь выказывать собственное скудоумие.

И теперь, когда сомнения в самом себе покинули его душу, Гельмас жил без забот, улучшилось его пищеварение, а его доброта была бесконечна, поскольку он не мог гневаться на жалких недоумков, которые были беспомощны там, где он, Гельмас, все раскумекивал до тонкостей. И все его деяния были милосердными и справедливыми, и народ славил его. Даже королева согласилась, что можно привыкнуть к его манерам, но, чтоб из тебя не сделали «тряпку», надо проявить некоторую твердость и заставить его понять раз и навсегда, что ждать, пока он явится к столу, не будут. Впрочем, по ее мнению, некоторым женщинам бывает и хуже.

А Мануэль между тем достал глину и вылепил фигуру молодого человека, у которой были черты лица и мудрый взгляд короля Гельмаса.

– Я вижу сходство, – сказал король, – хотя в ней и не отдается мне должного. Однако любопытно, почему ты изобразил меня совершенным молокососом и, кроме того, сделал похожим на себя?

– Не знаю, – ответил Мануэль, – но, полагаю, из – за гейса, наложенного на меня: я должен создать великолепного и восхитительного во всех отношениях молодого человека, а не старика.

– И тебя эта скульптура удовлетворяет? – спросил король с мудрой улыбкой.

– Она мне нравится сейчас, когда только закончена, но я почему – то уверен, что это не та фигура, которую я мечтаю создать. Нет, я должен следовать своим помыслам и своему желанию, а мудрость мне ни к чему.

– Эх вы – художники! – сказал король. – Сейчас я бы посчитал, несмотря на всю мощь твоих чар, что мудрость тебе, мессир Мануэль, крайне необходима, особенно если ты собираешься ехать куда – то еще, дабы искать нужный вид для своей фигуры. Я тебе скажу, что такие разъезды в поисках неопределенных выразительных средств не кажутся мне наделенными здравым смыслом.

Но юный Мануэль твердо ответил:

– Я разъезжаю, чтобы собрать для себя про запас все, что есть у жизни. Я уверен, что мой урожай взойдет из семени, которое я сам посеял. Мой гейс – силен, и, рано или поздно, я исполню его, и дальнейшая судьба будет наградой мне как плата за фигуру, которую я создаю в этом мире людей.

– Я вижу детали, однако в целом фигура скрыта от меня, лишь порой она мерцает вдали, будто в свете некоего сна. И неважно, любовь или отвращение родится во мне, когда ее лицо станет видно отчетливо, – как скажет судьба, так скажу и я, служащий своему гейсу, потому что в свое время возьму плату, что по справедливости мне положена за фигуру, которую я создаю в этом мире людей. Этому творению я отдаю все силы юности, весь пыл и знаю, что никакие таланты, которыми наделил меня Бог, не дадут мне ничего, если провалится эта затея. Потому все, что есть у меня, должен я привнести в этот образ, дабы сделанное мною осталось жить, когда время разделается и со мной и смерть отделит меня от фигуры, которую я создаю в этом мире людей.

На это король весьма сухо заметил:

– В сказанном тобой что – то есть. Но это что – то, могу тебя уверить, отнюдь не мудрость.

Так что все в Албании были счастливы, за исключением Мануэля, заявившего, что он доволен, но не удовлетворен образом, который создал по подобию короля Гельмаса.

– Кроме того, – говорили ему, – вы выглядите так, словно ваша душа чем – то вас тревожит.

– По сути, я просто ошеломлен при виде того, как ожидаемая от дурака мудрость сделала его умником.

– Но это же причина для радости и подтверждение могущества ваших чар, мессир Мануэль, тогда как вы просто думаете о сопряженных с неприятностями материях.

Мануэль же ответил:

– Я думаю, нехорошо что – то у кого – то красть, и считаю, что мудрость весит ровно столько, сколько и перышко.

Затем Мануэль зашел на птичий двор короля Гельмаса, поймал гуся и выдернул у него из крыла перо. В этот раз Мануэль выехал разодетый, в парчовых штанах и при золотых шпорах. Статуя, которую он создал по подобию короля Гельмаса, была упакована в роскошный дорожный мешок из тисненой кожи. В этот путь, по дороге на юг, огромный Мануэль отправился на здоровенном, под стать ему, коне в яблоках, ибо денег у Мануэля теперь было полным – полно.